Владимир Нестеренко
Обязан побеждать
Глава 7
К базе подошли на закате солнца, осторожно, прислушиваясь, с оружием наизготовку. Лейтенант проверил первую насторожку-гранату. На месте. Можно смело шагать в своё расположение.
– Таня, за мной след в след. Ноги поднимай высоко, не волоки по земле.
Они не спеша прошли опасную зону. Расслабились. Дома!
– Поужинаем горячей кашей. Чай сварим в трофейном котелке. – Костя быстро развёл костер из припрятанных сухих веточек осины. Огонь быстро взялся под самым котелком, который повар пристроил на деревянном тагане. К огню придвинул вскрытые банки. Вскоре вода в котелке вскипела, Костя заварил мятой, иван-чаем, собранным у родника.
– Прошу к столу, моя орлица, – широко улыбаясь, сказал Костя.
– Удачу, может, шнапсом обмоем?
– Давай, за Победу! Только такие обмывки в крайнем случае. Особого нервного стресса у нас пока не было. Мы почти не рисковали, хотя риск в борьбе всегда есть.
– Но я впервые из снайперской винтовки прикончила фашистов. Это важное для меня событие.
– Наливай! С удачей!
– За Победу!
Они выпили граммов по сто шнапса. Он им показался слабым против ста граммов фронтовых. Принялись утолять голод.
– Костя, я заметила, ты так быстро ешь, не торопись. Кто тебя гонит?
– Время, Танюша, время. Мне, точнее нам, надо очень многое совершить. Привычка тоже торопит. Пацаном, помню, поесть некогда было. Всё куда-то спешил, в учебке за столом – считанные минуты…
Неожиданно лейтенант насторожился, жестом руки приказал Тане замереть. Шли двое. Слышно, как чавкает под ногами мокрая трава. Лейтенант подхватил пулемёт, скользнул за заминированную линию. Вскоре Таня услышала окрик:
– Стой! Кто идёт! Руки вверх!
– Окруженцы.
– Какого полка?
– Новобранцы из стрелкового, номер не знаем.
– Где полк?
– От него остались рожки да ножки, – зло ответил щуплый белобрысый боец, с виду похожий на подростка, переодетого в армейскую форму, с неумело намотанными обмотками.
– Выходит, рожки это ты, а ножки – твой напарник? Смотрю, у вас и оружия нет. А документы?
– Солдатские книжки пока при нас.
– Покажите, да опустите руки, я вижу, у вас в штанах уже что-то накопилось под моим прицелом. Как вы на меня вышли?
– Случайно. Лёха, рядовой Шелестов, почуял запах тушёнки и дымок. У него нюх как у собаки, – ответил щуплый, – а мы голодные как волки зимой.
– Он не ошибся. Идите за мной, но след в след, если жить хотите.
– Что, мины? Откуда они здесь?
– Отставить разговоры, но прежде я вас обыщу. Нет ли у вас кинжалов. Ты, рядовой Шелестов, подошёл ко мне, руки назад.
Долговязый и такой же белобрысый, как первый боец, с печальными провалившимися светлыми глазами, одетый в широченные галифе и такую же просторную гимнастерку, висевшую на нем как на колу, Шелестов сам вытащил из обмоток штык и ручкой вперёд подал лейтенанту. Костя быстро обшарил бойца. Больше ничего не было, кроме ложки, спрятанной в тех же обмотках.
– Второй рядовой, ко мне.
– У меня тоже штык, возьми, лейтенант. Накорми, падаем от слабости.
– За мной!
Лейтенант не повел гостей в своё убежище, а приказал сесть на краю балки под другой сосной, а сам пошёл и принёс одну банку с кашей и немного сухарей.
Ели быстро и жадно. Для двоих – только заморить червячка.
– Стоп-стоп, с голодухи надо есть медленнее, прожевывать пищу.
Лейтенант участливо смотрел на пацанов, прикидывал их возраст.
– Через два часа дам ещё. А теперь рассказывайте, кто вы, где воевали. Книжки я вижу новенькие.
– Нигде мы не воевали, – уныло рассказывал щуплый боец Фёдор Осинин. – До передовой не доехали, попали сначала под обстрел штурмовика, но дружно дали залп из винтовок, он отстал, и вскоре попали под танки. Смяли две машины нашей роты. Хорошо лес рядом оказался, мы с Лёхой успели в нём скрыться.
