Владимир Севриновский
Люди на карте. Россия: от края до крайности
Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Литературный редактор
Елена Холмогорова
Дизайн
Кирилл Благодатских, Анна Наумова
Фото на обложке
Юрий Бурак
© В. Д. Севриновский, текст, фото, 2019
© Кирилл Благодатских, Анна Наумова, дизайн, 2019
© ООО «БОСЛЕН», 2019
От автора
Серпуховичи любят свои реки Серпейку и Нару, но по-домашнему, по-семейному.
Стратегически, по-государственному они любят Оку.
– Из рекламного буклета
Эта книга – о любви.
Любви к своей стране. Чувстве, которое принято считать священным и обязательным, будто речь идет о службе в армии. Которое иногда принято симулировать, а порой и насмешливо отрицать, да так, что подчас это можно принять за ненависть. И отрицающих можно понять, ведь редкое чувство причиняло столько боли и опошлялось таким количеством уродливых и пустых клише. В нем заставляли клясться публично, а любовь – дело интимное. Возлюбленную пытались подменить механической куклой под названием «Государство», а иногда и куклой-близнецом, с которой государство вечно дерется в своем балаганчике. Но насколько же она выше и многогранней всех, кто пытался присвоить ее имя! Как непохожа на связанные с ней стереотипы. Ведь всякое клише мертво, а она – живая, изменяющаяся каждое мгновение, и потому самая очевидная и привычная правда о ней на следующий день может стать ложью.
Мои рассказы – не исключение. Некоторые из них, еще совсем недавние, повествуют о стране, которой уже нет. Но я и не пытаюсь сказать о России последнюю правду. Я не могу и не хочу быть объективным, ведь это – книга о любви. Спроси любого человека о его возлюбленной – и ты узнаешь о нем самом больше, чем о ней. Единственное, что я могу сделать – это выхватить из памяти пригоршню историй, то смешных, то грустных, когда она раскрывалась мне с новой стороны, и надеяться, что в них отразится образ моей России. Многие поймут меня неправильно или не поймут вообще, но я этого не боюсь. Я просто пытаюсь быть искренним.
У меня получилась странная книга. Она рассказывает о России, но в ней нет ни Кремля, ни Эрмитажа, ни даже прекрасного краеведческого музея Красноярска. За описанием путешествия следует семейная легенда или беседа со старым шаманом. Эта книга даже не закончена, ведь и сам я только пытаюсь понять Россию. Как и миллионы людей – восхваляющих, проклинающих – ищу ее и натыкаюсь на одни противоречия.
Она разная. Иногда – восхищающая вечной мудростью и чувством юмора. А порой – дура, каких поискать. Один, взглянув ей в лицо, видит старуху, посылающую на смерть, другой – верную жену. С ней бывает очень непросто. Ее левая рука не знает, что творит правая, а правая и вовсе считает себя головой или того хуже – отдельным телом. Иногда от нее хочется отдохнуть и, чего греха таить, погулять на стороне. Но лишь затем, чтобы как следует соскучиться. И снова глядеть, затаив дыхание, на окские туманы, окунаться в живую воду на Алтае и слушать, слушать, слушать, как она разговаривает с тобой тысячью голосов. Ведь это и есть счастье.
Часть первая
Центр
Взглянешь на карту, и сразу ясно, что Центр России – в огромных зеленых пространствах Сибири. Ближе к полюсу начинается Север с его снегами и бесконечной тундрой. Четкой границы между ними нет – Арктику заселяли обитатели Центра, а потому культура у них и у коренных сибиряков схожая, только время течет медленней. XXI век проступает там отдельными пятнами, подозрительно похожими на нефтяные. А в Сибири века смешались, и будущее немудрено перепутать с прошлым. Обитатели Юга приезжают в Центр на заработки – и пускают корни, становясь местными жителями. Запад отгородился от него железной стеной уральских гор. По ту сторону хребта – нагромождение городов и паутина дорог, здесь же – простор и спокойствие. Восток не зря называют Дальним. Там остальную Россию воспринимают как другой материк. Москва так далеко, словно ее и нет вовсе. Сибирь куда ближе и понятней.
