Владимир Фёдорович Власов
Секретные доклады
Он, кто ещё при жизни той безбрачья клятву давший
Вступает с кем-то ночью в связь, от веры отстранившись.
Пустая болтовня! А дело в том, что люди эти
Врачам не верили, Великой Истиной считали
Бесовское ученье, что таили те в секрете
Монахи, прихожанам в это верить предлагали.
Те люди находились в слепоте и заблужденье,
Поэтому и шли в тот храм с желаньем излечиться,
Монахов ум не поддавался в храме просветленью,
Они и пользовались тем, чем можно поживиться.
Под их личинами почтительности и смиренья,
Скрывались лишь распутники в том храме и злодеи,
Лазы устроили в тех кельях для проникновенья,
И ночью проникали к женщинам те лиходеи.
Как колокол всем бил, что часы ночи наступили,
Монахи, зная, что все женщины в их кельях спали,
К ним тайно пробирались, непотребности творили,
Когда ж те просыпались, к ним в объятья попадали,
И было поздно что-то сделать. Страх себя ославить
Мешал им заявить властям на эти преступленья,
Поэтому им приходилось всё, как есть, оставить,
Но больше у них не было желания к моленью.
Они после поста были чисты духом и телом,
Монахи, молодые, в возбуждении толк знали,
Поэтому от них детей все жёны зачинали,
Молчали, чтоб мужья не разбирались с этим делом.
Но были и такие, что по вкусу находили
Ночные приключенья, и попасть в тот храм желали,
Чтоб испытать там удовольствие, подолгу жили,
И после возвращения храм часто посещали.
Такой блуд и разврат в том храме долго продолжались,
И братия, бритоголовая, к нему привыкла,
Но срока наказания грехи все дожидались,
И в небеса весть о тех непотребностях проникла.
Чиновник, новый, получил в уезд тот назначенье
Ван Дань, такой, он, степенью, учёной, обладавши,
Был прозорлив, умён, и нравы все, людские, знавши,
В уезде навести порядок том имел стремленье,
И, заступив на должность, начал наводить порядок,
Исчезли лихоимства, грабежи все прекратились,
Чему все были рады, нравов прекратил упадок,
Не верил в чудеса он, что в том храме проводились.
Он думал: «Если Бодхисаттва чудо всем являет,
Тем женщинам, молящимся, чтобы дитя дождаться,
Зачем тогда ей ночью в этом храме оставаться?
А это значит всё, что братия что-то скрывает».
Решил он, шум не поднимая, в этом разобраться,
Поехал сам в храм, чтобы разузнать о нём на месте.
Располагался храм в горах тот, в живописном месте.
Туда было довольно сложно в горы подниматься,
Но богомольцев было много, очередь стояла,
И женщины, ещё в храм не войдя, уже молились,
Вокруг дам, бывших в паланкинах, прислуга сновали,
Начальника увидев, вдруг там все засуетились.
Приказ дал настоятель в колокол бить, в барабаны,
Ко входу все пришли монахи, на колени встали,
Стояли все и блеяли, как стадные бараны,
Они молились и момента важность понимали.
Начальника уезда паланкин снесли ко храму,
Сошёл на землю он, великолепью удивился,
А настоятель перед ним аж до земли склонился,
Так как боялся, чтобы храм их не подвергся сраму.
Ван Дань Будде возжёг куренья благовоний, свечи,
Свершил поклоны, моля в тайне и надеясь где-то,
Что бог раскрыть поможет тайные чудес секреты,
Провёл сам настоятель его в келью, начав речи
Об их радении на благо храма процветанья.
И гостю, дорогому, чай, душистый предлагая,
Вёл светский разговор о всех людей образованье,
Следя за гостем и его желанья подмечая.
Ван Дань сказал: «Я слышал, чтобы углублять сознанье,
У вас отцы, святые, строго все блюдут запреты
При исполнении обрядов, я ценю старанье.
Их святость, говорят все, выше здесь, чем либо-где-то.
Поскольку много лет царят у вас такие нравы,
Хочу послать высшим властям бумагу с предложеньем,
Чтоб высший чин вы получили, есть на это право,
Так как высокое вы заслужили положенье».