– Где это было?
– А бес его знает, везли какой-то Локоть оборонять.
– Локоть – это наша станция, – подала голос Таня, прячась до времени за деревьями.
– Где же ваши винтовки?
– На кой ляд такая тяжесть, если ни патронов, ни харчей нет. Себя-то едва тащим от голодухи.
– Да как же вы посмели бросить личное оружие?
– Мы не бросили, сначала отстреливались, пока патроны были и сержант с нами живой. Лёха одного с засученными руками автоматчика завалил. Сержанта в грудь ранило, он у нас на руках умер. Тащили по лесу метров сто. Слышим, стонать перестал. Опустили на землю, а он – мертвый. Мы документы вытащили и ушли дальше, потому что в нашу сторону стреляли, видно, за нами гнались. Патронов у нас всего два подсумка было, расстреляли, потому винтовки оставили в приметном месте. Если надо, принесём.
– Очень надо. Куда шли?
– На юго-восток к своим.
– Почему не на восток?
– Немцев там больно много. На Москву гады прут, а на юге тише. Шли и на сбитый тот самый штурмовик наткнулись.
– Вот как, его сильно повредило от взрыва?
– Сильно. Пилот на ветках дерева болтается. Тухлятиной несёт.
– Вы можете место найти? Мне компас нужен. У пилота на руке наверняка был, а может, в кабине цел остался.
– Мы шибко не рассматривали, побоялись, вдруг тут немцы окажутся. Утекли сразу.
– Да, смелости у вас хоть отбавляй! – с усмешкой сказал лейтенант. – Стреляете-то хоть метко?
Парни нерешительно пожали плечами.
– Что же мне с вами делать? Обучать стрельбе – патронов мало и времени нет. Балласт. Только часовыми пока будите, а дальше – посмотрим.
– Разрешите спросить, товарищ лейтенант?
– Разрешаю.
– Вы-то сами кто будете и что на уме?
– Я, как ты заметил, лейтенант, пехота. На уме – одно, бойцы. Драться!
– Сколько же вас в отряде, коль пулемёт имеете и кашу с сухарями?
– Пока это секрет. Поживёте, покажете себя надежными бойцами, узнаете. А сейчас отыщите в балке место посуше и отдыхайте, набирайтесь сил. Ночью, возможно, в караул встанете. До ветру ходите вот по этой прогалине, след в след, иначе взорвётесь.
Бойцы испуганно переглянулись.
– Разрешите отдыхать?
– Отдыхайте, вот вам банка каши и горсть сухарей. Костёр жечь запрещаю.
Лейтенант проследил, как бойцы спустились в балку, отыскали сухое место, принялись есть.
Таня вышла из укрытия, спросила:
– Что ты о них думаешь? И как с ними поступишь?
– Не подарочек. Я допускал встречу с окруженцами, но с обстрелянными бойцами, а эти зеленые, как огурцы. Словом, пока обуза.
– Жалко мальчишек. Им всего по восемнадцать. Самая пора влюбляться, за девчонками ухлёстывать, а они чуть не погибли. Как же наши командиры такую зелень в бой на танки бросают?
– Тут ты, конечно, права. Они младше нас с тобой в совокупности на три года.
– Как это? – не поняла Таня.
– Тебе девятнадцать скоро, мне – двадцать. Попробую бойцов чему-нибудь обучить.
– Ты обещал из меня сделать снайпера.
– Мы с тобой уже прошли толковые уроки. На твоём счету подбитый мотоцикл. И два фашиста, если не считать твою стрельбу из траншеи по наступающим немцам.
– Мне бы не мешало пулемёт освоить.
– Он тяжеловат для тебя, восемь кило, автомат легче.
– Ты как великий чемпион Поддубный, постоянно с пулемётом – качаешь мышцы.
– До Ивана Поддубного мне далеко. Он с тростью пудовой постоянно ходил. Но все-таки. Садись-ка мне на руки, – Костя присел, вытянул руки, сложил ладони вместе, – прошу!
– Что это будет? – смеясь сказала Таня.
– Ты садись.
Она села, и Константин поднял девушку на уровень груди на вытянутых руках. Таня замерла, с восторгом глядя на парня, и серебристо засмеялась.
– Впечатляет?
