Владимир Бушин
Живые и мертвые классики

Полная версия

А он даже недоволен некоторыми похвалами Солженицына: «Дело обстояло сложнее. Ведь Сталин «развертывал» это «старое русское знамя» весьма осторожно и вовсе не отказывался от «революционного» сознания: достаточно напомнить его доклад 6 ноября 1941 года, в котором был поставлен знак равенства между «старой» Россией и нацистской Германией!» Тут все ошибочно. И Кожинов-то знал, что, во-первых, «старое русское знамя» коммунисты во главе со Сталиным, как уже говорилось, развернули задолго до войны и безо всякой осторожности, а весьма решительно, хотя и постепенно. Чем, как не таким «знаменем», кроме уже названого, были многочисленные патриотические книги, фильмы, спектакли тридцатых годов об Александре Невском и Суворове (Константин Симонов и кинорежиссер Сергей Эйзенштейн), о Дмитрии Донском (Сергей Бородин), о Петре Первом (Алексей Толстой и кинорежиссер Владимир Петров) и т. д. Во-вторых, «знак равенства» Сталин действительно поставил неудачно, однако же не «между «старой» Россией и нацистской Германией», а между режимами двух капиталистических стран, как основанных на угнетении трудящихся.

А уж Солженицыну-то вообще давным-давно пора бы прикусить язык, когда говорят о «русской традиции» и «революционном сознании». В свое время кому он только ни жаловался о своей горькой судьбе, которую сам себе смастачил, кому ни совал в нос свое революционное сознание – и Генеральному прокурору Руденко, и заместителю Председателя Совета Министров Микояну, и министру обороны Жукову, и самому Хрущеву. И всем по-разному! Одинаковым было лишь умолчание о том, что при обыске у него обнаружили портрет Льва Давидовича Троцкого. Александр Исаевич был единственным офицером Красной Армии, шедшим в смертный бой с портретом Троцкого на груди, как Андрей Болконский шел в бой под Аустерлицем с образом Спасителя, который повесила ему перед отъездом в армию княжна Марья, сестра.

В письме к Руденко подпольный троцкист плакался и божился: «Я воспитан в Советской школе (заметьте, «Советская» везде будет писать с большой буквы. – В.Б.), в пионерском отряде, Ленинском комсомоле. Советская власть дала мне возможность получить высшее образование (мог бы добавить: бесплатно. – В.Б.) и даже Сталинскую стипендию (см. справку)… В 1941 году я пошел (мог бы уточнить: был мобилизован. – В.Б.) на Отечественную войну (мог бы конкретизировать: на фронт попал в мае 1943-го. – В.Б.) таким, каким был воспитан в детстве – отдать всю свою жизнь, но защитить Советскую власть, нашу Советскую Россию. Я начал войну рядовым, а окончил ее капитаном (можно подумать, что это он так вырос в огне сражений. На самом деле, будучи призван, почти сразу попал в училище, в феврале 1943 года окончил его и получил звание лейтенанта, а уж потом дослужился до капитана. – В.Б.)… Невозможно представить, чтобы человек с к/р (контрреволюционными) настроениями, с к/р умыслом, а следовательно, враг Советской власти, до дня своего ареста так полно и беспредельно отдавал свою жизнь (мог бы уточнить: «…но до конца не отдал». – В.Б.) для того, чтобы отстоять Советскую власть и все ее завоевания (мог бы присовокупить: «…которые я обильно вкушал». – В.Б.). Сложность моего дела заключается в том, что я в переписке с Виткевичем и при встречах с ним допускал неправильное толкование по отдельным теоретическим вопросам… Однако во всем этом не было к/р умысла, а действовал я, опьяненный самомнением молодости, увлеченный диалектическим материализмом и, переоценивая свои способности, впал в горькое и тяжелое заблуждение…» и т. д.