Центр России – древний, языческий, лукавый. Отсюда распространилась на весь континент культура тюркских кочевников. Отсюда же течет по трубам сибирская нефть – и кормит страну. Но как бы ни старались люди, ни создавали империи, ни пили соки земли, все их достижения и ошибки кажутся ничтожными на фоне бескрайних сибирских просторов. Из трещин в хрупком здании цивилизации сочится абсурд, который и примиряет ее с природой. Неслучайно именно отсюда пошла гулять по России монстрация. Индивидуальность Омску придают не фабрики, а метро, состоящее из единственной станции, и статуя «Дети кормят пингвинов». Успешный менеджер внезапно отказывается от карьеры и уходит в тайгу собирать орехи. Он сильно проигрывает в деньгах, подводит растерянное начальство, но не в силах свернуть с пути, по которому его предки шли сотни лет. Можно над ним посмеяться, но в жизни каждого бывают моменты, когда хочется бросить все и сбежать в лес. И я не уверен, что тот, кто подавляет этот порыв, счастливей менеджера-расстриги из далекой Тывы.
Летом здесь жарко, зимой холодно, и знает человек, что не отгородиться, не сбежать ему от природы. Иначе сойдешь с ума, сопьешься, разрушишь и ее, и собственную жизнь. Но если впустить природу в себя, поверить в нее, она щедро вознаградит. Ведь нет в мире мест прекраснее и благодатней, чем сибирская тайга. Недаром стремятся сюда люди всех религий. Ты хочешь увидеть божественное? Вот оно, захлестывает со всех сторон крохотные островки человеческого быта, разговаривает горным эхом, прорастает травой сквозь заброшенный асфальт.
Здесь каждый шаг по таежной тропинке – это шаг к себе, жители отдаленных деревень не хотят, чтобы к ним проводили дороги, а молодой предприниматель совершает приношения духам и кормит мертвецов. Здесь в паре сотен километров друг от друга пасутся стада северных оленей и верблюдов. Здесь шаман посылает язычника в православный храм за иконой, а христианин покупает шаманский оберег. Именно эти бесконечные живые просторы связывают Россию воедино.
Тыва и ее шаманы
1
Медведь, будучи родственником человека, способен стыдиться. Женщины при встрече с ним должны обнажаться, тогда он убежит, сгорая от стыда и смущения.
– Тувинское поверье
За окном темно, с улицы доносятся вопли и свист. Тыва – прекрасное место для поклонников «Истории доктора Джекила и мистера Хайда». С наступлением темноты многие жители Кызыла, приняв изрядную порцию чудесного эликсира, превращаются в опасных монстров. Простым людям, не подверженным волшебству, остается только сидеть по домам и уповать на крепость засовов.
Столица республики знаменита печальными рекордами.
Этот маленький городок – один из опаснейших в стране, если судить по убийствам, изнасилованиям и умышленному причинению тяжкого вреда здоровью на душу населения. Мало мест в России выглядят настолько по-советски, но русским языком пристойно владеют далеко не все. Плакат в музее гордо гласит: «Медведь – предок человека». Водители не стесняются ездить на красный, в городе почти нет ресторанов, и даже в пельменных случаются перебои с пельменями. Спасает только вездесущий хаан чай – местная версия соленого тибетского чая.
В центре «Дунгур», что означает «Бубен», страждущих принимают шаманы. Среди многочисленных посетителей не было ни одного мужчины, если не считать мальчика лет десяти, который подглядывал за ритуалом сквозь занавеску. Впрочем, по словам ведунов, иногда сюда приходят целые спортивные команды перед всероссийскими соревнованиями – вероятно, проводить ритуалы от дурного глаза арбитра, некстати замечающего нарушения правил. Но самостоятельно мужчины и женщины обращаются к шаманам по-разному. Если тувинка бежит к ним по любым пустякам, то мужчина – «только когда совсем припрет».
