Владимир Буртовой
Последний атаман Ермака
– Нешто спустим мы Караче такую подлость? Дай, Господь, нам случая поквитаться! На его хитрость найдется и наша выдумка похлеще.
Атаман Ермак отпустил нижнюю, зажатую зубами губу, со скорбным взглядом на своих соратников проговорил:
– Стало быть, они прежде прихода подлого Бекбулата с мурзами ухватили в степи Якова Михайлова. Казаки либо убиты были, либо в пытке смолчали, а промысловик Фролка не сдюжил, от него и прознал Карача, что голод удавил костлявой рукой стольких казаков и стрельцов. Спроси, Микула, кто из казаков живой есть в руках татарского иуды?
– Якова, пораненного в драке, четырьмя конями разорвали, а избитого Фролку заковали в железные цепи и отвезли к хану Кучуму. Что с ним там сотворили, он не знает.
– Добро же, Карача! Теперь ни единому слову, ни единой клятве, даже на их Коране, веры иметь не будем! Сабля и пищаль нас рассудят!
Стрелецкий голова Иван Глухов, обычно немногословный при казацких разговорах, снял со светло-русых прямых волос стрелецкую красного сукна шапку, перекрестился, ярко-синие глаза с тревогой осмотрели казацких командиров и негромко заметил, вспомнив слова пленного татарина:
– Днями ждать нам татарского приступа. Кучум возрадуется нашим потерям, похочет поквитаться за прежние поражения.
– Твоя правда, стрелецкий голова! А посему надобно срочно слать гонцов вниз по Иртышу и вверх по Тоболу для сбора ясака. И не только соболя нужны, в первую голову – битую дичь, оленей да рыбу. Кучум непременно обложит нас, словно медведя в берлоге. Иван, – обратился Ермак к десятнику Камышнику, – бери струг, казаков, вооружись добре и гони к князю Бояру! Пущай вывернется наизнанку, а соберет все, что можно зубами перемолоть, и шлет сюда спешно. А потом чтобы откочевал со своими людьми подальше на север, опасаясь мести от Карачи или самого Кучума. Ортюха, тебе с твоими казаками гнать на струге вверх по Тоболу и у тамошних жителей собрать ясак, тако же съестными припасами. Скажи, кто много даст, того на будущий год тревожить с ясаком не будем, порукой тому мое атаманское слово. Сдюжат твои казаки? Не сильно притомились?
– Сдюжат, Ермак Тимофеевич! – ответил Ортюха и добавил: – А конные татары числом до сотни шли уже к Кашлыку за нами следом. Как бы под утро или днем поблизости не объявились!
– Встретим! Не литаврами и дудками, а огненным боем из пушек, – уверенно пообещал атаман Ермак, повелел пленника запереть накрепко, чтобы не умудрился каким образом выбраться да бежать, наказал стрелецкому голове Ивану Глухову и Матвею Мещеряку: – Готовьтесь, начальники, в осаду можем сесть на все лето, ежели как не исхитримся до полусмерти побить змея подколодного Карачу. И хорошо бы его побить, покудова из дальних кочевий не подоспел ему в подмогу со всем войском Кучум. Пока что прислал, как показал пленник, малую толику, которая, похоже, была под рукой. Думается мне, братцы, что хан поначалу постарается набрать к себе бухарцев, ногайцев и иных степняков, пообещав им богатую и легкую добычу. Ну, поговорили – теперь за дело! Надобно вал подсыпать повыше хотя бы на сажень да частокол на том валу поставить для большей надежности. Лес рубите неподалеку, под надежной охраной. Можно даже два-три строения разобрать, а из бревен по углам небольшие башни с бойницами возвести, чтобы из них пушечным боем татар побивать, а пушкарям чтобы было удобное укрытие от стрел. Иван, – обратился он к стрелецкому голове Глухову, – вели своим стрельцам проверить ваши три пушки, которые остались на Карачиновом острове в тамошнем стане, да поднять их в Кашлык. Рядом с нашими установим. Ортюха, Иван, идите на свои струги, теперь нам и часа мешкать негоже!