Эта жалоба была написана в июне 1947 года. Прелестна тут ссылка на диалектический материализм и на другие теоретические вопросы как на виновников горькой судьбы узника. Как тут не вспомнить арестанта Баклушина из «Мертвого дома» Достоевского. Тот уверял, что угодил в острог из-за пылкой любви. Автор-повествователь усомнился: «Ну, за это на каторгу не пошлют». Тогда Баклушин уточнил: «Правда, я при этом из-за ревности одного немца убил. Но посудите сами, можно ли сажать за немца!» Так он и отбывал срок в уверенности, что страдает как жертва пламенной любви… У Солженицына, разумеется, тоже был свой «убитый немец». И попытка свалить вину на диалектический материализм на сей раз не прошла.

А вот его жалоба самому Хрущеву, написанная 24 февраля 1956 года. Тут он изобразил себя жертвой уже не диалектического материализма, а культа личности: вот, мол, был я с детсадовского возраста твердокаменным, матерым марксистом-ленинцем, а мне приписали к/р сознание и упекли в кутузку! ХХ съезд еще не кончил свою работу, а он уже строчит и ссылается на него: «ХХ съезд КПСС и речи, произнесенные с его трибуны руководителями ЦК, дают мне смелость обратиться к Вам… Я был и остаюсь предан делу Ленина. Объективное рассмотрение моих писем и записей, приобщенных в делу, убеждают в этом. Из них с несомненностью явствует, что, воспитанный с детских лет в духе ленинизма, я безоговорочно поддерживал политику нашей партии и Советского государства (мог бы добавить: «…с детских лет». – В.Б.). В преступление мне были зачтены высказывания против господствовавшего тогда культа личности, против безмерного восхваления одного человека в ущерб творческому духу марксизма-ленинизма. Но культ личности ныне решительно осужден… Больше не было никаких объективных данных для моего осуждения…»

На этот раз все получилось тип-топ. В те дни не оправдать жертву культа личности и адепта творческого духа марксизма было немыслимо, хотя до оправдания Троцкого еще не дошло. Впрочем, случалось и такое. В те дни на одном большом писательском собрании поднялся на трибуну Игорь Голосовский (не путать с Яковом Голосовкером!) и стал рассказывать, как «во времена культа личности» оказался в тюряге за свое вольтерянство. Мы ахали, возмущались, чуть не плакали. Но сидевший в президиуме Виктор Николаевич Ильин, оргсекретарь Московского отделения Союза писателей, удалился на некоторое время в свой служебный кабинет, а потом вернулся и огласил некий документ: И.М.Голосовский в означенный период времени действительно отбывал срок заключения, но не за вольтерянство и тираноборство, а за участие в ограблении пивного ларька. Игорь Михайлович демонстративно покинул зал, как ныне «яблочники» покидают Думу при появлении там Лукашенко или при исполнении нового гимна…

А Троцкий-то, хотя и еврей, как раз и был «убитым немцем» Солженицына. Он признавался: «Мне казалось, что Троцкий идет по пути ленинизма». Ему казалось, хотя самому Льву Давидовичу уже пять лет ничего не казалось. Так вот, в своих письмах офицер Солженицын, взводный марксист, выступал не против культа личности, а против своего Верховного Главнокомандующего за то, что тот, мол, не будучи никаким марксистом, даже обладая к/р сознанием (ввел генеральские звания, погоны, орден святого князя Александра Невского и т. д.), обижал Льва Давидовича, лучшего марксиста-ленинца ХХ века.

