Владимир Малышев
Возвращение
© Малышев В.С., 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
От автора
Когда-то в детстве и юности я сочинял стихи. Они были наивными и чисто на выдуманные темы. Сочинялись они не для кого-то, а исключительно для себя. И даже в зрелые годы нет-нет да и рождались в голове рифмы.
Другое дело рассказы. Их я вообще никогда не собирался писать. Но однажды несколько лет тому назад в выходной день решил как-то возобновить навыки печати текста на компьютере. В молодаые годы я иногда подхалтуривал по ночам, писал заказные сценарии и распечатывал их на электрической машинке. Сел, включил компьютер, нажал на клавишу, и появилась на экране буква, потом слово, потом предложение, а через три часа был готов первый рассказ «Дураки». Дал почитать его профессионалам, и его напечатали в газете.
Затем поехал на поезде в командировку, и под стук колес родился следующий рассказ. Вошел во вкус, стал в свободное время сочинять прозу. При этом, когда медленно печатаю первое предложение, в голове возникает второе и так далее. Нет предварительного плана, задумки, я даже не знаю, чем рассказ завершится. От этого самому становится интересно. Мне нравится не причислять себя к профессионалам. От этого меньше ответственности и критики. Однако, не скрою, буду рад, если мои рассказы кого-то заинтересуют и кому-то захочется их прочитать.
А что касается стихов, то их сочинительство я начал в юношеские годы, как и многие романтически настроенные молодые люди. Впрочем, стихами и назвать-то их было нельзя. Просто скучно было шагать по тёмным улицам подмосковного посёлка после школы или кино, а позднее по два часа тащиться в электричке в Москву на учёбу и обратно. Вот и развлекал я себя рифмами, рисуя различные картинки, навеянные романами Дюма, стихами Есенина и песнями Высоцкого. Это юношеское увлечение проявлялось и позже, особенно в первые годы так называемой перестройки, видимо, потому, что много в то время было нового, волнующего и необычного. И в последние годы иногда что-то слагается само собой без особого старания. Добавление стихов в книгу прозы следует рассматривать только как факт моей биографии, как отражение того, что мне удалось пережить и прочувствовать когда-то… Надеюсь, и они заинтересуют кого-либо из читателей.
К рассказам мои коллеги, художники, педагоги и студенты ВГИКа, чьи фамилии указаны в завершении книги, сделали иллюстрации, за что я им бесконечно благодарен. Эти иллюстрации оживили рассказы, придали им некую «картинность», не зря же все мы трудимся на вгиковской ниве.
Владимир Малышев
Рассказы
Дураки
Коллежский секретарь Александр Петрович Бибиков, дописав очередную страницу формуляра, вложил её в папку, потянулся и с грустью посмотрел в окно. Собственно, смотреть было не на что. В тёмной раме выделялись лишь тусклый уличный фонарь да серая окружность февральского снега вокруг него. Сослуживцы Александра Петровича уже успели осушить по нескольку бокалов шампанского по случаю именин одного из них, а ему досталась участь, как ведущего трезвый образ жизни, исполнять срочное поручение начальства. Бибиков застегнул пуговицы мундира, взял документы и по парадной лестнице проследовал для доклада к действительному статскому советнику Верниховскому, где тотчас же был принят.
Советник расположился в кабинете по-домашнему. Сидел на диване без мундира, на столике перед ним стояла початая бутылка коньяку, рядом расположились несколько бутербродов с нежно-розоватой сёмгой и белужьей икрой, в свежести которой не приходилось сомневаться, а также хрустальная рюмка, подёрнутая янтарём от предыдущих наливов.
– Да вы, батенька, просто герой! Экую гору понаписали! Эверест не иначе! Положите на стол, а сами извольте взять стул и присесть супротив меня для доклада, – сказал Верниховский, перемещая вторую рюмку за пузатую бутылку.
– Позвольте, ваше превосходительство, доложить стоя? – конфузясь и краснея, вымолвил Бибиков.
– Отчего же стоя? Правды-то в ногах кот наплакал. Так что присаживайтесь, уважьте старика. Да и нет уж никого в этот час, окромя нас с вами да швейцара в подъезде. Сами-то из каких будете? Как звать-величать? – спросил статский советник, разливая коньяк по рюмкам.
– Александр Петрович Бибиков, ваше превосходительство, а родом из мелкопоместных, – проронил молодой человек.
