Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю
Глава 25
Пожар в лесу
Бухта Терней. – Птицы на берегу моря. – Население реки Санхобе. – Река Сица. – Сихотэ-Алинь. – Да-Лазагоу. – Изучение следов. – Заноза. – Нарыв на подошве. – Лесной пожар. – Операция. – Возвращение. – Драмы на берегу моря
27-е число было посвящено осмотру бухты Терней (мыс Страшный, 45° с. ш. и 136° 44,30' в. д. от Гринвича), открытой Лаперузом 23 июня 1767 года и окрещенной тогда этим именем. Здесь тоже ясно видно, что раньше бухта Терней гораздо глубже вдавалась в материк; значительная глубина реки около устья, обширный залив, отходящий от нее в сторону, и наконец 2 озера среди болот указывают, где ранее были глубокие места, бухты. Самое море потрудилось над тем, чтобы оттеснить себя от суши. Коса, наметанная морским прибоем, протянувшаяся от одного мыса к другому, превратила залив в лагуну. Потом здесь образовались дюны; они увеличивались в размерах и погребли под собой прибрежные утесы.
Около таких лагун всегда держится много птиц. Одни из них были на берегу моря, другие предпочитали держаться в заводях реки. Среди первых я заметил тихоокеанских чернозобиков. Судя по времени, это были, вероятно, отсталые птицы.
Тут же летали и чайки. Они часто садились на воду и вновь взлетали на воздух.
В глубоких заводях можно было заметить больших бакланов. Они то и дело ныряли в воду и никак не могли наполнить свое прожорливое брюхо.
Растительность в нижней части долины Санхобе чахлая и низкорослая. С правой стороны по болотам растет небольшими группами сибирская лиственница. По-видимому, Санхобе является северной границей акации Маака, по крайней мере тут она встречается уже как редкость.
Население Санхобе смешанное и состоит из китайцев и тазов. Первые живут ближе к морю, вторые дальше – в горах.
Китайских фанз 38; в них насчитывается 233 человека. Тазовых фанз 14; в них живут 72 мужчины, 54 женщины и 89 детей обоего пола.
Положение местных тазов весьма тяжелое. Они имеют совершенно забитый и угнетенный вид. Я стал было их расспрашивать, но они испугались чего-то, пошептались между собой и под каким-то предлогом удалились. Очевидно, они боялись китайцев. Если кто-либо из них посмеет жаловаться русским властям или расскажет о том, что происходит в долине Санхобе, того ждет ужасное наказание: утопят в реке или закопают живым в землю.
Санхобейские тазы почти ничем не отличаются от тазов на реке Тадушу. Они так же одеты, говорят по-китайски и занимаются хлебопашеством. Но около каждой фанзы есть амбар на сваях, где хранится разный скарб. Этот амбар является типичной тазовской постройкой. Кроме того, я заметил у стариков особые кривые ножи, которыми они владеют весьма искусно и которые заменяют им и шило, и буравчик, и долото, и наструг.
По рассказам тазов, 30 лет тому назад на реке Санхобе свирепствовала оспа. Не было ни одной фанзы, которую не посетила бы эта страшная болезнь. Китайцы боялись хоронить умерших и сжигали их на кострах, выволакивая трупы из фанз крючьями. Были случаи, когда вместе с мертвыми сжигались и больные, впавшие в бессознательное состояние.
В этот день вечером возвратился Чжан Бао. Он сообщил нам, что не застал хунхузов в заливе Пластун. После перестрелки с Дерсу они ушли на шаланде в море, направляясь, по-видимому, на юг.
Следующие 3 дня, 28–30 сентября, я просидел дома, вычерчивал маршруты, делал записи в путевых дневниках и писал письма. Казаки убили изюбра и сушили мясо, а Бочкарев готовил зимнюю обувь. Я не хотел отрывать их от дела и не брал с собой в экскурсию по окрестностям.
Река Санхобе (на картах – Саченбея и по-удэгейски Санкэ) состоит из 2 рек одинаковой величины – Сицы (по-китайски – Западный приток) и Дунцы (Восточный приток). Путь мой на Иман, на основании расспросных сведений, был намечен по реке Дунце. Поэтому я решил теперь, пока есть время, осмотреть реку Сицу. На эту работу у меня ушло ровно семь суток.
1-го октября я вместе с Дерсу с котомками за плечами выступил из своей «штаб-квартиры».