Монах услышал это с радостью и поклонился.
Ван Дань продолжил: «До меня доходят слухи,
Что в храме в святости лик Будды так преобразился,
Что происходят чудеса, им помогают духи,
И будто просьбы исполняются чадорожденья.
Неужто, это – правда»? «Да, – монах ответил скромно, -
Имеем мы придел, где женщины живут укромно,
И получают в дар чад, как богов всех снисхожденье».
– «Какой обет должна блюсти та, что зачать желает? –
Спросил начальник. Тот сказал: «Обета никого,
Особенного, кто не хочет, сутры не читает,
Пусть только молится всего перед ликом святого.
И если женщине знак выпадет благоприятный,
Она на ночь останется в одной из здешних келий,
Моленье ниспошлёт здоровый сон ей, благодатный,
После чего завяжется дитя в прекрасном теле».
– «Удобно ли одной ей ночью в келье оставаться»? -
Спросил Ван Дань. «Вполне удобно и весьма надёжно»! –
Ответил настоятель, – и не будет ей тревожно,
Снаружи дверь кельи слугою будет охраняться.
Никто из посторонних внутрь кельи ведь не проникнет,
Её не только слуги, и монахи охраняют,
А в случае опасности она слугу окликнет,
Так что у нас ей в храме ничего не угрожает».
– «Так. Так! – сказал начальник, – риска нет здесь никакого,
Но дело в том, наследников я не имею тоже,
А мне хотелось бы иметь ребёночка своего,
Но думаю, супруге приезжать сюда негоже».
– «Пусть это не волнует вас, – наставник успокоил, -
Вы сами можете возжечь огонь и помолиться,
Испрашивая себе чадо, и оно родится».
Когда-то настоятель для себя закон усвоил:
«Начальников нельзя обманывать – себе дороже».
Поэтому сказал: «Супруге вашей приезжать не надо,
Её следует блюсти лишь пост, читать молитвы тоже,
Придерживаться стоит в жизни, как всегда, уклада».
– «Но как же так?! – Ван удивился, – Это – не годится!
Ведь чудо с женщинами лишь тогда и происходит,
Когда она ночует в келье, на неё дух сходит,
И если не приедет, это чудо не свершится».
Сказал Фо-сянь: «Но вы не ровня ведь обычным людям,
Хозяин тысячи людей – вы, и честны, к тому же,
Вас Небо очень ценит, помогать вам в этом будет,
Дитя подарит, достаточно помолиться мужу».
Он не хотел, чтобы его жена в храм приезжала,
Есть мудрость: «Хоть хитёр плут, сердце у него пугливо»,
Он знал, молва о нём уж слухи где-то разглашала,
Боялся и старался с ним расстаться торопливо.
– «Вы интересно говорите, – в речи Ван заметил, -
Я как-нибудь приеду к вам, в ваш храм, на богомолье,
Сейчас же погуляю, ведь такое здесь приволье,
Я достопримечательностей много здесь приметил».
Ван Дань поднялся и пошёл в его сопровождении
Осматривать весь монастырь, вошёл с ним в придел, главный,
Там «Чадодарственный Зал» находился, достославный,
К нему и примыкали остальные все строенья.
Куда не взглянешь, всё резные балки и стропила,
Расписанные, ввысь летящие стоят колонны,
От красок ярких, позолоты глаз слепило,
И изваяние богини Гуань-инь, мадонны,
Стоящей под жемчужным украшением из подвесок,
С короной золотою и с сияньем на ланитах,
В руках – младенец , как к богатствам маленький довесок,
И рядом пять чадо-дарительниц, все – из нефрита.
А на подставках горят свечи, фонари мерцают,
Чжан Синя, небожителя, стоит изображенье,
Дарующего женщинам младенцев при рожденье,
Внизу курильницы дым, благовонный, источают.
Отвесив божествам поклон, глава Ван обратился
К Фо-сяню, с просьбой показать ему тех женщин кельи,
В которых с ними сам обряд зачатья проводился
В их снах, когда они все находились в их постелях.