Сейчас в «Дунгуре» – несколько шаманок среднего возраста и один молодой шаман. Старых шаманов в Кызыле почти не осталось, разъехались по деревням.
В шаманском доме четыре комнаты – прихожая, примыкающие к ней две приемные шаманок и место для ритуалов очищения, куда прямого входа нет. Шаманка первым делом вручила мне горстку камушков, велев прошептать над ней имя, фамилию, отчество, год рождения и прочая, и прочая, и прочая. Заполнив таким образом анкету для духов, я отдал камни, и она принялась раскладывать их на столе, то выдавая разнообразные факты о моем прошлом, то обещая светлое будущее. Сведения о минувшем были довольно общими («за последние четыре года у тебя умер родственник или близкий человек») и не всегда оказывались верны.
Дважды нас прерывал телефонный звонок – мобильник в сумочке шаманки ворочался, как крохотный мерцающий идол, и бормотал новомодную песню на английском языке. На оплате услуг она не настаивала, но я оставил небольшое пожертвование.
Когда сеанс заканчивался, в дальней комнате зазвучал бубен – гулкий, отрывистый, в такт ударам сердца.
– Ритуал очищения начался, – пояснила шаманка. – Посиди снаружи, послушай.
Я вышел и сел среди девушек.
– Ты зачем тут бубен слушаешь? – сердито цыкнули на меня.
– Ступай отсюда, а то вред тебе большой может быть!
Вечерело. Мы сидели с шаманкой на скамейке у погасшего ритуального костра. Голубь, курлыкая, вприпрыжку носился за голубкой, клевавшей остатки пожертвований. Вышел шаман – в накидке из ленточек, шапке из перьев и в китайских джинсах, – побрызгал молоком на четыре стороны света.
– Это – молоко матери-земли, – сказала шаманка, затягиваясь сигаретой. – Люди сейчас кому только ни поклоняются. Деньгам поклоняются, богу поклоняются, монахам поклоняются, шаманам поклоняются. Медведев Путину поклоняется, самому Медведеву – чиновники, этим чиновникам – чиновники помельче. А кому сам Путин поклоняется, кто знает? Все чему-то поклоняются. Только о земле никто не помнит. А ведь когда-то даже вы, русские, говорили: мать сыра земля. Вот кому нужно поклоняться, кого любить.
– Даже шаманам поклоняться не нужно? – переспросил я.
– И шаманам не нужно, – улыбнулась она. – Только земле, матери природе. Посмотри – она здесь такая красивая…
2
Однажды известный на всю Тоджу шаман-фокусник Арыкай встретил местного начальника и сказал ему:
– Если ты действительно великий человек, покажи мне медведя.
Когда начальник развел руками, Арыкай рассмеялся:
– Ты – всего лишь болтливый начальник, а я – настоящий шаман!
Сказав это, он хлопнул в ладоши, и тут же перед ним встали в ряд семь волков и семь медведей. Бедный начальник от страха бухнулся в обморок, а шаман, довольный демонстрацией своего могущества, удалился.
Очнувшись, начальник не стал хлопать в ладоши, дабы явить свою власть. Вместо этого он отправил небольшую бумажку куда следует, и шамана Арыкая посадили ровно на семь лет.
– История из собрания М. Б. Кенин-Лопсана
– Повтори, как тебя зовут. Со мной нежнее говорить надо. Монгуш Борахович Кенин-Лопсан, доктор исторических наук и Верховный шаман Республики Тыва, сидит в маленьком деревянном доме в самом центре Кызыла. Здесь он работает больше полувека, и попасть к нему, при некотором везении, может любой желающий – дверь открыта, в прямом и переносном смысле. Домик принадлежит республиканскому музею, и сам обладатель звания «Живое сокровище шаманизма», присвоенного Американским фондом шаманских исследований, действительно выглядит как живой экспонат, олицетворяя собой десятки поколений сибирских шаманов, умевших выживать и сохранять свое ремесло в самых невероятных условиях.
