Владимир Гурвич
Анна Каренина. Вариант ХХІ века
VIII
Левин и Кознышев остались одни.
– Видишь, какие у нас теперь ведутся жаркие дискуссии, – улыбаясь, произнес Кознышев. – Градус общественного настроения быстро идет вверх. Впрочем, в твоей деревне это не чувствуется.
– Да, у нас другие заботы.
Кознышев снова улыбнулся, на этот раз снисходительно.
– У каждого своя жизнь, главное, чтобы не ощущать в ней себя ущербным.
– Пока не ощущаю.
– Вот и прекрасно. А зачем ты в наших краях? По делам или так?
Когда Левин ехал к брату, ему хотелось поведать Сергею о своем намерении жениться, но сейчас почему-то такое желание пропало. После столь глубокомысленного разговора, которому он стал только что свидетелем, говорить на столь прозаичные темы Левину показалось неудобно. Как-нибудь потом.
– Разные возникли нужды. Да и захотелось немного развеяться, – неопределенно ответил Левин.
Кознышев рассеянно кивнул головой, его мысли были заняты явно другим.
– Должен сообщить тебе нечто важное, вчера я получил по электронной почте послание от Николая.
– От Николая? – изумился Левин. – После стольких лет молчания.
– Именно так.
Николай был их средний брат, как и все из их породы подавал большие надежды. У него рано обнаружились математические способности. И все были уверенны, что он пойдет по этой стезе. Поначалу так и было, но где-то к концу учебы что-то вдруг с ним случилось. Он связался с плохой компанией, а потом неожиданно его арестовали. Оказалось, что у него нашли наркотики.
Благодаря связям дело с трудом, но удалось замять. Но вместо благодарности Николай затаил злобу, которую срывал то на родителей, то на братьев, то на учителях. Конец был закономерным, вместо красного диплома, его выгнали с последнего курса. Для Николая это стало поводом для дальнейшего озлобления. А вскоре он заявил, что порывает с семьей и просит его никогда не искать.
Для Левина это был сильный удар, так как в детстве они были дружны. С тех пор он видел его всего пару раз, и эти встречи не принесли никому радости.
– Что же он написал тебе? – спросил Левин.
– Написал, что не хочет нас видеть и просил оставить его в покое.
– Но мы и так его не тревожим. Странно, что он решил напомнить о себе. А не кажется ли тебе, что он это сделал, потому что желает прямо противоположного.
Кознышев кивнул головой.
– Возможно, ты и прав. Почему мне не пришла такая простая мысль?
– Надо бы его повидать, – решительно проговорил Левин.
– Если хочешь, то, конечно. А я, пожалуй, воздержусь. Не могу забыть, как он кричал на нас. Мне кажется, ему уже не поможешь.
– Даже если и так, все равно он наш ближайший родственник.
– В наше время родственные связи имеют мало значения, – пожал плечами Кознышев.
– Мне так не кажется. Впрочем, каждый решает это сам. Кстати, в письме он ненароком указал гостинцу, где остановился. Я не придал этому значению, а теперь понимаю, что ты прав. – Кознышев задумался. – Да, жалко его.
IX
Левин на такси подъехал к клубу, в котором он ожидал увидеть Кити. Еще по дороге он ощутил заметное волнение перед встречей с ней. Кажется, произошло то, чего он боялся больше всего. Он потерял ощущение уверенности, что Кити ответит ему взаимностью. К нему вновь вернулось та робость и чувство своего несоответствия такой девушке, как Кити, которое он почувствовал в доме Облонских, увидев ее в праздник Рождества. Как легко было ему общаться с нею в сети, какой естественной и непринужденной она ему казалась, когда их разделяли тысячи километров. И как все сложно стало вдруг, когда все преграды, отделяющие их друг от друга пали и только дверь клуба, перед которой он сейчас стоял и никак не решался открыть ее, еще мешала приблизиться к ней. Часто в своих мечтах, Левин предавался фантазиям, какой может быть их встреча. То он рисовал себя брутальным мачо, уверенно идущим к своей цели, то нежным и трепетным возлюбленным, заваливающим свою любимую цветами и поцелуями. Но никогда, ни в одной из своих фантазий он и мысли не мог допустить, что будет стоять, вот так, как сейчас, как последний трус и будет бояться сделать последний шаг. Левину захотелось вдруг, чтобы он вошел, а Кити там не оказалось, тогда он может взять отсрочку, тайм аут, чтобы собраться с мыслями, прежде, чем предстать перед ней.