– Постойте, постойте, уж не сын ли вы Петра Ивановича из Саратова?
– Именно так-с.
– Поди ж ты, а ведь мы с ним службу в Малороссии начинали! Да уж, погуляли и покутили по молодости! Ну а что он сейчас? Жив ли, здоров?
– К несчастью моему, три года уж как почил в Бозе батюшка.
– Да… идут годы, – с задумчивой грустью произнёс Верниховский и тут же оживлённо добавил: – Ну что ж, давайте по рюмочке за светлую память родителя вашего.
– Я, ваше превосходительство, не приучен к употреблению, – с ужасом понимая, кому он перечит, прошептал Бибиков.
– Да ведь и что с того? Все мы когда-то только мамкино молоко сосали. Пора и Бахусу должное отдать. Сейчас в приличном обчестве без этого никуда. Коль уж батюшка ваш не успел, я, как старинный друг его, вас и научу. Возьмите рюмочку в правую руку, а в левую бутербродик с икоркой, вдохните и – вперёд, гусары!
Советник лихо опрокинул рюмку, пронаблюдал, как Александр Петрович мучительно дотянул коньяк, и мягко придержал его руку, когда она заспешила поднести бутерброд ко рту.
– Не спешите, почувствуйте огненный букет в чреве, а уж потом погасите жар икоркой. Вот так и продолжим. Хорошая нам, старикам, смена растёт.
Дальше были тосты за царя, за родину и веру, сначала вместе, потом – по раздельности, за матерей и всех женщин вообще, за успехи детей, которые народятся, и если бы не так некстати закончившийся коньяк, статский советник и коллежский секретарь, безусловно, перешли бы на ты. При этом инициатива такого панибратства исходила уже от Бибикова. Однако расчувствовавшийся Верниховский помнил, что дражайшая супруга его Таисия Антоновна должна была в вечеру заехать за ним на семейном экипаже, дабы провести вечер в кругу генеральской четы Парфеновых и их добрых друзей. А посему предложил он Бибикову посетить театр по билету, присланному статскому советнику, с просьбой прибыть на премьеру в качестве почётного гостя. И хотя тот со слезою на глазах отнекивался, Верниховский его благословил и даже приказал подать ему свой экипаж.
На полпути к театру чувство пьянящего веселья догнало Александра Петровича, и он неожиданно сам для себя стал напевать нечто фривольное, до сих пор ему незнакомое. А уж к театру он подкатил и вовсе подшофе, по причине чего кучер помог ему подняться по лестнице и даже постоял с ним в сторонке на ступенях, поджидая, пока барин немного охолонется и сможет продолжить свой путь самостоятельно.
Согласно билету Бибиков разместился в литерном ряду, отчего вначале немного напрягся, так как люди, сидящие рядом, были сплошь в генеральских мундирах и сияющих орденах. Под стать им были и их жены. Все в бриллиантах и французской парфюмерии. Не успел Александр Петрович освоиться, как заиграл оркестр и началось действо. Поначалу оно забавляло и даже несколько увлекало его. Но к середине спектакля вторая волна алкогольного опьянения накрыла Бибикова. Вдобавок сидящая рядом толстая генеральша начала потеть и излучать жар, как голландская печь. Эта смесь потного тепла и обострившегося запаха духов окончательно ввела его в состояние транса. Перед ним замелькали лица поющих актёров, сановных особ, лысого полуспящего генерала с двойным подбородком, нафуфыренных дебелых дам… Лиц было много, и все они были разные – старые и не очень, блондины, брюнеты и даже рыжие. Но сквозь туман Бибиков вдруг ясно и отчётливо увидел, что есть в этих лицах одно еле уловимое общее. Всем им, сидящим в литерных рядах, абсолютно было все равно, как поют и играют актёры. Они пришли сюда не за этим. Им важно было быть в первых рядах. И пока они здесь, у них будет все: продвижение по службе, деньги, награды и другие прелести жизни. Перемещение в середину, а уж тем более на галёрку равносильно смертельному исходу.
«Ах, какие же они бедные люди! Даже здесь не могут расслабиться. Дураки, право же дураки, – пронеслось в голове Бибикова. – А может, встать сейчас и сказать им, что они дураки? – вдруг ударила шальная мысль в голову. – Вот просто встать и сказать. То-то заваруха будет! Да нет, нельзя, выгонят, карьере конец», – одёрнул себя Бибиков.
