bannerbannerbanner
Спасители града Петрова

Владимир Каржавин
Спасители града Петрова

Полная версия

– А местные евреи… Или, как их тут называют – жиды? Тоже не хотят давать провиант и фураж?

– Жиды нас не любят. Это потенциальные союзники русских.

– Но почему? Что мы им плохого сделали?

– Мы – ничего. А не любят они нас потому, что на нашей стороне воюют поляки, которые их притесняют и которых они ненавидят.

Удино прошёлся по комнате; правое, раненное несколько лет назад плечо нервно подёргивалось.

– Всё верно. Как говорят арабы: друг моего врага мой враг. – Он положил трубку на широкую мраморную пепельницу и негодующим голосом произнёс: – Так, чёрт возьми, заплатите жидам не расписками, а ценностями! У Конти хорошие запасы. Кстати, где он? Прошло два дня, а о нём никаких известий.

Дюран молчал: сведений об интенданте корпуса полковнике Конти не было. Конти пользовался благосклонностью самого Пьера Дарю – главного интенданта армии и занимался изъятием ценностей у населения Белоруссии, в первую очередь из православных храмов.

В это время на пороге появился слуга Пилс. Удино, не терпевший появления кого бы то ни было из подчинённых без предварительного стука в дверь, хотел было дать волю гневу, но Пилс его опередил:

– Мой маршал, вам письмо.

Взяв в руки конверт, Удино сразу обмяк и повеселел: письмо было от его любимой Мари Шарлотты. Показав знаком Дюрану и Пилсу удалиться, Удино быстро распечатал конверт. Мари Шарлотта писала, что очень скучает и намерена отправиться к нему, своему мужу, в армию. Вот только не знает, куда.

Удино дважды перечитал письмо и тотчас сел за ответ. Как куда: не в эту же «дыру» под названием Полоцк… В Петербург, только в Петербург! В столицу Российской империи, куда совсем скоро войдут войска Великой армии под предводительством маршала Удино!

* * *

К началу июля 1812 года столица Российской империи Санкт-Петербург переживал не лучшие времена. Русские войска, растянутые почти на 500 км и значительно уступавшие противнику в численности, отходили почти без боёв. Основные силы французской армии двинулись на Москву, которую Наполеон называл «сердцем России». Но у России кроме «сердца» была ещё и «голова», коей являлся Санкт-Петербург. Для захвата «головы» Наполеон выделил ровно столько сил, сколько считал нужным. В успехе он не сомневался. Да и как тут сомневаться, когда, по данным разведки, корпус Витгенштейна, призванный защищать дорогу на Петербург, значительно уступал по численности проверенным в победных боях войскам Удино и Макдональда.

Опасность захвата столицы стала реальной, и император Александр I стал готовить город к эвакуации. Эвакуации подлежали: Государственный совет, Сенат, Синод, ценности Эрмитажа и Александро-Невской лавры, Императорские: Публичная библиотека, Академия наук и Академия художеств и даже памятник Петру I, который Наполеон после взятия Петербурга собирался отправить во Францию. Особое внимание уделялось эвакуации архивных документов. С начала июля в Петрозаводск, Повенец и Вытегру на речных казённых и частных судах были вывезены все документы государственной важности.

Император распорядился прекратить балы и прочие увеселения, и семьи дворян-аристократов из столичных особняков заспешили в свои имения, потянув за собой длинные обозы с предметами роскоши и домашним скарбом. Царская семья готовилась к переезду в Казань. Не успевшее уехать из столицы население предполагалось эвакуировать на правый берег Невы, на Васильевский, Крестовский, Каменный и другие острова, а также на Выборгскую сторону. На правый же берег и на острова намечалось переправить всё находившиеся в лавках и лабазах Петербурга продовольствие, а также все барки и лодки, чтобы затруднить переправу французов.

Эвакуация града Петрова шла ускоренным темпом.