– Слышу я плохо. А вот зрение до сих пор острое. Глаза шамана и вправду глядят с нестарческой ясностью. Ему за девяносто, он сед как лунь но до сих пор каждое утро ходит на работу. Разумеется, в те дни, когда не читает лекции где-нибудь в Австрии или США. Шаманы живут долго – в собранной Кении-Лопсаном книге мифов некоторым рассказчикам под сотню лет.
– Когда я впервые приехал в Америку, мне предложили остаться. Сан-Франциско, кажется. Знаешь такой город? Там многие интересуются шаманизмом. Конгресс был, одних китайцев человек пятьсот приехало. Обещали дать американское гражданство. Я все думал, как это. Но мне один друг объяснил, что тогда все мои знания и культура будут принадлежать США. И я вежливо так, спокойно отказался.
Он дает мне горсть камушков – крупных, светлых, почти одинаковых. Совсем не похожих на те, что вчера были у шаманки.
– Отдай судьбу!
Я послушно пересыпаю камни в его ладони. Шаман раскладывает их на столе, попутно сверяясь с листочком, на котором записаны мое имя, адрес и дата рождения.
– Ты ведь кролик по гороскопу? Кроликов лекарства не берут. Лес, природа – твое лекарство. Как заболеешь – уезжай из города, и все само пройдет. О Тыве ты напишешь три статьи. Здесь твоя душа раскроется. Говори с кем хочешь, никого не бойся. Все будет хорошо. А в Монголии душа останется закрытой. На коне там будешь скакать…
Когда я предложил переслать материалы в музей по электронной почте, Кенин-Лопсан покачал головой:
– Я – человек сталинской эпохи. Никаких интернетов не знаю. Видишь – старый телефон, его мне достаточно.
Шаманизм и сталинская эпоха – это сочетание показалось мне удивительным. Равно как и то, что в главном музее республики с брежневских времен работает практикующий шаман. Некоторую ясность внесла биография собеседника.
Родился будущий Верховный шаман 10 апреля 1925 года, в маленькой деревне у реки Хондергей. Начинал юноша как поэт и переводчик Пушкина на тувинский язык, еще до присоединения республики к России в 1944 году. Затем – Восточный факультет ЛГУ, преподавание в училище, собирание фольклора, первый большой роман и последовавшие за ним десятки книг, названных в одной рецензии странным, но звучным словом «этноэпические»…
Где же в этой действительно советско-сталинской истории то, что после падения СССР прославило Кенин-Лопсана в столь необычной ипостаси? Ведь даже описание шаманских обычаев тогда не слишком приветствовалось. Как выживали шаманы, приспосабливаясь к государственному атеизму, подобно тому, как они веками приспосабливались к изменчивой природе и прихотям баев?
Думаю, ответ дает старая фотография в краеведческом музее Кызыла. На ней изображен типичный шаман во время ритуала (лицо искажено, на голове – венец из орлиных перьев, в руках вибрирует бубен). Надпись под снимком: «Ученый-этнограф проводит имитацию вызова дождя». Вероятно, по просьбе жадных до научных знаний жителей деревни, которая, в силу странного совпадения, страдала от жестокой засухи.
– Не ценят меня по-настоящему, – пожаловался тот, кого в Республике Тыва признали Человеком столетия. – Вот лет через двадцать поймут…
Он качает головой.
– На стуле, где ты сейчас сидишь, до тебя сидели далай-лама и представитель Клинтона. Великие люди! Ельцин три раза сидел.
