Владимир Петрович Бровко
Дети войны. Том 2
Глава 1. Часть 3. Период немецкой оккупации Усть-Лабинске района
И вот что пишут современные российские историки по этому поводу:
«Усть-Лабинск оставлена нашими частями 8 августа вечером., а 9 августа без боя занята противником. Основная масса ценностей вывезена, роздана или уничтожена».
Немцы вошли в станицу через железнодорожный переезд вначале мотоциклисты, затем танки.
Через несколько дней на улицах станицы появились местные полицаи.
В сопровождении солдат они проводили перепись трудоспособного населения для принудительных работ по погрузке снарядов, бомб, а также ремонту дорог и рытью котлованов.
Работать заставляли с утра до вечера, под усиленным конвоем полицаев и немецких автоматчиков Немцы чувствовали себя полновластными хозяевами, ловили кур, резали скот, грабили дома. Мебелью, книгами топили печи, уничтожали сельскохозяйственную технику.
Называя себя носителями цивилизации, они в клубах и школах устраивали конюшни.
Оккупационные власти под угрозой расстрела согнали оставшихся рабочих госмаслозавода № 3 и заставили разыскать спрятанное оборудование и восстановить завод.
Фашистам удалось пустить завод, который проработав два месяца, выработал 200 тонн масла.
Рабочие Петрачук Василий Дмитриевич и Луцак Максим Иванович, рискуя жизнью, вывели из строя питательные насосы котлов, чем сорвали дальнейшую работу завода.
Немало усть-лабинцев ушло в партизанские отряды.
Формирование партизанского отряда им. Кочубея началось ещё осенью 1941 года, когда враг прорывался к Ростову и угрожал Кубани.
Уже тогда крайком партии указал райкомам места возможного базирования отряда в предгорьях Кавказа. Было решено организовать базу отряда на территории Рязанского района в Гурийских лесах.
К этому времени был в основном подобран основной состав отряда в количестве 83 человек и подпольная группа.
Командиром отряда был назначен Копачев Николай Федорович, комиссаром – Шушарин Петр Трофимович.
Сформированный отряд находился перед выходом в станице Ново-Лабинской.
При отходе из Усть-Лабинской партизанами были взорваны мосты через Кубань и под обстрелом вражеских самолетов вброд переправились через Лабу на сторону Адыгейской области.
В организации отряда активное участие принимали Копачев Н.Ф., Келюх И.П., Кладько Г.И., Константинов Г.И. Безугленко Г.И. Были организованы две группы из отряда для выполнения боевых заданий. Одну группу возглавил Карамышев Т.М., другую – Безугленко Г.И.
В боевых операциях принимали участие все бойцы отряда: – одни с оружием, другие – с санитарной сумкой, третьи с газетами и листовками для населения.
Для подпольной группы оставалась группа Гринько, а позднее переброшена для связи и контакта группа Фомкина и Панасенко, которые выполняли большую работу.
В декабре 1942 г. Панасенко была арестована на одной из конспиративных квартир и расстреляна.
Партизаны вели бои местного значения, принося немалый урон немцам. Из воспоминаний партизана Келюха И.П.:
«Так 30 сентября 1942 г. по пути к новой стоянке, в Сосновой щели наш отряд подвергся бомбежке, бомбили нас с 6 часов утра до 6 часов вечера десятью самолетами. Были тяжело раненые – Мамаева М. и Мурзин И.
С наступлением темноты бомбежка прекратилась. Мы вновь двинулись дальше, неся на руках раненых. Продвинувшись на 4–5 километров, мы врезались во фланг боя нашей 68-ой морской бригады с фашистскими частями. Разобравшись в обстановке, мы, группа из 15–20 человек, зашли во фланг немцев и открыли автоматный огонь.
Бойцы партизанского отряда помогли 68-ой бригаде отбить атаку немцев
В этом бою отличились т. Константинов Г.И., Келюх Слава, Неводов, Литвишко, и ряд других товарищей». Часто партизаны действовали по заданию командования 395 стрелковой дивизии, так была послана разведка в станицу Абхазскую, для установления расположения батареи противника, разведка в тылу врага, выяснив место нахождения батареи, доложила командованию, в результате чего батарея противника была уничтожена нашей артиллерией. В разведку ходили партизаны Жадобина и Олейников.
