Г. Бердяев без всякой критики усвоил себе его романтическое мировоззрение[11]. Конечно, подобный поступок объясняется психологическим состоянием г. Бердяева, совершенно загипнотизированного однообразно «серой» массой, не видящего вокруг себя никого, кроме лавочников, филистеров и архифилистеров; с психологической точки зрения, вполне понятно его восторженное преклонение перед мыслителем, переживавшим те же душевные настроения, как и он сам. Но как человеку науки, как «искателю истины», г. Бердяеву не извинительно находиться под влиянием гипноза и не делать попыток стряхнуть его с себя. Как человек науки, г. Бердяев не мог отожествлять двух нетождественных понятий, не мог восторгаться учением о прогрессе Фихте, имея в своем распоряжении новейшие формулы прогресса, выработанные на основании знакомства с развитием современной общественной жизни, не мог сопоставлять мечты об идеальном царстве Фихте и те выводы, к которым приходит реалистическая наука относительно конечных целей прогресса.
Человек «нового» времени воскресил предания романтического прошлого. Сочетание элементов, исключающих друг друга, составляет отличительную черту его «двойственного» миросозерцания. Служение «народу» и служение «себе», альтруистические тенденции и индивидуалистические наклонности, эволюционная точка зрения и протест против «полновластия» эволюционизма остались в его миросозерцании непримиренными.
Такова философия интеллигента, стоящего «на полпути».
В. Шулятиков.
Курьер. 1901. № 201.