Шаман с удовольствием перечисляет высокие титулы и регалии. Их у него много, от официальных российских орденов до самых экзотических наград. Есть и звания-прилипалы вроде звания академика пресловутой Нью-Йоркской Академии наук.
– А как вы с далай-ламой познакомились?
– О, это смешно получилось. Во время его визита в Тыву выяснилось, что он давно читал мои труды. Ему их в Лондоне передали. Пообщались мы с ним. Интересный человек, очень образованный.
На музейных фотографиях – Монгуш Кении-Лопсан в Австрии, на съезде психотерапевтов, проводит лекцию о лечебном эффекте звуков бубна. Другой век, другая страна. На смену шаманам-этнографам пришли шаманы-психотерапевты.
– Я и сейчас должен был в Америку ехать, но что-то ноги не ходят.
Он аккуратно прячет листок с моим именем и координатами в картотеку. Напротив фамилии – изображение камушков, как они легли во время гадания.
Денег он с меня не берет, но в конце аудиенции я покупаю за тысячу рублей книгу мэтра. Кении-Лопсан пишет мне длинное посвящение (в Америке моя подпись пять долларов стоит, а тебе бесплатно дам!) и ставит сразу две печати. Одна – основанного им шаманского центра «Дунгур», другая – с именем и званиями: «Доктор исторических наук, Пожизненный президент тувинских шаманов, Человек столетия».
– Правой бери! – поправляет он меня, когда я потянулся за книгой левой рукой.
– А можно вас сфотографировать? – осторожно спрашиваю я, так как знаю, что некоторые шаманы этого не любят.
– Что ж, давай, – говорит он, окидывая меня оценивающим взглядом.
Я достаю фотоаппарат и делаю пару снимков.
– Работай, работай! – подбадривает верховный шаман.
Он то приветливо улыбается, то придает лицу суровое, даже высокомерное выражение.
– Плохо работаешь! Давай, старайся! Работай!
Видно, как нравится ему это слово.
Мы оба раззадорились. Я едва успевал менять ракурсы, включать и выключать лампочки для смены освещения (в этом мне помогал сам шаман, имевший, по-видимому, немалый опыт общения с фотографами). Кении-Лопсан оживился, глаза загорелись. Он швырнул на стол свою маленькую круглую шапочку и задорно встряхнул седыми волосами:
– Работай, как следует! Чтобы все женщины увидели меня и полюбили! Так! Молодец! Хорошо работаешь!
Потом мы позвали молодого родственника шамана, и Кенин-Лопсан фотографировался со мной, а затем и с юношей, и, клянусь, это была самая веселая фотосессия в моей жизни.
– Повезло тебе, – смеясь, сказал он напоследок. – Я иногда таким коварным бываю, но сейчас – в добром настроении.
У тебя сегодня хороший день.
И в этом он был, без сомнения, прав.
3
Дерево с душой имеет листья.
Душа дерева при этом находится в корнях. Если бы душа дерева пряталась в листьях, ее бы сдуло ветром.
– Тувинское поверье из собрания М. Б. Кении-Лопсана
Седой рыбак быстро перебирает сеть. Сильные жилистые руки с хрустом вывертывают рыбу из ячеек и бросают в ящик на дне лодки. Алой кровью сверкают нежные лепестки жабр, перламутровыми блестками разлетается чешуя. На озеро Азас опускается вечер.
– Погляди, как вырывается! Все жить хотят, даже рыбы. Вот эта – сорога. По-нашему, по-сибирски. Вы ее плотвой зовете.
А здесь сиг попался. Только взгляни! Несколько часов пролежал – и уже мягкий весь. Мясо само от костей отходит…
Вниз по течению озеро сужается и плавно переходит в реку Тоора-Хем, которая километров через тридцать впадает в Большой Енисей. Возле устья раскинулась деревня, куда я долго пытался попасть, а потом еще дольше не мог из нее выбраться…
Кого-то в Тоджинский кожуун, что на крайнем северо-востоке Тывы, влечет тайга, кого-то – шанс поймать огромного тайменя весом килограммов в двадцать, а самых наивных – тувинская поговорка «Кто в Тодже не бывал, Тывы не видел». Если это правда, то свою республику видела лишь крохотная горстка тувинцев.