Совместно с разведкой 395-ой стрелковой дивизии из отряда было послано 5 человек в станицу Саратовскую. Это были – Фоменко, Зеликов, Гречко, Сковородкин, Панчишко. Совместными
В отряде были бойцы разного возраста и все они с уверенно, героически громили врага. Из молодежи следует отметить: Славу Келюх, Петю Извекова, Галю Смирнову, Лену Иванову, Марину Мамаеву.
Они были и смелы, и выносливы, могли выполнять обязанности бойца, разведчика или связиста.
Келюх Славе и Петру Извекову было всего по семнадцать лет, но несмотря на молодые годы, они были отличными разведчиками. За выполнение боевых заданий командование партизанского отряда наградило их именным оружием. Слава Келюх погиб в 1945 году.
Медиками в отряде были: – Г.И. Константинов и П.Н. Крестиченко.
Хотя Григорий Иванович по профессии был ветеринарный врач, ему приходилось оказывать не только первую медицинскую помощь, но и даже оперировать в походных условиях.
Боевые столкновения партизан с врагом причиняли ему не большой урон, а добытые разведданные имели исключительную ценность. Они передавались военному командованию через штабы партизанского движения, либо непосредственно отрядами.
Так партизанский отряд имени Кочубея в сентябре месяце 1942года держал постоянную связь со штабами 68-й бригады морской пехоты и 395-й стрелковой дивизии и по их заданиям работал в тылу врага.
Разведчики отряда установили, что в районе станицы Линейной и Абхазской противник не имеет сплошной линии обороны и базирует свои огневые точки на высотах 307 и 320. Комиссар отряда Шушарин П.Т., не ограничиваясь передачей этих сведений военным, докладывал П.И. Селезневу:
«Исходя из данных разведок нашего отряда и своего личного ознакомления с линией фронта противника и его тыла, в районе наших действий, считаю необходимым предложить: частям Красной Армии, занимающим оборону в этом районе, занять высоты 307 и 320, господствующие над значительной территорией, занятой противником, а главное, эти высоты господствуют над нашей линией обороны и дают возможность противнику обстреливать с предельной точностью, как линию нашей обороны, так и прифронтовые тылы наших войск.
Оставление их дальше противнику даст ему возможность укрепиться на них и на соседних высотах, а главное, терпеть такое положение равносильно дулу револьвера противника, наставленного в висок нашей обороны».
В Усть-Лабинск партизанский отряд прибыл с 1 на 2 февраля 1943 года. На окраине еще шел бой. Отряд приступил к очистке станицы и всего района от немецких захватчиков и их ставленников. В результате взято в плен 6 немцев подрывников, задержано 49 полицейских, атаманов, старост общин. Партизанский отряд имени «Кочубея» Усть-Лабинского района действовал 6 месяцев.
За это время было уничтожено 73 гитлеровца; поймано с поличным 49 изменников Родины, предателей; подорваны 3 автомашины с боеприпасами; взято трофеев: 45 винтовок, 3 пулемета, 7 минометов, 180 снарядов, все это передано воинским частям 395 стрелковой дивизии.
В пяти местах повреждена вражеская телефонная связь; в тылу врага разбросано 5000 штук листовок и 30 писем военнопленного словака к своим товарищам. Это письмо попало к командованию чехословацкого полка, командование доложило немецкому руководству и в течении ночи чехословацкий полк был заменен на переднем крае на немецкий.
Предотвращено уничтожение зданий: отделения связи, радиоузла, зерносушилки, заготзерно, и других; возвращено скота около 5000 голов.
Были сохранены руководящие кадры района, которые быстро приступили к восстановлению разрушенного немцами хозяйства района.
Из отряда были выдвинуты на руководящую работу в другие районы 6 человек бойцов. За время боевых действий отряд потерял 3-х человек: Литвишко Г.А., Зеликов С.И., Николаенко Г.И.