Но вернемся к Вадиму Кожинову… Одно дело, когда в «Московском комсомольце» рассуждал некий Михаил Гуревич (не тот ли слюнявый жиртрест, что вел передачу «Старая квартира?): «А чего вы удивляетесь, что какая-то часть русского народа купилась на невыполнимые обещания, на популизм чистой воды? А чего вы ждали от народа, издавна развращенного то татарским игом, то крепостным правом, то большевистской уравниловкой? От людей, давно разучившихся работать…» Предков этого Гуревича, видите ли, ни вавилонское пленение, ни египетское не развратило, а нас, которые свергли татарское иго, – вчистую. Поди, свистун этот и не смыслит, что рабство больше развращает рабовладельцев, чем рабов, и что в разлюбезной ему Америке рабство, замешанное на расизме, привозное, из-за моря, держалось дольше, чем в России, где были бесчисленные бунты и восстания против него. А что касается уравниловки, то ведь она появилась только теперь среди этой публики: все долдонят одно и то же… Но главное-то здесь вот это: «люди, давно разучившиеся работать». И одно дело, говорю, когда мы слышим это от Гуревича, и совсем другое, когда у человека, держащего в руках «эстафету русской традиции», читаем: «Россия – такая страна, которая всегда надеялась на кого-то: на батюшку-царя, на «отца народов», на кого угодно». Даже на кого угодно! Тут явное завихрение. На кого это мы надеялись, хотя бы выходя на Куликово поле – на поляков или шведов? Или в тот год, когда дубасили Наполеона – на царя? на Англию? Или когда громили Гитлера – на США, на тот же Альбион? Ведь ход войны показал, что мы можем и без них выпустить кишки из Третьего рейха…

Дальше: «Именно поэтому (то есть из-за такого национального захребетничества. – В.Б.) у нас чрезвычайно редок тип человека, который может быть настоящим предпринимателем. Либо это человек, который ждет, что его накормят, оденут, дадут жилье и работу, – либо это тип, стремящийся вот здесь и сейчас что-то урвать для себя – чтобы не работать». И это сказано не о каких-то отдельных личностях, группах или слоях, а о всем народе в целом на протяжении всей его истории. Да разве ждали, что их накормят, например, горнозаводчики Никита Демидов и его дети, вышедшие из тульских кузнецов, построившие больше 50 металлургических заводов, которые давали стране 40 % чугуна? Ждали, что их оденут Савва Морозов, крепостной крестьянин из села Зуево Владимирской губернии, и его сыновья, создатели ткацкой мануфактуры в России? Ждал, что ему дадут работу купеческий сын Василий Кокорев, основоположник нашей нефтяной промышленности, о котором восторженно отзывались М.П.Погодин и И.С.Аксаков, чья личность привлекала внимание Герцена, Добролюбова, Чернышевского? Ждал ли, когда ему дадут жилье, Александр Пороховщиков, строитель «Славянского базара» в Москве?..

Да, конечно, были тогда на Руси, скажем, купец первой гильдии Соломон Лазаревич Поляков, потом его сыновья Яков, Самуил да Лазарь. Они в отличие от своих нынешних соплеменников не метались по всему миру, не возводили умопомрачительные виллы на Лазурном берегу, не бегали от Интерпола, не коротали досуг в Бутырках, а строили железные дороги, разумеется, не без выгоды для себя и не без криминального элемента. Самый младший, Лазарь Соломонович был пожалован орденом Станислава третьей степени и званием потомственного почетного гражданина. Ельцин дал орден и Гусинскому, но где тот русский город, который пожелал бы видеть этого кровососа своим почетным гражданином?.. Так вот, были у нас Соломоновичи, но не они, как ныне Абрамовичи, определяли тогда лицо страны.

Предпринимательство это не только хозяйствование, экономика. А разве не предприниматель тверской купец Афанасий Никитин с его «Хождением за три моря» – в Персию, Индию, а на обратном пути еще и в Сомали, Оман, Турцию? Разве не предприниматель легендарный казачий атаман Ермак Тимофеевич, начавший завоевание Сибири и погибший в 1585 году в бою с ханом Кучумом? Разве не предприниматель землепроходец Семен Дежнев, первый из русских со товарищами добравшийся до Чукотки, где ныне губернаторствует Абрамович?.. Да, наконец, разве можно отказать в предприимчивости всем этим инженерам и рабочим, что возводили бесчисленные Магнитки, Днепрогэсы, Турксибы, запускали спутники, строили атомные крейсера? На кого они надеялись, кроме своего ума и рук? От кого они ждали пропитания, одежды и жилья? Можно ли было все это создать, построить, если они мечтали бы лишь об одном – урвать для себя, чтобы не работать?