Но руководство России думало не только об эвакуации. Александром I и правительством было принято решение о создании народного ополчения. В предельно короткие сроки в 16 центральных губерниях были сформированы ополчения, ставшие серьёзными источниками пополнения действующей армии. Одним из самых подготовленных и организованных станет ополчение (земское войско) Санкт-Петербургской губернии.

…Известие о вторжении наполеоновских войск в Россию застало Кутузова в его поместье Горошки Волынской губернии. Он был в отставке, но, несмотря на то, что его не приглашали, надел генеральский мундир и выехал в Петербург.

Но о нём не забыли. Вскоре князь Голенищев-Кутузов был приглашён в комитет министров, на заседании которого присутствовал и Александр I. Император, недолюбливавший Кутузова, на этот раз искренне обратился к нему: «Воинские ваши достоинства и долговременная опытность вселяют полную надежду, что вы совершенно оправдаете сей новый опыт моей доверенности к вам».

Решение о создании ополчения Петербурга и Петербургской губернии было принято и на дворянском собрании. Растроганный доверием, Кутузов приехал в дворянское собрание, вошёл в большой зал, где его терпеливо ждали, и со слезами на глазах произнёс: «Господа, многое хотел говорить… скажу только, что вы украсили мои седины!» В 1812 году Кутузову исполнилось 67 лет. Но, несмотря на возраст, Александр I официально возложил на него не только создание ополчений Петербургской и Новгородской губерний, но и командование сухопутными и морскими силами Петербурга, Кронштадта и Финляндии.

Историческая справка

Кутузов приступил к организации обороны Петербурга. Был сформирован специальный воинский корпус, произведена передислокация войск на самых опасных направлениях, усилено их инженерное оборудование, пополнены припасы, начато строительство новых оборонительных укреплений. Одновременно шла работа по формированию ополченского войска.

Как и в Москве, в Петербурге решили брать в ополчение 10 из каждых 100 человек населения. Но желающих оказалось больше. С раннего утра до позднего вечера приходили в дворовую палату крестьяне, дворовые люди, чиновники, ремесленники, студенты с просьбой записать их в ополчение.

Известность, высокий авторитет Кутузова позволили в короткие сроки создать Петербургское ополчение. По его предложению было образовано два комитета: Устроительный и Экономический. Устроительный занимался приёмом ополченцев, формированием дружин, их военной подготовкой; Экономический – снабжением ополченцев оружием, обмундированием, приобретением средств передвижения, сбором пожертвований от населения.

Петербургское ополчение, в отличие от Московского, делилось не на полки, а на дружины, в каждую из которых зачислялись ополченцы одного уезда. Дружина состояла из 4-х сотен, а сотня – из 200 ополченцев. Всего было сформировано 15 дружин.

Петербургское ополчение было лучше скомплектовано и обучено, чем другие. Кутузов добился получения из арсенала 10 тысяч ружей, размещения ополченских дружин в Измайловских казармах, выделения из учебных гренадёрских батальонов 80 человек старослужащих офицеров, солдат и барабанщиков для организации и обучения ополченцев. Для всех ополченцев вводились правила фронтового обучения, разработанные лично Кутузовым в «Положении о Петербургском ополчении».

* * *

Бравый офицер в чине капитана внимательно наблюдал за действиями, происходящими на плацу, где несколько отставных военных показывали будущим воинам-ополченцам, как правильно заряжать ружья, стрелять и действовать штыком. Чуть в отдалении небольшая колонна училась маршировать в ногу. Но если бы кто-нибудь внимательно понаблюдал за самим офицером, он отметил бы на его загорелом лице печать как гордости, так и грусти. Объяснялось это просто: гордость была за свой народ, вставший на защиту Отечества, а грусть… война идёт, а он, артиллерист и военный инженер, даже ещё не слышал грома своих пушек.