У него возникло желание уйти, и он уже развернулся было и направился прочь от клуба, но в этот момент в его кармане завибрировал телефон. Левин схватил трубку, надеясь, что какое-то срочное дело заставит его убраться от этой чертовой двери достойно. И тогда он перед самим собой не будет чувствовать свою ущербность за то малодушие, которое он проявил минуту назад. Левин схватил трубку, как спасательный круг, но его надежды не оправдались. Это был Стива. Он напомнил приятелю, что они должны вместе поужинать и самое главное, Кити звонила Долли и сообщила, что будет сегодня в клубе непременно.
– Так и ты, пожалуйста, не забудь, – смеялся Стива в трубку, – что хотел видеть мою свояченицу.
В ответ Левин промычал нечто невразумительное.
– Иди в клуб, не пожалеешь. – уловил Стива настроение Левина, – Тебя там ждет сюрприз. Дай слово, что обязательно пойдешь.
Левин пообещал. Деваться теперь было некуда, пришлось возвращаться. Левин, как на заклание, побрел к знакомой уже двери, постоял еще минуту перед ней, набираясь решимости, и с силой дернул ручку на себя.
Левина ослепил свет, и он поначалу даже зажмурился. Постоял немного, привыкая, затем стал рассматривать окружающую обстановку. Народу в клубе было немного, несколько человек сидели за столиками, кто-то стоял около стойки бара. Левин огляделся, Кити нигде не было видно. Одна девица с бритой головой привлекла его внимание. Она сидела вполоборота за столиком в компании подружек и пила коктейль из высоко бокала. Девицы курили и чему-то громко смеялись ярко накрашенными ртами. Одна из них, с татуировкой на обнаженном плече, остановила на Левине свои смеющиеся глаза и вдруг подмигнула ему. Левин в ответ демонстративно отвернулся. Он не любил смелых и агрессивно сексуальных женщин, первыми идущими на контакт с мужчиной. Он их побаивался.
Будучи по природе своей мягким и деликатным, Левин того же искал и в женщинах. Только такой тип девушек был ему более – менее понятен и вызывал комфорт в общении. Кити, как ему представлялось, была из этой категории. Иначе и быть не могло. Ведь она истинная Щербацкая, дочь интеллигентных и образованных родителей. Ее отец – ученый, академик, ведущий в стране специалист по Великобритании, и мать милейшая женщина, знающая несколько языков. Оставила когда-то свою карьеру переводчика в МИДе и посвятила себя целиком и полностью семье. В муже она души не чаяла и называла его всегда ласково «мой князь», что в каком-то смысле соответствовало действительности. Глава семейства Щербацких был высоким, статным и породистым мужчиной, на самом деле похожим на аристократа. По крайней мере, именно такими их изображают в фильмах. Дочерей своих Щербацкие воспитали в строгости и послушании, дав им при этом блестящее образование. Помимо школьных занятий, девочки обучались еще танцам, музыке и нескольким языкам. Для этих целей им были наняты учителя, которые посещали дом Щербацких строго по расписанию. Для Левина, рано лишившегося матери, атмосфера в доме Щербацких казалась верхом совершенства, и он не только не видел каких-либо недостатков во всех ее членах, но они ему представлялась чем-то вроде жителей священного Олимпа, перед которыми надо преклоняться и которых следует боготворить. Особенно это относилось к женской половине семьи. Ну а Кити для Левина с некоторых пор занимала в ней совершенно особое место.
Левин глубоко погрузился в воспоминания, но сильный звуковой аккорд вырвал его из прошлого и окунул в настоящее. Левин снова огляделся вокруг, и яркий свет от десятка прожекторов ударил по его глазам. В самом центре этого светового круга он увидел ее. Кити стояла перед ним собственной персоной.
– Константин Дмитрич, Костя, какими судьбами? – Кити ласково смотрела на него или это ему только казалось? И, тем не менее, Левин приободрился; кажется она рада ему.
– Давно в Питере? – Кити засыпала его вопросами, а Левин стоял и как болван, молчал.