«С приходом рынка, – продолжал Кожинов, – масштабы подобного (захребетного. – В.Б.) поведения приобрели просто гротескные черты… В одной Москве, например, сегодня казино больше, чем в любой другой столице мира, а «мерседесов» – больше, чем во всей Германии». И что же? Рядовой русский человек садится в свой «мерседес», едет в казино и ждет, кто его там накормит? Не гротескные черты, а поистине страшный облик всей нашей жизни придал не рынок, а живодерские «реформы», которые вот уже 15 лет проводит банда беспощадных негодяев, захвативших в стране все командные высоты. При чем же здесь русский человек, потомок таких предприимчивых людей, как Дмитрий Донской и Ермак, Курчатов и Королев?

Кожинов писал, что знает только одного предприимчивого человека, неведомого мне покойного А.С.Паникина. А мог назвать, по меньшей мере, хотя бы еще одного, благодаря которому имел возможность пропагандировать эти странные мысли, – Александра Проханова, создавшего на пустом месте безо всякой поддержки властей, даже вопреки их многочисленным запретам, судам, преследованиям газету, играющую все более важную роль в жизни общества. Разве это не образец самого деятельного и благородного русского предпринимательства в наши дни!

Коллега и друг Кожемяко может сказать мне: «Что ж это за статья такая к годовщине покойного? Сплошные несогласия с ним, уточнения, поправки. Разве так пишут! Вот я написал к девятому дню: «Ты, Русь, была его любовью!» Или товарищ Ганичев: «Помяни, Господи, во Царствии Своем раба Божия Вадима…» Тут, дорогой Виктор Стефанович, мы подошли к некоторому кардинальному размежеванию. Если я подхвачу вашу аллилую, то мне стыдно будет взять в руки ту книгу Кожинова, на которой он написал мне: «Русскому воину и советскому солдату»… Как мне представляется, для вас и Яковлева интересны только ваши полные единомышленники: для него, допустим, – Новодворская, для вас, допустим, – Зоркальцев, просверкавший недавно ослепительной статьей о своей любви к церкви в четырех номерах вашей коммунистической газеты, или те, кого вы сами сделали в своем воображении вашими белокрылыми единомышленниками. Но в то же время, если человек известный, тем более, диссидент или невозвращенец, как покойный Владимир Максимов, то вы лично смирно молчите даже тогда, когда он, Максимов, на страницах вашей коммунистической газеты объявлял наш комсомол, в котором вы и все работники редакции состояли, фашистским гитлерюгендом или, опубликовав в соседней патриотической газете статью «Похороны России», для наглядности снабженную роскошным изображением роскошной мертвой красавицы с косой, у вас печатает «Поминки по России», правда, без иллюстрации. И вы молча принимаете участие в похоронах родины, готовите к этому народ.

А то вдруг, видимо, рассчитывая и ее обратить в белокрылого коммунистического ангела, вы встаете на защиту эстрадной певички Королевой. Той самой, которая летом 1996 года принимала активнейшее участие в концертной поездке эстрадников по стране с агитацией против Зюганова за выборы президентом Ельцина. Тогда прямо в концертную бригаду Ельцин прислал ей цветы и поздравление с днем рождения, в котором желал счастья в любви. Она это пожелание в его постельной форме осуществила в тот же праздничный вечер с одним из членов бригады. (Между прочим, законный муж тоже был участником и поездки и праздничной пирушки). Акт счастья был зафиксирован кем-то на пленку, и потом этот снимок появился в очерке «Московского комсомольца» об агитвояже, за участие в котором, кстати, эта Королева огребла изрядную мзду из той самой чубайсовской коробки из-под ксерокса. Вот судьба какого сокровища и беспокоит газету, где вы много лет ведущий сотрудник…

Так вот, я не желаю быть защитником таких штучек, хотя одновременно мне интересны не только стопроцентные единомышленники и белокрылые ангелы, а живые люди со всеми их противоречиями, пристрастиями, завихрениями. Я твержу вслед за поэтом:

 
Не обвиняй меня, Всесильный.
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю…
 

