Трудно сказать, что это было такое. Казалось, высшее начальство края под влиянием рокового события растерялось и, вместо того чтобы послать человека, который тактом и сдержанностью ободрил бы ошеломленное население, внушив идею о спокойной власти и продолжающемся порядке, спустило с цепи какого-то маниака, который мчался, точно по завоеванному или мятежному краю, вселяя ужас, негодование… По городам он летел стрелой, в туче снежной пыли, вращая зрачками и размахивая красным флагом. В деревнях, по станкам ревел, неистовствовал и бил, бил, бил…
Бил кого попало и за что попало. В одном месте он гонялся за смотрителем с толстой книгой вокруг стола. На шум вбегает старуха – жена преследуемого, и книга летит с размаху в нее… женщина падает…
В другом – лошади поданы ранее, чем смотритель прописал бумаги, и, хотя законный срок не прошел, Алабин хватает бумаги со стола. На замечание смотрителя, что он не может отпустить лошадей без прописки, неистовый курьер выхватывает револьвер и целит в смотрителя. Если бы не счастливый случай, нынешняя жертва Алабина была бы жива, а погиб бы другой… На третьей станции он бьет беременную женщину; на четвертой – оборачивает револьвер и колотит писаря ручкой по голове.
И т. д., и т. д., и т. д.
Вообще в таких случаях в Сибири жалуются редко. Когда я расспрашивал, поданы ли жалобы начальству, во многих местах я слышал ответ: «Где нам! Такое лицо… Тут ведь сам-то заступится… Из России его с собой привез…» и т. д.
Многие из обиженных, слыша, что Алабин привезен из России самим, полагали не без основания, что привезли его вовсе не затем, чтобы отдавать под суд… А затем ли, чтобы он «походя народ стрелял»? Пожалуй…