Владимир Пироцкий
Дикий утенок. Постмодернистский черный лебедь

Полная версия

– В святые не гожусь, но бездельников тупых, ой как не люблю, Петрович.

– У тебя зуд мудрости, оглянись вокруг, люби природу, мать твою.

– А у тебя полный зад лени и зазнайства?

– Слушай, ты вконец оборзел? Ты же ваще людей не любишь, суука. Придется, все же тебя для профилактики пропесочить, отх @рачить, уму-разуму проучить.

– Так ты же привык не умом жить, а хитростью. Хитришь, мол тут вижу, тут не вижу, властям подмахиваешь. Живешь задним умом, как они. Они ведь ж@пом чують, когда кресло под ними качается, чтобы вовремя смыться. Что? Разве не так, Петрович?

– Да все вы хороши, на одно лицо, что левые, что правые. Житья от вас нету, одни простых людей обдирают, другие обсирают. А нормальному мужику только терпеть, да крякать остается. А ведь может и крышку сорвать, тут уже, – кто не спрятался, я не виноват.

– Но ведь и тебе прилетит, когда всех сгребут до кучи.

– Тут баушка надвое сказала, она ведь не дедушко, как он там шутил, если бы у баушки…, она была бы дедушко. Я сейчас спокойный, глаза такие добрые – добрые. Интересно поглядеть, как вы будете в луже своей барахтаться.

– Хорошо, пока еще мы тут сидим, хочу все же вопрос один тебе задать, Петрович.

– Ты по-человечески не умеешь, только вопросики свои вшивые подкидывать и можешь?

– Ну не хочешь, ладно, не буду…

– А вот и нет, теперь уж задавай, последнее слово тебе даю сказать.

– Вопрос мой такой, вот ты деревенский, да? Первый парень на деревне был, так ведь?

– Ну так, – «Три деревни, два села, восемь девок – один я».

– Вот если бы твой сосед с подельниками, захватил власть в твоей деревеньке Небулатово…

– Мы у нее в названии букву «Н» всегда затирали в тетрадке школьной, и получали по е-баллу в дневник, продолжай, земеля.

– И всё бы себе забирал-хапал тот сосед-дармоед…

– Вот отсюда и происходит ваше умное словечко хайп? Это я про «хапал».

– Не думал об этом, может быть… Дай сказать. Так вот, сосед бы со своими холуями да подельниками, всё сжирал, лишнее в сундук себе складывал, а тебе хрен бы на рыло, объедки бы тебе оставлял. И если б жаловаться тебе некому было, в сельсовет там… А вякнешь супротив него, по почкам, да по башке получил бы демократизатором. И если б тебя оставили подыхать без работы, без воды и хлеба, да без йода, в сарае-курятнике. Ты бы что делал?

– Спрашиваешь. Взял бы что под руку, да хотя бы парочку за собой утащил бы. И будь, что будет. И здесь без всяких матов и намеков.

– «Па-ня-тно», – помнишь ДМБ³¹?

– Да кто ж его не помнит? Да и никто не помнит. Ну да ладно. Ну и к чему это?

– А ты точно Шекспира читал? Что-то я сомневаться начал.

– Вот не можешь ты без этих ваших интеллигентских под@@бок, да?

– Ну, извини, привычка, братан. Не надо меня техникумом попрекать, я там труд преподавал. Но и без математики не обошлось, как-никак тридцатник оттрубил у доски.

– Ну, и?

– А вот умножь свою деревню Наебулатово или как там её, на миллион. А соседа и холуев на тыщу.

И как теперь ты ответишь на мой последний вопрос про соседа? Ты скажешь, что ради великого государства можно и потерпеть. Так? Не жили богато и нех @р начинать? Так? Спрашивается, кто тогда вас на @ бал? Кибенематики или кто еще?

– Кто, кто? Конь резиновый в пальто.

– Ты сам себя всю жизнь на@ бывал по команде сверху, и всегда искал виноватых среди тех, кто в морду тебе не даст.

– А ты, не хочешь схлопотать от меня по мусалу?