Постояв несколько минут, офицер вышел двором, пересёк несколько улиц и очутился на набережной Невы у Летнего сада. Столица империи по-прежнему пленяла красотой. Он долго смотрел на неторопливые невские воды, на мосты, под которыми они прокладывали свой путь, на шпиль Петропавловского собора и крепость, на здания в строгом стиле на противоположном берегу, освещаемые июльским солнцем. Достал из кармана кителя часы – карманные часы в Европе входили в моду, а для России это была новинка. Нажал на кнопку – крышка часов плавно открылась. Часы показывали ровно половину первого. До назначенной встречи оставалось больше часа, и он мог спокойно любоваться всем вокруг, погружаться в свои мысли и воспоминания.

В Петербурге он не был почти два года и ощутил, что нынешний Петербург только внешне похож на тот, двухгодичной давности. Те же дворцы, те же набережные из серого гранита, а вот люди… Он никогда бы не подумал, что в местах, где раньше прогуливались нарядные парочки, где вели беседы улыбчивые дамы и кавалеры, ныне станут обучать крестьян, мещан и студентов военному делу, а из-за оград дворцов будут слышны возгласы спешно собирающихся в дальнюю дорогу петербуржцев.

Мимо прошла пожилая женщина, очевидно, няня, державшая за руку мальчика лет семи, в летнем костюмчике и шляпке с бантиком. Глядя на них, офицер вспомнил и своё детство: мать, отца… Их он часто вспоминал, будучи в Европе. Хотелось написать отцу из Неаполя, Милана. Парижа, Берлина, но… нельзя, ведь он был там под чужим именем. Ему вдруг захотелось, как в сказке, хоть на часок перенестись из северного Петербурга на юг, в скромное отцовское имение в Херсонской губернии. Первым делом он поклонился бы могиле матери… Интересно, как отец, справляется ли с хозяйством? А Марфа Андреевна, его достопочтенная супруга? Всё тешит себя мыслью выдать свою дочь за него, Ярцева-младшего?

…Резкий скрип, переходящий в скрежет, прервал его мысли. Ярцев обернулся. Запряжённая двойкой лошадей карета «застыла» на петербургской мостовой. Покосившееся набок переднее колесо наглядно говорило о причинах остановки.

Женский крик заставил Ярцева быстро подойти к потерпевшему аварию экипажу. Не без труда раскрыл он дверцу кареты, подал руку, помогая выйти перепуганной молодой женщине, а затем другой, постарше, очевидно, служанке. Пока женщины приходили в себя, бородатый кучер в старом солдатском френче без погон молитвенно произнёс:

 

– Господин капитан, век буду благодарствовать, если подсобите…

– Помощь заключалась в том, чтобы приподнять покосившуюся карету и придержать, пока возчик не заменит колесо.

Ярцев снял перчатки, напрягся. Держать пришлось минуты три, за которые он успел задеть правой рукой обо что-то острое и порезаться.

– Вашей силе стоит позавидовать, – услышал он за спиной певучий голос.

– И не такое приходилось поднимать, – устало отреагировал он на похвалу, придерживая платком порезанное место, и тут же, спохватившись, по-армейски выпрямился и кивком головы отвесил поклон. – Честь имею представиться: капитан артиллерии граф Ярцев Павел Петрович!

Они стояли друг против друга. Хозяйка кареты была очень хороша собой: золотистые локоны, загадочный, с едва заметным прищуром, взгляд голубых глаз…

– Графиня Мазовецкая. – Она сделала реверанс, протянула руку для поцелуя и тут же, как бы невзначай, спросила. – И где же служит граф, если не секрет?

– Финляндский корпус, 6-я пехотная дивизия, 6-я артиллерийская бригада, – отрекомендовался он, указав, разумеется, старое место службы.

– Финляндский… Финляндия… это, наверное, далеко от Петербурга?

– Если речь идёт о приятном знакомстве с дамой, то расстояние не имеет никакого значения, – улыбнулся Ярцев.