Слияние Сицы и Дунцы происходит в 10 км от моря. Здесь долина Санхобе разделяется на 2 части, из которых одна идет на север (Дунца), а другая – на запад (Сица).
Вид в долину Сицы со стороны моря очень красив. Высокие горы с острыми и причудливыми вершинами кажутся величественными. Я несколько раз видел их впоследствии, и всегда они производили на меня впечатление какой-то особенной дикой красоты.
На половине пути от моря, на месте слияния Сицы и Дунцы, с левой стороны есть скала Да-Лаза. Рассказывают, что однажды какой-то старик китаец нашел около нее женьшень крупных размеров. Когда корень принесли в фанзу, сделалось землетрясение, и все люди слышали, как ночью скала Да-Лаза стонала. По словам китайцев, река Санхобе на побережье моря является северной границей, до которой произрастает женьшень. Дальше на север никто его не встречал.
Река Сица течет в направлении к юго-западу. Свое начало она берет с Сихотэ-Алиня (перевала на реку Иман) и принимает в себя только 2 притока. Один из них Нанца[147], длиной в 20 км, находится с правой стороны с перевалом на Иодзыхе. От истоков Нанца сперва течет к северу, потом к северо-востоку и затем к северо-западу. В общем, если смотреть вверх по долине, в сумме действительно получается направление южное.
Долина Сицы покрыта отличным хвойно-смешанным лесом. Особенности этой долины заключаются в мощных террасах. В обнажениях видно, что террасы эти наносного образования и состоят из глины, ила и угловатых камней величиной с конскую голову. Было время, когда какие-то силы создали эти террасы. Затем вдруг наступил покой. Террасы стали зарастать лесом, которому теперь насчитывается более 200 лет.
Нижняя часть долины Сицы представляется в виде больших котловин, обставленных высокими горами. Здесь растут великолепные леса, среди которых много кедра. Около реки лес вырублен концессионером Хроманским, но вывезена только четвертая его часть. Все остальное брошено на месте. При падении своем лесные великаны поломали множество других деревьев, которые не предполагались к вырубке. В общем, здесь больше испорченного сухого леса, чем живого. По такому лесу идти очень трудно. Один раз мы пробовали было свернуть с тропы в сторону и через несколько шагов попали в такой бурелом, что еле-еле выбрались обратно. Площадь этого вырубленного леса занимает пространство около 15 км2. Тропа проходит почти посредине леса. Для того чтобы проложить ее, вероятно, понадобилось употребить немало усилий и испортить много пил и топоров.
На следующий день мы пошли вверх по реке Сице. Чем дальше, тем тайга становилась глуше. Разрушающая рука лесопромышленника еще не коснулась этого девственного леса. Кроме кедра, тополя, ели, пробкового дерева, пихты и ореха, тут росли: китайский ясень – красивое дерево с серой корой и с овальными остроконечными листьями; дейция мелкоцветная – небольшое деревце с мелкими черными ягодами; корзиночная ива – весьма распространенная по всему Уссурийскому краю и растущая обыкновенно по галечниковым отмелям вблизи рек. Растительное сообщество по берегам протоков состояло из кустарниковой ольхи с резкими жилками на крупных листьях; перистого боярышника, который имеет серую кору, клиновидные листья и редкие шипы; рябины бузинолистной с темно-зелеными листьями и с крупными ярко-красными плодами; жимолости съедобной, ее легко узнать по бурой коре, мелкой листве и удлиненным ягодам темно-синего цвета с матовым налетом, и наконец даурского луносемянника, вьющегося около других кустарников.
По мере того как исчезали следы человеческие, встречалось все более и более следов звериных. Тигр, рысь, медведь, росомаха, изюбр, олень, козуля и кабан – постоянные обитатели здешней тайги.
Река Сица быстрая и порожистая. Пороги ее не похожи на пороги других рек Уссурийского края. Это скорее шумные и пенистые каскады. В среднем течении река шириной около 10 м и имеет быстроту течения 8 км в час в малую воду. Истоки ее представляются в виде одного большого ручья, принимающего в себя множество мелких ручьев, стекающих с гор по коротким распадкам.
Поднявшись на Сихотэ-Алинь, я увидел, как и надо было ожидать, пологий склон к западу и обрывистый – к востоку. Такая же резкая разница наблюдается в растительности. С западной стороны растет хвойный лес, а с восточной – смешанный, который ниже по реке очень скоро сменяется лиственным.