– Идем уже, Ермак Тимофеевич, – Ортюха поднялся с лавки, на которой сидел рядом с усатым и серьезным Иваном Камышником. – А вы тут без нас держитесь. Постараемся через пять-шесть дней возвратиться со съестными припасами.
Конные разъезды татар появились в виду Кашлыка уже пополудни. Их заметили караульные казаки на вышках, оборудованных в кронах высоких деревьев с настилом из толстых веток, чтобы передвигаться можно было, не опасаясь провалиться и покалечиться до полусмерти. В разъезде было не более полусотни всадников, ехали весьма бережно по дороге от Бегишева городка, издали разглядели в голой кроне на ветках четверых казаков, пытались обстрелять их из луков. Казаки, укрытые от стрел невысокими загородками в виде плетней, спокойно подпустили нападавших на сотню шагов и открыли пальбу из пищалей, которых было по три на каждого человека. Стрелы застревали в плетеной загородке, а от пуль казаков среди нападавших стразу же появились раненые, трое замертво свалились на землю и поволоклись ногами в стремени, а головой в бурьян. Всадники подхватили их в седла и поспешили отъехать от дозорных, а казаки, отстреливаясь от десятка смельчаков, благополучно отошли в Кашлык.
– Кроме тех, что на вас напали, другие конники не объявлялись? – тут же начал расспрашивать дозорцев Ермак. – Много их было, Кузьма?
– Других не видели, атаман. Десятков пять-шесть наскочили на нас, не более. С дерева далеко видна степь, но татар больше не приметили, – ответил пожилой, с седеющими усами и с длинным чубом из-под бараньей шапки казак. Он расстегнул кафтан, чтобы немного остыть после быстрой ходьбы от сторожевой вышки, до которой было почти две версты по неровной кочкастой дороге.
– Добро, Кузьма, перекусите у старца Еремея да отдыхайте. Батюшка Еремей успел поутру уху сварить, горячего похлебаете с рыбицей. Не мог подлый Карача вот так сотню татар послать под Кашлык, зная, что его коварство стало нам ведомо. Послал лазутчиков для пробы? А вдруг пленник исхитрился да обвел нас вокруг кривого пальца? Ан не обвел, ежели мы встретили его людей огенным боем!.. Ну что же, днями придет и сам Карача, теперь его лисьи увертки не обманут нас! А за своих казаков-мучеников мы еще поквитаемся. За дело, братцы, насыпаем вал и готовим колья для частокола!
Несколько дней прошли спокойно. Князья ближних родов манси с большого озера Абалака, памятного казакам тяжким боем с царевичем Маметкулом и гибелью там есаула Богдана Брязги, успели привезти в Кашлык крупную партию дичи, вяленой оленины, несколько пудов рыбы, и по просьбе атамана Ермака оставили в городе десяток своих коней. За это им позволено было не отдавать этим годом ясак соболями, чему они были весьма рады.
– Ежели успеете привезти еще битой дичи, будет вам от меня награда, – обещал атаман Ермак князькам. – Кучум придет – уходите на север, к Бояру, дани хану не давайте!
– Конных воинов Карачи видели от нашего озера на восход солнца, – сообщил старенький и морщинистый князек с покрасневшими и воспаленными, без ресниц, глазами. – Мы успели проехать, а теперь они уже, наверно, в наших стойбищах. Что присоветовать им, атаман? – это уже спросил толмач, закончив пересказ слов князька.
– Скажи им, Микула, будут спрашивать карачинцы, что привозили в Кашлык, пущай сказывают, что везли ясак соболем и белкой, а про съестное пусть не знают наши враги.
Князьки поняли атамана и дружно обещали не сказывать всадникам Карачи, сколько продуктов доставили в Кашлык. Через день после их отъезда по дальним окраинам леса вокруг бывшей ханской столицы стали появляться крупные, в несколько сот человек, конные отряды. Казаки, поднятые по тревожному выстрелу, заняли места на валу, пушкари встали с зажженными запальниками у пушек в срубовых башнях, готовые по знаку атамана встретить вражескую конницу чугунными ядрами на дальних подступах к городу.