Вы будете молиться на Кожинова да причитать «Ах! Ах! Ах!», а я буду черпать из его книг идеи, факты, оценки, как черпал до сих пор. Буду и спорить с ним. Ведь его путь глубоко поучителен. Вспомните, будучи до того молодым ученым с естественным советским взглядом на вещи, он вдруг на четвертом десятке под влиянием ученых бесед становится «радикальнейшим диссидентом, отрицающим все, что произошло в стране после революции 1917 года». Все! Значит, и то, чему сам был свидетелем, что видел своими глазами: нашу великую Победу над фашизмом, создание первой в мире АЭС, прорыв в космос, создание сверхдержавы, – все!.. Ученые беседы, авторитет знаменитого собеседника затмили ему реальность, саму жизнь, сверкавшую и звеневшую вокруг. Невероятно!.. Однако же через несколько лет Кожинов сумел сбросить дурман ученых бесед и под влиянием действительности, а также углубленного исследования советской истории преодолел тяжкий груз увлекательных бесед и пришел к выводу: «Революция, так или иначе, была делом России в целом, и потому проклинать ее – значит, в конечном счете, проклинать свою страну вообще». Он стал советским русским патриотом. В этом его главный урок.

Для меня он жив в своих книгах, и я буду писать о нем и спорить с ним, как с живым… Недели через две после смерти Вадима я читал его «Судьбу России». По поводу одной мысли в ней мне тут же захотелось поговорить. Я машинально набрал знакомый номер телефона 291-67… Гудок – и тихо, гудок – и тихо, гудок —

 
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет…
 

24 января – 18 февраля 2001 г.

В мире пламенных цидулек

Ю.В. Бондареву. 5 апреля 05. Москва.

Юра,

на другой день после твоего недавнего звонка мне на дачу я приехал в город. Ну, конечно, куча газет. Беру «Правду». Что такое? На первой полосе, как важнейшая новость жизни человечества, – статья «В литературу с автоматчиками». Смотрю – глазам не верю. Оказывается, это твое пламенное письмо «старому сотоварищу С.В. Михалкову». Прочитал. Мурашки по спине. Какое возвышенное негодование!

Беру «Советскую Россию». И тут твое письмо тому же «сотоварищу». Причем еще более пламенное, с восклицательным знаком на конце: «…Сотоварищу!» Еще раз прочитал. В жар бросило. Экая бездна гнева!

А тут и «Патриот» подвернулся. Мать моя мамочка! И здесь на первой полосе, как важнейшая новость дня, как успение папы римского – твое кипящее и булькающее «Открытое письмо», на сей раз – главному редактору «Литературной газеты» Ю.М. Полякову» Прочитал. Мороз по коже. Сколько благородного презрения!

Кинулся к Интернету, нашел последний номер «Завтра». Уже сам ищу дрожащими руками. И что же? Нахожу и здесь твою «Открытую цидулку» тому же Ю.М.Полякову. Прочитал. Челюсть отвалилась. Какая энергия души, какая сила выражений! Право, по возрасту ты уже догнал самого Льва Толстого, а по мобильности превзошел Эдварда Радзинского. И все по поводу склоки, затеянной в Международном сообществе писательских Союзов (МСПС) твоим другом Арсением Ларионовым при твоем посильном участии.

Звоню Сене Шуртакову, нашему однокашничку, дабы порадовать старика. А он говорит, что слышал, будто оба письма напечатаны еще и в «Вечерке», в линниковском «Слове», а по слухам – и в «Вашингтон пост». Отменно!

– А ты все понял в письмах нашего друга? – спросил Семен.

Я честно признался, что не все. Например, Юра, ты пишешь: «Не могу назвать твое поведение, Сергей Владимирович, последних недель уважительным ко мне». Непонятно, а сам-то уважительно относишься к нему? Ведь он постарше нас с тобой лет на десять с чем-то. По телефону ты шумел: «Я знаю Михалкова сорок лет! Он мать родную продать может!».

Я ответил, что мать Михалкова продать уже затруднительно, она лет сорок тому назад преставилась, но вот статью «За что я люблю Тимура Пулатова» написал не Михалков, а другой, очень хорошо знакомый тебе писатель, Герой Социалистического Труда, когда-то заместитель Михалкова по Союзу писателей России.

