Владимир Шигин
Чесма (Собрание сочинений)
Глава третья
Собирайтесь-ка, матросушки, да на зеленый луг.
Становитесь вы, матросушки, во единый вы во круг.
И думайте, матросы, думу крепкую.
Заводи-ка вы да песню новую,
которую пели вечор да на синем море.
Мы не песенки там пели – горе мыкали.
Горе мыкали – слезно плакали…
Из старинной матросской песни
Боцманская должность на флоте – одна из самых хлопотливых. Надлежит боцманам содержать в целости канаты и якоря, анкер-штоки и буи. Отвечают они за отдачу и выборку якорей, содержание мачт, производят разводы на вахты и работы. Да мало ли обязанностей у корабельного боцмана!
Боцман Евсей, что с «Не тронь меня», на флоте уже за тридцать лет. За это время, наверное, только что у черта на рогах не побывал! Рекрутом в Минихскую кампанию воевал под Азовом. Две тяжкие раны там получил. Несколько лет спустя тонул на фрегате «Гектор» у Гогландского рифа*. Позднее отважно сражался со шведами на праме «Дикий бык» в Аландских шхерах*. В войну с пруссаками дрался под Мемелем, ходил в кольбергский десант, опять был ранен. На пути домой еще раз попал в крушение, на этот раз на корабле «Астрахань»*. Всякое было на долгом веку Евсея, пока до боцманской дудки дослужился. Известно было что фрегат «Гектор» (командир – капитан-лейтенант Урусов) разбился в 1742 году на Готландском рифе. При крушении команда спаслась.
20 мая 1743 года отряд галерного флота (9 судов, 2 прама, 7 галер) разбил в Аландских шхерах у острова Корно шведскую эскадру в 18 вымпелов. При этом особо отличился прам «Дикий Бык».
Корабль «Астрахань», возвращаясь с больными и ранеными из-под Кольберга, 10 октября 1761 года был снесен течением у мыса Сибернес (остров Даго) и разбит прибоем. Весь личный состав спасся.
Евсея весь флот знает, и он всех. С новым капитаном «Не тронь меня» тоже судьба раньше сводила. Перегоняли они несколько лет назад фрегат «Гремящий» из Архангельска в Кронштадт. Знал Евсей, что Хметевский только с виду суров, на самом же деле душа-человек: линьки с мордобоем не жалует, зато о последнем матросе рачится, как о сыне родном. Таких капитанов на флоте по пальцам пересчитать можно.
Евсей драться тоже не любил, хотя кулаки имел увесистые. Самого по молодости лупили – это да, было дело, и в минуты откровенной беседы боцман с удовольствием демонстрировал желающим свой щербатый рот. Вот, мол, как в старину-то было, не то, что нынче!
Всю зиму Евсей с малой частью команды на корабле. За ним, что за дитем, каждодневный уход нужен.
В апреле остальная команда на корабль перешла, а в начале марта и рекрутов в пополнение прислали. Принимал вновь прибывших Евсей. Осмотрел их с вниманием и недоволен остался. Рекруты как рекруты – рожи глупые, а в глазах тоска и страх.
– Ну, – сказал им, – новая жисть нонче для вас начинается. Учиться всему будете заново: и ходить, и по дереву лазать, и говорить. Вот ты кто таков? – ткнул он пальцем в грудь тщедушного веснушчатого парня.
– Я-то? – шмыгнул тот простуженным носом. – Васька, Митрофана Никонова сын.
Евсей махнул рукой безнадежно.
– Не Васька, Митрофанов сын, ты будешь отныне, а самый что ни на есть служитель флота российского! И все запомните, – обернулся он к испуганно жавшимся рекрутам, – что вы теперь не Васьки да Ваньки, а русские матросы!
Построив по ранжиру, повел Евсей новоявленных матросов по черному весеннему льду на корабль. Пронзительный ветер рвал с голов треухи и завертывал полы дырявых армяков.
На корабле рекрутов встретил дежурный офицер в бараньей шубе и надвинутой по самые уши треуголке. Мельком оглядел прибывших, кликнул писаря да лекаря – осмотреть, нет ли болезни или заразы какой.
Пришли, осмотрели и записали.