За водоразделом мы нашли ручей, который привел нас к реке Дананце, впадающей в Кулумбе (верхний приток Имана). Пройдя по ней 10 км, мы повернули на восток и снова взобрались на Сихотэ-Алинь, а затем спустились к реке Да-Лазагоу (приток Сицы). Название это китайское и в переводе означает Падь больших скал.
В геологическом отношении долина Да-Лазагоу денудационная. Если идти от истоков к устью, горные породы располагаются в следующем порядке: глинистые сланцы, окрашенные окисью бурого железняка, затем серые граниты и кварцевый порфир. По среднему течению – диабазовый афанит с неправильным глыбовым распадением и осыпи из туфовидного кварцепорфира. Пороги на реке Сице состоят: верхний из песчаниковистого сланца и нижний – из микропегматита (гранофира) с метаморфозом желтого и ржавого цвета.
Дерсу шел молча и смотрел на все равнодушно. Я восторгался пейзажами, а он рассматривал сломанный сучок на высоте кисти руки человека, и по тому, куда прутик был нагнут, он знал о направлении, в котором шел человек. По свежести излома он определял время, когда это произошло, угадывал обувь и т.д. Каждый раз, когда я не понимал чего-нибудь или высказывал сомнение, он говорил мне:
– Как тебе, столько года в сопках ходи, понимай нету?
То, что для меня было непонятно, ему казалось простым и ясным. Иногда он замечал следы там, где при всем желании что-либо усмотреть я ничего не видел. А он видел, что прошла старая матка изюбра и годовалый теленок. Они щипали листву таволожника, потом стремительно убежали, испугавшись чего-то.
Все это делалось не ради рисовки: мы слишком хорошо знали друг друга. Делалось это просто по вкоренившейся многолетней привычке не пропускать никакой мелочи и ко всему относиться внимательно. Если бы он не занимался изучением следов с детства, то умер бы с голода. Когда я пропускал какой-нибудь ясный след, Дерсу подсмеивался надо мной, покачивал головой и говорил:
– Гм! Все равно мальчик. Та к ходи, головой качай. Глаза есть, посмотри не могу, понимай нету. Верно – это люди в городе живи. Олень искай не надо; кушай хочу – купи. Один сопка живи не могу – скоро пропади.
Да, он был прав. Тысячи опасностей ожидают одинокого путешественника в тайге, и только тот, кто умеет разбираться в следах, может рассчитывать на благополучное окончание маршрута.
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что на другой день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге у меня образовался большой нарыв.
Недостаток взятого с собой продовольствия принуждал идти вперед.
Мы уже и так сидели без хлеба и кормились только тем, что добывали охотой. На биваке были и перевязочные материалы и медикаменты. В тайге могло застать ненастье, и не известно, сколько времени я провалялся бы без движения. Поэтому, как ни больно было, но я решил идти дальше. Я твердо ступал только на одну правую ногу, а левую волочил за собой. Дерсу взял мои котомку и ружье. При спусках около оврагов он поддерживал меня и всячески старался облегчить мои страдания. С большим трудом мы прошли в этот день только 8 км, а до бивака осталось еще 24 км.
Ночью ногу страшно ломило. Опухоль распространилась по всей ступне. Удастся ли мне дотащиться хотя бы до первой тазовской фанзы? Эта мысль, видимо, беспокоила и Дерсу. Он часто поглядывал на небо. Я думал, что он смотрит, не будет ли дождя, но у него были опасения другого рода. По небу тянулась какая-то мгла: она сгущалась все больше и больше. Месяц только что зарождался, но лик его не был светлым, как всегда, а казался красноватым и тусклым. Порой его совсем не было видно. Наконец из-за гор показалось зарево.
– Шибко большой дым, – сказал мой спутник.
Чуть свет мы были уже на ногах. Все равно спать я не мог, и, пока была хоть малейшая возможность, надо было идти. Я никогда не забуду этого дня. Я шел и через каждые сто шагов садился на землю. Чтобы обувь не давила ногу, я распорол ее.
Скоро мы дошли до того места, где Да-Лазагоу впадает в Сицу. Теперь мы вошли в лес, заваленный буреломом. Кругом все было окутано дымом. В 50 шагах нельзя было рассмотреть деревьев.