– Обложил нас Карача конниками, так что и по грибы в лес не выйдешь! – проворчал Матвей Мещеряк, рассматривая всадников. Татары с вызывающим видом разъезжали перед бывшей ханской столицей, издали грозили обнаженными саблями, потрясали над головами хвостатыми копьями. Несколько десятков отчаянных молодых татар с гиканьем устремились было к городу, словно вызывая казаков в поле на сабельную схватку.
– Прокоп, пальни по ним из пушки, пущай поостынут храбрецы! – крикнул Ермак с вала в сторону башенки с пушкой.
– Добро, атаман, пошлю нехристям горячего кулича, благо Пасха совсем недавно была! – отозвался коренастый пушкарь, присел на корточки около пушки, подаренной казакам самим Строгановым, прицелился и поднес фитиль к запальному отверстию. Пушка бабахнула, облако дыма на время закрыло вид перед атаманом, а со стороны татар раздались крики – ядром сбило на землю лошадь, всадник с воплями пытался выдернуть ногу из-под рухнувшего коня, и только подоспевшие два других татарина с усилием выдернули его из-под конского трупа и подняли к себе, перегнув через круп впереди седла. Остальные, все также потрясая оружием, из осторожности поторопились отъехать на безопасное расстояние.
– Не по вкусу наш куличик пасхальный! – хохотнул бородатый Прокоп. – Теперь чешут свои тыковки, как бы нас взять голыми руками да не поколоться до крови!
– Вряд ли полезут на вал брать приступом, знают, что и половины войска в живых не останется! – пояснил атаман Ермак. – А заморить голодом попытаются. Теперь все дороги в Кашлык Карачей перекрыты, ни одна телега с пропитанием к нам не проедет. Будем ждать, кто кого пересидит. Ежели Карача нас одолеет, среди окрестных татар, хантов да манси станет главным, тогда многие сами от Кучума отшатнутся и встанут на его сторону!
– Был подданный князь Карача – станет новым ханом Сибирского ханства, к Руси враждебно настроенным по причине побития казаков, – добавил Матвей Мещеряк. И неожиданно его зоркие глаза разглядели верстах в трех от Кашлыка на приметном Саусканском, как его называли местные жители, мысу заметное оживление. – Глянь-ка, Ермак! Не иначе Карача место для походной ставки выбрал! Видишь, большой шатер поднимают почти над обрывом Иртыша, рядышком еще несколько шатров для княжеской свиты!
Атаман долго всматривался в сторону Саусканского мыса, в раздумье покручивая бородку пальцем правой руки, потом покачал головой с явным огорчением, вздохнул:
– Известился Карача о нашем бедственном состоянии да казаков кольцовских погубил коварством, оттого и осмелел так! В который раз проклинаю Боярскую думу за то, что снарядила воеводу Волховского прескверно и не упредила должным образом о делах тутошних, великое начинание в покорении Сибири на корню могут погубить! Добраться бы до главного виновника да поспрошать с пристрастием…
– Далековата отсюда дума Боярская, атаман, не поквитаться с царскими ближними людьми! Сюда не приедут в своих соболиных шубах, а кто из нас сумеет отсюда живу возвратиться – бог весть. Может статься, что и все ляжем в сибирскую землю, ежели к осени не подойдет новая ратная подобающая силушка.
– Потому и надо нам каким-то способом, исхитрившись, побить Карачу и спокойно заготовить в зиму достаточно пропитания. Отправился по осени с пленником Маметкулом Киреев Иван, а доехал ли до Москвы, передал ли царю Федору Ивановичу, что воевода Волховской с пустыми руками в Сибирь прибыл. А ну как и другого воеводу тако же не вразумят должным образом, налегке для скорости прихода пошлют? Последних казаков уморят голодом!
– Денно и нощно будем следить за Карачей! Не может быть такого, чтобы где-нибудь да не дал промашки! Уверовал в свою удачу князь, высоко голову задрал от спеси, под ноги на кочке не смотрит! – Матвей Мещеряк закусил губу, серые глаза потемнели от подступающего к сердцу гнева. – Готов дьяволу душу продать, лишь бы с Карачей за Ивана и его казаков поквитаться как следует!