– Я недавно…Я вчера, – наконец вымолвил он неловко. Ему хотелось сказать о цели своего приезда прямо сейчас, чтобы здесь же избавиться от этого груза, который он взвалил на себя. Ведь предложение, которое он собирался сделать ей, было для него непосильной ношей, оно давило его и стесняло. Но, глядя в ее сияющие глаза, он не осмелился произнести заветные слова, побоялся спугнуть свое хрупкое счастье. Ведь пока еще ничего не сказано, пока не расставлены все точки над «и», можно еще желать, можно еще надеяться. А если она откажет и что тогда?
– Мне Стива сказал, что вы здесь…
– Костя, давай на ты, ведь мы с тобой уже перешли на ты, разве ты забыл? – Глаза Кити смеялись, и эта улыбка, как подарок, предназначалась ему.
Наверное, это и есть счастье, подумал Левин. Видеть ее так близко от себя, слышать ее голос. И он, желая продлить это состояние эйфории, боясь нарушить его, спугнуть, решил пока не говорить о цели своего приезда. Кити тем временем болтала без умолку, она откровенно рада была видеть Левина.
Какой он славный и милый, в свою очередь думала она про Левина, впрочем, без особого волнения. С ним так легко и приятно. И ведь от того приятно, что я не люблю его. И от того, что я не люблю и проистекает эта приятность. Кити видела его смущение и прекрасно понимала, что является причиной этого она сама. Ей делалось от этого еще лучше, она чувствовала себя еще счастливей. И хотя она любила совсем другого, она не прочь лишний раз ощутить свою женскую привлекательность, почувствовать свою силу, свою власть над мужчинами. Именно эту уверенность в своей женской силе давал ей Левин, и от этого он нравился ей еще больше.
– Пойдем, Костя, я познакомлю тебя со своей подругой. – Кити потянула Левина в глубь зала, шепча что-то на ухо – Она француженка, мы ее назывем мадмуазель Нордстон.
Левин покорно следовал за Кити, ему было все равно, лишь бы идти за ней, куда угодно. Он никого и ничего не замечал вокруг, лишь ее одну. Он очнулся только тогда, когда почувствовал на своей щеке чей-то поцелуй.
– Очень приятно, Нордстон.
Левин с изумлением смотрел на лысую девушку, которая стояла перед ним и улыбалась, как ему показалось совершенно распутными глазами.
– Это твоя подруга? – Левин с изумлением перевел взгляд на Кити. Ее свет сразу померк в его глазах, нимб над головой куда-то улетучился. Кити в один момент сделалась намного проще и доступней.
– Я ее очень люблю, – улыбнулась Кити. Она понимала, какое впечатление произвела француженка на него.
– Ты спросила надолго ли я здесь? – проговорил Левин глядя ей прямо в глаза. – Так вот, все зависит только от тебя. Левин заметил, как при этих словах поскучнела Кити. Она отвернулась на минуту, потом посмотрела на него. И произнесла:
– Хорошо, приходи к нам завтра, там и поговорим.
– Да, обязательно приду, а сейчас, извини, дела. Я заехал посмотреть на тебя. Рад, что это удалось. Пока.
Левин поспешил к выходу. Он сознавал, что его уход на самом деле сильно напоминал бегство. Этот раунд он уж точно не выиграл. Будет хорошо, если хотя бы не проиграл. Но об этом он узнает только завтра.
X
Левин с Облонским ужинали в ресторане. Облонский выбрал один из дорогих заведений в самом центре Питера, славящимся тем, что шеф-повар ресторана Пьер Легрэ был француз, обладатель нескольких мишленовских звезд. Облонский считал Пьера своим другом и, если выпадала нужда блеснуть перед своим визави изысканным вкусом в делах чревоугодия, вел его именно сюда. Да и сам в гордом одиночестве любил бывать в этом месте. Когда жизнь доставала его, казалась совершенно невыносимой или очень пресной на вкус, Степан Аркадьевич садился за свой излюбленный столик и заказывал все, что только душа пожелает. А душа его почему-то всегда желала всего самого отменного и самого лучшего, что было в меню. Степан Аркадьевич не скупился на удовлетворение своих прихотей. Если бы Долли увидела его ресторанные счета после таких загулов, с ней бы случилась истерика. Но Стива ревностно оберегал покой своей жены, и ни разу не дал ей повода испытать ни одного деструктивного чувства по этому поводу. Да и вообще, по любым другим поводам. Стива был мастер по сокрытию разных компрометирующих фактов своей жизни. До сих пор всегда и во всем все ему сходило с рук, и, видимо, зря. Именно по этой причине, как считал Стива, он утратил бдительность и допустил такой непростительный прокол с филлипинкой.