Нормальные путешественники попадают сюда на вертолете или на кораблике «Заря», крейсирующем вверх-вниз по Большому Енисею. Когда билеты на него заканчиваются, менее везучие добираются в особом автобусе на базе вездехода «Урал».
Все это я вспоминал на сиденье видавшего виды «УАЗика-буханки», когда он вез меня по бездорожью, подбрасывая на каждой кочке. Кораблик к моему приезду сломался, мутировавший «Урал» уехал, так что выбирать не приходилось. Я с завистью думал про аборигенов, которые ездили по тайге на лошадях. Словно отвечая на мои мысли, над дорогой мелькнула табличка:
ВОДИТЕЛЬ! ПЕРЕХОДИ НА ПОНИЖЕННУЮ ПЕРЕДАЧУ!
К счастью, вскоре мы остановились у лесного кафе. На стойке крупными буквами было написано: «В долг не обслуживаем!» На соседней стенке красовался список должников, такой огромный, что снизу пришлось подклеивать дополнительные листочки. Похоже, некоторым раздолбаям здесь не могли отказать.
Выпив горячего чаю с молоком и солью, я вышел наружу и нос к носу столкнулся с оленем. Красавец равнодушно оглядел меня, и даже не подумал посторониться.
Но вот семь часов тряски позади. Крошечный паром перевез нас через Енисей (на берег его пришлось втаскивать, по-бурлацки впрягаясь в длинную шлею), и водитель высадил меня у гостиницы. Возле входа сгружал какие-то ящики мрачный тувинец:
– Откуда приехал? Из Москвы? Сажу свою здесь оставлять? Вот то-то и оно. А привез нам чего-нибудь? Хоть бы картинку какую. Ее бы хозяйка гостиницы в номере повесила, вспоминали бы гостя из столицы. А все вы только сажу и везете! Администраторша полулежала в кабинете. Среди икон и евангельских цитаток виднелся обрывок листа в клеточку с надписью: «“Единая Россия”» – 5000 р.».
– На прошлые выборы приезжали, агитировать. Сказали – потом вернемся, заплатим, да так и позабыли.
Бойкая школьница лет десяти, потряхивая косичками, выдавала ключи и разносила стаканы с кипятком.
– В седьмом номере у нас обычно шаман живет, когда приезжает. А ламы никогда и не было. Сами иногда походим вокруг ступы – так, для настроения.
– Интересно у вас все совмещается – и буддизм, и шаманы.
– Они же для разного. Лама молится, а шаман – лечит.
В номере – роскошный диван и телевизор. Удобства – во дворе.
– Как стемнеет, лучше не выходите. Так, на всякий случай. Ребята чужих обычно не трогают.
– А своих?
– Своих? Тоже не трогают… А если на озеро хотите, нет проблем. Завтра машина с продуктами будет, на ней поедете…
Седой рыбак быстро перебирает сети. Одна заканчивается – тут же начинается другая. Солнце, весь день прятавшееся в тучах, напоследок проглядывает, и зеленые берега озера мгновенно наполняются жизнью.
– Смотри: в эту сеть почти никто не попался. А все дело
в четырех миллиметрах. Ячейка чуть шире. Ерунда, казалось бы, так нет. Зато если рыба из ловится, то большая…
Над нами с криком дерутся коршуны. Подлетая к сопернику, птица сильнее хлопает крыльями, чтобы ударить на полной скорости. Миг – и проигравший, кувыркнувшись в воздухе, остается позади.
– Никакого спасу от них нет. Пару лет назад один так обнаглел, что поднял крышку кастрюли и стащил рыбью голову прямо из кипятка!