Тёмно-лиловое платье с длинными рукавами, небольшая шляпка того же цвета с белым бантом – одного взгляда Ярцеву было достаточно, чтобы понять: наряд незнакомки предназначен для путешествий и поездок в экипаже и совсем не походил на требования женской моды в античном стиле для приёмов, балов и прогулок. А дорогая кашмирская, бирюзового цвета шаль с цветной каймой говорила о том, что её хозяйка принадлежит к высшему сословию.

– О, граф, да вы ранены! – спохватилась она.

Действительно, из-под правой перчатки Ярцева сочилась кровь. Очевидно, поднимая карету, он серьёзно порезал руку.

– Снимите перчатку, граф, – скомандовала Мазовецкая, и в руке её появился небольшой кружевной платок с четырьмя алыми розами по углам. – Вот, возьмите…

Порез был неглубокий, но, очевидно, задел кровеносный сосуд, и кровь сочилась весьма обильно. Ярцев поблагодарил, взял платок и попытался наложить что-то вроде жгута; но сделать это одной рукой не получалось.

– Я помогу вам, – прозвучал мягкий голос Мазовецкой.

Она, насколько позволял платок, обвязала ему кисть руки и затянула узлом. Только после этого он с большим трудом надел перчатку.

– Благодарю графиня, – улыбнулся Ярцев. – Жаль, что я не порезал другую руку.

– Вот как? – испугалась она. – Отчего такие мрачные мысли?

– Если бы я порезал свою левую ладонь, вы, не сомневаюсь, тоже взялись бы перевязывать её мне. И я несколько секунд дольше ощущал бы запах ваших очаровательных духов. Сознайтесь, парижская фирма «Любен»?

Услышав такое, она рассмеялась:

– Вы очень проницательны, граф. И к тому же большой мастер говорить дамам комплименты.

Ярцев молча поклонился.

Возчик тем временем колдовал над процедурой замены колёс.

– Долго ты ещё, братец? – спросил его Ярцев в надежде, что процедура закончится нескоро.

– Минут двадцать придётся повозиться, – отозвался возчик.

Улыбнувшись новоявленной знакомой, Ярцев опять склонил голову в поклоне:

– В таком случае, графиня, не будете ли вы столь любезны, чтобы уделить скромному капитану несколько минут для прогулки по этой прекрасной набережной?

– С удовольствием, граф. Набережная действительно прекрасна, чего не скажешь о петербургских мостовых.

– Вы где-то видели лучше?

Мазовецкая не ответила, и это Ярцеву показалось странным. Несколько шагов проделали молча, потом он спросил:

– Держу пари, ваш отъезд связан с приближением французов?

Похоже, и на этот вопрос она не хотела отвечать, но всё-таки он услышал:

– Да… я удаляюсь в своё имение в Тверскую губернию. Но… как вы это определили?

– О, это несложно. Достаточно взглянуть на обилие тюков и чемоданов на заднем сиденье кареты. Да и запасное колесо говорит о том, что вы собрались в долгий путь.

Мазовецкая остановилась и с интересом посмотрела на него:

– Вы удивительно наблюдательны, граф.

В её словах Ярцев почувствовал скорее упрёк, чем комплимент. Он хотел что-то добавить, но она его опередила:

– А, вон и Казимир заменил колесо. Как ни печально, граф, пришло время расстаться. Но я очень рада знакомству. Думаю, мы ещё увидимся.

…Провожая взглядом удаляющуюся карету, Ярцев вспомнил про предстоящую аудиенцию. Достал свои карманные часы: в его распоряжении были двадцать две минуты. Быстрым шагом направился он к знакомому дому Военного министерства.

* * *

У дома Военного министерства, а по-старому министерства военно-сухопутных сил, всё происходило, как два года назад: тот же парадный подъезд, тот же дежурный офицер, та же дверь в кабинет начальника Секретной экспедиции, и также никакой таблички на двери. И вот сам начальник… Стоп! Ярцев опешил: в знакомом просторном кабинете за столом сидел не полковник Воейков.