– Эх, а филлипиночка была что надо, – Стива вздохнул с сожалением, – жаль, что Долли ее выгнала так быстро, не успел ее испробовать на вкус, как следует. Первый голод утолил, только почувствовал азарт – и на тебе такой облом. Ну да ладно. Дай бог, ни она первая, ни она последняя…
Облонский сфокусировал свой взгляд на подошедшей молоденькой официантке, с удовольствием глядя на ее ладную стройную фигуру в облегающем платье. Девушка протянула гостям меню и винную карту. Облонский взял книжечку и, вальяжно откинувшись на спинку кресла, неторопливо стал просматривать его. Несмотря на то, что он знал меню этого ресторана чуть ли не наизусть, он каждый раз изучал его с особенной тщательностью. Для Степана Аркадьевича это действие было своеобразной медитацией, наполняющей его сердце радостью от предвкушения предстоящего удовольствия.
– А не начать ли нам сегодня с устриц, а? Как ты считаешь? – обратился Стива к Левину.
– Мне все равно, я привык к простой пище. Щи и каша вот мое обычное меню. Но ведь здесь этого не подают.
– Могу порекомендовать вам суп с каперсами или вот бульончик с пирожком из семги, – девушка ткнула наманикюренным пальчиком в нужное место в меню. Левин замешкался, но, заметив недовольное выражение лица Облонского, поспешно согласился с его выбором.
– Закажи сам, – сказал он Стиве, – я с удовольствием подчинюсь твоему выбору.
– Ну, вот и славно, – заулыбался Облонский, – ты уж поверь мне на слово, толк в кулинарных удовольствиях я знаю, как никто другой. – Стива подмигнул официантке и, дотронувшись до ее тонкого запястья, проникновенно глядя в глубину ее выреза на платье, сделал заказ.
– Да скажи там, на кухне, – напутствовал он девушку, – что это для меня.
Официантка удалилась и уже через пять минут принесла блюдо с устрицами, сырные салаты с базиликом и орегано, маринады, овощные закуски и бутылку белого игристого вина.
Облонский сразу же придвинул к себе тарелку с устрицами и, смакуя каждую из них, медленно и с удовольствием принялся поглощать морепродукты. Удовольствие Облонского передалось и Левину.
Все-таки, Стива, как никто другой, знает толк в жизни и понимает ее вкус, думал он, глядя на приятеля и любуясь им. Может по этой причине все в жизни ему дается так легко и просто: еда, вино, женщины… Сам Левин ел сырный салат с хлебом и запивал минеральной водой.
– Ты, что не любишь устрицы, – спросил Стива, глядя на напряженную складку между бровей своего друга. И не слушая его ответа, продолжал: – Выпей вина и будешь весел. Я хочу, чтобы сегодня ты был непременно весел, как я.
– Где уж мне, – вздохнул Левин, с видом обреченного, продолжая ковыряться в салате.
– Нет, так не пойдет, – заявил Стива решительно, – а ну, давай, рассказывай, что за вселенская печаль тебя гложет. Быстренько решим эту проблему и будем дальше наслаждаться жизнью.
– Быстренько не получится, – буркнул Левин. – Ты прав у меня проблема.
– Какая?
– Понимаешь… – Левин запнулся на полуслове, никак не решаясь сказать Стиве, за чем он приехал в Питер.
– А я догадываюсь, что все сие означает, – Стива сделал витиеватый знак рукой и хитро подмигнул Левину. – Давай-ка друг выпьем вина – и все пройдет.
– Что пройдет? – оторопел Левин.
– Твоя печаль, – многозначительно изрек Стива, разливая вино по бокалам. – Потому что, женщины друг мой, не стоят таких переживаний. Впрочем, есть исключения из правил. И я знаю, что в твоем случае речь идет именно о таком исключении.
– И что мне делать с этим? – спросил Левин, не решаясь вслух произнести наболевшее.
– Нравится, женись, – ответил Стива, отправляя в рот очередную порцию устриц.