– Капитан! Надо торопиться, – говорил Дерсу. – Моя мало-мало боится. Трава гори нету, лес – гори!
Последние усилия собрал я и потащился дальше. Где был хоть маленький подъем, я полз на коленях. Каждый корень, еловая шишка, маленький камешек, прутик, попавший под больную ногу, заставлял меня вскрикивать и ложиться на землю.
В дыму идти становилось все труднее и труднее. Начинало першить в горле. Стало ясно, что мы не успеем пройти буреломный лес, который, будучи высушен солнцем и ветром, представлял теперь огромный костер.
Известно, что когда разгорается сильное пламя, то образуется вихрь.
Шум этого вихря уловило привычное ухо гольда. Надо было перейти на другую сторону реки. Это было единственное спасение. Но для того чтобы перейти Да-Лазагоу, надо было крепко держаться на ногах. Для меня это было теперь совершенно немыслимо. Что делать? Вдруг Дерсу, не говоря ни слова, схватил меня на руки и быстро перенес через реку. Тут была широкая полоса гальки. Он опустил меня на землю, как только вышел из воды, и тотчас побежал обратно за ружьями. В это время нанесло дым, и ничего не стало видно. Когда я очнулся, рядом со мной на камнях лежал Дерсу. Мы оба были покрыты мокрой палаткой. Сверху сыпались искры. Густой едкий дым не позволял дышать.
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
Вдруг ветер переменился, и дым отнесло в сторону. Дерсу поднялся и растолкал меня. Я попробовал было еще идти по галечниковой отмели, но вскоре убедился, что это свыше моих сил: я мог только лежать и стонать.
Та к как при ходьбе я больше упирался на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что пойдет к китайцам за лошадью. Это был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я остался один.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие – медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Я понял, что сегодня Дерсу не придет. Больная нога сильно отекла. Я разделся и ощупал нарыв. Он уже назрел, но огрубевшая от долгой ходьбы кожа на подошве не прорывалась. Я вспомнил, что имею перочинный нож. Тогда я стал точить его о камни. Подложив дров в костер, я выждал, когда они хорошо разгорелись, и вскрыл нарыв. От боли у меня потемнело в глазах. Черная кровь и гной густой массой хлынули из раны. С ужасными усилиями я пополз к воде, оторвал рукав от рубашки и начал промывать рану. После этого я перевязал ногу и вернулся к костру. Через час я почувствовал облегчение: боль в ноге еще была, но уже не такая, как раньше.
В той стороне, куда пошел пожар, виднелось красное зарево. В лесу во многих местах мерцали огни. Это догорал валежник. Я долго сидел в палатке и поглаживал рукой больную ногу. Пламя костра согрело меня, и я погрузился в сон. Когда я проснулся, то увидел около себя Дерсу и китайца. Я был покрыт одеялом. На костре грелся чай; в стороне стояла оседланная лошадь. Боль в ноге утихла, и опухоль начала спадать. Согрев воду, я еще раз промыл рану, затем напился чаю, закусил китайским пресным хлебом и стал одеваться. Дерсу и китаец помогли мне взобраться на коня, и мы тронулись в путь.
За ночь лесной пожар ушел далеко, но в воздухе все еще было дымно.
После полудня мы прибыли на Санхобе. Г.И. Гранатмана не было дома. Он куда-то пошел на разведки и возвратился только через 2 суток.
Пришлось мне сидеть на месте до тех пор, пока рана на ноге не зажила как следует. Через 3 дня я уже мог ходить, а через неделю совсем оправился. Чжан Бао несколько раз навещал меня. От него я узнал много интересного. Он рассказал мне, как несколько лет тому назад вблизи бухты Терней разбился пароход «Викинг»; узнал о том, как в 1905 году японцы убили его помощника Лю Пула и как он отомстил им за это; рассказал он мне также о партии каторжан, которые в 1906 году высадились на материке около мыса Олимпиада. Путь их по берегу моря сопровождался грабежами и убийствами. Чжан Бао со своими охотниками догнал их около озера Благодати и всех перебил… И много еще чего я узнал от него. Все это были страшные, кровавые драмы.
Наблюдая за китайцами, я убедился, какой популярностью среди них пользовался Чжан Бао. Слова его передавались из уст в уста. Все, что он приказывал, исполнялось охотно и без проволочек. Многие приходили к нему за советом, и, кажется, не было такого запутанного дела, которого он не мог бы разобрать и найти виновных. Находились и недовольные. Часто это были люди с преступным прошлым. Чжан Бао умел обуздывать их страсти.