Затем одежду каждому выдали. Чего там только не было: рубахи и порты, башмаки и сапоги, кафтаны со штанами на подкладке холщовой да на подкладке сукна сермяжного, бастроги, шапки и даже по галстуку пышному в придачу.
Повеселели немного рекруты: ишь-то, богатство какое! Однако надевать ничего не позволили, а повели на берег в баню. Лупцевали там себя рекруты вениками березовыми, из шаек окатывались до одури. Кричали прибаутки, друг перед дружкой храбрясь:
– С гуся вода, с тебя худоба, на густой лес да на большую воду!
После баньки накормили сытно. Щей густых дали и каши овсяной с маслом коровьим. Затем уж и по местам приписным развели.
Рекрута Ваську Никонова определили к громадной 30-фунтовой пушке, что стояла в самом нижнем доке. Глянул он на нее – и дух захватило! Шутка ли, такое страшилище: голова в дырку влазит…
К пушке привел Ваську веселый рябой канонир. Похлопав ладонью по казеннику, приободрил:
– Ничего, матрос-удалец – что огурец, какой вырастет! Здеся отноне будет тебе и дом, и поле бранное на всю твою жисть! Всему обучайся прилежно, лодыря не корчь, но и вперед не суйся, знай всему черед! Разумей одно: кто в море побывал, тот и лужи не боится.
Остаток дня пролетел для Васьки в тумане. Что-то заучивал, где-то ходил. Наконец рябой канонир Леха Ившин сообщил, что пора и ко сну. Спустившись на свою палубу, развесил Васька по примеру Ившина койку и, едва раздевшись, провалился в тяжелый сон. Противно пищали по углам наглые корабельные крысы, но Васька их не слышал. Снились ему родная изба на Псковщине, отец усталый, с большими руками, снилась сестра, смешливая балаболка, худенькая и жалкая. Мать сидела рядом и горестно причитала, гладила его по голове…
Тишину оборвал пронзительный свист дудки.
– Подъем! Койки вязать и умываться! – кричал, свешиваясь в люк, страшный боцман Евсей.
Ничего не соображающий Васька спросонья никак не мог попасть в штанину портов.
– Живее, живее, – подгонял его уже вязавший свою койку Ившин, – на флоте мух не ловят!
Начинался новый день, начиналась морская жизнь рекрута Васьки Никонова…
Рекрут – это еще не матрос, еще много пота пролить и мозолей нажить надобно, чтобы стать им. Сразу же с приходом в команду поступает рекрут под опеку «дядьки» – старого, опытного матроса, верой и правдой отбарабанившего на флоте полтора десятка лет. «Дядька» отвечает за рекрута головой – это и понятно: рекрут, он и есть рекрут. Ничего не умеет и не понимает, а боится, почитай, всего.
Перво-наперво выучивает рекрут, как зовут его «дядьку», а потом – отделенного и капрального унтер-офицеров, ротного, капитана, а затем флагманов и уж после всего зубрит длинные и непонятные титулы и звания особ августейшей фамилии.
Торжественно перед строем принимают рекруты присягу на верность престолу и Отечеству. Свежий ветер треплет флеры офицерских треуголок и бороду корабельного иеромонаха. Дрожа от волнения, кладут рекруты левую руку на Евангелие, правую поднимают с двумя простертыми перстами. Слова присяги тяжелы и суровы:
– «И должен везде и во всех случаях интерес… государства престерегать и охранять, и извещать, что противное услышу, и все вредное отвращать…» Целуют рекруты крест православный и в строй становятся. Все, теперь им с флота назад пути нет! А учеба настоящая только начинается.
Матрос должен знать и уметь многое. Изучить компас: что это за штука и зачем нужна; вязать многие узлы хитрые; грести на шлюпке; травить якорь в крепкий ветер и действовать при орудиях. Если определен рекрут в марсовые, должен он, помимо всего прочего, уметь поднимать стеньги и реи, ловко работать на марсе, накладывать и обтягивать такелаж, лихо взбираться в шторм по вантам. Определенные к пушкам изучают их так, что с завязанными глазами проделывают все, как надо. Особый отбор – в рулевые. Туда берут самых толковых и расторопных, учат их грамоте и счету. Рулевые должны, как «Отче наш», знать все румбы, уметь по ним править, бросать лот и развязывать лини.