Но мысль не отпускала и не хотела уходить. Она долбила по вискам, надсмехалась над ним, подзуживала над его трусостью.
«Да, нет, да, нет, – вбивались гвоздями в воспалённый мозг. – Да!»
Какая-то неведомая сила приподняла его и вырвала из кресла. Он сделал шаг вперёд, повернулся к литерным рядам и, перекрикивая музыку, выдохнул:
– Господа! Какие же вы дураки! Вы все дураки, господа!
Ни гула возмущения, ни того, как его тащили к выходу и как он оказался дома, Александр Петрович не помнил. Силы оставили его.
Назавтра коллежский секретарь Бибиков получил отставку и был направлен на Кавказ. Стараниями Верниховского, который чувствовал некую вину перед молодым человеком, ему была определена низшая чиновничья должность, с которой он и начал новую жизнь.
А Петербург, посудачив три дня о странной выходке Бибикова, продолжал жить своей жизнью. Проходили десятилетия, иногда менялись цари, менялся и состав литерных рядов.
Однажды перед началом очередного спектакля в них проследовал старый генерал. Лишь немногие признали в нем Александра Петровича, который, начав на Кавказе и продолжив дипломатическую службу в восточных странах, вернулся в столицу. Кто-то усмехнулся, а кое-кто предпочёл сделать вид, что генерал ему не знаком.
Однако в середине спектакля из первого ряда вдруг поднялся седовласый генерал и громко крикнул, повернувшись к публике:
– Господа! Какие же вы дураки! Вы все дураки, господа!
Это были последние слова Бибикова. После них сердце его остановилось от апоплексического удара.
Живой
Сорокалетний мужчина Изосим Павлович Кречетов начал это летнее утро как обычно в последние месяцы – облачился в омытый многими дождями плащ и вышел прогуляться. А что ещё остаётся делать интеллигентному человеку, умудрившемуся в силу своего тихого нрава потерять сначала работу, а затем и сварливую жену? Сил на обустройство новой жизни ему не хватило, вот он и лёг в дрейф, не очень, впрочем, от этого огорчаясь. Благо, что от родителей остался в наследство кое-какой антиквариат, время от времени исчезавший с полок и превращающийся после нехитрых комбинаций в средства к существованию.
В подъезде Изосима кто-то окликнул, но когда он обернулся, никого не было. Раньше Кречетов на это не обратил бы внимания, но в последнее время с ним стали происходить странные вещи, доставляющие ему дискомфорт и некоторое беспокойство. Дело в том, что все чаще и чаще стал он встречать на улицах, в метро и других местах людей, поразительно похожих на знакомых ему, но ушедших в разные периоды жизни в мир иной.
Изосим Павлович, конечно же, понимал, что это просто совпадения, сдобренные впечатлительностью характера, но в силу многократности повторения подобного им овладело непреодолимое желание проверить когда-нибудь свои фантазии. Проверить, конечно же ошибиться и забыть навсегда. Но все как-то не представлялось случая.
То пока он соберётся с духом и решится подойти к незнакомцу, а тот уже завернул за угол. Не бежать же вдогонку! Или увидит из вагона усопшего родственника, стоящего на платформе, захочет выйти, а поезд уже тронулся.
Однажды на улице он поравнялся с человеком, точь-в-точь похожим на умершего сослуживца, и попытался заглянуть ему в лицо, но сколько бы ни забегал с разных сторон, а лица так и не смог разглядеть, хотя тот вроде и не отворачивался.
И в это солнечное утро Изосим Павлович, прогуливаясь по бульвару, подтрунивая над собой, вспоминал о своих глупых мыслях и в то же время невольно вглядывался в лица идущих навстречу людей.
Ещё издали заметил он человека, отчаянно похожего на своего однокашника. «Ну вот, опять начинается! Хотя этот, по рассказам знакомых, кажется, живой ещё. Отвернусь и пройду мимо. Хватит ерундить», – подумал Изосим и отвернулся.
– Изя, старик, ты ли это? – неожиданно услышал он бодрый голос. – Зазнался, не узнаешь, чертяка, боевого товарища! А ведь когда-то в ночной вояж вместе ходили. Сколько женских особей навзничь опрокинули, скольких в полон взяли!
С этими словами Федор Склянский, товарищ по студенческим годам, заключил Изосима в объятья и даже неловко, в силу своей тучности, попытался облобызать.