В ящик летит щука – длинная, зубастая. Мирно ложится бок о бок с маленькой плотвичкой.
– А тебе повезло, что прошел деревню тувинцев без приключений. Здесь сейчас хуже, чем в Кызыле. Редкая получка обходится без поножовщины. К нам несколько раз лезли, но жена говорит: сейчас на мобильник сфотографирую! Нет, говорят, тетенька, не надо! В прошлые времена совсем по-другому было. Дверей не запирали, а теперь – все обвешались решетками. Тувинцы ходят – на каждом сапоге по девяносто две заплатки. А все почему? Раньше они в колхозах оленей пасли, овец, коров. Теперь работы нет, а пособие есть. Здоровые мужики трудиться разучились, только пьют.
А много ли им надо? Бутылку пива на четверых – и пошли буянить. Должно быть, кто-то подсчитал, что платить пособия дешевле, чем поддерживать колхозы. Но как потом людей заново научить работать? Я бы тех, кто такое придумал, к стенке – и из крупнокалиберного. Вот такая марцифаль. Не умеешь – не лезь во власть. Но не будем о политике. Грустно это. Вот, погляди: сразу три окуня! Окунь – рыба стайная. Вместе ходят, вместе и в сеть попадаются…
До обеда обещанная машина не пришла. До ужина – тоже. На стадионе борцы, похожие на похудевших сумоистов, рвали друг друга за пояса, готовясь к соревнованиям по хурешу. Вокруг магазинов шлялись попрошайки.
В угловом номере гостиницы поселился экипаж почтовой машины. Почтальоны в Тыве – не только одна из немногих связующих нитей между областями, но также инкассаторы, да и просто авторитетные люди, которых знают всюду.
– Оленей летом увидеть непросто, – разочаровали они меня.
– Сейчас почти все стада далеко в тайгу ушли, до них надо неделю на лошади добираться. В деревне-то они редко появляются. Когда были в прошлый раз, даже коровы приходили смотреть на таких странных зверей. Толпились у загона, заглядывали в щелочку и удивлялись.
Разлили по кружкам водку, чокнулись, выпили понемногу.
– А что, правду говорят, будто в Москве и Питере люди от армии косят?
– Да, бывает.
– У нас в Тыве все наоборот. Если в армии не служил, то не мужчина. Ну, или в тюрьме не отсидел. Как отцу показаться? Так что, если кто болен, платит военкому, чтобы тот его оформил как здорового.
Уже темнело, и я собрался в магазин, купить продуктов к ужину. Один из почтальонов как бы невзначай предложил составить мне компанию. Я заметил, что он взял пистолет. Продуктовый официально работал до одиннадцати вечера, но в десять дверь уже осаждали толпы зомби. Перепуганная продавщица заперлась. Зомби, не в силах проникнуть внутрь, утробно ворчали, бесцельно перетаптываясь на месте, а парочка живых мертвецов даже целовалась. Расчистив кое-как дорогу, мы долго уговаривали женщину открыть хотя бы окошко, но тщетно.
Село вымерло. Кто-то заперся дома, кто-то лежал ничком в грязи, остальные превратились в зомби. В безопасности чувствовали себя разве что милиционеры – отделение было надежно огорожено пятиметровым забором. Должно быть, пробил час страшного бедствия, именуемого Получкой. Вернувшись, мы увидели, что почтальоны допили бутылку, но не утратили человеческий облик. Вероятно, алкоголь и вправду превращал в зомби только безработных.
– Слышал, здесь китайцы собираются завод строить.
А русские с севера железную дорогу тянут. Как ты думаешь, на пользу это нам или нет? Нас ведь, тувинцев, совсем мало осталось, тысяч эдак триста.