Тот к кельям проводил его, в них всё было обычно:
Пол, потолки, и забранное пологом их ложе,
А по бокам – стол, стулья, и ночной горшок был тоже
И не было там ничего, что было б непривычно.
Не обнаружив ничего, Ван храм этот оставил,
В дороге думал: «Ведь закрыты кельи всё надёжно,
Откуда ж взялось чудо? И как злой дух всеми правил?
И разве забеременеть от духа сейчас можно»?!
Он долго думал, и в уме созрел план вдруг мгновенно,
К себе вернувшись, он позвал слугу по порученьям,
Сказал ему: «Найди мне двух певиц из заведенья,
Переодень в дам, знатных, пошли в храм обыкновенно.
Пусть там переночуют, пузырьки с тушью захватят,
А если ночью кто придёт, развратничать вдруг станет
Пусть голову накрасят им, одной макушки хватит,
Я в храме буду, посмотрю всё, утро как настанет.
Пусть незаметно сделают, им нужно постараться».
Слуга нашёл Чжан Мэй-цзе и Ли Вань-эр, двух знакомых,
И дал им порученье, те не смели отказаться,
Под вечер сели в паланкин и слуг наняли новых.
Когда прибыли в монастырь, две кельи сразу сняли,
Монахи подали им чай, фруктами угощались,
С десяток женщин рядом тоже кельи занимали,
Певички с женщинами теми, в Зал войдя, смешались.
Они совсем не собирались в храме том молиться,
И с наступленьем первой стражи в кельи удалились,
Со звоном колокола двери келий их закрылись,
За дверью слуги вынуждены были находиться.
Мэй-цзе проверила дверей засовы, положила
Под изголовье с тушью пузырёк, легла на ложе,
Но не могла спать, взгляд по сторонам переводила,
Любой снаружи шорох, раздающийся, тревожил.
Прошёл час, стихли голоса, всё будто затаилось,
И вдруг внизу раздался шорох, вздрогнула певица,
И тихо отодвинулась одна вдруг половица,
В отверстие из пола голова там появилась.
И, выбравшись наружу, человек встал в рост у ложа.
«Монах, – подумала она, – так вот кто оскверняет
Всех женщин из добрых семей, их сон в кельях тревожа,
Так, значит, правильно начальник их подозревает».
Тем временем, монах к свече бесшумно подобрался,
Задул её, раздевшись, шмыгнул к ней под одеяло,
Она спящей прикинулась, он на неё взобрался,
Его дыханьем, страстным, её всё лицо обдало.
Она, как бы проснувшись, попыталась отстраниться,
Вскричав: «Кто это»?! Кто меня к разврату принуждает»?
– «Архат я, златоглавый, к тебе Будда посылает
Меня, чтобы младенец мог на свете появиться».
Архат Будды был мастером в своём любви искусстве,
Певичка, опытная, не могла за ним угнаться,
Когда монаха страсть достигла до предела чувства
Мазнула темя тушью, продолжая отдаваться.
Монах её покинул лишь после второго раза,
Отметину на голове своей он не приметил,
И уходя, пакет оставив с порошком, заметил:
– «Пей с чаем по утрам и забеременеешь сразу».
Монах исчез, певичка же, устав, глаза закрыла
И погрузилась в забытье, когда всё забывают,
Но тут вдруг, лёжа на постели, тряску ощутила,
Подумала: «Монах вошёл во вкус, её желает».
Сказала: «Уходи, ведь поимел меня ты дважды.
Я вижу, ненасытный ты, монахи все такие».
– «Как ненасытный? Я пришёл к тебе сейчас впервые,
И вкуса не испробовал», – сказал тут голос, важный.
Певичка поняла, что разговор с другим имеет,
(Монахи, видно, появлялись в келье чередою)
Сказав: «Я не привыкла, чтобы спали все со мною,
Не приставай, я плохо чувствую, спина немеет».
– «Ты не тревожься, – он сказал, – снадобье я имею,
Прими их, и с тобой ночь, целую, будем резвиться.
Тебе понравится, твою усталость одолею,
Ты не сопротивляйся только, сможешь насладиться».