Атаман сокрушенно, с запоздалым раскаянием негромко выдавил из себя покаянные слова:
– Сплоховали и мы, Матюшка, дюже сплоховали! Надобно было княжича Бекбулата с иными мурзами и татарами оставить у себя в заложниках! Поверил я подложному письму Карачи и их клятвам… Таких казаков потеряли, от досады душа сажей покрылась…
– Непривычные мы к клятвоотступничеству, Ермак. На Руси так издавна принято меж людьми – коль ударили по рукам, то слово становится тверже булатного клинка! А у них, видно, язык вертится, что хвост лисий, когда от гончих собак удирает… Твой стремянной Гришка спешит с улыбкой на лице, словно скатерть-самобранку в кустах отыскал и зовет казаков вдоволь насытиться!
К ним развалистой походкой довольно скоро подошел длинный и рыжеголовый Гришка Ясырь, щедро улыбаясь, порадовал атаманов:
– Пошла рыбица, батько Ермак! С ночи сети поставили в заводи за Чувашиным мысом. Улов получился добрый. Прикажешь кормить казаков и стрельцов?
Видно было, что известие пришлось атаману по душе, он повеселел лицом, убрал суровые складки у рта.
– Повели батюшке Еремею залить артельные котлы водой и готовить уху погуще. Эх, теперь бы по доброй горбушке свеженького из печи ржаного хлебца в придачу…
– На нет и суда божьего нет, атаман, – отозвался Матвей Мещеряк. – Хорошо хоть, что Иртыш Караче перекрыть не под силу, так что хоть рыбой, а кормиться будем, пока в хвостатых русалов не обратимся, – пошутил Матвей. – Иди, Ермак, отдохни к ухе, я за полем и татарами сам досматривать буду.
Атаман Ермак распорядился нести службу на валу и у пушек в три смены, всякий раз бить сполох, если будут замечены какие-то крупные перемещения татарских всадников перед Кашлыком, а тем более их скрытые попытки подобраться к городку незамеченными.
Неделя прошла спокойно. Татарские конники издали объезжали поле около Кашлыка. Три раза, бахвалясь, показывали обозы северных князьков, которые, не зная о приходе Карачи, добросовестно везли ясак «большому визирю-атаману».
– Одна теперь надежда на наших десятников со стругами, – в который раз, не скрывая отчаяния, говорил атаман Ермак, наблюдая, как перехваченное продовольствие увозят на Саусканский мыс, где Карача устроил свою главную ставку.
И оба десятника, Ортюха Болдырев и Иван Камышник, не обманули надежд атамана. С разницей в три дня они возвратились в Кашлык, привезли продукты, вяленое мясо, солонину, сушеную и свежую рыбу. Ортюха Болдырев на струге поднялся по Тоболу, а затем и по реке Тавде в пределы Пелымского княжества. На одном из стойбищ неожиданно наткнулся на чердынского купца Игната Федотова, который двумя днями раньше прибыл в эти края. Бесстрашный купец пустился с десятью стражниками через зимний Камень на вьючных лошадях для скупки пушнины. Обрадованный встречей, Ортюха предложил купцу ясашных соболей, выменял с большой выгодой для купца почти десяток мешков свежих ржаных сухарей, шесть мешков пшена и что особенно ценно – свыше пуда добротно очищенной соли, без которой и уха – не уха. Ортюха упросил Игната по возвращении на родину сообщить чердынскому воеводе Пелепелицыну для передачи в Москву весть о голодной смерти князя Волховского и почти всех его стрельцов, а также большей части казаков Ермака и просить спешной помощи ратными людьми и провиантом. Купец обещал передать просьбу атамана Ермака и за пушнину отдал почти все свои хлебные запасы муки, сказав, что на обратный путь настреляет дичи.
Казаки и стрельцы Ивана Глухова были несказанно рады – теперь в уху можно будет для сытости добавлять пшено, а с такой еды не грех и с татарами на сабельную сечу сойтись.
Иван Камышник успел пройти по Иртышу вниз по течению до устья реки Демьянки, где располагались юрты князя Бояра. Князь отдал почти все, что было заготовлено из продуктов, особенно вяленое и соленое мясо, немного разных круп, купленных прошлым летом у заезжих с юга купцов, битого зверя, и не советовал идти дальше по Иртышу, где были улусы князя Нимньюана, который, прознав о гибели большого отряда казаков, а также о голодной зимовке, отрекся от ранее принятой шерти русскому царю и отказался давать ясак.