В 1943 году 16 партизан из отряда имени «Кочубея» было представлено к награде и в 1965 награждено еще 11 человек.
Если у фронтовика, вернувшегося с фронта спросить, что самое трагическое он пережил во время войны, он скажет: «плач и рыдания родных, когда уходил из дома».
И вот еще одно описание событий, связанных с немецкой оккупацией г. Усть-Лаюбинская
В январе 1943 года начали наступление войска Южного и Северокавказского фронтов.
В январе – начале февраля 1943 года в направлении Нальчик – Армавир – Курганная – Усть-Лабинская действовала 37-я армия.
В освобождении Усть-Лабинского района принимали участие 2-я гвардейская стрелковая дивизия, 409 армянская горно-стрелковая дивизия, 223 горно-стрелковая дивизия, 295 —я горно-стрелковая дивизия 389-я горно-стрелковая дивизия. 29,30,31 января 1943 года, боевым распоряжением штаба Северокавказского фронта, 409, горно-стрелковую дивизию включили в состав 37-ой Армии и форсированным маршем вывели в район Курганной, Лабинской.
«В район первой вошла 223 горно-стрелковая дивизия со стороны станицы Тенгинской, освободили станицу Новолабинскую и Некрасовскую.
Город Усть-Лабинск взяли «в клещи» часть дивизии атаковала со стороны Некрасовской, другая – со стороны аула Хатукай.
Мосты были взорваны, места переправ постоянно бомбили.
Преодолеть реку Кубань можно было только ночью. Немцы занимали преимущественную позицию: на обрыве, а советские войска снизу.
Кубань была форсированна с 30 на 31 января.
Вошли в Усть-Лабинскую в 5 часов утра. Начались бои на улицах.
Утром второго февраля командир дивизии Зюванов и командир полка Ляшевич проанализировали ход боев за станицу, и командир дивизии отдал приказание командиру полка Ляшевичу:
«Усть-Лабинская сегодня должна быть взята».
Приказ был выполнен, только оба командира в этом бою погибли от пуль немецких снайперов.
Похоронены они в братской могиле на ул. Ленина. Радости усть-лабинцев не было предела.
Каждый звал к себе домой в гости, отведать настоящего кубанского борща».
Несмотря на то, что станица освобождалась ночью и рано утром, жители встретили нас, воинов Красной Армии, хлебом и солью.
Они предлагали нам хоть на минутку зайти в дом, отдохнуть и согреться, другие предлагали покушать. Такая теплота наших советских людей, измученных в фашистской неволе, бодрила нас, придавала нам новые силы для дальнейшего наступления и быстрейшего освобождения хуторов, станиц от немцев.
Отступая из станицы Усть-Лабинской, немцам все же удалось закрепиться в станице Воронежской и приостановить наше наступление. Но и на этом рубеже, через несколько суток враг был сломлен и отступал дальше на запад при нашем его преследовании днем и ночью»
Итак, мы видим, что в описании событий, происходивших во время оккупации Усть-Лабинска и Усть-Лабинского района мы мало узнали о действия там немецкой оккупационной администрации и уж совсем ничего не было рассказано о проводимых в городе массовых казнях советских граждан!
Да и вообще мы не узнали ничего достоверного о том как в оккупирован Усть Лабинске приходилось В. Пинкезону, членам его семьи да и все остальным жителям.
Поэтому этот пробел в истории жизни и смерти Абрама Пинкензона я и восполню в следующей части
Глава 1. Часть 4. Усть Лабинск вовремя немецко-фашисткой оккупации (7 августа 1942 -2.02.1943 г)
Оккупация Усть-Лабинского района длилась с 8 августа 1942-го по 5 февраля 1943 года.
По современным подсчетам за период с 7 августа 1942-го по 2 февраля 1943 года.
гитлеровские палачи казнили 4242 человека.
Во время войны на фронт из района призвали в РККА около 20 тысяч человек из них 6922 бойца погибли и еще 6562 пропали без вести.