– Нет. Я же говорил, что обидишься? Этим ты только подтвердишь, что я прав.

– А если ты всё про меня знал, какого х@ ра провоцировал? Ты из себя умного корчишь, а простого человека из народа понять не можешь. Грош цена тебе и твоей учености. Извини, канешна.

– Самое противное, это извинения под пьяную лавочку. Они гроша ломаного не стоят. Я тебя не извиняю, но и не обвиняю. Думай сам.

– А вот это – самое противное у интеллигентов гребаных. Они разрешают мне думать, видите ли! При этом думают, что сами-то они умеют думать, а мне, типа, надо еще поучиться. И смотрят на меня как на букашку, с презрением. Но если бы вы сами умели думать, то вы бы ду-ма-ли и придумали бы как мир исправить. А вы только п@@ деть горазды. Да еще поддакивать всяким из «за рупь ежом³²» Так я думаю. Ну пока.

– Пока… Стой, Петрович.

– Чё ещё?

– Погоди, ты мне вроде как голову морочишь?

– Чё это?

– Ты же не всю жизнь сварщиком был?

– Ну, считай, уже всегда.

– А ты ведь где-то учился раньше?

– Сто лет назад, два курса на вечернем отучился, а потом в сварщики ушел. Так теперь и вкалываю тридцатник с гаком. На пенсию бы ушел уже, а тут эта заварушка с пенсиями случилась, вот еще четыре года лямку тянуть.

– То-то я гляжу, ты такие речи ведешь.

– Какие-такие?

– Грамотно рассуждаешь.

– А ты думал, я тупой алкаш?

– Да, как-то особо не думал про тебя. А знаешь, спасибо тебе.

– Не за що, ежели что, обращайтесь. Погоди…, а за что благодаришь-то?

– За общение, есть над чем подумать. Всё же мы люди, а не шваль какая-нибудь, конторская.

– Это да, соглашусь. У нас в деревне тоже контора была, в сельсовете. А еще клуб был на горке, а по субботам танцы-шманцы. Чуть до армии не женился, еле вырвался. Как вспомню, так вздрогну. Если бы еще без вас, умников, обойтись можно было.

Но все-таки, молодость была. И числа были, не как нынче. Помнишь? Колбаска по 2—20, водочка «Московская» по 2—87, еще «Столичная», и коньячок в ресторане водился. Бормотуха разная, если жабры горят, а до аванса далеко. Нет, никто меня не убедит. Хорошо тогда было… И люди хорошие были, кроме некоторых.

– Ну да, помню, еще «Солнцедар», клопомор, чернила всякие. «Хорошо в деревне летом, пристает г@вно к штиблетам».

– Чё ты буровишь? Считай, что я не расслышал?

– Да я просто, по привычке… Шутка такая… не парься. Ну, пока.

– Пока³³.

карантинное время 06.06.20.

Канун мартобря
колокольцы

 
– Мартовские иды? Да иди ты! Шел куда?
– Правда я дожил до марта?
– Да.
 
 
– Оглянусь, тоска, кручина, люди – лютый край.
– Друг, прости, вдохни свободней, не серчай.
– Душу потерял и радость. Ляг, да помирай?
– Что еще ты стерпишь? – ну-ка, отвечай.
 
 
Что за морок? Лес дремучий…
Душит страх, набрякли тучи,
завела дорога не туда…
Говорю я с отраженьем,
удивляясь наважденью —
я ли это, в зеркале пруда?
 
 
– Как в апреле? Что там летом, осенью, зимой?
– Не поет душа, не спится, просится домой.
– Ты не знаешь, друг? И я не знаю, где мой дом.
– Будем подпевать трамваю, каждый о своем.
 
 
Помолчим о днях ушедших…
Горе не беда.
О друзьях, туманных мыслях…
Боль не навсегда.
 
 
– Опасайся, мартовские иды наступили.
– Съешь салат.
– Цезарь чувствовал. Убили
друг и брат.
 
 
– Наступили и прошли, мимо…
– Стой! Назад!
Тога белая в крови.
– Ты не виноват.
 