– Боюсь, что это не так просто, – мрачно изрек Левин.
– Согласен, не просто, но это в случае, если твоя избранница самка бразильского енота, но ты-то у нас, надеюсь, нормосексуал?
Левин скорчил недовольную гримасу, его покоробила такая вольность в речах Облонского. Хорошо еще, что он не произнес имени Кити вслух. Если бы Облонский отозвался о ней в подобном роде, он бы набил ему морду прямо здесь в ресторане, и многолетняя дружба не спасла бы его от этой участи.
– Да, ладно, не обижайся, – обезоруживающе улыбнулся Облонский, отодвигая от себя пустую тарелку из-под устриц. – Я знаю, кто она. И, поверь моему опыту в таких делах, она согласна.
– Вот-те раз, – удивился Левин. – Откуда ты можешь знать?
– Поживи с мое, да перебери столько женщин, как я, не то узнаешь.
– И кто она, как ты полагаешь, – Левин с интересом смотрел на Стиву.
– Кити, кто же еще.
– Ты угадал, – оторопело произнес Левин. – Только с чего это ты решил, что она согласна.
– Кто же еще, если не ты, – с видом пророка важно изрек Облонский. – Хотя есть закавыка в этом вопросе.
– Закавыка? Какая? – насторожился Левин.
– Не какая, а какой. Есть у тебя соперник, друг мой. Вернее не соперник, а так соперничек, но и его не надо сбрасывать со счетов. Ходит в их дом некто Вронский. Правда, я его всерьез не воспринимаю, не пара он нашей Кити. Но, тем не менее, не надо оставлять ему ни единого шанса. Поэтому ты завтра же иди к ней и, не откладывая дело в долгий ящик, прямо заявляй о своем намерении. Понял?
Левин хмурился и молчал. Известие о сопернике было ему неприятно. Все былые его сомнения при этом сообщении сразу же обрели свою прежнюю крепость и встали перед ним в полный рост. А что, как она откажет мне, сделает предпочтение в пользу другого, размышлял Левин.
– Не бойся, не откажет она тебе, – Стива как-будто услышал мысли Левина. – Давай-ка лучше выпьем за успех твоего предприятия. Чтоб вам, так сказать, совет да любовь…
Стива поднял бокал, чтобы чокнуться с Левиным, но Левин не поддержал своего приятеля. Вместо того, чтобы продолжать веселиться, он крикнул проходящей мимо официантке: «Счет, пожалуйста!» Находиться больше в этом ресторане у него не было сил.
XI
Кити Щербацкой было двадцать лет, и ее мать была очень обеспокоена будущим дочери, а если говорить точнее, ее дальнейшей женской судьбой. Со стороны могло показаться, что в этом вопросе вроде бы и не о чем особенно переживать. Кити девушка видная, мужским вниманием никогда обделена не была. Но это, как раз и смущало мать Кити больше всего, заставляло не спать ночами и перебирать в уме всевозможные варианты неблагоприятных последствий популярности дочери среди мужской половины человечества. Как всякая мать, она желала для нее только всего самого лучшего. А лучшим в ее представлении являлось в первую очередь получение блестящего образования Кити и только потом замужество. Наличие диплома престижного вуза казалось ей более надежным для дальнейшей жизни, чем любой мужчина.
Сколько переживаний, сколько бессонных ночей она провела, пока Кити поступала в институт иностранных языков. И вот свершилось. Очередной рубеж в жизни дочери был благополучно преодолен, она стала студенткой. Теперь пять лет можно было ни о чем не беспокоиться, думала на тот момент она. Ведь Кити умница, она ни за что не допустит возникновение ситуации, в которой ее образование было бы поставлено под угрозу. В этом мать Кити была уверена на сто процентов. Но это касалось только непосредственно учебного процесса. А вот в отношении дел сердечных никто такой гарантии дать не мог. Ведь Кити породой была вся в мать, страстная эмоциональность которой порой зашкаливала иногда далеко за допустимые пределы. И тогда шквал неуправляемых эмоций ставил под угрозу долго вынашиваемые планы.