Но это как бы одна «голая статистика», а мы попробуем далее взглянуть на события вышеуказанного периода времени глазами непосредственных очевидцев и даже прямых участников этих событий.
Свидетельства очевидцев жизни в г. Усть-Лабинске А. Пинкензона и членов его семьи:
А вот первым и важным свидетелем в нашей истории о А. Пинкензоне выступает его двоюродная сестра. Ей тоже была уготована судьбой сходная участь, но ее родители смогли избежать Смерти.
Вот отрывок из ее воспоминаний:
ДЕТИ ВОЙНЫ
Бецалель ГЕНДЛЕР-ПИНКЕНЗОН,
«Моя мама – Сима Пинкензон- родилась в Бельцах.
Это было в начале прошлого века.
Родители мамы – моя бабушка Шейва и дедушка Берко (дома его звали Бейрл) – жили в небольшом одноэтажном доме. Дедушка занимался торговлей, семья по тем временам была среднего достатка.
Детей было четверо: три дочери – Ревекка, Фрима и Сима, а также сын Вольф. Дома его звали Воля, Володя. Он был единственным из детей, который получил высшее образование.
Мама часто рассказывала о родительском доме, где были книги, рассказы старших, шутки. В семье чувствовалась атмосфера честности, порядочности и доброжелательности.
В 1928 году моя мама вышла замуж и переехала в другой город.
Мы бывали в Бельцах, но мне запомнилась поездка в 1940 году.
Мой отец поехал туда на семинар адвокатов и взял меня с собой, чтобы повидаться с родственниками – бабушкой, дедушкой, дядей Володей, который работал врачом и слыл в городе хорошим специалистом, и с его женой, тетей Феней.
Их сын Муся был почти моим ровесником, и мы быстро нашли общий язык.
Уже прошло более 60-ти лет после трагической гибели моего двоюродного брата, а я все так же называю его Мусей.
По документам он Абрам, так я и заполнил здесь, в Израиле, лист памяти в институте «Яд ва-Шем». Дома же его называли Абрамуся, или просто Муся.
Мне было 8 лет, и я хорошо помню тот вечер сорокового года, когда мы приехали в Бельцы.
Лил сильный дождь, и чтобы добраться с вокзала до родных, мы наняли извозчика. Расправив сложенную гармошкой позади фаэтона крышу, возница надежно укрыл нас от дождя, а мягкие рессоры и обтянутые резиной колеса обеспечивали быструю езду.
Одноэтажные дома были едва заметны, улицы были слабо освещены, но дорогу «указывал» прикрепленный к облучку рядом с возницей фонарь со стеклом. Мокрая от дождя брусчатка отражала свет встречных пролеток.
На следующий день гости и вся семья собрались за обеденным столом. Не очень большая столовая, но большие окна пропускали много света. Из столовой наверх вела винтовая металлическая лестница. Обеденный стол был накрыт белой скатертью, красиво сервирован, стояли бутылки с питьем и оригинальными пробками в виде ярко раскрашенных гномиков.
Взрослые продолжали трапезу, а Муся стал знакомить меня со своими книгами, играми, показал мне свой велосипед, на котором любил кататься. Больше всего мне запомнилась скрипка, которая в его руках звучала особенно нежно. Это было интересно еще и потому, что я в то время только начинал учиться игре на скрипке.
Муся охотно рассказывал о себе, о своих учителях – известном в то время преподавателе музыки маэстро Бено Эккерлинге и учителе рисования Лазаре Дубиновском. Муся оказался интересным собеседником, много шутил, смеялся.
Мне запомнились родители Муси – тетя Феня и дядя Володя с его уверенным голосом и мягкой улыбкой, бабушка – спокойная с гладко зачесанными назад волосами.
Особенно запомнился дедушка, его лучистые глаза, красивая, почти белая борода, высокий рост, спокойная, уверенная речь.
Добрые отношения в семье дополняли облик делового в самом хорошем смысле этого слова человека, доброго и заботливого отца и дедушки.