– Сколько же мы с тобой не виделись, Изосим? Лет пятнадцать? Ну да, так и есть, с двухтысячного, а сейчас уж пятнадцатый. Как закончили, так и разошлись пути-дорожки. Ну коль вновь встретились, грех расставаться сразу. Не зайти ли нам с тобою, Изя, в ближайшее питейное заведение, несмотря на утро раннее? Я угощаю, – предложил Склянский.
После недолгого обсуждения данного вопроса однокашники оказались за столиком близрасположенного кафе, заказали коньяку, лёгкой закуски и повели неторопливую беседу на тему «А помнишь?».
Все это так расслабило друзей, что они и не заметили момента, когда опустевшая бутылка была заменена на полную, и беседа перетекла в откровения жизни сегодняшней.
– Слушай, Федор, я ведь тебя сразу и не признал, думал, просто похожий кто. Да ещё от кого-то из наших слышал, что болел ты вроде бы сильно года два назад, – промямлил захмелевший Кречетов.
– Да, болтают всякое. Сейчас жизнь такая пошла. Что скажут, что напишут – все проверять надо, – ответил Федор и добавил: – Вот про тебя тоже чушь мололи, будто умер ты год назад, а мы сидим с тобой живые, в меру здоровые и коньячок потягиваем.
– Нет, ты всё-таки послушай, – не унимался Изосим. – Вот мне чуть не каждый день люди похожие на умерших стали встречаться. Просто ужас как похожие. Я иногда думаю: уж нет ли в мире какого-то мощнейшего компьютера, который на всей земле разводит маршруты живых людей и людей умерших? А они на самом деле, может, никуда и не пропали. Также ходят по своим делам, общаются – короче, живут своей жизнью, но только в другом измерении, и мы поэтому их не видим, не пересекаемся с ними. Ну, допустим, как какой-нибудь твой родственник, например, уехал навсегда жить в дикую африканскую деревню, откуда ни позвонить, ни написать. Получается, он из твоей жизни пропал, но для тебя он вроде жив, а с другой стороны, вроде бы и нет, потому что ты его никогда больше не встретишь и не услышишь. Так и ходим все параллельными путями. Не дай Бог, если в этой мировой машине что-то вдруг замкнёт, сгорит, и все перемешается. Пойдёшь так по улице, а тебе навстречу из-за угла родители твои живые, лет на двадцать тебя моложе.
– Здрасте, приехали! – Склянский осоловело посмотрел на Изосима. – Ну ты, старик, загнул! Хватил, однако, лишнего. Кончай эту мутотень наводить. Давай-ка по последней – и разбежимся. А то до психушки допьёмся с твоими фортелями. Уж если разговор такой пошёл, то давай-ка лучше выпьем не чокаясь за наших однокурсников Гошу Джапаридзе и Аньку Фесенко. Вот они-то действительно уже там, – сказал Федор и многозначительно указал пальцем в небо. – Кстати, мы вот здесь сидим, – после некоторой паузы добавил он, – а напротив, за тем забором, кладбище, где Гоша и упокоился. Давай, брат, возьмём эту недопитую бутылочку да и пойдём помянем его согласно старой традиции.
Поддерживая друг друга и не совсем соображая, куда и зачем они идут, друзья поплелись на кладбище.
Спустя какое-то время Изосим несколько отрезвел и с удивлением обнаружил, что стоит он один, а Склянский куда-то исчез. Среди холмиков и оград он стал пробираться к выходу и вдруг застыл на месте. Взгляд его упёрся на один из памятников, на котором была высечена короткая надпись: «Кречетов Изосим Павлович, 1974–2014, вечная память».
Женский день
Завхоз Трофим Петрович Ковтун возвращался домой в состоянии лёгкой удовлетворённости от предпраздничного ужина в маленьком ресторанчике.
Вечеринка была организована по случаю предстоящего праздника 8 марта, до отмены которого ещё не добрался какой-нибудь рьяный депутат. В связи с этим народ новой России по инерции вот уже более двух десятков лет пьёт на законных основаниях за последовательниц Клары Цеткин и Розы Люксембург и одаривает их в этот день, к радости южных торговцев, разнокалиберными букетами. Справедливости ради надо сказать, что в регламент самого праздника начальством за эти годы были внесены значительные изменения, и он из шепотливого, бутербродного застолья превратился в сытый, бесшабашный разгуляй с музыкой, танцами, лёгким, иногда переходящим в тяжёлый флиртом. Вот после оного и возвращался наш герой, с удовольствием вспоминая, как в своём тосте шеф похвалил в том числе и его, а в особливости то, что молоденькая вертихвостка Зиночка из соседнего отдела, несмотря на взрощенный многими годами неумеренности пухлый живот и глубоко предпенсионный возраст Трофима Петровича, изволила дважды протанцевать с ним задорный полуиностранный танец.