– Бес с ним, – махнул рукой атаман Ермак, радуясь, что хоть какой-то запас продуктов удалось собрать к тому часу, когда войско Карачи обложило Кашлык плотным кольцом. – Побьем татар и до северных князей сызнова доберемся. – Обернулся за спину, к Иртышу – там беглый поп, которого казаки уважительно звали «отче Еремей», вместе с рыжим атамановым стремянным Гришкой Ясырем принимали поднятые со струга Камышника съестные припасы и размещали в амбаре, укладывая что по полкам, а что в глубокий погреб, набитый иртышским льдом, чтобы свежебитая дичь и мороженая рыба хранились подольше и не портились. В амбаре для бережения круп и сухарей от вездесущих мышей день и ночь дежурили стрельцы Ивана Глухова, ночью зажигая на земляном полу небольшой костерок.
– А каковы татары? – спросил Иванка Камышник – боялся, что может вернуться в Кашлык, а там одно пепелище и нет никого в живых! Он приподнялся на носок левой ноги, потому как правая все еще побаливала, раненная татарским копьем в одной из последних стычек с пелымскими манси князя Аблегирима летом прошлого года. – Не пытались взять Кашлык приступом? Пока нас с Ортюхой здесь не было. Ведь и двадцать казаков – сила немалая!
Отшумели весенние дожди, умылась земля, бурно полезла трава, зазеленели окрестные леса, делая их плохо просматриваемыми, наполненными птичьим гомоном, медвежьим ревом и еле слышным шорохом прошлогодних листьев под ногами скрытно идущего человека или зверя, который с наступлением тьмы выходил для тайного подгляда или на еженощную охоту, а атаман Ермак все ждал нужного часа. И вот, в один из дней «пролетья», когда с востока показалась темная туча, обещая если не грозовой дождь, то по крайней мере безлунную ночь, атаман Ермак отвел Матвея Мещеряка к южному валу Кашлыка и здесь, на круче Иртыша, всматриваясь в еле различимые шатры ставки князя Карачи, сказал то, о чем до головной боли раздумывал не одну бессонную ночь.
– Будучи в Кашлыке, нам злоехидного князя не осилить и не пересидеть. Лето как ни то рыбой прокормимся, а в зиму как? Остальные казаки перемрут, нас проклиная, что худые атаманы не сумели их спасти, а главное – врага наказать и за своих пометить!
Матвей вытянул губы трубочкой, поправил баранью шапку, улыбнулся и внимательно посмотрел в строгие глаза Ермака. Похоже было, он давно ждал какого-то важного решения атамана и, словно угадав его замысел, не то спросил, не то утвердительно сказал:
– Надо рискнуть, Ермак! И ежели сил нет на открытый бой со всем войском Карачи, попробуем перекинуться словечком с самим князем и его славной и храброй свитой!
– Что, известили тебя наши подлазчики? Успел с ними переговорить, покудова я с Иваном Глуховым считал наши остаточные припасы?
– Да вон они оба, Ортюха да Тимоха Приемыш, тебя ждут для оповещения. День в лесу, в подкореньях отсиживались, а как стемнело, бурьяном переползли в Кашлык. – Матвей Мещеряк взмахом руки подозвал десятника Ортюху и Тимоху, усадил на вал рядышком с собой и долго расспрашивал, что видели они, подобравшись почти к самой ставке Карачи. Велика ли охрана? Когда князь уходит спать? Сколько татар остается в карауле, и откуда легче всего незаметными подползти к той ставке?
Посовещавшись, Ермак принял решение:
– Ты прав, Матвей, надобно рискнуть! Как говорят шутейно у нас на Дону: «Давай, брат, перегащиваться меж собой: то я к тебе, то ты меня к себе на угощение зовешь!» Тако и нам теперь с Карачей поступать. Он у нас Ивана Кольцо с казаками в гости выманил, так мы теперь сами наведаемся! Вот что, Матвей, бери полста казаков, вооружись каждый двумя семипядными скорострельными пищалями, пороху и пуль с большим запасом, потому как бог весть, что с вами может случиться на мысу. И береги себя, потому как ты у меня остался последним атаманом – нет Ивана Кольцо, нет Никиты Пана, на Абалаке погиб в бою с Маметкулом Богдан Брязга… И казаков береги – еще одной большой потери нам не вынести, Карача вовсе тогда задушит. Теперь снаряжайтесь, а к полночи я сам осмотрю казаков и провожу вас, и батюшка Еремей молитву прочтет в напутствие.