Много забот у матроса на корабле, но не меньше на берегу. Едва становятся корабли на зимовку, как превращаются матросы в солдат – несут караульную службу, стоят на часах, ходят в обходы и в конвой. Гоняют их строем по заснеженному плацу. Гремят барабаны. Учатся матросы шагать в ногу, стойке правильной, чтобы грудь колесом и глаза не мигали. Приемы ружейные проделывают, учатся ружье держать, «на караул» его вскидывать да прикладом об землю стукать, чтобы все разом и красиво выходило.
Только освоив корабельную, артиллерийскую и солдатскую службы, становятся рекруты настоящими моряками.
Ваську определили в артиллеристы, и поэтому пушки для него – дело наипервейшее. Чин дали ему готлангерский, а отвечать велено за фитили. Ох, и намучился Васька с ними!
Фитили – это тонкие пеньковые веревки, вываренные в дьявольском растворе из серы и селитры и по-хитрому намотанные на деревянных штоках-пальниках, что втыкаются при стрельбе подле пушек в палубу железными остриями. Хранит их Васька в медном бочонке с двумя дырками по бокам. Бочонок – чтоб не отсырели фитили, дырки – чтоб вонь от них наружу выходила.
Васька уже пообвыкся малость. Корабль большой, народу тьма! Название смешное – «Не тронь меня». Почему «не тронь»? Чудно!
Вечерами слушает Васька с замиранием сердца истории разные о войне с пруссаками, о плаваниях и бурях морских. Жутко, но интересно – страсть! Увидь его сейчас матушка – вот реву-то было бы. А он ничего, будто так и надо.
Домой тянет – это да. Собираются иногда рекруты кучкою, вспоминают деревеньки свои, и такая тоска тогда нападает, что хоть о борт головой бейся…
Офицеров Васька почти не боится, робеет только. Офицеры все красивые, важные, в бантах и перьях. Ходят по палубе туда-сюда. Сами ничего не делают, только командуют. Капитан – тот вообще Ваське не понятен. Выйдет на подъем флага, зыркнет по сторонам, соберет вокруг себя офицеров и водит их по кораблю за собой, везде пальцем тычет. Офицеры потом унтерам за нерадивость выговор учиняют, а те с матюгом и кулаками на матросов накидываются.
Кого боится Васька, так это унтеров. Они всегда рядом, все видят, все знают, от них не укроешься. Кричат, ногами топают, в дудки свистят, чуть щеки не лопаются, а ругаются – аж мурашки по спине бегут. Никогда еще не слышал Васька, чтоб мужики в деревне так ругались, куда им! Эти такие словеса вворачивают, что чертям в аду, наверное, тошно становится.
С Ившиным Васька подружился. Многому научил его опытный канонир. Кроме работ корабельных, ежедневно с утра устраивались артиллерийские экзерциции. Ровно в восемь часов взрывались дробью барабаны, плечистые констапели кричали в надрыв:
– Готово!
– Люди, ступай в корабль! Бери с порохом рог!
Наступал самый ответственный момент. Канониры быстро протыкали затравками запалы, ссыпали в них черный искристый порох.
– Целься верней! – неслось по орудийным декам.
Щуря глаза, канониры руководили наводкой. Прислуга, обливаясь потом, приподнимала ствол, орудуя железными правилами.
– Годится! Бей клин! – командовали канониры.
Правила быстро убирались, вместо них под казенную часть вбивали клинья. Теперь пушку наводили по горизонту правилами деревянными.
– Левее…левее… – шептали канониры. – Ишшо чуток… Во, теперь порядок! Готово! – докладывали они констапелям, поднимая руку.
– Пали!
От чадящих паяльников разом воспламенялись запалы. Грохот наполнял корабль: то, изрыгнув ядра, рвались в судороге назад пушки…
Общая артиллерийская экзерциция – вершина мастерства. Чтобы достигнуть ее, нужно долго и с толком учиться. Вначале артиллеристов обучают стрельбе из мушкетонов по неподвижной цели: как целиться, вернее, как мушку на цель наводить. Когда промахи исчезают, переводят матросов к качелям. На качелях мушкеты стоят в гнездах специальных.