 
– Что теперь? Закон не в силе?
Кровь течет, хоть высохла уже…
– Слово и кинжал спешили.
В вираже и кураже.
 
 
Новая Звезда к измене
кровью истекла.
Воют мертвые сирены.
Волки, Жрицы Зла.
 
 
– Мартовские иды? Поспешили…
Им конец напрасно возгласили.
– Новых бед заря с Звездою занялась.
Не прошли… они идут сейчас.
 

март 2021

Шекспир и Буратино

Марцелл: «Какая-то в де_ржаве датской гниль³⁴»

 
Марцелл, ты не забыл?
Что запах гнили,
скорей припишут не
вонючей падали,
в державе датской,
очевидной всем,
что было бы логично
и закономерно,
 
 
а лишь словам
того наивного,
кто нос неосторожно
сморщил:
«Б-л-я-а!»,
учуяв мерзкий запах.
Вот, глупый
Бу-ра-ти-но!
 
 
Оно и правильно.
Сейчас мы подытожим:
 
 
Не надо
нос совать.
Где вас не просят!
 
 
А если сунул, на беду,
то сделай вид, что ты
не понял.
Не знал,
не видел,
не при чём.
И нос за
Ложен.
 

2018

Сто строк
Из трагифарса «Сыр для Принца»

 
Г а м л е т.
Похоже, я и есть – тот третий лишний,
на этом празднике лжецов и лицемеров,
средь злых рабов, пустых господ, цветущих пышно
кровавых выгод, упырей закоренелых,
уютно прозябающих в болоте мнений,
взаимных подлых дрязг и вожделений.
Хотел я уберечь людей от зыбких будней,
но я превысил полномочья разума. И доли.
 
 
Нет ничего, чем разум, беспробудней,
безрассудней и ничего странней,
смешней, страшней, чем божья воля.
Я признаю себя виновным и никчёмным.
Пример истории меня не научил.
Завидую светло профанам и ученым,
желаю творческих успехов им, инсайтов, сил.
 
 
Я захотел мудрее стать других, теперь наказан.
Тщеславье терпеливо дожидалось,
покуда я дойду до этой точки – слаб и связан,
чтоб окончательно добить то, что осталось
и призвало депрессию – обратный путь заказан.
Теперь уж без меня. Скучайте и решайте.
Ещё я здесь пока. Всё кончено. Прощайте…
 
 
Еще два слова хочется сказать. Увы, напрасных.
Давно известно, что нет в мире вечных истин,
пусть бесконечно добрых и прекрасных,
но беззащитных пред лжецом, глупцом, софистом,
которые б не вывернули наизнанку
не превратили б в зло, в чаду разбойного запала,
на дыбе подлости и глупости. Любовь пропала.
 
 
И засвистели петли Линча спозаранку.
И дружно топоры стучали в такт.
И сея страх, костры, тиранам угождая, как приманку,
до времени скрывали неизбежность бумеранга,
апостол с дьяволом подписывал контракт.
Тоскуя, смерть играла и влекла, звала, пугала,
флиртовала, ревновала, изнывала, оживала.
 
 
И нравственность сама,
сухим, бездушным, злым параграфом бряцала.
Торгуя честью, жгла
и головы рубить сплеча, не уставала.
Под знаменем насилья и обмана,
во имя высших целей, сея смерть.
Смердя и разрушаясь под пятой тирана.
 
 
И как же жить теперь, смиряться и терпеть?
И полюбить, как божью кару, плеть?
Когда одна и та же скользкая идея
в пространстве «умственного тупика»³⁵, потея,
умы затмила, совесть усыпила. Теперь
кому-то служит оправданьем черных дел,
во имя будущего или для сегодняшней корысти,
тем, кто дорваться до короны не успел
и всеми силами стремится путь себе расчистить.
 
 
И тут же вдруг она меняет лик вчерашний,
трепещет, бьется знаменем на башне
последнего оплота светлых сил,
упырь от имени которых, правду огласил.
 