Он постоянно посылал разведчиков то на реку Иодзыхе, то на берег моря, то по тропе на север. Вечером он делал сводки этим разведкам и сообщал их мне ежедневно. Чжан Бао вел большую корреспонденцию. Каждый почти день прибегал к нему нарочный и приносил письма.
Все эти дни Дерсу пропадал где-то у тазов. Среди них он нашел старика, который раньше жил на реке Улахе и которого он знал еще в молодые годы. Он успел со всеми перезнакомиться и везде был желанным гостем.
Дня за два до моего отхода Чжан Бао пришел ко мне проститься. Неотложные дела требовали его личного присутствия на реке Такеме. Он распорядился назначить 2 китайцев, которые должны были проводить меня до Сихотэ-Алиня, возвратиться обратно другой дорогой и сообщить ему о том, что они в пути увидят.
15-го октября был последний день наших сборов. Из муки мы напекли лепешек, насушили мяса. Предусмотрено было все, не забыта была даже сухая трава для обуви.
Глава 26
Зимний поход
Выступление. – Отравление. – Противоядие. – Река Дунца. – Уборка. – Уборка рыбы в истоках реки птицами и зверями. – Проклятое место. – Признаки непогоды. – Пурга. – Перевал Терпения
16-го числа выступить не удалось. Задерживали проводники-китайцы. Они явились на другой день около полудня. Тазы провожали нас от одной фанзы до другой, прося зайти к ним хоть на минутку. По адресу Дерсу сыпались приветствия, женщины и дети махали ему руками. Он отвечал им тем же. Так от одной фанзы до другой, с постоянными задержками, мы дошли наконец до последнего тазовского жилья, чему я, откровенно говоря, очень порадовался.
Дальше тропа перешла за реку и потянулась вдоль левого берега еще 2,5 км, а затем стала взбираться на перевал.
В нижнем течении река Дунца[148] течет в меридиональном направлении до тех пор, пока не встретит реку Сицу. Тут она делает петлю и огибает небольшой горный отрог, имеющий пологие склоны к реке Санхобе и крутые – к реке Дунце. Через этот самый отрог нам и надлежало перейти.
Приближались сумерки. Поэтому мы встали биваком тотчас, как только спустились к воде.
Днем мне недомогалось: сильно болел живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей. Полагая, что от опиума боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что в смеси находится немного опиума, больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по себе; сам он привык к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень большой.
Действительно, вскоре после приема лекарства боль в животе стала утихать, но вместе с тем по всему телу разлилась какая-то слабость. Я лег у огня и погрузился в тяжелый сон, похожий на обморок. Через полчаса я очнулся и хотел подняться на ноги, но не мог, хотел шевельнуться – не мог, хотел крикнуть – и тоже не мог. В странном состоянии я находился: я утратил все чувства и ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Нечеловеческие усилия я сделал над собой, поднял руку, дотронулся до своего лица и испугался. Казалось, это были не мои руки, а чужие, точно не лицо я трогал, а какую-то маску. Ужас охватил меня. После страшной внутренней борьбы я рванулся, вскочил на ноги и тотчас упал на землю. Началась сильная рвота. На мое счастье, Дерсу еще не спал. Он принес мне воды. Я сделал несколько глотков и начал приходить в себя. Голова так сильно кружилась, что я не мог сосредоточить свое зрение ни на одном предмете: я понял, что я отравился. Несколько раз я пил воду в большом количестве и несколько раз искусственно вызывал рвоту, и это меня спасло. Та к промаялся я до утра. Когда рассвело, Дерсу сбегал в лес, принес какой-то травы, велел мне жевать ее и глотать сок.
Наконец понемногу я стал приходить в себя, головокружение и головная боль исчезли, зато появились слабость и сильная жажда.
Растение это оказалось Polygonum amphibium L. Туземцы его принимают также от дизентерии.
Санхобе протекает по типичной долине прорыва, местами расширяющейся, местами суживающейся ровно настолько, чтобы пропустить одну реку. Наиболее широкие места ее находятся там, где в нее впадают притоки. Из них самым крупным будет река Фату, текущая с севера вдоль берега моря.
По реке Дунце растет такой же хороший лес, как и по реке Сице. С левой стороны в горах преобладают лиственные породы, с правой – хвойные.