Казаки умели ходить ночью тихо, под стать дикой кошке, все видя во тьме, без лишнего шума. Как и присоветовал атаман Ермак, из Кашлыка вышли в самую полночь, гуськом след в след пошли за проводником Ортюхой Болдыревым, который минувшей ночью проходил здесь с Тимохой и обследовал под иртышской кручей каждый куст и трещину в обрыве. Туча укрыла небо, было темно, даже вода Иртыша, казалось, остановилась, не плескалась у самой кромки берега, а в нескольких местах, подняв оружие и порох над головой, казаки пробирались под отвесным склоном едва не по пояс в воде.
– Терпите, братки, – шептал еле слышно Матвей Мещеряк, сам провожая казаков у каждой такой заводи. – Зато татары не чают нашего нападения отсюда! Тихонько идите, не плещите, словно вспугнутые из-под коряги аршинные сомы! Друг дружку поддерживайте, чтобы ноги по глинистому дну не скользили!
Недалеко было до Саусканского мыса, да подкрадываться со всяким бережением пришлось почти два часа. Казаки вжались в обрыв, молча ждали, что предпримет походный атаман, как им теперь подняться на кручу и грянуть на ставку Карачи? А если татарские дозоры каким-то образом приметили казаков у иртышской воды, и теперь затаились наверху, сабли да луки изготовили…
– Ну, Ортюха, с богом! Давай первым, – прошептал Матвей, обнял верного друга, потом перекрестил. – Вяжи канат за дерево понадежнее, чтобы не сорваться кому-нибудь. Шум поднимется, татары всех побьют стрелами, как глухарей на току!
Ортюха Болдырев отдал свои пищали Тимохе Приемышу, обвязал вокруг пояса канат, проверил, на месте ли сабля и засапожный нож, и только после этого бережно стал подниматься тесной расщелиной вверх, перед этим прошептал атаману почти в ухо:
– Да простит меня Господь за прошлое, да и напередки тоже! Неужто отсекут мне татары голову, и не увижу я более благозрачной девы, да такой, чтоб бесы в глазах плясали, а?
– Бог не без милости, казак не без счастья, – в тон ему пошутил Матвей. – Верю, Ортюха, что наши с тобой девы не за дальними горами живут… Берегись там, наверху!
Ортюха, стараясь выбирать место для ноги так, чтобы затвердевшая на солнце глина не осыпалась, медленно поднимался по круче. В некоторых местах он доставал засапожный нож и осторожно вырубал в земле место для ступни, делая нечто вроде будущей лесенки. Вот уже и верх обрыва рядом, десятник на минуту затаился, левой рукой ухватился за корневище дерева, которое росло в пяти шагах от кручи. Прислушался – легкий ветер с востока шелестел в кронах деревьев, долетал запах дыма сторожевых костров, лишь в отдалении чуть слышны голоса караульных.
«Спит клятый Карача, густые слюни по атласной подушке ручьем текут, – со злостью подумал Ортюха, осторожно поднялся на обрыв, лег в густую траву, чтобы оглядеться. До ближних шатров, а их было десятка полтора, не более шестидесяти шагов, до крайнего слева костра – и того меньше. – Слава тебе, господи, что послал ты ветер от татар на нас, любой шорох не так слышен будет!» – Ортюха сноровисто обвязал канат вокруг ствола дуба, надежно затянул узел и несколько раз дернул, давая знак атаману, чтобы казаки поднимались, пользуясь канатом и ступеньками, которые он вырезал в откосе.