Ей удалось тушью мазнуть во время их слиянья,
Всю эту ночь от возбуждения она стонала,
Когда утром ушёл монах, доска на место встала.
Монах отметину не видел после расставанья.
Её подруга Ли Вань-эр глаз тоже не смыкала
В ту ночь, лежала в темноте, ждала любви мгновенья,
Свеча погасла вдруг от бабочки прикосновенья,
И через час в дальнем углу шуршанье услыхала.
Отдёрнул кто-то полог и залез под одеяло,
И тут она в мужских крепких объятьях очутилась,
Почувствовала губ прикосновенье, отстранилась,
Но страстное дыханье парня ей в лицо дышало.
Она рукой дотронулась до головы, обритой,
– «Ты, кажется, монах» – ему сказала замечанье,
Оставив на макушке кистью след, тушью облитой.
Монах ей не ответил, но ласкал её в молчанье.
Любила ласки Ли, подруги же была моложе,
Пришлись по вкусу ей любовные утехи гостя,
Его искусство и любовные приёмы тоже,
И от его усилий приятно заболели кости.
Подумала он: «Монахи толк в любви имеют,
Не верила, услышав, и сама в том убедилась,
Они наукой женщин овладения владеют,
Да так, что после этого немного утомилась».
И тут ещё одна фигура рядом вдруг возникла,
Сказав: «Повеселились, хватит, дайте, ради бога,
И мне, как старику, здесь позабавиться немного,
Хочу, чтобы она в суть изощрённости проникла,
И испытала удовольствие бы неземное».
Монах, хихикнув и одевшись тут же удалился,
Тот занял его место, и на грудь ей навалился,
Стал гладить ей и щупать её место, потайное.
Потом стал языком лезть в её внутренне царство,
Ли сделала тут вид, что неприятны приставанья,
Мужчина ей сказал: «Не бойся, есть моё лекарство,
Попей, и в тебе возникнет сразу же огонь желанья».
От зелья тонкий аромат везде распространялся,
Певичка зелье, им предложенное, проглотила,
И сразу её тело силой стало наполняться,
Она в себе влеченье к играм секса ощутила.
А тело, став податливым и мягким чрезвычайно,
Вдруг сразу настоящее блаженство ощутило,
Но о своём начальственном приказе не забыло,
В пылу макушку ему вымазала тушью тайно.
И гладя голову, бритоголовую, сказала:
– «Какая круглая и гладкая твоя головка,
Вот если бы орудовать могла б, как пенис, ловко,
Тогда бы, непременно, я её расцеловала».
– «Голубушка моя, – сказал монах, – когда одежду
Тебе захочется опять снять, приезжай за счастьем
Сюда, в миру другие – грубияны и невежды,
Тебе же подарить блаженство это – в моей власти».
Певичка сделала вид, что ей это предложенье
Пришлось по вкусу. В это время петухи запели,
Монах пакет снадобья дал ей для плодоношенья,
Здоровья пожелав, исчез, лишь доски заскрипели.
Ван Дань, как только стражу пятую часы пробили,
Ямынь покинул, захватив солдат и ополченцев,
Взяв инструменты, пыточные, канги, что там были,
Отправился в тот монастырь, рождались где младенцы.
Настал рассвет, но заперты все были храма врата,
Стучать в них слуги стали громко с криками открыться,
Он приказал в засаде оставаться всем солдатам,
Лишь по его сигналу должны были появиться.
Фо-сянь, узнав о посещении начальством храма,
Одевшись, поспешил к нему на встрече с подношеньем,
Взяв мальчиков-послушников с собой, красивых самых,
Внесли Ван Даня паланкин ко входу в помещенье.
Ван Дань в храм не пошёл, вошёл к Фо-сяню в управленье,
Потребовал монахов списки, сделать перекличку,
Тот дал приказ, собрать монахов по его веленью,
То было, как монах покинул только что певичку.
Забили в колокол, все иноки, перепугавшись,
Во двор тут высыпали и от звона всполошились,
И не о чём не думали, стояли так, собравшись,
Стояли, опустив глаза, где власти находились.
Начальник колпаки всем приказал снять, они сняли,
У двух макушки были в чёрный, у других двух – в красный
Измазаны цвет, и они никак не объясняли,
Так почему у них. Их спрашивать было напрасно.