Тропа идет по левому берегу реки, то приближаясь к ней, то удаляясь метров на двести. В одном месте река прижимается вплотную к горам, покрытым осыпями, медленно сползающими книзу. Сверху сыплются мелкие камни. Слабый ум китайского простонародья увидел в этом сверхъестественную силу. Они поставили здесь кумирню богу Шаньсинье, охраняющему горы. Сопровождающие нас китайцы не преминули помолиться, нимало не стесняясь нашим присутствием.
Дальше тропа выходит на гарь, которая тянется до самой Фату. Затем опять идут осыпи, а против них речные террасы, занимающие довольно большое пространство с правой стороны реки.
На 7 км ниже в Санхобе впадает небольшая речка, не имеющая названия. По ней можно выйти к самым истокам Билембе, впадающей в море севернее бухты Терней. Немного выше устья этой безымянной речки Дунца принимает в себя еще один приток, который китайцы называют Сяоца. Тут тропы разделились: одна пошла вверх по Дунце, а другая свернула влево.
Вследствие болезни я не мог идти скоро, часто останавливался, садился на землю и отдыхал.
Дерсу и двое стрелков ходили осматривать реку Сяоцу. Истоки ее сходятся с истоками горного ручья, впадающего в Сицу в среднем течении. Самый перевал покрыт густым хвойным лесом. Как подъем, так равно и спуск с него средней крутизны. В 3 км от Дунцы они нашли китайскую зверовую фанзу. Хозяева ее находились в отсутствии.
К вечеру я почти оправился, но есть не мог – все еще мешала рвота. Поэтому я решил пораньше лечь спать в надежде, что завтрашний день принесет полное выздоровление.
В 12 часов я проснулся. У огня сидел китаец-проводник и караулил бивак. Ночь была тихая, лунная. Я посмотрел на небо, которое показалось мне каким-то странным, приплюснутым, точно оно спустилось на землю. Вокруг луны было матовое пятно и большой радужный венец. В таких же пятнах были и звезды. «Наверно, к утру будет крепкий мороз», – подумал я, затем завернулся в свое одеяло, прижался к спящему рядом со мной казаку и опять погрузился в сон.
Утром меня разбудил дождь – мелкий и частый. Недомогание мое кончилось, и я чувствовал себя совсем здоровым. Нимало не мешкая, мы собрали свои котомки и снялись с бивака.
От устья Сяоцы долина Дунцы стала заметно суживаться. С обеих сторон высились горы, покрытые осыпями. От них в долину выдвигается много утесов. Пешеходная тропа лепится здесь по высокому карнизу, а конная несколько раз переходит вброд реку. Миновав теснину, дороги сходятся снова. Немного дальше река Дунца разделяется на 2 реки: долина одной из них идет прямо, а сама Дунца поворачивает влево. В этом месте тропа наша опять разделилась. Одна пошла по Дунце, а другая, по словам провожающих нас китайцев, – на реку Арму (приток Имана).
После полудня дождь усилился, нам пришлось рано встать на бивак.
До вечера еще было много времени, и потому мы с Дерсу взяли свои винтовки и пошли на разведки. Осенью, во время ненастья, лес имеет особенно унылый вид. Голые стволы деревьев, окутанные холодным туманом, пожелтевшая трава, опавшая на землю листва и дряблые потемневшие папоротники указывали, что наступили уже сумерки года. Приближалась зима.
Вдруг какой-то странный шум послышался в стороне. Мы оставили тропу и пошли к берегу реки. Интересная картина представилась нашим глазам. Река была буквально запружена рыбой. Это была кета. Местами от дохлой рыбы образовались целые завалы. Тысячи ее набились в заводи и протоки. Теперь она имела отвратительный вид. Плавники ее были обтрепаны и все тело изранено. Большая часть рыб была мертвой, но некоторые из них еще не утратили способности двигаться. Они все еще стремились вверх против воды, точно рассчитывали там найти избавление от своих страданий.
Для уборки рыбы природа позаботилась прислать санитаров в лице медведей, кабанов, лисиц, барсуков, енотовидных собак, ворон, сизоворонок, соек и т.д. Дохлой кетой питались преимущественно птицы, четвероногие же старались поймать живую рыбу. Вдоль реки они протоптали целые тропы. В одном месте мы увидели медведя. Он сидел на галечниковой отмели и лапами старался схватить рыбу.
