Владимир Александрович Сединкин
Пироман
Мы сражались, поливая собственной кровью доски моста, тянули время как могли. Каждая минута, секунда падала в копилочку надежды, что оставалась в наших руках пока был жив последний защитник III-й заставы. В какой-то момент орудуя тяжёлыми прикладами в рукопашную пошли даже немногие имевшиеся у нас мушкетёры. И тогда, получив пару-тройку лёгких ранений, я понял, что мне придётся нарушить обещание матери. Матери, которой всё ещё была жива и ждала своего сына в столице. Как и матери погибших сегодня тут пограничников.
Получив пару стрел в спину, я сумел перебраться на другой берег и выпустить птицу-феникс из своих ладоней. Я поджог металлические ёмкости с ламповым маслом, получаемым из чёрной крови земли. Пары скопившиеся внутри баков взорвались повредив дубовые бочки с ворванью. Китовый жир же хоть и не взрывался, но, если начинал гореть потушить его было делом очень сложным. Мне ли было этого не знать.
Наступление противника было остановлено, враг сгорал заживо словно краб оставляя от себя только панцири да бесполезное оружие.
Ещё раз взглянув на торчащий из груди наконечник копья, я сумев подняться на ноги и почему-то подумал, что пламя не только уничтожает, но и согревает.
Огонь за лентой реки гудел и сквозь это гудение я вдруг стал различать слова. Слова, которые сказали мне, что я не умру. Наконечник не задел ничего важного, обойдётся. Стрелы же запутались в поддоспешнике. Я вернусь домой, обниму похудевшую от старости, седую мать и расскажу ей о случившемся, чтобы ещё раз навсегда пообещать ей никогда не разговаривать с огнём. Почему? Потому что всё что он мог, он мне уже сказал.