Начальник приказал надеть на них колодки сразу,
Монахи, стоя, переглядывались, и молчали,
Ван Дань этот вопрос монахом повторил два раза,
Макушки почему их в красе, те же отвечали:
– «Наверное, кто-то сыграл из братьев шутку с нами».
Начальник молвил: «Шутников сейчас я вам представлю»,
Сказал – певичек привести, ещё объятых снами,
Их привели, вскричал шеф: «Я признаться вас заставлю
Всех, рассказать мне, что у вас в монастыре творится!
Как ваша братия младенцев женщинам дарила,
Мне правду говорите»! – обратился он к певицам,
Те рассказали, ночью в кельях что происходило.
И женщины сказали, как с монахами блудили,
И шефу показали возбуждающее зелье,
Как после с ними придавались страсти и веселью,
Монахам вымазав макушки, когда с ними были.
Монахи поняли, что преступленья их раскрылись,
Застыв от ужаса, четверо на колени пали,
Начальника к пощаде, к снисхождению взывали,
В своих грехах и во всех преступлениях винились.
Кричал начальник: «Молите сейчас вы о прощенье?
Ослы, плешивые! Вы верой в бога прикрывались,
Дурили жёнам головы, распутством занимались,
Сейчас за зло же просите к себе вы снисхожденья»?!
Тут настоятель понял сам, что дело принимает
Дурной вдруг оборот, сказал, чтобы с колен поднялись,
К начальнику уезда обратился: «Все нас знают,
Мы все только святым лишь заповедям подчинялись,
Лишь четверо развратников упрямо не хотели
Им следовать, мы жалобу на них писать решили,
Но негодяев этих сами вы разоблачили,
Придать их нужно смерти, и без лишней канители.
Но все другие к безобразию ведь не причастны,
Явите милость, ваша светлость, разберитесь с этим,
Согласен с вами, преступленья четверых ужасны,
Мы будем чистоту блюсти всегда на этом свете».
– «Не странно ли, что было всё в одном и том же месте? –
Спросил шеф, – где певички этой ночью находились,
Хотя и было богомолок много с ними вместе,
Наверняка, лазы тоже в других кельях открылись».
– «Нет, – молвил настоятель, – только в двух лазы и были».
– «Проверим это, – шеф сказал, – чтобы не быть предвзятым,
Допросим женщин, что приют в тех кельях находили,
И если не было, монахи все не виноваты».
Послал за богомолками, те в голос завили,
Что ничего не видели, ни слышали той ночью,
И никакие к ним монахи-де не приходили,
Иначе бы они их обнаружили воочию.
Начальник понимал, что женщины молвы боялись,
Скрывали, чтоб не стать причастными к тому позору,
Он приказал их обыскать, те не сопротивлялись,
Пакеты со снадобьем тут предстали его взору.
Спросил он их: «С монахами вы ночью не блудили,
Тогда, откуда же пилюли эти у вас взялись»?
И женщины, залившись краской от стыда, признались,
Что от монахов это зелье ночью получили.
Монахи всё надеялись замять и утверждали,
Перед начальником клянясь, что он не понимает,
Что зелье это женщинам ещё днём раздавали,
Но Ван Дань им сказал, что от певичек всё он знает.
– «Факт налицо! – воскликнул он, – хотите отпираться»?
И приказал связать монахов храма своей страже,
Связали всех, никто из них не стал сопротивляться,
Построили в колонну молодых и старых даже.
Фо-сянь хотел прибегнуть к силе, но тут испугался,
Ведь стражей было много, все оружие имели,
Ван Дань певичек отпустил, сам в город возвращался,
За ним шли арестованные, все на них глядели.
Ван приступил к допросу, вернувшись в управление,
Велел орудия для пытки принести в суд срочно.
Привыкшие к жизни, изнеженной, как и порочной,
Монахи все сознались, чтобы избежать мучений.