Все было хорошо в этот поздний вечер! И даже метро не раздражало Ковтуна своей суетой. Он, плавно покачиваясь в такт вагону, в сладостной полудрёме двигался к дому.
Но вдруг ужасная мысль кипятком обдала изнутри Трофима Петровича: «А подарок жене! Надо же, старый дурак, забыл на работе!» Ковтун вмиг протрезвел и посмотрел на часы. «Боже мой! Первый час, кабинет опечатан! Надо хоть что-то купить. Прибьёт же Сергеевна!» – подумал Трофим Петрович и кинулся к дверям вагона. На его счастье, рядом с метро ещё не закрылся торговый центр. Ковтун рванул мимо витрин с видом азартного охотника, стремящегося любой ценой завалить медведя. На его беду, многие отделы были уже закрыты, а меха, бриллианты и антиквариат по понятным причинам Трофиму Петровичу явно не подходили.
В раздумье он остановился у «Дикой Орхидеи». В магазине женского белья ворковали две молоденькие продавщицы и неторопливо-небрежно ворошила товар одинокая покупательница. «Оно, конечно, неудобно. Ну да была не была» – подумал Ковтун и нерешительно вошёл с видом впервые попавшего в бордель клиента. Конфузливо заскользил он глазами по полкам и манекенам, не совсем понимая назначения некоторых видов товара.
– Вам чего, папаша? – лениво спросила его одна из продавщиц.
Трофим Петрович приблизился к прилавку и прошептал:
– Мне бы жене бы подарочек бы, пожалуйста.
– А чё шёпотом-то? Голос потеряли? Поди, пивка холодного назюзюкались?… Вот житуха пошла! – обратилась она к подруге. – Женщины пашут до ночи, а мужики гудят вовсю в наш праздничек!
– Да ладно ты, уймись, – сказала другая продавщица.
– Вам, мужчина, трусики или бюстгальтеры? Может, пеньюарчик фирменный? У нас все высшего качества, сплошная заграница! Выбирайте.
И через пару минут перед Ковтуном выросла пирамида из всего того, что женщины обычно тщательно прячут от мужчин, демонстрируя это только в интимной обстановке избранным.
Трофим Петрович от обилия невиданных за всю свою жизнь вещей впал в состояние транса и застыл в позе сфинкса. После нескольких минут продавщицы поняли, что сам клиент ничего не купит и сам по себе не уйдёт. «Надо помогать», – решили они и задали наводящий вопрос:
– Жене вашей сколько лет, гражданин?
– Да уж шестой десяток пошёл, – промямлил Ковтун.
– А размер её вы знаете?
– Так, по-моему, 39-й.
– Да не обуви, мужчина! Трусов или лифчика, ночнушки наконец?
– Откуда же мне знать, девоньки? Она сама всю жизнь эти штуковины покупала.
– Ну и мужики пошли! – шепнула одна продавщица другой. – Вот выйдешь замуж за такого козла – и мучайся с ним всю жизнь!
– Что ж, давайте, мужчина, по-другому решать, – обратилась девушка к Трофиму Петровичу. – Она примерно такая, как я, или побольше будет?
– Да что вы, девушка, куда вам до моей Сергеевны! Таких, как вы, в моей жене две с половиной, почитай, будет.
– Тогда, мужчина, не парьтесь, берите вот эту розовую ночнушку, – предложила продавщица. – Она ей впору будет, прикупите цветов – и супруга вас на руках все 8 марта проносит, да и нальёт ещё.