– Ещё бы! Уронишь! – Она соскочила с рук и бросилась целовать милого. Он принял поцелуи, одернул гимнастерку и сказал:
– Так на чем мы остановились? На автомате. Он легче, к нему и дисков больше. Пулемётные диски надо экономить, особенно зажигательные патроны.
– Ты же говорил, что калибр патронов одинаков.
– Одинаков, но зажигательные только к пулемёту. Надо сходить к машине, обшарить вокруг до сантиметра. Может, где какой ящик завалился. Мы тогда хватали, что на глаза попадало. Оттуда к самолёту двинем. Компас позарез нужен, а может, в планшете пилота карта сохранилась, коль его взрывом выбросило на сосну.
– Вот с парнями и сходим.
– Я не возражаю.
– Мне очень хочется сбегать к траншее, глянуть, что там осталось. Но боюсь трупов.
– Ты же медик.
– Видеть поле боя – всегда жутко. Медик тоже сердце имеет, не каждый выдержит зрелище с обилием трупов. Сразит кого угодно.
– Похоронная команда немцев уже поработала. Стаскали в траншею и засыпали землей. Они боятся инфекции.
– Верно, каску надо на братскую могилу поместить, чтоб не бесследно исчезла братская могила.
– Так и сделаем. А теперь пошли отдыхать. Укроемся накидкой, чтоб ветки на нас не глазели. У нас же должен быть медовый месяц!
– Костя, милый, любимый! Ты такой приятный, я даже не подозревала – что это и есть высшее наслаждение – быть любимой и любить! Но я боюсь забеременеть. И прошу тебя: давай реже.
Костя расцеловал свою царицу, соглашаясь с её словами, но просьба его одернула. Ведь Таня права, беременная женщина, хоть и любимая, – это такая обуза для борьбы!
Он серьезно задумался. Они оба столь молоды и столь не искушенные в любовных делах, что выхода не видели. Единственное, воздерживаться. Ведь он на войне, а не в доме отдыха с милой во время медового месяца, откуда поедут домой к маме. Он всё прекрасно понял и сердцем, и умом, но его терпеливая душа как-то неприятно сжалась, притемнилась светлая сторона, как эта тёмная часть суток.
– Костя, не хмурься. Я все же медик и кое-что знаю об этих делах, только слушай меня – и всё будет в порядке.
– Слушаюсь, товарищ санинструктор! – как можно бодрее сказал Костя, чтобы не напугать любимую своим мрачным настроением. – Пойду гляну, как там бойцы устроились?
Бойцы, прижавшись друг к другу, мертвецки спали. Лейтенант не стал их будить, вернулся в свой грот.
– Спят, – тихо сказал Костя, – набродились, наголодались. Пока это балласт. Но посмотрим, каков у них дух!
Глава 8
Утро хмурилось. Вот-вот брызнет мелкий дождь. Но брызгать не стал, а рассеялся мало приятной холодной пеленой, и прорезиненные накидки, снятые с мотоциклистов, пришлись кстати. Для бойцов из брезента были выкроены подобие плащей, и они надёжно прикрывали голову и плечи. Таня с лейтенантом шли впереди, метрах в ста – Лёха, выделяясь рослой, но худой фигурой, и рядом с ним Фёдор – щуплый и прыщавый малый. Винтовка на его плече торчала на полметра выше головы и едва не волочилась по земле. Лейтенант вернул им штыки, пообещав вооружить их автоматами и обучить стрельбе.
К машине вышли быстро, не плутали. Возле полуторки гудел тягач. Замерли в густом подросте клёна и бузины.
– Стоять здесь, ни шагу! Я – на разведку.
Лейтенант выдвинулся вперёд и пересчитал солдат. Пятеро вместе с водителем тягача. Помятая полуторка стояла ровно, осталось только вытащить на дорогу и транспортировать. Через снайперский прицел Костя увидел в кузове тягача наши ящики с боеприпасами. Торчали дулами вверх три карабина фрицев.
Он быстро вернулся к группе.
– Товарищи бойцы, атакуем фрицев. Их всего пятеро. – Он передал винтовку с прицелом девушке.
– Зачем им разбитая машина?
– Это металлолом. Переплавят на заводе. Итак, Таня берёт на прицел водителя тягача, чтобы не удрал. Он как раз сидит в кабине к нам лицом. Бойцы уничтожают тех, кто справа от машины. Я снимаю остальных. Исходная позиция – тот последний клён. Таня открывает огонь первая. За мной.
Таня промахнулась. Позднее выяснилось – шофёра спасла баранка. Пуля ушла в сторону. Водитель с криком вывалился из кабины. И тут его достал второй выстрел снайпера. Лейтенант короткими очередями снял стоящих слева солдат, мешавших водителю сдать назад. Два солдата стояли справа, наблюдая за действиями шофёра тягача. Осинин и Шелестов, передергивая затворы, замешкались и открыли огонь с опозданием. Причём по одному и тому же грузному солдату. Его ранили, он взвыл от боли, бросился бежать. Второй метнулся к карабинам, которые торчали в кузове. Он уже ухватился за ствол, и тут его настигла пуля лейтенанта. Последовали новые выстрелы бойцов по убегающему фрицу. Он упал и стал отползать дальше.
– Отставить стрельбу! Догнать врага! – приказал Белухин. – Если жив, я его допрошу.
Он вскинул пулемёт на плечо и пошёл вслед за рядовыми. Те торопливо, с опаской бежали к немцу, распластанному в траве.
Он был жив, но ранен в правый бок и, слыша топот, перевернулся на спину, закрыл руками лицо.
– Он живой, товарищ лейтенант, – доложил Осинин.
Белухин подошёл, присел рядом на корточки, отдернул руки с лица немца.
– Где находятся ваши передовые войска? – спросил лейтенант по-немецки.
– Я не знаю, я не солдат фюрера, я рабочий и против войны.
– Против, а топчешь нашу землю.
– Меня заставили идти в армию, в хозроту. Мне сорок пять лет. У меня дети.
– Воюют за фюрера?
– У меня две дочери, я ранен, помогите, возьмите меня в плен.
Подошла Таня.
– Перевязать? – спросила она.
– Мы не можем брать пленных, – жестко ответил лейтенант, – уходи к машинам! – И, обращаясь к немцу, снова спросил: – Где ваши передовые войска?
– Я слышал, что наступление захлебывается. У города Ельни и реки Десна ваши яростно атакуют.
– Что же дальше предпримет фельдмаршал фон Бок?
– Я не знаю, но слышал разговоры, что войскам нужна передышка, пополнение и снова удар на Москву.
Лицо лейтенанта помрачнело. Таня ахнула.
– Санинструктор, я вам приказываю отойти к машинам. У нас времени в обрез. – Он проследил, как Таня пошла назад, и сурово произнес: – Именем народа Советского Союза, приговариваю врага, ступившего на нашу землю, к расстрелу. Приговор привести в исполнение рядовым Осинину и Шелестову.
Лейтенант повернулся и пошёл вслед за Таней, он слышал, как бойцы передернули затворы винтовок, а Осинин скомандовал: «Огонь!»
Подойдя к машинам, Белухин присел на ступеньку полуторки, дожидаясь рядовых. Те с бледными лицами явились следом. Лейтенант встал.
– Я вижу, у вас руки трясутся, словно вы кур воровали. Огневая подготовка – ни к черту. Вдвоём стреляли по одному солдату и только ранили. Это нестроевик, боевой автоматчик из вас бы сделал решето. Меткая стрельба – ваша жизнь, – сурово говорил лейтенант, вытаскивая пистолет из кобуры. – Осмотреть, есть ли кто живой?
– Никого, все мертвецы, – первым пробежавшись вокруг машин, сказал Лёха.
– Ладно, но в следующий раз оружие держи на боевом взводе. Вдруг раненый вооружен автоматом, он прошьёт тебя, как портной штанину.
– Не прошьёт, – сказал Лёха и всадил в борт кинжал. – Натренировался, пока бродили по лесу, и пацаном любил в ножички играть.
– Это уже кое-что, молодец, – похвалил лейтенант бойца. – А ты, рядовой Осинин?
– Не, я не умею.
– Учись, очень пригодится. Вам многому надо научиться. Боевая подготовка слабая, думаю, физическая – тоже. Сколько дней вас готовили к бою?
– Около месяца. Стреляли всего два раза. Не было сначала винтовок, а потом патронов, – виновато оправдывался Шелестов.
– Больше в карауле стояли, да маршировали. Правда, марш-броски были, – сказал Осинин, – я на ногу лёгок, первым всегда шёл.
– Словом, на врага бросили пушечное мясо, – тихо и зло сказал лейтенант. – У нас нет времени на подготовку, но будем учиться каждую свободную минуту, особенно качать мышцы и стрелять.
– Мы всегда готовы тренироваться!
– Ладно, товарищ Таня, в кабину, а мы пока осмотрим вокруг, где что лежит. Да придадим земле труп нашего шофёра.
– Товарищ лейтенант, что сказал немец про Ельню и Десну? – взволнованно спросила Таня.
– Впредь на операциях называйте меня командиром для маскировки. Думаю, на рубеже Ельня – река Десна войска группы армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока остановлены. Идёт перегруппировка и накапливание сил врага для нового наступления на Москву. Нам надо немедленно нанести удар по железной дороге.
– С нашими-то силами?
– Отставить пререкания, сил для диверсии у нас достаточно. Не раскисать! Просмотри документы и письма солдат, которые я нашёл у мертвецов.
– Я недостаточно знаю немецкий, чтобы читать письма.
– Ладно, разберёмся после.
На тягаче и в полуторке оказались сапёрные лопаты и могилу вырыли быстро. Неглубокую, полметра. Опустили уже взявшийся тленом труп, засыпали землей. Лёха срубил тонкую берёзку и, соорудив крест, воткнул его в могильный холмик. Лейтенант трижды салютовал из винтовки.
– Цепляйте трос за наш грузовик и поедем на тягаче к самолёту. Он упал севернее от нас.
Тягач хорошо подчинялся лейтенанту. Вскоре они выскочили на взлобок, чтобы взять правильное направление полёта фашистского стервятника и где их повозку атаковал «фоккер». Впереди виднелась траншея, а за ней кресты, кресты, кресты из берёзы. На лбу у лейтенанта высыпал холодный пот, Таня прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Тягач остановился.
Пораженные панорамой мертвого поля, стояли и молчали.
– Сколько накрошили фрицев! – раздался голос Фёдора, – а наших тогда сколько полегло?
– Полк оборонялся ровно неделю, дважды пополнялся людьми, – сказала Таня. – Раненых в тыл отвозили и днём и ночью на подводах и машинах. Товарищ командир, тут близко, надо бы дойти до траншеи, найти каску, братскую могилу и каской увековечить. Как хотели. Я же многих в полку знала по именам!
– Отставить, товарищ санинструктор, там могут быть немцы или полицаи-мародёры. Рисковать не имею права. Мы побываем там ранним утром. Сейчас розыск самолёта – первостепенная задача. По местам.
Приказал, а сам подумал: не слишком ли он о безопасности печётся? Как реагируют на его тон бойцы, не угнетает ли боевой дух осторожность? Сам-то он понимает – не из-за трусости. И тут же себя на место поставил: не идти на поводу у соблазна и отступать от главной цели на сегодня. Иначе анархия в голове. Другое дело непредвиденное обстоятельство, как валун на пути, который не даёт идти прямо, а с обходом. И утвердился – правильно поступает, как учил полковник.
Ехали на тягаче на пониженной скорости по пересечённой местности. Затрудняли проезд заросшие густым кустарником балки. Остановились, когда тягач упёрся в густой березняк. Высадились. Лейтенант призадумался – куда идти?
– Мы шли по березняку долго, – сказал Федя Осинин. – Сильно густой лес. Самолёт лежал возле сосны. А их отсюда не видать.
– Я думаю, товарищ лейтенант, березняк скоро кончится, если идти на север. Видите, песок попадается, а сосна песок любит, – уверенно сказал Шелестов.
– Верное наблюдение. Разгружаем машину, ящики прячем в кустах. Винтовки немцев взять, подсумки тоже. Затем держим курс строго на север. Если отыщем самолёт, вернёмся и унесём ящики с патронами на свою базу. Вперёд, не отставать.
Рядовой Шелестов оказался прав. Стали попадаться сосны, а вскоре они вытеснили берёзу, и земля была покрыта сухими шишками и чахлой травой, которой на песчаной почве не хватало влаги, сосны же пили её из глубины своими мощными корнями.
– Тут он, товарищ лейтенант, тут. Видите, вершины сосен срезаны, гарь пошла от взрыва. Трава занялась, но быстро потухла. А вот и крыло.
Рядовой Осинин бежал первый и радостно сообщал о находках.
Самолёт раскидало взрывом прилично. О поиске компаса в кабине или рации думать не приходилось. Найти бы труп!
– Кто это его грохнул?
– Наш командир Белухин, – с гордостью сказала Таня.
Бойцы в изумлении уставились на командира.
– Вот из этого пулемёта, – пояснила Таня.
– Да, кому скажи, не поверят!
– Бойцы. Вы лучше вспоминайте, где висел труп лётчика.
– Счас, мы прикинем, откуда шли, и найдём труп, – сказал рядовой Осинин. – Мы его потом заметили, сначала заглянули в кабину. Она лежала отдельно от тулова самолёта. Да вот она. А лётчик по ходу висел. Только где же он?
– Он упал на землю, видите, вороны долбят труп.
Несколько птиц, завидев людей, с криком поднялись и уселись неподалеку на сосны.
Лейтенант бросился к останкам. Компас на руке разбит в дребезги, планшет оказался цел. Костя сдернул его с трупа, раскрыл, вынул карту, развернул. Зазеленели, запестрели Белорусская ССР, Брянская, Смоленские области…
– Бойцы, снимите парашют и уходим к машинам, – приказал лейтенант, – заберём имущество, а грузовики сожжем.
Таня не подходила близко, стояла у разбитой кабины.
– Карта крупномасштабная, но это лучше, чем ничего, – сказал он Тане, которая взглядом вопрошала о находке. – Есть на ней и Локоть. И он не разъезд, а узловая станция. Я это понял в первой операции. Здесь можно хорошо поработать с эшелонами врага.
Лейтенант как-то необычно для себя тяжело вздохнул. И вроде вина навалилась за малую боеспособность группы. Для дерзкой диверсии на обеих ветках есть всё – тол, оружие, боеприпасы, а руки одни! Ну, да ничего, будет вам от нас горькая пилюля, проглотите с кровью.
До машин не дошли. Лейтенант услышал работу нескольких двигателей. Он чертыхнулся и резко взял на восток. Видимо, немцы разыскивали пропавший тягач и по следу подошли к оставленной технике.
Шли быстро, опасаясь, чем чёрт не шутит, погони. Таня не успевала. Лейтенант передал пулемёт Шелестову, а санинструктора водрузил на спину, как в первый раз, и группа пошла быстрее. До базы добрались на закате дня. Бойцы валились от усталости, видно было, что они не окрепли от голодухи, да и физическая подготовка хромала на обе ноги. Костра не разводили, поужинали трофейной тушёнкой с сухарями, запили холодным чаем, что оставался с утра в котелке.
– Таня, пока светло, давай прочитаем письма.
Санинструктор достала из сумки два конверта, один адресованный в Рейн-Вестфалию, второй – в Пруссию. Первое письмо вызвало интерес. Франц Клатихапель писал жене: «Добрый день, дорогая Марта. С прискорбием сообщаю, что наш сын Артур лежит в госпитале. Наберись мужества – ему ампутировали правую руку. Он чудом выжил, и скоро ты его встретишь в своей вилле. Эти русские дерутся как черти и на передовой, и у нас в тылу. Всюду разрастается партизанское сопротивление, и я не чувствую себя в безопасности. Они обстреливают нас, когда мы едем на станцию за продуктами или почтой, закладывают мины, на которых подорвалось много наших машин. Они наводят на нас ужас. Откровенно, я боюсь отправлять тебе это письмо…»
– У фрицев затряслись поджилки! – радостно воскликнул Фёдор.
– Послание не окончено, – сказал лейтенант, – в нём господствует страх перед русским воином. Вот бы это паническое письмецо опубликовать в наших газетах! Оно раскрывает дух оккупантов.
– Даже наша крошечная группа бьёт врага, – с гордостью сказала Таня.
Опускалась ночь. На каждого падало отдежурить по два часа. Таня должна бодрствовать первая, затем Фёдор Осинин, лейтенант взял на себя самые глухие часы, когда сон валит с ног. Утренние часы достались Лёне Шелестову. Уверенность в покое разбилась об успешные и несложные операции, на авось лейтенант больше не полагался.
* * *
Начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Франц Гальдер по обыкновению засиделся в своём кабинете за полночь. В свои пятьдесят семь лет он выглядел моложаво, но порой усталость от напряженности на фронте подавляла его энергию. Сейчас он размышлял о потерях, которые занес в дневник. Они неутешительные: «…за период с 22.6 по 13.8.1941 года они составили 389 924 человека, что соответствует 11,4 процента численности всей армии, действующей на Восточном фронте».
Гальдер снимает пенсне, протирает стёкла носовым платком. Нечто подобие улыбки тронуло его губы. Да, потери неутешительные. Но завтра он преподнесёт их фюреру несколько в иной форме, чем обычно. Оперативники по его заданию сравнили потери живой силы за два года Первой мировой войны и теперешней компании, начиная с первого дня вторжения в Польшу и на конец июля сорок первого. Оно не в пользу солдат Вильгельма. Фюрер будет доволен. Однако тенденция потерь в связи с упорством русских у Смоленска тяготеет к росту.
Размышления начальника штаба прервал телефонный звонок с Восточного фронта. Зазвучал нервический голос командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока. И это не в первый раз. Прежде фон Бок докладывал, что Гудериан злится за тормоз в наступлении. То есть он пожинает плоды самостоятельного решения в броске на восток бронированного кулака. Его сильно прижгли. Теперь Гальдер слышал, фельдмаршал захлебывался слюной от негодования.
– Франц, у меня нет сил сдерживать себя от самоуправства Гудериана. Он растащил свои танки по русским ухабам, оторвался от пехоты, и русские жгут его бронированные дивизии.
– Мне не нравятся выходки танкового генерала, как и вам, дорогой Фёдор, я пытался повлиять напрямую…
– Бесполезно, Гудериан взял неподобающий тон, который я ни в коем случае не могу терпеть. Более того, он через мою голову общается с фюрером и в отрыве от моих расчётов оба решают вопросы как авантюристы. За ними стоят провалы в наступлении, чем успевают воспользоваться русские и атакуют нас даже с запада.
– Да, это неслыханная наглость. Я буду по этому поводу говорить с главкомом и фюрером. Успокойтесь, Гудериана поставим на место.
Радужное настроение у начальника штаба унесло холодным ветром с Восточного фронта, рожденного крепнущим сопротивлением Сталина и неоднократным плачем фон Бока, что с прежними силами ему нельзя будет долго обороняться. От слова «обороняться» у фюрера аллергия и патологическая ярость. А завтра ему докладывать о развитии наступления в центре. Франц опрокинул стоящего на столе оловянного солдатика, задумался, затем взял ручку и записал в дневник:
«Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т. п. в плен сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян».
В кабинет энергично вошёл шеф имперской пропаганды Геббельс, идеолог фашизма. Его сухощавая фигура, казалось Гальдеру, значительно усохла за последний напряженный месяц войны. Геббельс вскинул правую руку в приветствии.
– Хайль Гитлер!
– Хайль, – ответил Гальдер, вставая. – Что привело, Иозеф, вас ко мне в столь поздний час?
– Меня волнует стабилизация фронта на Смоленщине. Я слышал, что у вас есть сравнение потерь в годы двух мировых войн. И коль солдаты фюрера на высоте, я заверну факты в красочную обложку и подниму боевой дух наступающих.
– Не скрою, есть.
– Так дайте мне их, и они заиграют лучами победы!
– Если вам угодно. За первые два года Первой мировой войны потери ранеными составили в восемь раз больше, чем за период с первого дня нашей кампании, то есть с 1939 года по конец июля сорок первого. Убитыми – в четыре с половиной, без вести пропавшими – в двенадцать раз больше.
– У вас, дорогой Франц, есть подробная расшифровка?
– Вот в дневнике. Я прикажу распечатать их для вас.
– Каковы потери на сегодняшний день? Они уменьшаются? – наивно задал вопрос Геббельс.
– К сожалению, вынужден огорчить: возрастают и приближаются к полумиллиону.
– Русские осатанели! Это численность армии Наполеона!
– Упорство русских, я бы сказал, фанатическое. Но не только, дорогой Иозеф, они быстро перехватывают нашу науку воевать.
– И все же мы им устраиваем горячие котлы! – Геббельс крутнулся вокруг себя и, вскидывая руку, удалился.