 
И превращается румянец павшего героя
в провалы черные невыплаканных глаз
иссохших матерей, беззвучно воя,
взывающих о чуде каждый раз,
к испепеляющим лучам,
грозящим с черных туч сойти,
надежда умерла, отравлена душа и нет пути.
 
 
И неизбывная тоска невоплощенных чаяний,
и скорбь у Места Лобного, и свечек вереницы,
когда чистейший ангел во плоти,
неотличим от каверзной блудницы.
И древних мудрых книг молчат,
отравленные злом страницы.
Достоинство забыто, рабский дух подмял
священную десницу.
 
 
И коридоры бесконечные унылые больницы,
привычны ко всему молчат,
как закопченные бойницы.
 
 
Когда подлец с героем в танце смертном,
сцепившись кружатся, как мощные крыла
одной машины смерти желтозубой.
 
 
Повсюду кровь и ложь, привычной смерти мгла.
И силятся стихи читать запекшиеся губы,
толпе с налитыми навыкат кровью – души грубы
отрубленная гулко голова,
в надрывной немоте, хрипя последние слова,
катясь в пыли, топорщит удивленные глазницы,
харкая кровью, судорожно тщится
всё прокричать вослед колоколам седмицы.
 
 
Но всё топор сказал…
День опочил.
Палач сменил колпак
и фартук снял, теперь он – шут
или отец семейства.
Впору фрак.
И нет, как будто, гения, и нет злодейства³⁶.
Он делает работу за тебя, чувак.
 
 
Поди попробуй вякнуть, водку, пиво пей, залейся.
Ты умный? Но тебя умней – дурак,
тоской иссохни, сдохни, над собой посмейся.
И свет слепит глаза, удобней скользкий мрак,
ты даже не честней, и отсидеться не надейся.
 
 
Когда луна и солнце вышли из орбит
не в силах удержаться от измены,
не позволяя миру выжить, он убит,
плодя «червей фальшивых клятв»³⁷, сбивая цену.
 
 
И отменяя разум, победивший душу,
живем мы тускло не добры, не злы,
как дети малые, среди пеленок и игрушек.
По дешевке, продав ее лжецам из-под полы.
 

2018—2020

Между воем сирен

 
Вот оно!
То, о чем ты молчишь,
это и есть – самое главное…
Опадающих листьев, снежинок
и снов беспокойных парение плавное.
 
 
Мысли сквозное ранение,
молния сна – игла.
Сгусток тоски
безнадежность
отчаянья мгла.
 
 
Легкой усталой улыбкой ответ
не о том, в никуда.
Мерно тускнеет солнечный свет,
ускользающий ввысь навсегда.
 
 
Бирюзовый осколок несбывшегося
заклинания.
Пустота перед взрывом…
Успеть уловить, чьи-то чужие рыдания.
Горький глоток колыбельной с надрывом,
попытка спасти жгучую радость дыхания.
 
 
Проблеск луча вдоль волны,
рикошетом в бездонную глубь,
выдыхая меж судорог боль,
цепляясь за бездну и хаос,
терпеть и бороться нещадно с собой,
искать эфемерную радость…
 
 
Жадно ловя беспробудного сна маяту,
бесстыдную ложь обещаний
ускользающей странной разгадки,
награда иль наказанье молчанию —
случайно скользнувшая между сирен
последняя песня прощания…
 
 
Меж сциллохарибдовыммороком
лживыми песнями водкой и окороком
жалкий трусливый ответ в пустоту
крики утопленника крещендо и форте
и вой нескончаемый вой нарастающую духоту
побороть – неотвратимая рваная рана аорты.
 
 
Ужас сгущающийся
в безвоздушном пространстве
свистящегоплоскоголезви_я
сталь гнильотины безжалостной
смачный удар, как итог
всевластия подлости —
штрих последний в картине
сгоревшей. Но…
 
 
Нет!
 