Запомнил я его также в минуты молитв – в еврейском молитвенном облачении, в таллите и с тфиллин. Думаю, что он всегда помнил записанное в тфиллине изречение «да будут слова сии, которые я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем»…
Много лет спустя я понял, что усвоенные правовые и религиозно-этические положения иудаизма, а также личные качества дедушки – мудрость, доброта, честность, порядочность, культура взаимоотношений с близкими – это нечто глубоко осознанное, это воспитание, это – наши корни.
Все это передалось, конечно, и внуку. Но тогда еще никто из нас не мог подумать, что спустя три года двенадцатилетний мальчик Муся Пинкензон в час тяжелых испытаний соберет все эти качества в мощную энергию и перед казнью проявит себя героем.
Но вернемся к тем памятным дням сорокового.
Мой отец решил остаться в Бельцах еще на несколько дней.
В какой-то день мы решили заночевать у родственников – в семье Стопудис. Ночью я проснулся от страшного крика, что-то невероятное творилось в доме.
Из комнаты, в которой мы спали, нас не выпускали. Был предрассветный час. Кто-то приоткрыл ставни.
Сквозь предрассветную мглу я увидел пожилую женщину, которую с двух сторон под руки вели двое военных в форме НКВД. Тропинка от дома вела через сад к калитке. На улице у ворот стояла черного цвета «эмка», в которую втолкнули старую женщину.
На следующий день мы с отцом уехали из Бельц.
Вскоре началась война. Красная армия отступала, беженцы, в основном евреи, устремились вглубь страны, на восток.
Я невольно вспомнил нашу эвакуацию.
Небольшой город, расположенный на берегу Днестра, уже в первые дни войны замер и опустел. Не работала переправа.
Наступил июль. В ясный солнечный день мы вышли из города в южном направлении. Дорога поднималась в гору. На мгновение я оглянулся.
Внизу, в долине реки, я увидел панораму города, утопающие в зелени улицы города, старинную крепость на берегу, нашу школу у подножия горы. С ее склона мы, мальчики, любили спускаться зимой вниз на санях, невзирая на крутой серпантин.
Мы продолжали свой путь. Слева от нас протекал Днестр.
Вспомнилось, как мы приходили сюда в пору весеннего ледохода. Особенно было интересно наблюдать, как по реке спокойно плыли огромные льдины, но затем, достигнув узкой части русла, они теснились, сталкивались, образуя нагромождения и заторы.
А справа от нас открывалась панорама южного склона горы. Здесь она представлялась отвесным обрывом, гладкая и белоснежная поверхность которого сверкала отраженными лучами летнего солнца. Издали хорошо просматривался на белом фоне вход в пещеру. По преданию старожилов в ней когда-то жил монах-отшельник.
Царила тревожная тишина, мы ускорили шаг. Не успели покинуть окраины города, как вдруг лицо ощутило сильный жар от близкого пламени – мы словно вошли в огненный тоннель. По обе стороны от дороги, по которой мы следовали, горели два больших здания. Ускорив шаг, мы вышли из этой зоны.
Шли долго, пока не оказались в местечке Думбравены, где проживал мой дядя. Здесь он надеялся раздобыть лошадей и подводу, чтобы в дальнейшем продвигаться в сторону села
Косоуцы, где, по некоторым слухам, переправа через Днестр еще действовала.
Переночевали у дяди. Рано утром нас бомбила немецкая авиация. В основном, бомбили отступающие части Красной армии.
Как на ладони, видны были на склоне соседнего холма советские танки и разрывы падающих бомб. Перед бомбардировкой самолеты пикировали, слышен был пронзительный свист… Мы прятались в пшенице примыкавшего к деревне поля.
Покинув Думбравены, мы вышли на широкое шоссе и с облегчением вздохнули; но внезапно дорогу нам преградили несколько всадников, вооруженных вилами, косами и топорами – они пытались нас ограбить. Как потом мне рассказывал дядя, он сообщил тогда грабителям, что он оставил дом и имущество без присмотра. В предвкушении более крупной добычи всадники удалились.
