Владимир Михайлович Шулятиков
Критические этюды (Мережковский, Гиппиус)
И в страхе думаем о том,
Чем будут жить потомки наши.
В первых строфах приведенного стихотворения г. Мережковского заключается отповедь интеллигентам, стоявшим и стоящим на исторический авансцене; подобную отповедь разбирать по существу мы считаем излишним. Обращаем внимание на финальные строки: поэт расписывается в своем полнейшем банкротстве на жизненном пиру. Он объявляет, что круг лиц, к которому принадлежит он сам, настоящей, «живой» жизнью не живет.
Живя «последним ароматом чаши» и «тенью тени», он проникнут пессимизмом безысходного одиночества. Каждый человек, – учит он, – неминуемо должен быть жертвой этого одиночества. Никто не может понять чужой души «до дна», проникнуть в тайники чужого сердца.
Чужое сердце – мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящий душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня – так далеко,
Как звезды в небесах…
В своей тюрьме, – в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..
Жизнь представляется поэту бессмысленной и бесцельной. Она вызывает в нем ощущения страха. Страх этот простирается до того, что поэт боится даже самого себя (см. стихотворение «Чем больше я живу – тем глубже тайна жизни»).
Не меньшую растерянность перед процессом жизни удостоверяет своими произведениями и г-жа Гиппиус. И у нее мы находим то же сознание полнейшей неспособности жить «настоящей жизнью», то же отчаяние «одинокой души», то же отрицание смысла и цели существования, ту же жизнебоязнь.[2]