Большой лоб, залысины, нижняя губа слегка выдвинута вперёд… а взгляд изучающий, даже насмешливый какой-то… Ба! Да это же…

– Неужто не признал? – сидящий за столом резко встал и двинулся навстречу; рука полковника Закревского подпирала левый бок – последствия ранения.

– Арсений Андреевич! – воскликнул Ярцев и, увидев, что перед ним полковник, смутился. – Ваше высокоблагородие…

– Да ладно тебе, – Закревский первым подал руку. – Тогда близ Оровайса мы были на волоске от смерти и говорили друг другу «ты».

– Но тогда вы были штабс-капитан, а я поручик.

– Правильно, были. Сейчас я полковник, а ты капитан. И что из этого? Погоди, доведётся и тебе надеть мундир полковника. Я же, брат, вращался сам знаешь где. – Закревский для убедительности поднял указательный палец вверх. – А там чины получать проще.

Сослуживцы Закревского уважали. При несомненной строгости в служебных делах он был привлекателен в личном общении: любил поболтать, пошутить над кем-нибудь, но сам не обижался на шутки. И ещё: он был скромен, о своих боевых заслугах говорил редко. Да, он вращался, как это принято говорить, в высоких сферах – был адъютантом у генерала Каминского, которого спас в битве при Аустерлице, был адъютантом у Барклая-де-Толли. Но в то же время имел многочисленные награды за храбрость в различных сражениях, был дважды ранен, дважды контужен.

Предложив сесть, Закревский позвонил колокольчиком. Вошёл дежурный офицер:

– Чаю изволь подать.

После того как дежурный ушёл, Закревский негромко произнёс, обращаясь к Ярцеву:

– Признайся, удивлён, увидев меня на месте Воейкова?

– В немалой степени… Позволю задать вопрос: почему?

– Долго рассказывать, да и время поджимает. Скажу только, что это было связано с отставкой Сперанского, а Воейков с ним был связан. Так что я теперь имею честь быть начальником Особенной канцелярии при военном министре, – Закревский лукаво усмехнулся. – Ты не против?

– Никак нет.

– Ну и отлично. По правде сказать, я здесь ненадолго. Все наши агенты из Особенной канцелярии, – Закревский сделал паузу и посмотрел на удивлённое лицо Ярцева, – так теперь называется наша служба; два года назад, когда ты уезжал, она называлась Секретная экспедиция… Так вот все её работники в действующей армии. Я утренней лошадью отбываю в 1-ю Западную армию к генералу Барклаю-де-Толли. Кстати, он читал твои донесения из Европы и остался доволен, особенно тем, что касается артиллерии и инженерных сооружений французской армии. Велел передать благодарность.

– Благодарю. – Ярцев поднялся. – Весьма польщён!

Похоже, Закревский хотел добавить к сказанному что-то ещё, но Ярцев не смог удержаться:

– Значит, и я отправлюсь в свой Финляндский корпус?!

Как ему хотелось вернуться к своим, увидеть Граббе, Петушкова и «самого» Гогнидзе. Но Закревский строгим голосом, перейдя на «вы», остудил его горячие устремления:

– Нет! Вам, капитан Ярцев, надлежит прибыть в штаб корпуса генерала Витгенштейна, где вы поступаете в распоряжение полковника Мещерина. Согласно замыслу командования, в задачу корпуса входит прикрывать дороги, ведущие к Петербургу. Впрочем, для вас это не ново. В одном из ваших донесений говорилось, что направление на Петербург Наполеон рассматривает как стратегическое, наравне с Москвой. Так?

– Так точно.

– Кстати, как вам удалось это установить?

– Человек, которого я завербовал, занимался изготовлением и корректировкой топографических карт для французской армии. Последний раз я видел его два месяца назад в Берлине. К этому времени на картах уже были обозначены направления движения войск.

– Браво! Именно благодаря таким заслугам вы отбываете не просто в 1-й пехотный корпус генерала Витгенштейна, а в маленькую самостоятельную армию, защищающую нашу столицу. Кстати, о картах, естественно топографических.