А мы продолжили свой путь. Длинная вереница людей двигалась по дороге. Нехитрый скарб, узлы с вещами, небольшие чемоданы погрузили в единственную подводу, дети, как и взрослые, шли пешком, лишь на некоторое время их по очереди усаживали на подводу, чтобы они могли немного передохнуть. Палило жаркое июльское солнце, на бреющем полете пролетали немецкие самолеты и обстреливали колонну беженцев, тогда мы немедленно разбегались в разные стороны и прятались в поле пшеницы или подсолнуха, которые тянулись по обе стороны от дороги.
Колонна беженцев увеличивалась. Внезапно я увидел одинокого извозчика – тоже беженца. Он сидел на облучке. Красивая упряжь и кисточка красного цвета, вплетенная в гриву уставшей лошади, как-то не вписывались в общую картину. Фаэтон двигался медленно рядом с шагавшими людьми. На его заднем сидении сидели дети.
На следующий день, едва только забрезжил рассвет, мы вошли в молдавское село Косоуцы и спустились к реке.
Переправа через Днестр уже не работала, фронт был близок, вокруг царила тревожная тишина. Тысячи людей, измученных длинной дорогой и невыносимой жарой, сидели на своем скарбе, надеясь переправиться на противоположный берег. Мне на всю жизнь запомнилась черная полоса из сплошных черных зонтиков, тянувшаяся вдоль берега. Так люди спасались от беспощадной жары.
К полудню кто-то раздобыл старую лодку, наполовину заполненную водой. Мы забрались в нее, а маму долго не пропускали, так как лодка могла вот-вот перевернуться. Мы уже достигли половины реки, когда я заметил, что мы перестали приближаться к противоположному берегу. Лодка, словно замерла на месте.
Я оглянулся и обнаружил, что к нашей лодке была привязана лошадь, которая плыла вслед за нами и с трудом справлялась с быстрым течением реки. Веревка, с помощью которой она была привязана к лодке, периодически натягивалась, притормаживая движение или задавая ему другое направление.
Не успели мы добраться до украинского берега, как началась стрельба. Моя бабушка со стороны отца и мой двоюродный брат Бецалель остались на том берегу и погибли.
Семья Пинкензон, как мы узнали потом, пробивалась другими дорогами. Спустя много лет в Израиле бельчанин Абрам Пустыльник поведал мне следующее.
В начале войны он был мобилизован в ряды Красной армии и в дни отступления – недалеко от железнодорожной станции Гура Каинар – он встретил дядю Володю.
Встреча была недолгой, люди торопились, спасаясь от наступавшего врага. Молодой солдат запомнил, что дядя Володя держал в руках мусину скрипку, которой еще предстояло сыграть свою роль…
Мы продолжали свой путь: впереди были многие километры по дорогам Украины. Долгие дни и недели под бесконечный стук колес поезд уносил нас вглубь страны. Бесконечная вереница товарных вагонов, где не было удобств, питьевой воды и других элементарных условий.
Поезда обычно останавливались не на железнодорожных станциях, а посреди поля или в лесу, не известно было и время стоянки. Слабый гудок паровоза, извещавший об отправлении эшелона, почти не был слышен.
Запомнилась знакомая картина, когда поезд внезапно отправлялся, и люди, опасаясь возможной разлуки со своими семьями, с криками ужаса пытались догнать уходящий состав. Однажды на какой-то станции я отправился набрать в чайник кипяток, который, разумеется, должен был нам заменить и чай, и горячий обед.
Когда я уже возвращался, увидел, что поезд отправляется. Я начал его догонять, чьи-то крепкие руки помогли мне вскочить на подножку последнего вагона.
После нескольких недель трудных переездов мы оказались на Северном Кавказе.
На одной из крупных железнодорожных станций, не помню – в Армавире или на станции Тихорецк – наш эшелон с беженцами почему-то долго не отправляли. По обе стороны от нас стояли воинские эшелоны, на платформах мы видели танки и орудия.
Внезапно начался авианалет немцев. Рев пикирующих самолетов и ответная стрельба установленных на воинских эшелонах зенитных пулеметов запомнились на всю жизнь. Вскоре самолеты были отогнаны, наступила тишина.