Бурый медведь и родственный ему камчатский медведь отъедают у рыб головы, а мясо бросают. Белогрудые же медведи, наоборот, едят мясо, а головы оставляют.
В другом месте рыбой лакомились 2 кабана. Они отъедали у рыб только хвосты. Пройдя еще немного, я увидел лисицу. Она выскочила из зарослей, схватила одну из рыбин, но из предосторожности не стала ее есть на месте, потащила в кусты.
Больше всего здесь было пернатых. Орлы сидели около воды и лениво, не торопясь, точно сознавая свое превосходство, клевали то, что осталось от медвежьей трапезы. Особенно же много было ворон. Своим черным оперением они резко выделялись на светлой каменистой отмели. Вороны передвигались прыжками и особое предпочтение оказывали той рыбе, которая стала уже разлагаться. По кустам шныряли сойки, они ссорились со всеми птицами и пронзительно кричали.
Вода в протоках кое-где начала замерзать. Вмерзшая в лед рыба должна остаться здесь на всю зиму. Весной, как только солнышко пригреет землю, она вместе со льдом будет вынесена в море, и там уничтожением ее займутся уже морские животные.
Какой круговорот! Как все это разумно! Ничего не пропадает! Даже в глухой тайге есть кому позаботиться над уборкой падали.
– Один люди другой люди кушай, – высказывал Дерсу вслух свои мысли. – Чего-чего рыба кушай, потом кабан рыбу кушай, теперь надо наша кабана кушай.
Говоря это, он прицелился и выстрелил в одну из свиней. С ревом подпрыгнуло раненное насмерть животное, кинулось было к лесу; но тут же ткнулось мордой в землю и начало барахтаться. Испуганные выстрелом птицы с криком поднялись на воздух и, в свою очередь, испугали рыбу, которая, как сумасшедшая, взад и вперед начала носиться по протоке.
К сумеркам мы возвратились на бивак. Дождь перестал, и небо очистилось. Взошла луна. На ней ясно и отчетливо видны были темные места и белые пятна. Значит, воздух был чист и прозрачен.
Рано мы легли спать и на другой день рано и встали. Когда лучи солнца позолотили вершины гор, мы успели уже отойти от бивака 3 или 4 км. Теперь река Дунца круто поворачивала на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым гребнем.
Китайцы-проводники говорили, что здесь с людьми всегда происходит несчастье: то кто-нибудь сломает ногу, то кто-нибудь умрет и т.д. В подтверждение своих слов они указали на 2 могилы тех несчастливцев, которых преследовал злой рок на этом месте. Однако с нами ничего не случилось, и мы благополучно прошли мимо Проклятых скал.
Дальше мы вошли в зону густого хвойно-смешанного леса. Зимой колючки чертова дерева становятся ломкими; хватая его рукой, сразу набираешь много заноз. Скверно то, что занозы эти входят в кожу в вертикальном направлении и при извлечении крошатся.
К полудню мы достигли маленькой зверовой фанзочки, расположенной у слияния 3 горных ручьев. По среднему лежал наш путь.
Вечером я измерил высоту места. Барометр показал 620 м над уровнем моря.
Все эти дни стояла хорошая и тихая погода. Было настолько тепло, что мы шли в летних рубашках и только к вечеру одевались потеплее. Я восторгался погодой, но Дерсу не соглашался со мной.
– Посмотри, капитан, – говорил он, – как птицы торопятся кушать. Его хорошо понимай, будет худо.
Барометр стоял высоко. Я стал посмеиваться над гольдом, но он на это только возразил:
– Птица сейчас понимай, моя понимай после.
От упомянутой фанзы до перевала через Сихотэ-Алинь будет 8 км. Хотя котомки и давали себя чувствовать, но тем не менее мы шли бодро и редко делали привалы. К 4 часам пополудни мы добрались до Сихотэ-Алиня, оставалось только подняться на его гребень. Я хотел было идти дальше, но Дерсу удержал меня за рукав.
– Погоди, капитан, – сказал он. – Моя думай, здесь надо ночевать.
– Почему? – спросил я его.
– Утром птицы торопились кушать, а сейчас, посмотри сам, ни одной нету.
Действительно, перед закатом солнца птицы всегда проявляют особую живость, а теперь в лесу стояла мертвая тишина. Точно по приказу, они все сразу куда-то спрятались.