Закревский достал из шкафа свёрнутую в несколько раз большую карту и разложил на полу кабинета – стол для такой карты был существенно мал. Затем достал ещё одну такую же и разложил рядом:

– Перед тобой два варианта топографической столистовой карты Российской империи и близлежащих заграничных владений. Карты в масштабе 20 вёрст в 1 дюйме изготовило Собственное Его Императорского Величества Депо карт. Схожие карты выпускались ещё в 1805 году. А эти карты особые. Раз ты вербовал француза – составителя карт, значит, должен в них разбираться. Посмотри внимательно.

Ярцев несколько минут рассматривал карты, поражавшие своей величиной.

– Особые они, наверное, потому, что на них нанесены военные объекты: крепости, склады, мосты…

– Правильно. А теперь приглядись ещё более внимательно: есть между ними двумя различия?

Ярцев снова стал рассматривать карты, думал, анализировал:

– Похоже, есть… Даже можно точно сказать, что есть!

– Правильно. Вот только та, что справа, фальшивая, а слева – настоящая.

– Как прикажете понимать?

– Мы пустили слух, что Депо карт к 1812 году выпустит обновлённый вариант карты специально для военного министерства. Что, по-твоему, стали делать французы?

– Французы? Ну, конечно же попытались выкрасть такую карту.

– И снова правильно. Ну а мы что должны были делать?

– Мы? Подсунуть фальшивку.

– И опять правильно. Ты мыслишь не только как разведчик, но и как контрразведчик. Именно так мы и сделали, подсунули фальшивку. У французского посла Лористона шпионской деятельностью в Петербурге руководил некто барон Клеман. Запомни это имя. Мир тесен, вдруг придётся свидеться. Мы за ним давно следили. Так вот: он якобы завербовал человека из Депо карт и хорошо заплатил ему за медные оттиски такой столистовой карты. Естественно, фальшивой, хотя эту фальшивку мы готовили так, что многое, кроме военных объектов, соответствовало действительности. Поэтому не удивлюсь, если в данный момент Бонапарт глядит вот в эту, – Закревский рукой указал на карту справа, – только с названиями, переведёнными на французский. Каково, а?.. Может быть, твой завербованный француз наносил направления ударов их армии на краденную у нас карту-фальшивку?

Закревский с Ярцевым рассматривали карты, опустившись на колени, что вызвало недоумение дежурного офицера, принесшего чай.

– Спасибо, брат, ступай… – Закревский отпустил его и поднялся. Ярцев последовал его примеру.

После того как они выпили по стакану чая, начальник Особенной канцелярии подвёл итог:

– Как видишь, граф, печатная продукция в военном деле вещь далеко не последняя. А поэтому отбываешь в корпус Витгенштейна не с пустыми руками.

После этих слов Закревский пригласил Ярцева в небольшую комнату, что примыкала к его кабинету. Там царил полный бедлам: на полу лежали обвязанные верёвками тюки не то листовок, не то каких-то афишных объявлений; также всюду валялись обрывки бумаги, картона; пахло свежей типографской краской. На середине комнаты стоял единственный стол. А вот на нём царил порядок в виде нескольких, аккуратно сложенных стопок, состоящих из отпечатанных листов. На верхнем первом листе каждой стопки красовалась яркая надпись, сделанная чёрной краской.

Закревский взял один листок из ближайшей стопки, протянул Ярцеву:

– Вот, изволь взглянуть.

Ярцев осторожно взял листок. Там говорилось:

«Немцы! Зачем вы воюете с Россиею, перешли её границы, вражески относитесь к её народонаселению, тогда как в продолжение многих столетий она постоянно находилась в дружеских к вам отношениях, принимала к себе тысячи ваших соотечественников, вознаграждала их дарования и поощряла их занятия торговлей и промыслами?»

 

– Воззвание к немцам составлял лично Барклай-де-Толли, – прокомментировал Закревский. Отпечатано 10 тысяч экземпляров.