«А не спившихся и того меньше», – подумал я, вслух же сказал:
– Дорогу еще долго будут делать. Она по древним курганам пройдет. Пока каждый раскопают…
Один из крупнейших курганов Тывы обнаружили, когда через него проложили автомагистраль – от сотрясения почвы обнажились деревянные перекрытия гробницы.
– Скоро нас в Красную книгу занесут, – со смехом добавил почтальон. – По разным странам возить будут: глядите – последние тувинцы! Редкая порода, охота запрещена…
На следующий день, когда очередное обещание прислать за мной машину оказалось пустым, я плюнул и пошел к озеру пешком. Накрапывал призрачный дождь, легкий, как паутина, и совсем не мешавший. Из-под ног вылетали сотни кузнечиков, а над кладбищами комбайнов и опустевшими силосными ямами кружились коршуны и воронье.
– Ух, и сильный же язь попался! Настоящий борец, – одобрительно говорит старик.
Рыба плюхается в ящик, отчаянно бьется и, наконец, перепрыгивает через стенку лишь для того, чтобы упасть на днище лодки.
– Слышал, у вас в Москве пожары были. Может, теперь правительство поймет, каково нам тут приходится каждый год. Так дымом затягивает, что озера не видать. Но никто особо не мрет. Привыкли, должно быть… Эй, тормози!
Я налегаю на весла, рыбак тянет сеть, но тут же разочарованно взмахивает руками:
– Поди ж ты! Ушла! И ведь не самая крупная, не самая сильная. Просто повезло. Ну и ладно, так тому и быть. Пусть живет.
Дорожный знак посреди леса я заметил издалека и поначалу не удивился – вездесущие гаишники ухитрялись оставить следы даже на полузаброшенных колеях, по которым проберется не каждый внедорожник. Я подошел ближе и остолбенел – на жестяном квадрате был изображен мертвый безлиственный лес с насаженными на обнаженные верхушки деревьев человеческими черепами…
Тропинка петляла между озерами, и я свернул к одному из них. Стояла особая таежная тишина, сотканная из мириадов едва различимых звуков. Я с наслаждением скинул тяжелые ботинки, разделся, и тут в живом молчании леса отчетливо послышался смех и короткая фраза, сказанная то ли ребенком, то ли молоденькой девушкой. Я оглянулся, хотя и так знал, нет здесь никого и быть не может. Просто шелест веток, плеск воды и крики птиц на мгновение слились в нечто новое. Должно быть, так появились легенды о русалках.
Я вошел в теплую воду и поплыл, каждой клеточкой тела ощущая, что мир избыточно прекрасен – настолько, что эту красоту невозможно вместить человеку. Я старался удержать в памяти и лес, и озеро, и людей этого далекого края – с их необычной культурой и тяжелой пьяной яростью, непомерным раздолбайством и бескорыстной готовностью помочь любому страннику. Все это просачивалось между пальцами, как вода, терялось безвозвратно, но я плыл вперед и был счастлив.
Ящик давно наполнился рыбой, но старик продолжал вытаскивать из воды блестящие извивающиеся тела. Вызволял из веревочной ловушки жабры уснувших, освобождал безнадежно запутавшихся – и бросал их на дно лодки.
– Ты не смотри, что сейчас дождь. Завтра все будет иначе. На новолуние вся жизнь на Земле меняется. И погода, и животные, и люди. У щуки об эту пору такой жор бывает – может троих разом заглотнуть. Потом днями лежит на дне, переваривает… Ну вот и все. Иногда поставишь сеть километра на полтора. Думаешь – нельзя ее полностью выбрать.
А она все равно когда-нибудь заканчивается, как и все на этом свете. Завтра по хорошей погоде дальше пойдешь. Ты думаешь, Азас посмотрел? А ты его вовсе не видел.
Так, только нижнюю протоку. Говорят, если обогнуть берег и подняться на гору Змеиную, с нее можно разом оглядеть все озеро, все его девять островов. Или нельзя. Кто знает…