 
М-мне-не-вти-сну-ть-ся
между мгновеньем
и вечностью…
 
 
Глину минут
терпеливо месить чуть дыша,
упоенно достраивать бережно
мять и ласкать от макушки до пят,
распинать…
 
 
откровенье
линейкой простой измерять,
раздробить на молекулы, речь
в пе́чи плавильной сурово обжечь
и… да ми́нут меня..,
но не ми́нут…
 
 
Тоска безысходная,
слабость и боль,
неизбывная память
мерцаньем в тумане
тревожит и жжет,
но не стой на пороге.
Иди…
надежды наивная ложь,
она пригодится в дороге.
 
 
Стонет беззвучно струна
провожая закат
оборвана ветром
надрывная жалоба солнцу
душа
наивно мечтает
секунды сберечь
и впечатать.
 
 
Дерзкая детская греза —
вдыхать невозможность миров,
звуки и запахи моря.
 
 
Но слышен сирены набат
сквозь бесконечность
пространства и времени.
 
 
Душу спасают лишь сны,
песенка звонкая ка́пель дождя,
аккорд тишины.
 

февраль – сентябрь 2021

Клавдий
Claudius the Postmodern Black Swan³⁸

 
Постой, брат Моцарт!
Вечно ты спешишь!
Ты выпил без меня³⁹?!
Не пей, Гертруда⁴⁰!
 
 
Сам от себя не убежишь…
Стой! Я не всыпал яд, покуда!
 
 
Влюбленные глупы, неистовы и грубы.
Пусть ма́нит вас преступная мечта,
бегите все! Вослед «поруганной Гекубе⁴¹…»
Бессмысленному бегубегству есть черта.
 
 
Не удержать в узде их… Где ты, Чёрт?!
Вот он! Уже спешит на запахзлапах Зла.
Не ты ль придумал гнусный этот спорт?
Фортуну легче с Чёртом оседлать.
 
 
Им, видите ли, «Дания – тюрьма!⁴²»
«Тогда весь мир – тюрьма». Не так ли, Розенкранц?
«Глупец плюс тень глупца, – эрзац паяц?⁴³»
Кто не согласен, для начала вам – сума.
 
 
«Блюсти печаль – похвально⁴⁴», Гамлет. Но…
Ведь надо меру знать, здесь не уместна поза.
Мужчина⁴⁵ ли, кто плачет невпопад? Смешно.
А «роза, как ни назови, всё та же роза⁴⁶».
Во сне блуждаешь с призраком⁴⁷ отца,
Отсюда – «странный бред и исступленье⁴⁸».
«Исполнил долг, скорбел⁴⁹», – «теперь меня считай отцом⁵⁰».
И прекрати твердить про преступленье!
 
 
Твой жгучий едкий ум без разума, «душа
нестойкая⁵¹», – пустое отраженье
снов, честолюбия, иль бредней алкаша⁵².
Всё – «Грех пред небом⁵³», беса искушенье.
 
 
Увы вам, «Бедный Йорик» – принца жалкий шут.
«Кулик попался⁵⁴» в сеть, а был когда-то крут,
удар кинжалом или словом – лишь уловка.
Все «отравленья в шутку⁵⁵», в шутку «мышеловка⁵⁶».
 
 
Отдавши дань страстям, рыдаем на миру.
Взамен оракула, театр – лжец бестактный.
Мы сами превращаем мир в игру,
заменой чувств – убогим симулякром.
 
 
Я отдохну, – «Мне надо взвесить всё⁵⁷».
Разить врага, так наповал⁵⁸! Усёк, Лаэрт?
Ты горло злейшему врагу перегрызёшь⁵⁹?
«Я ж, вроюсь глубже⁶⁰» Гамлета, – и хлябь взорву, и твердь!
 
 
Но не сегодня, позже, не сейчас.
«Я утомился сутолокой дня⁶¹».
Что, бард наивный, думал – «Коготок увяз⁶²»?
Нет, хрен вам! «Выстрел холостой⁶³» – не про меня!
 
 
Я медлю⁶⁴, друг мой, – мы ж с тобой родня.
Для нас, ведь даже «в смерти воробья⁶⁵»
есть «смысл особый⁶⁶», «милый⁶⁷ Гамлет»
Зачем же меч твой, так некстати, точен?
 