Ярцев продолжал читать. Далее говорилось, что война Наполеона с Россией грозит немцам гибелью. В то же время Барклай-де-Толли призывал их вспомнить о своей национальной гордости. Пустыми словами эта прокламация не заканчивалась. Для тех, кто перейдёт на сторону России в этой войне, предполагалось создать немецкий легион, который должен бы был возглавить один из государей раздробленной Германии.

Ярцев дочитал, задумался. Начальник Особенной канцелярии, наблюдая за его выражением лица, пояснил:

– Наш человек, работавший в Пруссии, доносил следующее. – Закревский достал из лежащей на столе папки два листка: – Вот, изволь ознакомиться. Занятно…

Сообщения были следующего содержания:

«В Пруссии говорят, что все отставные и находящиеся в подвижном войске прусские офицеры желают перейти в Россию, но встречают многие препятствия в позволении, почему стараются под разным одеянием переходить границу.

Жители прусские сильно раздражены против французов, молят Бога о ниспослании русскому оружию счастия и желают, дабы Император Российский присоединил их землю к своей…»

Об авторе сообщений Закревский, естественно, умолчал. Ни в нынешние времена, ни в те далёкие имена разведчиков не разглашались, даже их товарищам по службе. А сообщения из Пруссии в Особенную канцелярию отправлял подполковник Чуйкевич. Пётр Андреевич Чуйкевич, как разведчик, сыграл ведущую роль в разработке стратегии ведения войны с Наполеоном.

Чуйкевич подготовил записку, которую озаглавил «Патриотические мысли или политические и военные рассуждения о предстоящей войне между Россиею и Франциею». В этом документе подводился итог анализа разведывательных сведений, поступивших от русских военных агентов и давались рекомендации русскому командованию. Чуйкевич не только внимательно изучил состав французской армии, но и оценил стратегию Наполеона. Чуйкевич пришёл к выводу о том, что Наполеон, навязывая противнику генеральное сражение, пользуется мощью своей армии и наносит ему существенное поражение. В своей записке Чуйкевич предлагал избегать генерального сражения и навязать Наполеону бой тогда, когда ему это будет невыгодно. Чуйкевич пишет:

«Гибель русской армии в генеральном сражении против французов могла бы иметь пагубные для всего Отечества последствия. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность государства состоит в целостности его армии… Уклонение от генеральных сражений, партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопущение до фуражировки и решительность в продолжении войны: суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзниками их нетерпимые».

Ярцев дважды перечитал записку. Ценность записки подполковника Чуйкевича состояла в убедительном обосновании необходимости отступления русской армии до момента достижения равенства сил.

– Военный министр Барклай-де-Толли внимательно изучил записку и высоко её оценил. Думаю, именно так мы и будем воевать с Бонапартом, – заключил Закревский и довольный тем, что её содержание, а также листовка для немцев произвели на капитана Ярцева впечатление, достал ещё одну листовку, но из другой пачки. – А вот это для французов.

Листовка, обращённая к французским солдатам, призывала прекратить военные действия и вернуться на родину.

– Но для тебя, наверное, самым интересным будет обращение к итальянцам, ведь ты по матери итальянец? – и Закревский протянул следующую листовку, которую Ярцев едва не выхватил из рук. Хорошо знакомые слов и выражения заставили его быстро прочесть:

«Итальянские солдаты! Вас заставляют сражаться с нами; вас заставляют думать, что русские не отдают должной справедливости вашему мужеству; нет, товарищи, они ценят его, и вы убедитесь в этом при сражении… Не обманывайте себя относительно наших первых движений; вы слишком хорошо знаете русских, чтобы предположить, что они бегут от вас».

Далее для убедительности Закревский показал Ярцеву схожие листовки, с обращением к испанским и португальским воинам наполеоновской армии.