Может быть, ты скажешь, что не говорил о Михалкове как о потенциальном торговце родной матушкой или нельзя, мол, ссылаться на то, что было сказано наедине. Правильно. Но, что делать, если как раз твои питомцы, адепты и хвалебщики насаждают в литературе такие нравы и порой – слаб человек! – в ответ приходится прибегать к их же манере полемики. Вот ведь что изрыгает Арсений Ларионов, любимец твой и Лили Брик:

– От М. я не слышал ни одного доброго слова о 73-летнем К. (у него, разумеется, не инициалы, а полные имена. – В.Б.), – только матерные вульгаризмы. Нечто мерзко подобное говорил о М., у которого впереди уже не осталось дней жизни, и 73-летний К., агент (чей?) и предатель (кого? чего?) с бойко-лживым пером, мошенник и фальсификатор, рыхло-громоздкое тело которого пришло в полную негодность. Они ведь прожили целую мерзопакостную жизнь вместе… полные ничтожества… негодяи… супернегодяи… литературное охвостье… пиявки… неогаденыши…

Вот так и говорит, и никаких доказательств. Слышал, дескать, своими ушами. И все. Да, если это было, то ведь, как у нас с тобой, – с глазу на глаз.

Между прочим, как и ты, Ларионов касается вопроса отцов и детей своих противников, и в том же самом духе. Уверяет, что помянутый К. «готов распнуть своего благонравного отца по любому поводу ради жалкого доллара». Тут, Юра, ученик, пожалуй, превзошел учителя. И опять – никаких доказательств!

О другом известном писателе Г. твой любимец пишет, что это никакой не писатель, а «лжец по Божьей вере» да еще и «вчерашний комсомолец-промысловик»(?). Господи, да ведь он же сам полжизни проходил в комсомольцах, и не в рядовых – то секретарь горкома (в Архангельске), а то даже и обкома (кажется, в Астрахани)!

Но как только от демонических монологов о коллегах этот Лариосик переходит к фактам конкретным, то ведь – хоть святых выноси. Вот заявил, будто Михалков обвиняет его в воровстве 900 тысяч долларов. Я тебе сказал, Юра, по телефону, что ничего подобного не было. Михалков всего лишь задал вопрос: «Где 900 тысяч? Куда девались?» Такой вопрос имею право задать и я. Твой дружок шумит: «Я тогда и не работал в МСПС». Правильно. Но вскоре придя на эту работу и взяв в свои руки все финансовые дела, он обязан был знать, куда уплыли денежки, на которые можно было бы пять лет содержать весь МСПС.

Ну, как верить твоему любимцу, если он способен обокрасть даже… Кого бы ты думал? Пушкина! Однажды заявил в уважаемой газете, что известный четырехтомный «Словарь языка Пушкина» содержит 10 тысяч слов. А на самом деле – почти 23! Больше половины уволок. А ведь говорит о себе: «Я человек северный, наивный…» Как сказал Маяковский в подобном случае,

 
Бояться им
рожна какого?
Что против
Пушкину иметь?
Его кулак
навек закован
в спокойную к обиде
медь.
 

Но наши-то кулаки, Юра, пока не закованы. Так давай опустим их по разочку на мелко-рыхлое тело 67-летнего неогаденыша.

Но я увлекся. Вернемся к твоему письму «сотоварищу». Ты спрашиваешь его: «Как это тебе в голову пришло ворваться с сотней автоматчиков в Дом Ростовых?» Позволь, но ведь «автоматчики» это следствие. А что было вначале? Вначале председатель МСПС С. Михалков, придя к выводу, что его заместитель А. Ларионов, говоря обобщенно, не соответствует занимаемой должности, подписал приказ о его увольнении. Имел он право на это? Не знаю. Во всяком случае, меня лично начальники увольняли не раз: в «Литгазете» (Помнишь? Это на твоих глазах было), а еще и в «Молодой гвардии», в «Дружбе народов»…

Но, допустим, Михалков поступил незаконно. Что мог и должен был сделать Ларионов в борьбе за справедливость? Требовать рассмотрения вопроса на пленуме правления МСПС или даже обратиться в суд. А он? Сколотил «оргкомитет», но поскольку его собственный вес невелик, он, используя твое честолюбие и твою неприязнь к Михалкову, своему бывшему начальнику, вовлек туда тебя и вы приняли эпохально комическое решение об увольнении Михалкова, которого еще недавно величали живым классиком. После этого немедленно захватили все кабинеты в Доме Ростовых, все документы МСПС, печать и т. п. А на входную дверь навесили решетку и поставили стражу. И что же вы после этого ожидали?