 
Ведь знаем мы, что приговор любой,
всесильной, глупой, злой и ветреной Фортуны⁶⁸,
неотвратим. Его не скроешь втуне.
Мы знаем…, но! Он может быть отсрочен⁶⁹.
 
 
Что слышу я, пардон, – «Братоубийство⁷⁰»?
«Удушлив смрад злодейства моего⁷¹»?!
В натуре⁷², ты… сначала докажите!
Идите в суд, там вправят вам мозги.
 
 
Причем здесь совесть? «К небу грех смердит⁷³»?
«Свежо предание⁷⁴», но кто тебе поверит?
Всё было⁷⁵, мир ничем не удивить.
Никто не виноват, и кто вину измерит?
 
 
Пусть боги мне сулят девятый вал,
Не каяться же мне! Скорей взорвусь от гнева!
«При мне всё то, зачем я убивал:
Моя корона, край и королева⁷⁶».
 
 
Смешон мне Высший суд, грозите адом!
В фаво́ре нынче новая игра.
Бред с разумом сплелись – горланят до утра,
Смех Джокера зацвел, смешался с ядом.
 
 
Я запрещаю сроки все, календари,
все предсказанья Пифий⁷⁷, мартовские иды⁷⁸,
Пусть «Gott ist tot⁷⁹» – по Ницше, к черту панихиды!
Всё обесценим, если нужно для Игры.
 
 
Но некоторых дат, особость, сохраним.
Нам даже Пушкин не указ, да хрен бы с ним.
Мы оживим его, Горацио, хоть тресни!
Его к ответу призовем – легко! И он воскреснет!
 
 
Гуляйте, пролы⁸⁰, смейтесь все, валяйте дурака.
Танцуйте джигу, сальсу, вальс, семь-сорок, трепака.
Пока что не дал я приказа палачу!
На ноль умножу всё, что только захочу.
 
 
Никто не вправе думать. Это заморочки.
Ты понял, фраер, так ведётся на Руси?
Мы навсегда, и мы не ставим точку.
Не верь, не бойся, фраер, не проси⁸¹.
 
 
Я сам решу, кому⁸² «To be…»,
Кому «… or not to be…»
 

2022

Гло ток
Ковидная колыбельная

 
Когда придёт последний срок
разматерившейся⁸³ эпохи,
настанет серый мутный скользкий «Рагнарёк».
И все поймут, что значит – плохо.
 
 
Так плохо, как никто заране не предрёк.
Мир всё равно бы смыслом пренебрёг.
 
 
Сорвется влажный палец упыря,
дыша, давя на язву кнопки красной,
последней адской каплей суд творя.
Над миром, суд. Неправедный, пристрастный.
 
 
Ничтожество с дубиной дикаря.
В украденной короне лже-царя⁸⁴.
 
 
Мы шли покорно в остывающий закат,
Себе не веря, верили в слова⁸⁵ совка.
Суровый цензор – ангел смерти, полглотка
глумясь, отмерил скупо, душу отравя стократ:
 
 
Ничто для всех, гордыню хама в стиле шапито
и подлый б… д ский гогот гоповской.
 
 
Нас мелкий дождик будет сечь, подлец!
Вдогонку радиацией кропя.
Картонный лживый Сирина венец
наденет шустрый Каин на себя.
 
 
Отдаст на бойню сына – мать и лже-отец.
И ухмыльнется тать – «улыбчивый подлец⁸⁶».
 
 
Тогда я буду точно знать, – п… дец…
 
 
Пред смертью, тщась, связующую нить
нам сирым и убогим сохранить,
протянет Гамлет холодеющую руку,
пытаясь боль с любовью съединить⁸⁷
 
 
Стремясь наивно и бессильно отменить,
сирены тошный вой и кагебенистую суку.
 
 
На миг проснется мир, дремавший до поры
в ядре ореха⁸⁸, расщепивший атом.
Дремучий мир, летя в тартарары,
в кромешной тьме узрит рассвет, смешавшийся с закатом.
 