Когда были записаны монахов показанья,
Ван Дань, отправив их в тюрьму, стал составлять бумагу
Начальству, чтоб определили всем им наказанье,
Тогда Фо-сян, сидя в тюрьме, решился на отвагу,
И начал обсуждать с монахами план всех спасенья,
Сказал тюремщику Лян Чжи: «С собой не захватили
Мы ничего из денег, так как нас, как есть, схватили,
И здесь у нас нет ни одежды, ни средств прокормленья.
А между тем, в монастыре осталось денег много,
Вот если б вы троих иль четверых нас отпустили,
Сходить бы в монастырь, и не держали б нас всех строго,
Мы вам тогда бы серебром сто лянов заплатили».
У Лян Чжи разгорелись тут глаза от предложенья,
Сказал он: «Нас здесь много, сто лянов ничтожно мало,
За триста лянов я вошёл бы ваше положенье,
Сто лянов – мне, другим – двести, согласье бы настало».
– «Согласен, – тот сказал, – договоритесь же с другими».
Лян Чжи тюремщикам всем рассказал, те согласились,
Когда с тремя пришёл он в монастырь, те поделилась
Деньгами, все довольны были сделками такими.
– «Теперь нам нужно принести в тюрьму наши постели, -
Сказал Фу-сянь тюремщикам, – заплатим мы монетой.
Здесь неудобно спать, мы засыпаем еле-еле,
Не высыпаемся». Те согласились и на это.
Те же четверо вновь в монастырь пошли и неприметно
Ножи, мечи и топоры в постели положили,
Носильщиков наняли, угощенья прихватили,
Оружие в тюрьму попало с ними незаметно.
Вина купили, мяса, пиршество чтобы устроить,
Чтоб опоить тюремщиков, на пир их всех позвали,
Когда те опьянели, то оружие достали,
И стали лестницу, чтобы залезть на стены строить.
А в это время и реляцию Ван Дань составил
Властям, распутав весть клубок грехов монахов, грязный,
Но тут его вдруг посетил предчувствий ряд, ужасный,
Он возле управленья охранение поставил,
Подумав: «А злодеи собрались в одном все месте,
Случись что, с ними же не сладишь, нужно опасаться».
И дал приказ собрать всех стражников с мечами вместе,
Чтоб рядом начеку они могли ночь оставаться.
При первой страже по условному сигналу встали,
Вооружённые все топорами и мечами,
Воинственными криками тюрьму всю оглашали,
Разделались с тюремщиками, заколов ножами,
И выпустили заключённых, распахнув ворота.
И с гиканьем: «Месть! Отомстим»! – на город устремились,
Но тут же им навстречу выступила стражей рота,
А жители, спасая жизнь, в своих домах укрылись.
Бунт был подавлен, были обезглавлены монахи,
Их головы, как тыквы, по земле катались,
А храм сожжён был их, как только улеглись все страхи,
Бунтовщиков тела тайно сожжению придались.
В отосланном Ван Дань властям докладе говорилось:
«Юнчунский Лотосовый храм сожжён за преступленья
Монахов и постыдство то, что вместо наставленья,
Наставником Фо-сянем и монахами творилось:
Желающих иметь детей всех женщин принимали
Они в их храме, погрузившись в похоть и злодейство,
А ночью проникали к ним, и их к греху склоняли
И совершали с ними непотребные все действа:
Держа в грубых объятьях хрупких дев, им говорили,
Что бодхисатвами являются (так представлялись)
С небес спустились к ним, и беззакония творили,
А женщины им верили, прогнать их не решались.
За беззакония монахи смертью поплатились,
Была за мерзости и злодеянья им расплата,
За то, что в одеяние священников рядились,
Их Лотосовый храм сожжён был, как исчадье ада».
Пояснения
1. Деревянный сосуд с дощечками применялся в гадательной практике. В этот цилиндрический сосуд помещали тонкие дощечки, на которые наносились иероглифы и цифры. Сосуд полагалось трясти, пока из него не выпадет дощечка. Номер и знак на ней соответствовал определённому заклинанию в гадательной книге. Подобный способ гадания и сейчас распространён среди некоторых групп населения Дальнего Востока и Юго-Восточной Азиии.
2. Горные Врата (или Врата Пустоты) – образное название буддийского Храма.