Естественно, что Михалков против такого самоуправства обратился за помощью в прокуратуру. И она, а не кто другой, приняла решение о выдворении вас из Дома силами наряда милиции, что и было вполне законно осуществлено. А как иначе бороться против самовольного захвата?

Так вот, Юра, как тебе с Ларионовым пришло в голову уволить Михалкова с его должности? Как взбрело на ум силой преградить ему доступ в его рабочий кабинет, в этот самый Дом Ростовых? Увы, к насильственным действиям первые-то прибегли вы. А сеющий ветер иногда пожинает бурю. И тут уместны твои собственные слова как зачинателя: «Это ведь нечто клиническое. Такого у нас еще не бывало». Да, не бывало. Невозможно вообразить, чтобы Демьян Бедный преградил путь в этот Дом Максиму Горькому, Борщаговский – Фадееву, Суров – Суркову, Бабаевский – Тихонову, Рудерман – Федину, Софронов – Маркову, я – Владимиру Карпову… Немыслимо! А вы это провернули. И теперь спекулируете образом ужасных «автоматчиков», которые-де выбрасывали вас, бедненьких, на снег и лютый мороз.

В тексте твоего письма Михалкову и дальше нечто клиническое: «…зная твою близоруко-укороченную влюбленность в детскость, я всегда думал, как уберечь тебя и твою хрупкую детскую песнь». Что это? Уберег? Тут каждое слово топорщится и вопиет. Или: «В братской дружбе ты все же проиграл». Как можно проиграть в дружбе? Дружба это же не «козла забить».

«Ты всегда славил лишь себя, свое имя». Во-первых, где и когда Михалков «славил себя»? Что, он, например, сам себе премии выдавал? Во-вторых, Юра, а кого славил ты, кроме уже прославивших тебя Феликса Кузнецова и Тимура Пулатова, Ларионова и Сорокина, лауреатов не чуждой и тебе Шолоховской премии.

Правда, однажды, когда я задумал возразить в «Правде» на твою статью там же «О чем молчат писатели» (на самом деле тогда молчали литературные генералы – все эти Герои и Ленинские лауреаты) и тебе это стало известно заранее, ты вдруг вздумал прославить меня и сказал мне по телефону заманчиво: «А я выдвинул тебя на Шолоховскую премию» (пауза). Но когда я похвастался этим нашему общему приятелю Викулову, он возмутился: «Врет. Это я тебя выдвинул». В итоге статью я напечатал, а премию ты взял себе. Мне выдал через девять лет. Уж какое спасибо!

Кончается твое открытое письмо пронзительно и возвышенно: «Боже, Сережа милый! Как все переменилось в жизни и душе твоей…Ты остался самим собой…» Позволь, Юра милый, ведь тут одно исключает другое: или переменился или остался собой. Право, это опять нечто клиническое.

Ну, а если остался, то каким? Вот: «самовлюбленным, тщеславным, любящим власть до умопомрачения». Неужели тебе никто, хотя бы мудрец Сорокин, не подсказал, как выглядит человек, который полжизни проходил в больших начальниках, потом отвалился, но лет через пятнадцать, уже на 82-м году, вдруг, сметая 92-летнего соперника, опять ринулся в начальники, в еще большие, – как выглядит этот человек, когда он гвоздит другого за любовь к власти. Уж если не с Сорокиным, то с женой, с дочерьми, с зятьями посоветовался бы.