Домой Трофим Петрович добрался за полночь, и после того как полусонная Сергеевна встретила его традиционным: «Где тебя, старого, черт носит?», прошмыгнул на кухню, старательно пряча за спиной блестящую коробку. Здесь он задвинул её за банки с крупами. Наутро Ковтун проснулся с радостным настроением, какое бывало у него только в детстве перед новогодним праздником. Он вспомнил свои вчерашние приключения и почувствовал себя альпинистом, покорившим Эверест. Стараясь не разбудить жену, Трофим Петрович прошёл на кухню, аккуратно достал коробку и вместе с нею нырнул в кровать. Накрывшись с головой одеялом, он начал активно ёрзать и упираться коленями в пышный бок супруги, надеясь склонить её к скорейшему пробуждению. А когда та наконец-то открыла глаза, Кофтун чмокнул её в щеку и тотчас торжественно вручил подарок.
– Боже ж ты мой! – воскликнула Сергеевна. – В кои-то веки муженёк сподобился заботу проявить, видать, совесть-то ещё не вся вышла, – доброжелательно бубнила она, старательно развязывая атласную ленту.
Сергеевна открыла коробку и, достав ночнушку, обомлела. Никогда ещё не приходилось ей облачаться в такую красоту! Схватив коробку, она быстро нырнула в ванную и через минуту предстала перед изумлённым мужем в образе по крайней мере богини Афродиты, вышедшей из морской пучины.
– Ну как? – победоносно вопросила Сергеевна, плавно вращаясь в пределах большого зеркала.
– Ну ты, мать, просто королевна! – восторгнулся Трофим Петрович. – В таком наряде на любой бал без платья можно идти.
– Слушай, Трофим, а тебе не кажется, что она немного маловата, уж больно обтягивает как-то? – спросила Сергеевна.
– Да что ты, дорогая, сейчас мода такая, все короче да уже.
– Но мне-то ведь не на танцы в ней ходить, а спать в ней! Вот так повернёшься невзначай ночью, она до пупа и разойдётся, а то и того хуже.
– Ладно тебе чепуху-то молоть – возмутился Ковтун. – Оно, конечно, разъелась ты в последнее время. А все твои сериалы. Сидишь часами перед теликом и мнёшь и мнёшь. То бутерброды, то картошку с салом. Где ж тут не разбухнешь. Вот и стала как цеппелин Амундсена.
– Так ты что, меня куском хлеба попрекаешь, нехороша я для тебя стала?! Обзываться задумал? А сам-то, толстопуз лысый, тоже все в телек пялишься, всю рекламу про девок просмотрел от подмышек до прокладок!
– Да ты чё, старая, белены объелась! Я же чтобы хоккей не прозевать.
– Знаю я твой и хоккей, и футбол, и Нюрку с соседнего подъезда, с которой у мусорного бака по полчаса трепешься. По вам часы проверять можно. Ты мусор выносить – и она с ведёрком тут как тут. Прям трамваи рейсовые! Поди, и тряпку эту для неё приобрёл. Как раз на ейный скелет.
Перепалка завершилась тем, что Сергеевна в слезах покинула квартиру и уехала к матери поведать свои горести, а несчастный Трофим Петрович в сердцах хватанул пару рюмок водки и просидел весь день на кухне, уткнувшись неподвижным взглядом в переплёт оконной рамы. Только раз кто-то позвонил в дверь, и он кинулся открывать, надеясь на возвращение супруги, но перед ним стоял какой-то парень с пышным букетом.
– С праздником! – улыбаясь, сказал молодой человек.
– Вам велено вручить цветы.
– Ты что, офонарел?! Я тебе баба, что ли?! Ошибся милок – они выше живут! – разъярился Ковтун и в сердцах захлопнул дверь.
А когда парень назойливо позвонил снова, Трофим Петрович спустил его, сопровождая матерком, с лестницы вместе с цветами. А потом сын запоздало сообщил по телефону, что заказал маме праздничный букет и его вот-вот привезёт посыльный. Это окончательно доконало Ковтуна. Он еле сдержался, чтобы не послать вслед за доставщиком цветов и сына, выпил ещё водки и пошёл спать.
Сквозь сон Трофим Петрович слышал, как скребла ключами замочную скважину вернувшаяся Сергеевна. Когда она, не включая свет, тихонько вползла под одеяло, Ковтун как бы во сне положил руку ей на плечо, и Сергеевна не сбросила её, а лишь только повернулась к нему, погладила мужа по лысине и снисходительно-ласково прошептала:
– Спи уже горе-цеппелин.
И услышала в ответ:
– Спокойной ночи, моя дикая орхидея.
Сергеевна хихикнула. Стрелки часов отсчитывали первые минуты наступившего девятого марта.