Первым, закинув за спину четыре пищали, осторожно поднялся походный атаман. Ортюха снял с него оружие бережно, чтобы не звякнули стволами, а когда Матвей Мещеряк улегся рядом, прошептал:
– Спят карачата, по сто чертей каждому в печенки, чтоб и далее весело спалось! Караульные у костров сидят, стерегут стан со стороны степи. Морду берегут, а о затылке им и заботы нет! Ну что же, злая совесть стоит палача! Не так ли, атаман Матвей?
– Так, Ортюха, истинно так! Их беспечность – нам в подмогу, – порадовался Матвей, оглянулся к обрыву – поднимался Тимоха Приемыш. – Тише! Ползи сюда, к дереву. Пищали изготовьте к стрельбе, ненароком не нагрянули бы еще караульные, которые делают обход с проверкой тех, кто сидит у костров.
И словно в воду глядел атаман – едва на обрыв взобрались десятка три казаков и по слову Матвея Мещеряка распластались в траве по самой кромке, слева от расщелины показались трое дозорных татар верхом на конях. Конский топот и пофыркиванье упредили казаков, и они затаились, боясь даже нежданным чихом выдать свое присутствие. Переговариваясь, всадники проехали буквально в двадцати шагах от берега, счастье было на стороне ермаковцев, что ветер дул к Иртышу и чуткие кони не уловили запах вспотевших при подъеме обвешанных оружием казаков.
Переждали, пока всадники отъедут по ту сторону ставки, и дали знак остальным товарищам подниматься. Через полчаса вся полусотня лежала над обрывом. Поделив отряд на пятерки со старшими, Матвей наметил каждому конкретные цели.
– Перво-наперво сбить на землю караульных у костров, а после, как учинится сполох, стреляйте в тех, кто будет выскакивать из шатров. Да стреляйте поодиночке, чтобы всем скопом по одному татарину не пальнули! Нам в ночи сабельная схватка ни к чему, беречь себя надобно. Этих побьем, от Кашлыка всем туменом навалятся – вот тогда и будет по-настоящему тесно старому деду на раскаленной печке, только успевай поворачиваться! Ну, а теперь с богом, казаки! Пометим за наших братьев, обманом погубленных! Удастся Карачу живьем ухватить – было бы славно, ну а нет – башку ему с плеч!
Ползком, стараясь не издавать лишнего шума, с двумя пищалями за спиной, казаки одновременно поползли каждый к своей цели. И внезапное нападение удалось – до шатра князя Карачи оставалось несколько шагов, когда слева от сторожевых костров почти разом бабахнуло выстрелов пять или шесть, послышались отчаянные крики, звон схлестнувшихся сабель.
– Круши-и нехристей!
– За смерть наших братков-кольцовцев!
– Вали-и дружно! Слава! Слава!
Шквал яростных криков и выстрелов мгновенно разорвал безмятежную тишину раннего предрассвета, ударился в густую стену окрестного леса и, отразившись, покатился над иртышской гладью, покрытой плотным пологом тумана.
– Первый! – выкрикнул Матвей Мещеряк и почти в упор выстрелил в грудь рослого татарина, который откинул ковер у входа большого княжеского шатра и с обнаженной саблей бросился навстречу атаману.
– Второй! – отозвался рядом Тимошка Приемыш, и еще один телохранитель упал, не отбежав от входа в шатер и трех шагов. В большом, коврами увешанном даже снаружи шатре послышались перепуганные крики, стражники саблями начали резать боковые стенки, чтобы вырваться наружу в разные стороны, но едва чья-либо голова показывалась из прорези, раздавался выстрел из пищали или с криком возмездия «За Ивана Кольцо!» резко взлетала серебристая сталь, и обезглавленное тело тяжело валилось внутрь шатра, оросив кровью разноцветные рисунки ковра.
– Карача, выходи! – зычно крикнул Матвей Мещеряк, и его голос на секунду утонул в дружных пищальных выстрелах около других шатров – застигнутые внезапным нападением, татары либо падали под пулями, либо бросали оружие и покидали ненадежное убежище.
– Карача, выходи! – снова прокричал Матвей. – Не выйдешь – прикажу шатер зажечь! Твой труп волки и в жареном виде сожрут!
Из шатра неслись непонятные вопли, словно кто-то своей волей заканчивал жизнь собственным кинжалом, слышны были перезвоны обнаженных сабель. Матвей догадался, что стража встала кругом, готовая биться насмерть с теми, кто попытается ворваться в просторный шатер князя Карачи.