– Пальба на качке! – объявляют офицеры.
Сначала раскачивают качели понемногу, затем все сильнее и сильнее, и цель начинает двигаться. И только когда все пули летят метко, артиллеристов допускают к пушкам.
При подготовке к кампании на «Не тронь меня» выявился большой некомплект орудий. По этой причине каперанг Хметевский послал на арсенал наряд присмотреть годные пушки. Во главе наряда исполнительный лейтенант Мельников*.
Назначили на арсенал и Ваську. Добрались туда матросы по растаявшему снегу. Казенные башмаки противно хлюпали в сочной весенней грязи. У арсенала часовой, спасаясь от дождя, накинул на себя дырявый мешок. Человек не человек, пугало не пугало.
На складах пушек пропасть, но, почитай, все перепорченные. Васька пушек не выбирал (не его ума дело), а таскал в телегу то, что уже было выбрано. Но таскать пришлось до удивления немного. Офицер дело свое знал отменно, каждый ствол ощупывал, достав зеркальце, высматривал, нет ли изнутри раковин или ржавчины какой.
– К употреблению опасно! Волоките обратно!
Знак годности – адмиралтейский якорь – накладывали редко. Ругался офицер, кулаками начальнику арсенала грозя:
– Ты, глянь, такой-разэтакий, что у тебя творится! Ты же тыщи стволов губишь, сволочь!
Краснел чиновник от злости, огрызаясь в ответ:
– Не оскорблять! Я дворянин потомственный и оскорбительств чести своей не потерплю!
– Ах, ты еще о чести вспомнил! – разозлился вконец офицер и хвать за шпагу.
Начальник арсенальный не стал ждать, чем все закончится, а, живот немалый подобрав, дал деру.
Нахохотались матросы, глядя, как прыгает через лужи чиновник.
А Ваське обидно стало, что не побежал за складским их офицер. Вспомнилось вдруг далекое: их деревня, барин толстый, точь-в-точь как этот. Чай любил во дворе пить да смотреть, как мужиков насмерть запарывают. А на Пасху созовет, бывало, сирот яичками крашеными одаривает, слезится… Жалко, что не побежал за складским офицером!
Так и вернулись, почти без пушек. Ившин потом говорил, будто лейтенанта ихнего здорово капитан ругал. А Васька так понял, что ругался капитан потому, что тоже, как и он, толстых не любил.
Как ни странно, но так оно и получилось. Когда, вернувшись с арсенала, доложился лейтенант Мельников, что отобрал лишь неполный десяток стволов, не сдержался Хметевский:
– Что же ты, дружок, по мордасам не выдал чиновнику складскому за все содеянное в благодарение от флота российского?
Потупился лейтенант Миша Мельников, сказал, желваками играя:
– Виноват, боле сей конфуз не случится!
Вечером перед самым отбоем собирались обычно на «Не тронь меня» матросы подле фок-мачты, где место для курения и разговоров уставом определено. Травили они байки флотские, пели песни любимые:
Уж мне надобно сходить
До зелена луга…
Уж мне надобно навестить
Сердешного друга…
Вначале распевали песни грустные, неторопливые, потом побойчее да повеселее. Наконец кто-то не выдерживал:
– Эх, веселое горе – матросская жисть! Давай круг, робяты!
Расступались тогда матросы, подвигались, давая простор плясуну. А тот как присвистнет, притопнет и пошел наяривать, только доски палубные гнутся! Вот еще двое не выдержали, тоже в круг повыскакивали.
– Давай, «фока», жарь, наша мачта завсегда впереди всех стоит!
– Митька-то, Митька дает, даром, что ль, бизаньский!