– Так что те, кто думает, что пули, ядра, пушки и сабли главное, а листовки, воззвания и прочие бумажные прокламации – чепуха, ошибаются, – подытожил Закревский и кивнул рукой на стол. – Это оружие не менее грозное. В армии Бонапарта почти половина не французы, и наша задача их отсечь, а ещё лучше перетянуть на свою сторону. Такие, брат, дела…

* * *

Начальник Особенной канцелярии полковник Закревский в своих рассуждениях был прав. Война 1812 года между Россией и Францией велась не только на поле боя. Помимо военных и дипломатических столкновений, разведывательных и контрразведывательных операций была организована и агитационная деятельность в рядах противника.

Историческая справка

В 1807 году император Александр I повелел высочайшим указом при всех губернских правлениях завести типографии и положить на их содержание ежегодную сумму. К началу войны в одном только Петербурге насчитывалось около полутора десятка типографий, как казённых, так и частных. Но была среди них особенная – походная типография Кайсарова.

В самом начале войны в Петербурге в главном штабе было задумано вести широкую антинаполеоновскую пропаганду непосредственно через армию. По этой причине был создан пропагандистский центр с походной типографией. Правительство идею поддержало. Руководителем типографии был назначен Андрей Сергеевич Кайсаров. Он считал, что «…один печатный листок со стороны неприятеля наносит больше вреда, нежели сколько блистательная победа может принести нам пользы». Французы уже активно пользовались этим способом воодушевления своих солдат и устрашения противника. По мнению Кайсарова, нечто подобное необходимо было создать и при русской армии.

Русским офицерам было приказано оставлять по мере отступления различные листовки и прокламации, обращённые к армии Наполеона. Все они были написаны на национальных языках тех солдат и офицеров, к которым были обращены.

Не все пропагандистские материалы дошли до адресата, не все сумели убедить противника перейти на сторону России. Но определённые положительные результаты были. Из сдавшихся в плен испанцев и португальцев в конце 1812 года будет сформирован испанский Александровский полк; из перешедших на русскую службу немцев создадут Русско-немецкий легион. Сформируются, правда, меньшие по численности, французские и итальянские части. Все они повернут оружие против Наполеона.

Но всё это будет потом. А сейчас…

* * *

– Эти баулы с листовками передать лично полковнику Мещерину, – пояснил Закревский. – Надеюсь, не забыли такого?

– Что вы, как можно… буду рад встрече.

– Вас будут сопровождать трое казаков во главе с урядником.

– Каковы мои дальнейшие действия?

– Я уже сказал: поступаете в полное распоряжение Мещерина, – на лице Закревского появилось подобие улыбки. – Не сомневаюсь, капитан Ярцев ещё послужит Российской империи, и не только как артиллерист или военный инженер.

– Когда мы должны выехать? Завтра утром? Днём?

– Сегодня и немедленно!

Около часа они подробно обсуждали все тонкости предстоящего дела. Прощаясь, Закревский подал руку, окинул взглядом:

– Ну, Павел Петрович, с Богом!

– Благодарю, Арсений Андреевич! – Ярцев ответил рукопожатием и тут же вскрикнул.

– Что с тобой? – они снова перешли на «ты».

Ярцев потряс правой рукой в воздухе, как бы отгоняя боль:

– Часом назад имел неосторожность порезаться. Помогал чинить карету одной весьма привлекательной особы.

– Кто такая?

– Графиня Мазовецкая, направлялась в своё имение в Тверскую губернию. Видимо, испугалась прихода французов.

И Ярцев, сам не зная зачем, поведал о своём случайном и в то же время приятном знакомстве. Начальник Особенной канцелярии внимательно слушал, насмешливый взгляд его становился серьёзным.

– Мазовецкая, говоришь? Но это же польская фамилия! Я сам из Тверской губернии, и могу поклясться на Евангелие: у нас сроду таких не водилось. – Закревский для убедительности отрицательно качнул головой, потом тронул Ярцева за плечо. – Будь осторожней с женщинами, капитан.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru