Владимир Першанин
«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
В оформлении переплета использована иллюстрация художника И. Варавина
© Першанин В.Н., 2015
© ООО «Издательство «Яуза», 2015
© ООО «Издательство «Эксмо», 2015
* * *
Глава 1. «Ночь и туман»
30 января 1945 года советские войска с ходу заняли город Ландсберг в северо-восточной части Германии. Успешно завершалась Висло-Одерская операция. Отступавшие части вермахта, обескровленные ударами Красной Армии, не имели возможности оборонять город и спешно отходили к реке Одер, где создавалась мощная оборонительная линия.
Советские войска преследовали врага, не задерживаясь на второстепенных участках, к которым относился и Ландсберг. Однако у небольшой бронетанковой группы было свое задание.
Достаточно важное, для выполнения которого была выделена батарея тяжелых самоходно-артиллерийских установок ИСУ-152, танковая рота, десант, авиационные специалисты и даже представитель штаба фронта.
Где-то в стороне от центрального шоссе – «рейхсштрассе № 1», ведущего к Берлину, находился немецкий аэродром. Прямое расстояние от него до столицы рейха составляло сто двадцать километров. Захватить в исправности взлетную полосу, самолеты, возможно находившиеся там, не дать им взлететь или уничтожить – это стало бы еще одним важным шагом в предстоящей битве за Берлин.
В те же январские дни, в обстановке полной секретности, силами войск СС и другими службами Гиммлера, проводилась операция под кодовым названием «Ночь и туман». Что-то зловещее и затаенное угадывалось в этом коротком названии.
Бронетанковой группе, куда входила батарея тяжелых самоходных установок из трех машин (их часто называли «зверобоями»), под командованием капитана Александра Чистякова, было суждено не только вступить в бой за аэродром, но и столкнуться с «ребятами Гиммлера», торопившимися закончить свою операцию.
Головная «тридцатьчетверка» угодила под взрыв фугаса. Немецкие саперы хорошо постарались, выдолбив на обочине бетонки объемистую яму. В нее вложили бомбу – «полусотку», взрывчатку, несколько противотанковых мин и баллон с горючей смесью.
Рвануло крепко, подняв столб мерзлой земли и снега. Горючая смесь вспухла огненным шаром, выпустив облако густого маслянистого дыма, разлилась пылающими островками на бетонке, шипящем от жара снегу, на броне головной «тридцатьчетверки».
Танк подбросило, выбило несколько колес, лопнула гусеница, а башню сорвало с погона и перекосило.
Со вторым фугасом немецкие саперы поспешили. Он взорвался вхолостую, метрах в семи от самоход-но-артиллерийской установки капитана Чистякова. Машину встряхнуло, по броне лязгнули осколки. Голубым пламенем горела на рубке липкая смесь.
– Василий, смахни ее, – крикнул капитан, одно временно всматриваясь в перископ.
Заряжающий, сержант Василий Манихин, рослый, широкоплечий, в замасленном комбинезоне, выскочил наружу. По-крестьянски умело орудуя лопатой, счищал потеки липкой, пузырящейся от огня, горючей смеси.
Обернулся к десантникам, которые дружно спрыгнули с брони на обочину сразу после первого взрыва.
– Что, сыграло очко? – поддел он бойца, чья каска едва выглядывала из снега. – Автомат хоть подбери.
Сержант Манихин воевал с Александром Чистяковым с лета сорок третьего года. До этого послужил в пехоте, пройдя окружение, бомбежки, ходил в лобовые безнадежные атаки. Был бойцом тертым, побывавшим в переделках.
Машина вдруг поползла вперед, одновременно разворачиваясь стволом своей шестидюймовой гаубицы-пушки в сторону какой-то цели. Манихин от неожиданности уронил прилипший к лопате комок горючей смеси, который сразу прожег носок сапога.
– У-ой, твою дивизию! – толкая сапог в снег, матерился заряжающий.
– Что, жгёть? – немедленно подковырнул его солдат, счищавший с автомата снег. – А ты рот не разявай.
– Манихин, – окликнул Василия наводчик Коля Марфин. – Прыгай в машину. Живее!
Впереди звонко и часто били 85-миллиметровые танковые орудия. Рядом гулко ахнула «шестидюймовка» соседней самоходки лейтенанта Алексея Воробьева. Жутко завыла, прессуя холодный воздух, немецкая бронебойная болванка, пролетевшая над машиной комбата Александра Чистякова.
Танки, идущие впереди, наткнулись на засаду, чего, впрочем, и следовало ожидать. На пути к аэродрому немцы наверняка должны были оставить заслон.
Колонну возглавлял майор Лыков из штаба фронта. Он очень спешил, рассчитывая захватить взлетную полосу раньше, чем ее взорвут. Кроме того, по данным разведки, возле аэродрома находились склады боеприпасов, горючего и ремонтная база, откуда не успели эвакуировать десятка два поврежденных самолетов.
Низкая облачность и снег мешали задействовать авиацию, поэтому майор торопился блокировать аэродром с земли. Хотя, как и многие «летуны», относился свысока к пехоте, танкистам и прочим наземным войскам.
Лыков ехал на американском бронетранспортере «Скаут», специально выделенном для такого ответственного задания. «Скаут» развивал скорость 80 километров в час. Майор, в сопровождении мотоциклистов, то и дело обгонял колонну. Его раздражало, что танки и самоходки двигаются слишком медленно.
У майора были все шансы угодить под взрыв фугаса, который бы разнес «Скаут» на куски. Лыкова спасло то, что механик-водитель, не терпевший лишнего риска и суеты, придерживал машину. Знал, что броня толщиной двенадцать миллиметров не защитит от снарядов и осколков. Лучше вперед не лезть.
Когда рванул первый фугас, механик мгновенно скатился на обочину, по опыту зная, что последует далее.
Сержант не ошибся. Мотоцикл разведки, вырвавшийся слишком далеко вперед, перехлестнула трасса бронебойно-зажигательных пуль, от которых он сразу вспыхнул.
Уцелевший разведчик выскочил из коляски и пополз прочь. Второй мотоцикл круто развернулся, уходя от пулеметных очередей и разрывов мин. Снежный вихрь из-под колес отчасти прикрывал его и дал возможность уйти.
А на бугор выкатились две приземистые артиллерийские установки с длинноствольными пятиметровыми орудиями. Ударили первые выстрелы.
Официально они именовались «истребители танков Т-4-70». Но чаще, как и остальные немецкие самоходки, их называли «штурмгешютце» (штурмовые орудия), а сокращенно – «штуги».
Машины, выползшие на бугор, имели броню восемь сантиметров и высоту менее двух метров. Скошенная рубка, массивный корпус и литая орудийная маска, которую сами немцы окрестили «свиное рыло», делали эту машину похожей на крупного диковинного зверя. Что-то вроде носорога. Хоть и тяжелого, но верткого и опасного.
«Штуга» этой модели имела такое же орудие, как у знаменитого танка «Пантера»: скорострельное, с точной оптикой и высокой начальной скоростью 75-миллиметрового снаряда.
Одним из первых выстрелов пробило башню другой «тридцатьчетверки». Раскаленная болванка разорвала тело наводчика, смертельно ранила командира танковой роты и, шипя, воспламенила порох в снарядах боеукладки.
Башня быстро наполнилась ядовитой гарью. Заряжающий откинул люк и увидел, что командиру и наводчику уже не помочь. Брызги горящего в лопнувших гильзах пороха обожгли руки, задымился комбинезон.
Понимая, что в любую секунду начнут детонировать осколочно-фугасные головки, заряжающий выпрыгнул из люка. Успели также выскочить механик-водитель и стрелок-радист.
Отбежав в сторону от дороги, они видели, как взрывы сотрясают их машину, затем вспыхнула солярка.
«Тридцатьчетверка», двигавшаяся следом, получила снаряд в лобовую часть и застыла на бетонной полосе.
На этом преимущества внезапного нападения были исчерпаны. В сторону немецких машин уже летели снаряды уцелевших «тридцатьчетверок». Наводили свои шестидюймовые стволы все три самоходки капитана Чистякова.
«Штуги», сделав еще по одному выстрелу, скатились с бугра. Несмотря на численное превосходство русских, отступать они не собирались. Бой шел на дистанции километра, где преимущество в точности наводки было на стороне немецких машин.
Кроме того, их поддерживали пять-шесть минометов. Не самое опасное оружие против танков. Но огонь они вели довольно плотный. Вместе с осколочно-фугасными минами летели фосфорные.
Попасть навесным огнем в танк или самоходку довольно сложно. Но их вспышки раскидывали фосфорную начинку, которая давала высокую температуру горения, способную поджечь бронированные машины, не говоря о грузовиках.
От осколков погибли и были ранены несколько десантников. Водители «студебеккеров» отгоняли машины подальше. Для них минометный огонь был опасен. Один из грузовиков хлестнуло осколками по брезентовому тенту, вскрикнул раненый авиатехник. В строю оставались четыре танка и три «зверобоя» – батарея Чистякова была неполная. Две самоходки потеряли в предыдущих боях. Еще один танк хоть и был подбит, но стоял на месте. Башня его поворачивалась и могла вести огонь.
– Кончайте с ними! – кричал в рацию майор Лыков, обращаясь к командиру танковой роты. – Вы что, не в состоянии справиться с двумя фрицами?
Ротный, опытный танкист, его не слышал. Удар был нанесен настолько внезапно, что он не успел среагировать и погиб вместе со своим экипажем.
– Не отвечает, – сказал радист.
– Ну, соедини тогда с командиром этих сараев с гаубицами!
Лыков не успел толком познакомиться с командирами танков и самоходок. Оглушенный взрывом фугаса, растерявшись при виде двух горящих «тридцатьчетверок», он не знал, что делать.
В первую очередь от него требовалось захватить в исправности или с минимальными повреждениями взлетную полосу. Это позволило бы в считаные часы перебросить сюда истребительный полк и взять под контроль небо на подступах к Кюстрину и Зееловским высотам.
Радист соединил майора с Чистяковым.
– Вы чем там занимаетесь? – обрушился штабной летчик на капитана.
– Уходите с линии огня. Вы что, не видите пушки возле пруда? – крикнул в ответ командир батареи.
– Вот, черт! – первым среагировал механик-водитель бронетранспортера. Он разглядел две противотанковые 75-миллиметровые «гадюки» между вязами на берегу замерзшего небольшого пруда. Их снаряды пробили бы «Скаут» насквозь, но немцы не торопились себя обнаруживать. Их главной целью были танки и «зверобои».
– Петро, бери «гадюки» на себя, – приказал Чистяков командиру второй самоходки и своему заместителю Петру Тырсину. – Только не приближайся к ним.
– Понял, – отозвался старший лейтенант, провоевавший два года в гаубичной артиллерии и направленный после переподготовки прошлым летом в самоходный полк.
Стрелять он умел, и Чистяков на него надеялся. Сам капитан вместе с командиром третьей машины Воробьевым открыли огонь по вновь появившейся «штуге».
Плохо было то, что Чистякову не подчинялись танкисты, оставшиеся без своего ротного командира. От Лыкова толку в этом вопросе мало. Ладно, сами разберутся.
Осколочно-фугасные снаряды самоходок весили сорок пять килограммов и даже близким взрывом могли вывести из строя «штугу». Однако прицельность шестидюймовых гаубиц МЛ-20, которыми были вооружены «зверобои», в стрельбе по движущимся машинам оставляла желать лучшего.
Пока снаряды шли мимо. Громоздкие на первый взгляд «штуги» стреляли, быстро меняя позиции. «Тридцатьчетверки» вели огонь активно, но в основном на ходу, не желая подставляться под точные выстрелы длинноствольных «семидесятипяток».
Они зацепили «штугу», выбив сноп искр. Но бронебойная болванка не пробила лобовую броню, хотя пушка калибра 85 миллиметров врезала крепко.
От сильного удара немецкая машина встала как вкопанная, а затем снова набрала ход, выпустив в ответ кумулятивный снаряд. Смертельно опасный и для танков, и для «зверобоев».
Он врезался в мерзлую землю и с грохотом прожег ее огненной струей. Вспышка расплавила почву и снег. Облако пара смешалось с дымом, в разные стороны разлетелись комья земли.
Заряжающий Вася Манихин невольно покосился на обугленную плешину, где с веселым треском горела прошлогодняя смятая трава. Полгода назад Манихин попал под удар кумулятивного снаряда. Тогда погибли двое ребят из экипажа. Осталось в памяти, как раскаленная волна воспламенила машину, на нем тлел комбинезон и лопалась от сильного жара кожа на руках и лице. Он задыхался, терял сознание, и наружу его с трудом вытащил Александр Чистяков.
– Миша, бери правее. – Капитан показал направление механику-водителю Савушкину.
Старшина понял, что командир намеревается выйти наперерез немецкому штурмовому орудию, которое сбоку представляло собой удобную мишень из-за удлиненной громоздкой рубки.
Новая самоходка ИСУ-152, на которую пересел прошлой осенью командир батареи Чистяков, была хорошо бронирована, имела более надежный двигатель, но уступала прежнему «зверобою» в скорости. Впрочем, сейчас все решала не скорость, а точность выстрела.
– Михаил, дорожка! – крикнул капитан.
Савушкин затормозил. Машину весом сорок шесть тонн протянуло по обледенелой земле метра два. Тяжелый ствол пушки качнулся вверх-вниз. Николай Марфин замер у прицела.
– Колька, давай, – тянул на одной ноте заряжающий Манихин. – Ну… чего ждешь?
Звук выстрела шестидюймового орудия был оглушителен, пробковые танкошлемы защищали уши лишь отчасти. Грохот бил по голове, как огромная оплеуха. Не каждый заряжающий мог быстро загнать в ствол новый заряд.
Вася Манихин постиг эту науку в совершенстве. Выбросил в люк воняющую тухлым яйцом горячую гильзу, подхватил и забросил в казенник новую гильзу и фугасный снаряд. Куда угодили первым выстрелом, он не знал. Не было времени глянуть.
Учитывая расстояние, врезали удачно. Фугас рванул с недолетом в несколько шагов, но взрывная волна и осколки сделали свое дело.
Согнуло, разорвало два боковых броневых экрана. Вместе с гусеницей вывернуло пару катков. «Штуга» по инерции продолжала разворот. Ведущее колесо, с которого сползла гусеничная лента, вращалось вхолостую. Снег на месте взрыва стал бурым от копоти и машинного масла, брызнувшего из поврежденной ходовой системы.
– Выстрел! – снова скомандовал Чистяков.
– Есть выстрел! Второй снаряд рванул тоже с недолетом. Однако взрывная волна сорвала напрочь защитный экран в центре, смяла одно из нижних колес и окончательно обездвижила тяжелую машину.
– Добиваем гада! – орал азартный в бою Манихин, забрасывая в ствол новый снаряд.
Но крепко помятую «штугу» добили танкисты. Две «тридцатьчетверки», приблизившись к немцу на скорости полста километров, соревнуясь друг с другом, всаживали в неподвижную цель снаряд за снарядом. Из отверстий в броне потянул дым, показались языки пламени.
– На готовое примчались, – бурчал наводчик Коля Марфин. – Теперь эту «штугу» себе запишут.
Александра Чистякова больше заботила судьба самоходки Петра Тырсина. Старший лейтенант удачным выстрелом разнес противотанковую пушку, прятавшуюся среди вязов. Другой снаряд контузил часть расчета второй «гадюки», но скорострельная «семидесятипятка» тоже угодила в машину Тырсина.
Самоходка осела на левую сторону, но продолжала вести огонь. Взрыв подломил вяз, который рухнул возле «семидесятипятки», подняв снежное облако. Орудие Петра Тырсина выпустило очередной снаряд, а когда снег осел, Чистяков увидел опрокинутую пушку и убегавший расчет.
– Куда, сволочи! – матерился Коля Марфин и выстрелил, целясь в немецких артиллеристов.
Расстояние было велико, вряд ли он кого-то достал. Чистяков приказал гнать к машине Тырсина.
– Живой? – крикнул он, высовываясь из люка.
– Кажись, – тряс головой его заместитель. – Оглушило малость. И заряжающего ранило.
Поединок с «гадюками» дался ему нелегко. Снаряд порвал гусеницу и смял ведущее колесо. Еще две болванки оставили глубокие отметины, но броню не пробили.
На разостланной шинели лежал заряжающий. Он был ранен мелкими осколками брони. Кроме того, удар снаряда крепко приложил парня телом о стенку рубки.
– Два или три ребра сломаны, – сказал наводчик, делавший перевязку. Угадав тревогу и страх в глазах молодого сержанта, поспешил успокоить его: – Не смертельно, жить будешь.
– Петро, санитаров подошлю позже, – сказал Чистяков. – Занимай вместе с танкистами круговую оборону, а мы к аэродрому двигаем.
Туда же отступало второе штурмовое орудие, огрызаясь огнем длинноствольной пушки. Приближаться к нему было опасно. Снаряды летели довольно точно, а «штуга» уходила зигзагами, делая короткие остановки для прицельных выстрелов.
Сунувшийся было напролом лейтенант Алексей Воробьев словил бронебойную болванку, которая ударила в скошенный борт рубки, оглушила экипаж и контузила наводчика. За прицел сел Воробьев и стал наводить орудие в цель.
Стрелял он неплохо и училище прошлым летом закончил в числе лучших. Уже имел опыт боев, но схватка с вражеским танком или самоходкой – это не стрельба по мишени. Нервы да еще полученный встречный удар не давали точно прицелиться.
Лейтенант Воробьев, лишь неделю назад получивший вторую звездочку на погоны и медаль «За отвагу», выпускал снаряд за снарядом, уменьшая и без того невеликий боезапас тяжелой самоходки.
– Леша, не торопись, – посоветовал механик. – Бей с остановки.
Совет оказался дельным. Лейтенант двумя фугасами все же догнал «штугу». Один из них взорвался возле кормовой части и повредил двигатель. Тот заглох, снова завелся, но работал рывками. «Штуга» потеряла скорость. Единственное, что ее спасало, меткая стрельба немецкого экипажа.
Бронебойная болванка отрикошетила от мерзлой земли и ударила в рубку «зверобоя» рядом с орудием. Сильный толчок сбросил с сиденья лейтенанта Воробьева и выбил рычаги из рук.
Вперед вырвалась «тридцатьчетверка» и всадила подкалиберный снаряд в лобовую броню «штуги». Машина задымила, из люков выпрыгивал экипаж, следом показались языки пламени.
Но упрямый молодой лейтенант не желал уступать победу. Ведь «штугу» подбил он. Значит, должен поставить последнюю точку. Фугас был уже в стволе, а самолюбие помогло навести орудие точно в цель.
Трехпудовый снаряд взорвался под брюхом «штуги», проломил броню и согнул длинноствольную пушку. Вспыхнул бензин, сдетонировали сразу несколько снарядов, выламывая куски брони. Самоходка горела от носа до кормы, окутавшись клубами сизого дыма.
– Так ее, сучку немецкую! – оценил действия своего начальника экипаж. – Кто скажет, что не мы ее раскурочили!
– Молодец, Воробей! – поддержал по рации товарища Петр Тырсин, следивший за схваткой. – Как надо уделал фрица.
Лейтенант Воробьев не любил прозвище, которым за спиной окрестили его. Но правильно решил, что не в прозвище дело. Сработал нормально, если замкомандира батареи хвалит.
– Горит фашист, – высунувшись из рубки, лихо сплюнул девятнадцатилетний лейтенант. – Сейчас рванет.
Аэродром находился в трех километрах от места боя. Из «студебеккеров» выскакивали авиационные техники и солдаты охраны. С завидной расторопностью оцепляли территорию, выставлялись посты.
– Чего раньше сюда не спешили? – посмеивались над ними танкисты и самоходчики. – Пушки, что ли, испугались?
И кивали на развороченную 105-миллиметровую зенитку. Ее оставили для защиты аэродрома или не сумели эвакуировать из-за поврежденного лафета. Орудие успело сделать всего с полдесятка выстрелов. Зенитку с ходу разнесли фугасными снарядами «тридцатьчетверки».
Они же обстреляли спешно уходившие немецкие автомашины, в которые грузили оборудование и горючее. Водители вовремя разглядели русские танки и успели уйти из-под снарядов.
Взлетная полоса оказалась почти неповрежденной, чему больше всего обрадовался майор Лыков. Правда, немцы успели поджечь бензохранилище, которое полыхало с оглушительным треском. Языки пламени переплетались на высоте десятков метров. Авиационный керосин, смешавшись со смазочным маслом, гудел, выплескивая вместе с огнем густые клубы дыма.
– Хрен с ним, с горючим, – отмахнулся представитель штаба. – У нас своего хватит. Подвезем. Главное – взлетная полоса наша.
Немцы успели также поджечь и взорвать часть поврежденных самолетов. Те, которые уцелели, имели довольно жалкий вид. У немецких техников руки до них не дошли. Истребители и штурмовики с черными крестами на фюзеляжах были сплошь издырявлены в воздушных боях.
У некоторых подломились при посадке шасси, и они лежали на брюхе. У других отвалились или погнулись крылья, обгорели двигатели. Лыков с удовлетворением рассматривал работу своих коллег.
– Это вам, гады, не сорок первый год, – обходя «Мессершмитт» с вывернутыми пробоинами от 20-миллиметровых авиапушек, потирал руки майор. – Получили по полной!
Именно тогда начинал воевать на устаревшем истребителе И-16 («ишачке») лейтенант Лыков. Был трижды сбит, сам «приземлил» с десяток немецких самолетов и после тяжелого ранения был переведен на штабную работу.
Кроме всего прочего, майор искал новые реактивные истребители «Мессершмитт-262», которые надлежало взять под охрану. Но таковых не оказалось. Зато уцелел обширный продовольственно-вещевой склад, возле которого уже собралась толпа.
Экипажи танков, самоходок, десантники тащили коробки с продуктами, ромом, вином, добротные авиационные куртки и меховые унты. Кое-кто из десантников уже прикладывался к откупоренным бутылкам.
Лыков дал попользоваться добычей, затем скрестил руки.
– Хорош! Склады закрыты.
– Это почему закрыты? Мы тут кровь проливали, а для нас харчей жалко.
– Несправедливо!
Но авиационный интендант уже расставил посты, а солдаты роты обслуживания сдернули с плеч карабины.
Вмешался Чистяков, который, несмотря на свои двадцать два года, всегда брал инициативу в руки, распоряжался по-деловому и лишней болтовни не терпел.
– Кто старший из танковой роты?
– Ну я, – отозвался закопченный старший лейтенант с перевязанной ладонью. – Ротный сгорел вместе с машиной.
– Командуй своими. Мы пока в немецком тылу. Анархию прекращай. Экипажи машины бросили, трофеи ищут.
Старший лейтенант был мужик понятливый и сразу включился в дело. Требовалось срочно вывезти раненых и обгоревших, которых набралось свыше сорока человек. Около двадцати погибли. Десантники и танкисты, понесшие самые большие потери, мрачно рассуждали:
– Зато километр взлетной полосы отвоевали.
– У огня погрелись…
– Консервами и барахлом на складе разжились.
Раненых погрузили на «студебеккеры» и отправили в Ландсберг. Для погибших долбили могилу, расширяя воронку на небольшом холме. У танкистов в строю остались четыре машины, еще две требовали ремонта. Два танка сгорели.
Чистякову повезло больше – он не лез вперед так неосторожно, как погибший командир танковой роты. Но досталось и его батарее. С разрешения Лыкова он сгонял на «Виллисе» к подбитой самоходке Петра Тырсина, своего неофициального заместителя.
Тырсину было за тридцать – самый старший по возрасту командир в батарее. В овчинной безрукавке и промасленном комбинезоне он вместе с поредевшим экипажем занимался ремонтом. Отложив кувалду, доложил Чистякову:
– Раненого эвакуировали, «студебеккер» подъезжал.
– Как он? Сильно ранен?
– Ничего, выживет. Его ребрами крепко приложило, а осколочные ранения неглубокие. Могло и хуже быть. Мы в корпус два снаряда словили. Болванка ходовое колесо смяла, и гусеница, вот, порвана.
– Почему вдвоем с механиком работаете? Где остальные?
– Радист связь налаживает, а наводчик на бугре с автоматом нас сторожит. Мы тут в чистом поле одни ковыряемся, да еще танк подбитый, вон, почти за километр.
Смуглый, с темными кудрями, похожий на грека, Петр Тырсин снял танкошлем, вытер пот с лица – намахался кувалдой. Вытряхнул из пачки трофейную сигарету, угостил Чистякова. Закурил и механик, сержант в заскорузлой телогрейке.
– Где сигаретами разжились?
– У фрицев, которые по нам стреляли.
– Туго пришлось?
– Метко сволочи бьют. Если бы ближе подъехали, они бы нас кумулятивными снарядами пожгли. А болванки броню не взяли, хотя оглушило крепко.
– Пушки вдребезги, – похвалился радист, который тоже вылез покурить. – И семь мертвяков. Некоторых по кускам раскидало.
Петр Тырсин служил в армии с начала тридцатых, начав с рядового бойца. Закончив артиллерийское училище, долго командовал гаубичным взводом. Войну встретил под Смоленском, воевал на Дону, дошел до Днепра, был несколько раз ранен. Когда стало остро не хватать командиров тяжелых самоходных установок, снова переучивался и стал командиром «зверобоя».
Петр Семенович Тырсин был мастер на все руки, воевал расчетливо и умело. По службе его не продвигали из-за малого образования – пять классов сельской школы. Да и сам он на глаза начальству не лез, держался в тени. Но дело свое знал и выполнял на совесть.
Бронебойный снаряд вмял, расколол ведущее колесо и застрял в нижней части лобовой брони, напротив места механика-водителя. Остатки колеса уже выбили и пытались вытащить застрявшую болванку, которая будет мешать при установке нового колеса.
– «Гадюки», глянуть не на что, – материл Тырсин компактные немецкие пушки калибра 75 миллиметров. – Высота – метр с колесами, а лупят крепко.
– Поэтому я тебе их поручил, – сказал Чистяков. – Метко бьешь. За километр их не просто достать.
– Чего там, – отмахнулся старший лейтенант. – Гаубица мощная, прицел тоже неплохой. Но с десяток снарядов потратили.
– Товарищ капитан, – торопил Чистякова сержант, водитель «Виллиса». – Товарищ Лыков на полчаса машину дал. Пора возвращаться.
– Езжай, Александр, – затоптал в снег окурок Петр Тырсин. – Если что, танкисты помогут. Главное, чтобы ремонтники быстрее приезжали. Торчим тут в степи…
Но не все танкисты могли в случае столкновения с отступающими немцами помочь неполному экипажу старшего лейтенанта.
В ближней к нему «тридцатьчетверке» хотя бы проворачивалась башня и действовало орудие. Другой танк был сильно поврежден, а из двух сгоревших вытаскивали обугленные тела. Запах жженой резины смешивался с духом горелой плоти.
Сержант-шофер, привыкший на «Виллисе» возить начальство, сморщил нос и увеличил скорость.
– Стой! – толкнул его в плечо Чистяков.
Сержант затормозил и вопросительно глянул на капитана.
– Товарищ Лыков ждут!
– Подождут…
Александр вылез и подошел к «тридцатьчетверке», угодившей под взрыв фугаса. На ходу снял танкошлем. Оглядел исковерканную машину, вокруг которой темнело пятно растаявшего снега. Останки танкистов укладывали на плащ-палатки.
Некоторых разорвало на части. Предстояло идентифицировать тела. Чистяков знал по опыту, что опознать всех не удастся. Разложат то, что осталось, на равные части, завернут потуже в брезент – вечный вам покой, ребята!
– Весь экипаж? – спросил Александр.
– Все пятеро, – подтвердил младший лейтенант. – В той машине четверо уцелели, а в третьей всего один, да и тот обгорел, как свечка. Вряд ли выживет.
– Ладно, поехали мы, – не нашелся, что сказать в ответ, Чистяков. А когда машина тронулась, буркнул, глядя на недовольного шофера: – Понюхал, чем танковый бой пахнет? Набрал трофейной жратвы, ногу поставить некуда.
Александр пнул звякнувшие картонные ящики, которые не поместились в багажнике и громоздились друг на друге между сиденьями.
– Зря вы, товарищ капитан, – обидчиво поджал губы круглолицый водитель. – Вы, конечно, офицер заслуженный, в орденах. Но и я уже полтора года на фронте. Братана потерял, погиб он, а сам я ранетый в ногу снарядом прошлой осенью.
– Осколком, – машинально поправил его Чистяков. – Снаряд тебя бы, как тех танкистов, разорвал.
– Пусть осколком. Все равно кровь пролил.
– Герой! Орден тебе. Ладно, не куксись, – доставая папиросы, сказал комбат. – Закурим «беломора» На войне никому не сладко.
– Это точно, – согласился шофер, принимая папиросу. – Дорого нам этот аэродром обошелся.
– Фрицы воевать умеют. А за свою землю зубами цепляться будут.
Пока отсутствовали, на аэродроме появились неожиданные гости. Трое мужчин в полосатых лагерных робах и таких же шапочках с нашивками-номерами. Один был одет в немецкую шинель, покрытую засохшей кровью, – должно быть, снял с трупа.
Все трое были истощены, выпирали скулы, а глаза ввалились в подлобье. Чистяков уже не раз встречал узников концлагерей или тюрем. Кроме истощения, они выделялись серым неживым цветом кожи и глубоко запавшими тусклыми глазами.
Оказалось, все трое убежали из пересыльного лагеря. Двое были поляки, третий то ли норвежец, то ли швед. Поляк в шинели торопливо говорил, глотая слова и задыхаясь от возбуждения.
В их лагере последние дни шла эвакуация и одновременно массовые расстрелы. Сейчас охрана, кажется, разбежалась.
– Гонялись за нами на машинах, – рассказывал поляк. – Некоторых убили, другие спаслись.
Кто-то из танкистов принес две трофейные теплые куртки. Заключенным совали хлеб, колбасу, консервы. Налили всем троим в кружки трофейного рома.
– За победу!
– За Красную Армию!
Видимо, последние несколько дней они не видели пищи. Мужчины жевали хлеб, колбасу, но не могли проглотить еду. Проталкивали разжеванные куски пальцами в горло, давились, кашляли.
– Вы когда последний раз ели? – спросил майор. Поляк показал четыре пальца.
– Четыре дня. Может, больше.
– Им чаю вскипятить надо, а то помрут, – сказал пожилой старшина. – Заворот кишок может случиться.
– Дайте воды для начала, – вмешался Чистяков. – Не суйте куски, и правда, помрут. Ваш лагерь далеко отсюда?
Из торопливых объяснений поняли, что до лагеря километров шесть, а место называется Зеленая Гора.
– Зелена Гора, – несколько раз повторил поляк. – Клятое място.
– Там живые остались?
Все трое пожимали плечами. Наверное, остались, если немцы не добили. Возможно, кто-то сумел спрятаться.
– Швабы два дня людей стреляли, – рассказывал поляк. – Многих побили.
– А немцы, фрицы в лагере еще есть? – допытывался Лыков.
– Не знаем. Может, и есть. Большинство сбежали.
Майор Лыков отвел Чистякова в сторону.
– Возьми с собой «тридцатьчетверку» и бойцов десятка полтора. Проверь, что и как. А я в штаб сообщу, пусть пришлют особистов и врачей.
Пересыльный концлагерь представлял из себя квадрат шириной с полкилометра, огороженный двумя рядами колючей проволоки. Его спешно возвели осенью сорок четвертого года и использовали как временный пункт для содержания военнопленных и антифашистов, которых собирались эвакуировать на запад.
Часть узников, больных, ослабевших, расстреливали и закапывали в ямах за лагерем. Когда стало ясно, что советские войска наступают слишком быстро, была спешно разработана операция «Ночь и туман».
Нацистские лидеры любили подобные названия, в которых им виделся древний арийский дух, который возвышал германскую решительность в борьбе с врагами рейха.
На самом деле происходила очередная бойня. В разных местах: лагерях, тюрьмах, в подвалах гестапо – снова звучали выстрелы, пулеметные и автоматные очереди. Убивали военнопленных, заложников, политических врагов рейха и просто людей, которые, по мнению нацистов, не имели права на дальнейшую жизнь.