Мещеряк дал знак охватить шатер полукругом – задняя часть его примыкала к иртышскому берегу почти вплотную, не далее двух-трех шагов.
– Ложись! – скомандовал атаман, и когда казаки залегли около шатра, отдал второй приказ: —.Слева по одному – пали!
Выстрелы, крики и стоны, шум падающих тел, еще трое охранников князя сделали попытку выскочить из дверного проема и умереть с честью, в открытом бою, но казацкие пули оборвали их храбрый порыв на пороге. По вражескому стану еще кое-где раздавались разрозненные выстрелы, а потом наступила какая-то настороженная тишина в полумраке предрассветного часа.
– Вскрыть шатер! Да бережно, может, там кто еще затаился! – предупредил Матвей Мещеряк. – Рубите веревки, стаскивайте покров в сторону!
Федотка Цыбуля и его дружок Митяй быстро обрубили крепкие веревки и сволокли покров. На коврах в разных позах лежало восемь трупов, двое еще были живы.
– Ищите Карачу! Он должен быть здесь! – заволновался Матвей, и казаки, переворачивая убитых, рассматривали лица.
– Во-о! – неожиданно воскликнул восторженно Тимоха Приемыш. – Знакомая рожица!
– Кто, Карача? – тут же отозвался Матвей, перешагнул через несколько тел убитых, подошел поближе.
– Карачу я не лицезрел воочию, – отозвался Тимоха. – Это княжич! Тот, что к атаману Ермаку с посольством приходил, казаков в подмогу Караче звал и на татарской книге святой клялся в честном намерении! Гляди, атаман, наша пуля ему красивую голову насквозь прошибла!
– Княжич Бекбулат? – удивился Матвей. Посмотрел в смуглое усатое лицо, залитое кровью и искаженное предсмертным ужасом. – Вот как Господь покарал клятвопреступника! А самого князя, похоже, среди них нет. Тимоха, потряси раненых, может, скажут, где их князь Карача ночевал в этот раз. Будут молчать, прикажу до костра тащить и голым задом на угли посадить! Это им за Ивана Кольцо и его братов! Трясца их матери, чтоб весело жилось!
И тут один из раненых довольно сносно заговорил на русском языке. Он лежал у самого края шатра, зажимая рукой простреленное левое бедро, а из-под пальцев заметно сочилась густая кровь, и чуть приметный пар был виден в предутренней прохладе.
– Не нада костер, не нада! Нет Карача, бежал Карача! Урус-казак стрелял, Карача нора бежал!
Матвей Мещеряк подскочил к заговорившему татарину, ухватил за плечо и повернул лицом к себе. И глаза раскрыл от удивления – он признал того самого толмача, который приходил с княжичем Бекбулатом – то же морщинистое лицо без бороды и с седыми космами, растрепанными по плечам, только глаза без злого испуга, а как у загнанного в угол серого волка, робкие и умоляющие о пощаде.
– Ага-а, – возликовал атаман и, ухватив толмача за толстый халат, силой поднял на колени. – Попалась хитрозадая лисица, не все тебе по земле ползая, юлить! Говори, как бежал Карача?
Из сбивчивого рассказа толмача Матвей понял, что из юрты в сторону Иртыша была прорыта недлинная, в две сажени, нора. Когда началась стрельба, Карача понял, что напали казаки. Не надеясь на стражников, он живо метнулся к потайному ходу и успел уйти. За ним пролезли двое слуг, княжичи Бекбулат и Едигер не успели уйти, казацкие пули свалили их рядом, сразу же… А он, толмач Байсуб, из ногаев, зван на службу князю Караче ради знакомства с русским языком, на казаков с саблей не ходил и о тайном умысле Карачи погубить атамана Кольцо с казаками ничего не знал…
– Какая досада, – едва сдержав бранное словцо, выговорил Матвей Мещеряк. – Под стать волку из капкана, отъев собственную ногу, ушел клятвопреступник, оставив в шатре убитыми обоих сыновей. Теперь под Кашлык помчал, должно, за ратной силой. Этих раненых перевяжите, хватит им землю кровянить.