И вот уже понеслась над притихшим рейдом, над волнами и кораблями удалая матросская плясовая:
Тпру ты, ну ты,
Ноги гнуты…
Попляши, попляши,
Ноги больно хороши,
Еще нос торчком,
Голова крючком…
А вскоре пришел на «Не тронь меня» ордер адмиралтейств-коллегий, коим предписывалось списать часть команды на корабли и суда, уходящие в Средиземное море в составе эскадры адмирала Спиридова. Разлучила судьба моряцкая Ваську Никонова с Лехой Ившиным. Ваську определили на линейный корабль «Три Святителя», Ившина же – на корабль «Святой Евстафий». Перешел туда же, на «Евстафий», и старший боцман Евсей. Кто знает, доведется ли им еще свидеться…
Сообщения с театра военных действий за март – май 1769 года:
17 марта. Отряд бригадира Жедерса из 500 казаков при четырех фальконетах выступил на Таганрог из крепости Святого Дмитрия!
19 марта. Отряд Жедерса занял Таганрог. По совершении молебствий на главном валу со стороны Крыма поставлено русское знамя и расставлены караулы.
31 марта. Двухсоттысячная турецкая армия начала свое движение от Андриаполя к Дунаю.
Апрель. Кошевой запорожский атаман предпринял набег в Крым и разбил сильную партию татар под Очаковом, взяв в плен самого татарского начальника Бешлей-ага-Османа.
15 апреля. Начало боевых действий Первой армии генерала Голицына.
18 апреля. Русские войска под командованием генерала Голицына подошли вплотную к турецкой крепости Хотин и открыли по неприятельскому лагерю сильную пальбу. После трех часов канонады турки вынуждены бежать, заперевшись в крепости. Взяты в добычу 3 знамени и 7 пушек, урон убитыми, которых неприятель забрал с собой, значителен. С нашей стороны урон состоял из 5 человек.
5 мая. 1-я дивизия 2-й армии, при которой находился и граф Румянцев, переправилась у Кременчуга через Днепр по мосту, составленному из плотов, и расположилась у Крюкова шанца.
2- я дивизия генерал-аншефа князя Долгорукова переправилась у крепости Переволочны на плотах и мелких судах и стала при Мишуринрогском укреплении.
3- я дивизия генерал-поручика Берга продолжала стоять у Бахмута.
Глава четвертая
У далеких немских стран
Есть, ребята, окиян.
По тому ли окияну
Ездят только басурманы;
С православной, же земли
Не бывали николи
Ни дворяне, ни миряне
На поганом окияне.
П. Ершов
С последнего заседания адмиралтейств-коллегий дел у вице-адмирала Спиридова заметно прибавилось. Прежде всего осмотрел он самым тщательным образом весь корабельный Балтийский флот. Старые корабли забраковал для дальнего плавания сразу. Построенные еще в пору былого «недосмотрения», были они кое-как сбиты гвоздями, отчего даже на малой волне грозили рассыпаться.
Взвесив все, решил Спиридов отбирать в секретную экспедицию корабли и суда, отслужившие не более пяти лет. Эти были вполне надежны. Посовещавшись меж собой, предложили адмиралы императрице отправлять флот в Средиземное море не разом, а постепенно, эскадра за эскадрой, чтобы успевать с починкой и подготовкой к плаванию. Екатерина согласилась с доводами. Определили и состав передовой эскадры: семь линейных кораблей, фрегат, бомбардирский корабль, пара пакетботов да несколько транспортов с припасами и десантом. Хотели было адмиралы еще немного эскадру усилить, но императрица более, ни одного вымпела не дала, опасаясь шведских провокаций на Балтике.
А в адмиралтейств-коллегии не утихали споры: кому вести передовую эскадру? По всем статьям выходила эта должность Спиридову, но тот упорно отказывался, говоря сердито в своем кругу:
– Не пристало мне, вице-адмиралу и кавалеру российскому, в услужении у цареубийцы Алехана пребывать! Честь свою превыше всех других наград почитаю!
Екатерина тем временем торопила Чернышева:
– Кого ставит коллегия над флотом, в южные моря идущим?
– Спиридова хочу, флагмана кронштадтского, – вздыхал граф Иван, – но сомневается он, будет ли власть ему в руки дадена.
При упоминании имени Спиридова Екатерина поморщилась. Неприязнь императрицы к своенравному адмиралу началась давно, еще с флотских маневров 1763 года. Тогда, глядя на неудачное маневрирование Кронштадтской эскадры, Екатерина заявила во всеуслышание:
– У нас в излишке кораблей и народа, но нет ни флота, ни моряков!