Так случилось в ее далекой молодости, когда она, окончив институт иностранных языков с красным дипломом, попала по распределению в МИД и имела перспективы самые блестящие. Но карьера, которую ей пророчили, так и не состоялась. Она влюбилась в отца Кити, вышла за него замуж и посвятила себя полностью семье. Сейчас она ни о чем не жалеет. У нее есть все, что может только пожелать женщина: любящий муж, красавицы и умницы дочери. Вот только две из них уже пошли по стопам своей матери. Дарья и Наталья, после окончания институтов сразу же вышли замуж и превратились в домохозяек. С одной стороны это вроде бы и неплохо. Ее девочки не вскакивают ни свет ни заря и не несутся на службу, чтобы заработать на хлеб насущный. Но есть тут и немалые риски. Так, у Дарьюшки что-то не очень заладилось с мужем. Дело дошло едва ли не до разрыва. Только куда ей одной с пятью детьми? Стива, конечно, не оставит ее без своего участия, но деточкам нужен отец. И что станет с ними, если их мать начнет целыми днями пропадать на работе. Поэтому она и советовала дочери терпеть и нести свой крест до конца, как бы тяжел он ни был. Раз она выбрала такой путь, то свернуть с него уже не так просто.
А вот Кити еще свободна в своем выборе и пока у нее есть право распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Она бы хотела, чтобы младшая дочь воспользовалась им в полной мере, устроила свою жизнь так, чтобы ни от кого не зависеть, и воплотила бы все честолюбивые мечты матери, которые той так и не удалось осуществить. И это очень даже возможно, если Кити не поспешит с замужеством. Но Кити очень эмоциональна, она может пойти на поводу у своего сердца – и тогда, прощай учеба, карьера.
Мать Кити имела полное основание для такого беспокойства. С некоторых пор в их дом зачастил некто Вронский. Он сильно выделялся среди многочисленных поклонников Кити: молодых мальчиков, ее ровесников, которые роем вились вокруг нее словно мотыльки вокруг пламени. Но никто из них не представлял для Кити никакой угрозы. Их мотыльковая жизнь была слишком недолговечна. Они появлялись у них в квартире, а потом исчезали так часто, что мать Кити даже не утруждала себя запоминанием их имен. Зачем? Завтра или послезавтра Кити о них уже не вспомнит, как о случайно прочитанной книге.
Но Вронский стоял особняком среди всех этих поклонников-однодневок. Он был старше Кити на десять лет. Служил дипломатом в МИДе и в настоящее время, по его словам, ждал скорого назначения в одну из стран Западной Европы. Вронский мог составить Кити блестящую партию, о таком муже можно только мечтать. Щербацкая видела, что ее девочка влюблена. Если Вронский сделает предложение Кити, она поедет за ним, и тогда прощай учеба! Вероятность такого исхода событий была велика, в этом мать не сомневалась. Но и даже с этим она готова была смириться. Пусть будет так. Лишь бы дочь была счастлива. Но вот будет ли счастлива она с Вронским? Что-то подсказывало ей, что нет. Глядя на этого прекрасно воспитанного, образованного и утонченного щеголя, она сомневалась в главном, что от него требовалось. В его способности любить ее дочь. Эти сомнения заставляли трепетать ее материнское сердце. Она хотела бы поговорить с Кити, предупредить ее. Вот только о чем предупредить, она и сама толком не знала, и от этого ей становилось тревожно и не хорошо на сердце.
Мать Кити часто делилась своими сомнениями и тревогами по поводу Вронского с мужем. Он выслушивал жену молча, снисходительно улыбался и неизменно отвечал, что все ее страхи, это не более, чем страхи курицы-наседки за своего неоперившегося птенца. Мать обижалась за такое сравнение, устраивала мужу сцены, демонстративно пила валерьянку, падала на диван и, прижимая платок к влажным глазам, с надрывом восклицала:
– Для чего я годами пестовала своего ребенка, скажи! Чтобы однажды пришел чужой человек и разбил ей сердце! Пусть он будет сто раз принц, но это не дает ему право делать Кити несчастной.
– Не можешь же ты всю жизнь держать ее возле своей юбки, – удивлялся муж неразумной логике жены. – И почему он непременно должен сделать ее несчастной.
– Не знаю, я ничего не знаю, – расстраивалась Щербацкая, не находя разумных объяснений своим предчувствиям. – Наверное, это нервы. И правда, с чего она взяла, что он сделает ее несчастной? – решала она, наконец, и на какое-то время успокаивалась.