 
Чтоб окончательно заснуть, не видя сны⁸⁹.
И мы на это все обречены.
 
 
Но поздно, в вечной канцелярии Петра
Нам оптом ставят веский штамп – «просрочен».
И дождь, и град, и пойло из ведра.
А перст судьбы тяжел, суров и точен.
 
 
Закончен бал. Исчерпана игра.
Заждался, дерзкий па́ря Фортинбрас.
 
 
Фортуна, колесницу разломив, везет на суд⁹⁰.
Где те четыре строгих капитана⁹¹,
что нас вперед ногами понесут?
Но погодите…, это было б странно.
 
 
Стой, бес! То принца Гамлета стезя.
А нам, дрожащим тварям⁹²…, мне туда нельзя.
 
 
Ничто меня казенным саваном укроет.
Мешок закрыт, зашит, нет дырки на вершок.
А, мысли крот⁹³, затих, молчит, не роет.
Ещё, последний бы, мне воздуха глоток!
 
 
Но пробил час, Волк⁹⁴ на Луну завоет.
Звезда, предвестница беды, с небес – прыг скок
и наутёк.
 
 
Бездушна, мо́рока волна меня накроет.
Истошный ржавый визг и хор Сирен в душе свербит,
блевотный смрадный трупный дух навечно успокоит.
Пусть чистый ангел слезы льёт, Мадонна пусть скорбит.
 
 
Душа на взлёте обратится в прах⁹⁵
С кривой улыбкой бесовско́й и пеной на устах.
 
 
Итог ребром ладони хмурый Железняк⁹⁶,
подвел, пропитым напрочь сиплым басом.
Хрипит, – «Ужо тащите этого.., издох, слабак».
И захлебнётся в кашле, брагой с хлебным квасом.
 
 
Силен своим упорством стоеросовый дурак,
Зане́ ⁹⁷ ему родней упырь иль вурдалак.
 
 
Над чашечкой цветка хлопочет мотылек.
Прошел и минул дальний хищный срок.
В глубинах памяти навек таится до костей ожог.
Ни дух, ни разум от беды не уберег.
 
 
Мы будем, как и прежде, уходя в туман…
С блаженною улыбкою глотать самообман.
 
 
Непобедим останется перелицованный упырь —
слепцам безумный⁹⁸ скользкий хитрован и поводырь.
Неистребимы страх и гордость у раба —
мы жаждем зла. Врага и смерть, в восторге, возлюбя.
 
 
Всё на круги́ своя́ вернётся не спеша
Ведь свято верим мы – у упыря есть сердце и душа.
 

2022

Птица несчастья

«Настоящий мужик едет в больницу только на „Скорой“ и без сознания.»

 

 

(народное)

 
Да что ж, вы, братцы?! Эй!
Да дайте ж две секунды, с-с уки!
Я сам решу и выберу, – куда мне…
«Руки прочь! Прочь руки⁹⁹!» (С)
 
 
Я до донца упал,
Треснул крашеный кафель.
Ноздри хлорка прожгла,
да идите все на фиг.
 
 
Нет, не плачьте, друзья, «не от водки же, не от простуд».
Бросьте сырость плодить. Прекратите стенания!
Настоящий мужик-сибиряк, и в больницу сдадут?
Нет уж, хрен! Только связанным иль без сознания.
 
 
Меня уводила в озябший рентген и подвал,
Не курица, белая с клювом, чудная нездешняя птица.
Зачем это, бросьте, ведь я никого не просил и не звал?
Надеялся, это со мною не может случиться.
 
 
Она выполняла простую и сложную, важную cov мед работу,
По-своему, правильно, тихо и с долей заботы.
Я/ (мы) долго сражался/ (лись) с незримым тлетворным врагом,
Но враг в моих легких, и в сердце, я в пекло влеком.
 
 
Ох! Слава богу, родные, спасибо…, да всё обошлось.
Врачам, что не выдали, грешного, – слава, поклон и почёт.
Чудна наша сила – нас выручит только авось, да небось.
Друзья, не серчайте и зла не держите, страданья не в счёт.
 

2022