Мы остались на Северном Кавказе. Здесь, в станице Усть-Лабинская, Краснодарского края, мы встретились с семьей Пинкензон.
Жили недалеко от них, но все реже я встречался с Мусей, фронт стремительно приближался. Наша семья успела покинуть станицу до прихода фашистов.
Муся с родителями, дедушкой и бабушкой остались, так как его отец работал в госпитале, где было много раненых, которых он не мог оставить.
Мы тогда еще не знали, что больше никогда не увидимся.
Наша семья оказалась в Махачкале.
Жили в деревянных бараках. Началась вспышка дизентерии.
Поток беженцев продвигался дальше вглубь страны. Вскоре мы покинули Махачкалу. Поднялись на пароход, который отправлялся в Красноводск.
Беженцев с маленькими детьми пропускали к лестнице, которая вела вниз, в трюм парохода. Мне и сестре было соответственно 9 и 11 лет, и нашу семью разместили на палубе.
Была глубокая осень, Каспийское море разбушевалось, сильный холодный ветер каждый раз захлестывал на палубу гребни огромных волн.
Борт парохода, края палубы покрывались коркой льда.
Было голодно и холодно. Эпидемия сыпного тифа и дизентерии косила людей. На палубе стояли кабинки туалетов и к ним тянулись вереницы очередей. Не раз я видел, как за борт в море сбрасывали какие-то мешки. Потом я узнал, что так хоронили умерших.
Из Красноводска, проехав всю Туркмению с запада на восток, мы переехали в город Чарджоу, где обосновались до возвращения на родину.
В памяти остались и лечение по поводу отмороженных на пароходе пальцев ног, и несколько тяжелых лет, когда утром мы съедали весь дневной паек хлеба, а затем весь день, – и так каждый день, – ощущалось мучительное чувство голода.
Не было молока, овощей и других элементарных продуктов питания.
Осенью 1944 года наша семья вернулась в родной город Сороки, когда фронт был близко, и Кишинев еще не был освобожден.
Наступил долгожданный День Победы, радость и ликование. Мы с ребятами отправились на экскурсию по родным местам, забрались в знакомую нам пещеру и высекли на белом камне дату – 9/V-45 г.
После войны мы узнали, что вся семья Пинкензон – Муся с родителями, дедушка и бабушка – была расстреляна фашистами в 1943 году у обрыва над Кубанью.
Они разделили участь многих евреев, казненных в ту страшную пору.
Здесь и проявил Муся те черты, о которых я рассказывал.
В тот последний день скрипка была с ним, он бережно прижимал ее к сердцу. Перед расстрелом немецкий офицер приказал ему сыграть…
Он заиграл «Интернационал» (в то время это был гимн Советского Союза). Опомнившись, немцы открыли огонь. Муся упал.
Это был его вызов врагу, а оружием была скрипка.»
Спустя много лет – в 1975 году – дети Усть-Лабинской школы, в которой Муся учился в годы войны, приехали в Молдавию, на его родину.
Они подарили нам альбом, в котором были интересные рисунки, исполненные детьми, стихотворения, посвященные Мусе, а также свидетельские показания его учителей и одноклассников, в которых рассказывали о юном герое и его подвиге.
Вот некоторые из них.
Воспоминания Владимира Федоровича Забашты, одноклассника Муси:
«Впервые я увидел Мусика, когда его ввела в класс директор нашей школы Г. В. Петровская. Мальчик небольшого роста, в светлой рубашке, в коротких штанишках смело вошел в класс. Шел урок географии, вела урок Е. П. Сахно.
Мусю посадили за третью парту. На перемене все окружили мальчика, нам интересно было узнать, как его зовут, кто его родители. Я сразу же подружился с ним, и домой мы пошли вместе. Он жил на той же улице, что и я. После занятий мы часто играли вместе, я бывал у него дома, а Муся – у меня.
Я хорошо знал его родных, бабушку, дедушку, отца и мать. Отца я видел редко, так как он отдавал большую часть своего времени работе в больнице.