И вот самый-самый финал симфонии: «По-божески, по-христиански тебе надо по-отцовски смиренно отступить!» Юра, отцом Михалков тебе все-таки не подходит…

Твое письмо Ю.Полякову еще более изумительно. Если то заканчивается именем Божьим, то это им начинается: «Хочется пасть ниц и умолять о прощении Господнем». До чего ж ты, Бондарев, возвышенная натура! В небольшом письмеце у тебя и Шекспир с Фальстафом, и «великий художник» Достоевский с Тургеневым, и драматические вопли «Боже мой, совесть!» Как будто Каратыгин в «Сиде».

А ведь повод-то пустячный: первый вариант твоей статьи не устроил редакцию «Литгазеты», и тебе было предложено усилить ее доказательность, только и всего! А ты тотчас полез в бутылку: «Доказательства опубликованы в газете «Патриот». Да, опубликована эта ларионовско-сорокинская непотребщина, но работники «Литгазеты» вовсе не обязаны читать «Патриот». Потрудись изложить доказательства сам. Нет, ты не привык к такой черновой работе, пусть они ищут.

И вот при таком-то складе характера вдруг пишешь: «Ваши собратья по перу считают, что Вы новоизбранный комильфо без фрака и вместе с тем лирик в душе, способный, прилюдно рыдая о неутоленной любви к ближнему с сожалением ненавидеть инакомыслящих…» Это не Сорокин тебе продиктовал? Ведь тут полный бред! Во-первых, что такое «избранный комильфо». Разве это выборная должность? Кроме того, фрак носят лишь в определенных не столь уж частых случаях, а обычно комильфо может быть и без оного, комильфо можно узнать, даже когда он в трусах. Как и писателя можно узнать по небольшой цидулке. Во-вторых, что значит «неутоленная (!) любовь к ближнему»? Может быть, неразделенная? А любить можно кого угодно и сколько угодно. В-третьих, что за сожалеющая ненависть? Уж больно все это натужно.

Но главное, что это за «собратья по перу», которые намололи тебе такую чушь о Полякове? Почему умолчание? Наберись храбрости, назови имена. И уж самое главное: знаешь ли ты, что о тебе-то говорят собратья по перу? Может быть, ты думаешь. что все они, как Сорокин и Ларионов, считают тебя вечно живым классиком, великим писателем земли Русской? Уверяю тебя, дорогой Юра, далеко не все. Есть с полдюжины пиявок, которые считают тебя, как ты Михалкова, – самовлюбленным, тщеславным, любящим власть до одурения. Все это да еще высокомерие да злость только и выражены вполне отчетливо в письме Полякову, остальное – муть.

Надеюсь, помнишь, как однажды, в который уже раз защищая тебя от нападок, я, дабы подчеркнуть свою объективность, употребил довольно банальный ораторский прием: «У меня нет намерения защищать Бондарева, но вот факты…» И дальше излагал факты, которые были в твою пользу, защищали тебя. В этот же день – твой звонок: «Как ты мог сказать, что у тебя нет намерения защищать меня?! Как ты!..» и т. д. Разве на совести Михалкова есть такие звонки? Мне известны факты совсем иного свойства. Был случай, я напечатал уж очень неласковую статью о фильме одного из его сыновей. Другой отец проклял бы меня. А Михалков вскоре позвонил мне и сказал, что прочитал книгу моих стихов и перечислил десятка два, которые ему понравились.

«Можно ли верить в разумение Ваших возражений в мой адрес, не опубликовав моего письма?». Что это за словесное чучело? Какая связь между публикацией и «разумением»? Вполне доступна пониманию и ненапечатанная рукопись, если она разумна.

«Вы хотите быть ученым чужой ученостью, взращенной на демократическом навозе». Что за лажа?

«Ваша позиция – мечта уловить отблеск отблеска, что всегда обманно». Что за фуфло?

«Ваша ненависть к защитникам Дома настолько неумело придавлена(!), что Вы готовы повздорить с собственной тенью». Откуда у Полякова ненависть к Ларионову? Он его печатает аж с портретом. Какая тень и почему Поляков готов с ней «вздорить»?