Муся часто играл на скрипке у меня дома. На мой вопрос «Кем ты хочешь быть?» он твердо отвечал: «Только музыкантом!».
Из воспоминаний учительницы Елены Петровны Сахно:
«Запомнился он мне в коротких серых брюках, такого же цвета курточка, поверх которой развивался алый пионерский галстук. На уроках Муся работал с увлечением, всегда давал отличные ответы по всем предметам.…
Он часто спрашивал, что можно дополнительно почитать по материалу того или иного урока.
Брал рекомендованные книги в библиотеке и читал их дома. Вот почему ребята, затаив дыхание, слушали его ответы у карты.
Муся охотно и постоянно помогал товарищам в учебе. Он принимал активное участие в экскурсиях, походах в окрестности станицы Усть-Лабинской. Я помню, с какой любовью он вместе с другими ребятами готовил наглядные пособия, которые были помещены в географическом кабинете. Особенно удачно был сделан макет рельефа станицы. К сожалению, эти пособия не сохранились»
Из воспоминаний одноклассницы Муси Анны Никитичны Бакиевой:
«Вскоре нашу школу закрыли, и в ней оборудовали госпиталь для советских военнослужащих.
В госпиталь стали прибывать раненые. Мы старались хоть чем-нибудь помочь им, облегчить их боль словом или прикосновением руки.
Мы часто дежурили у постелей тяжелораненых, писали письма их родным. Затем решили подготовить концерт, чтобы выступить перед ранеными.
Ведущая роль в концерте принадлежала Мусе. Бойцы с большим вниманием слушали произведения, которые исполнял он на скрипке. Я очень любила петь под аккомпанемент Муси, Он очень умело играл, в его репертуаре было много различных песен».
Из воспоминаний Банной Надежды Антоновны: «Нам не хотелось быть в стороне от тех событий, которые проходили у нас на глазах. Мы всячески старались хоть чем-нибудь помочь. Работали в поле, собирали урожай наравне со взрослыми.
Когда мы узнали, что в Усть-Лабинске есть госпиталь для раненых бойцов, то решили обязательно навестить раненых. Собрали продукты, принесли, кто что мог, ведь тогда уже было трудное время, и пешком отправились в госпиталь.
В госпитале был как раз концерт, там я впервые и увидела маленького скрипача. Мы, деревенские мальчишки и девчонки, очень редко могли слышать скрипку и поэтому были очарованы исполнением. Впоследствии я узнала, что мальчика звали Муся Пинкензон».
А. Н. Бакиева: «Но вот уже шли бои на окраинах станицы, раненых эвакуировали в тыл, в город вошли немцы.
Страшно вспоминать о тех зверствах, которые чинили они. Каждый день был полон арестами и расстрелами. В одну из таких страшных ночей был арестован и Муся с семьей».
В. Ф. Забашта: «Когда в станицу вошли немцы, я стал реже видеть Мусю. Помню всего несколько встреч.
Всякий раз я предлагал Мусе уйти из станицы на хутор, к нашим знакомым. Но он отклонял мои просьбы и говорил: „Погибать – так всем, всей семьей!“.
Последний раз я его видел в конце декабря.
Встретились мы на улице, и разговор наш был краткий и прежний, о его судьбе. Муся и на этот раз отказался от помощи. На память он предлагал мне свою скрипку, но я сказал, что играть не умею, а ему она нужнее».
А. Н. Бакиева: «Через некоторое время мы встретились с ним в тюремной камере, куда я попала вместе с родителями.
Мы были все приговорены к расстрелу.
Я помню, как Муся был сдержан, не по возрасту серьезен. В руках у него постоянно была скрипка. Мне с родителями чудом удалось спастись.
А все остальные 378 советских граждан были расстреляны. После их расстрела я узнала о подвиге Муси, маленького героя-скрипача».
В. Ф. Забашта: «Вся станица заговорила о стойкости и мужестве Муси, заигравшего „Интернационал“ и не просившего пощады.
Я часто выступаю перед пионерами школы, где я учился, где учился Муся, стараюсь донести смысл подвига до юных сердец. Помните о маленьком герое, чтите память о нем».