Услышав слова такие, стоявший рядом контр-адмирал Спиридов ответил Екатерине дерзко, не убоясь гнева:
– Дело, ваше величество, не в кораблях и моряках, кои честно, и не щадя живота, своему Отечеству любимому служат, а в тех, кто о флоте заботу иметь должен!
И сейчас, выслушав графа Ивана Чернышева, императрица ответила раздраженно:
– Полноту власти обещаю твердо! Графу Алексею дела земные, Спиридову твоему морские. Каждому стихия своя!
А на следующий день Екатерина лично приняла будущего флагмана Первой Средиземноморской эскадры. В разговоре с ним была любезна и предупредительна. Обещала исполнить все, что Спиридов ни пожелает. Уговаривала ласково:
– Зная верность вашу и усердие, к Отечеству любовь, хотела бы я поручить вам главную команду над отправляемой к грекам эскадрой!
Прощаясь, возложила на адмирала злаченый образ воителя Иоанна на ленте голубой Андреевской. Сказала, улыбаясь ласково:
– Даю сей сильный талисман. Он залогом побед ваших будет! Экспедицию ж по всегдашней к вам договоренности препоручаю под ваше ведение.
Все, беседа окончена. Арапы в белых чалмах, распахивая двери, скалили ослепительные зубы.
– Давай в коллегию! – выйдя из дворца, бросил Спиридов кучеру. Приехавши туда, Ивану Чернышеву он заявил так:
– Уж коли государыня слово дала, то, будучи в полной самостоятельности, я все, что надобно, исполню!
– Слава те, Господи! – перекрестился облегченно Чернышев. – Поздравляю с назначением на сей пост высокий, Григорий Андреевич! Отмолчался вице-адмирал и тотчас отбыл к себе в Кронштадт.
В тот же день Екатерина II писала в Ливорию Алексею Орлову: «Будучи совершенно надежны в вашей к нам верности, в способности вашей и в горячем искании быть Отечеству полезным сыном и гражданином, охотно соизволяем мы по собственному вашему желанию поручить и вверить вам приготовление, распоряжение и руководство сего подвига».
Одновременно отписала она и ордер о производстве доверчивого Спиридова в полные адмиралы. Пусть до поры до времени пребывает в счастливом не ведении и тешится малым. Окончательно задабривая Спиридова, определила Екатерина ему четыре тысячи на подъем и семьсот столовых, больше, чем кому-либо в прежние времена.
20 марта 1769 года Екатерина II подписала указ: «Мы поручили нашему вице-адмиралу Спиридову некоторую экспедицию, чего ради адмиралтейская коллегия имеет к споспешествованию оной чинить ему по его требованиям возможные вспоможения».
Императрица торопилась. Воображение ее подстегивали послания «тайного главнокомандующего» из Италии: «Эскадра наша от восьми до десяти военных кораблей и на которые несколько войск наших посажено будет, если достигнет до наших мест, чем скорее, тем лучше.
Екатерина II Алексеевна
Слыша о неисправности морской турецкой силы, о слабости их с сей стороны, надежно донести могу, что оная… более страшна им быть может, нежели все сухопутное войско».
Было адмиралу Спиридову в ту пору шестьдесят, и злые болезни уже одолевали его подорванное долгой службой здоровье.
Сам адмирал происходил из рода древнего. Деды и прадеды его издавле воеводствовали в подмосковных городках, пока не вырвался в лихое петровское время на балтийские берега сын димитровского воеводы Андрюшка Спиридов. Сам связавший жизнь с морем, он и сыновьям своим, Василию и Григорию, указал стезю морскую.
Старший, Василий, быстро дослужившись до лейтенантского чина, нелепо погиб в самом конце войны со шведами.
Десятилетним волонтером ступил на корабельную палубу и младший, Григорий. Довелось ему поплавать по морям Балтийскому и Каспийскому, даже на Волгу-матушку судьба заносила. В войну с турками был в адъютантах при командующем Донской флотилией адмирале Бредале. Учил его старый моряк мыслить толково, решений смелых не бояться. Обучая, говаривал смышленому адъютанту слова петровские, что в уставе морском на века:
– Порядки писаны, а времен и случаев нет!
Затем были моря и походы иные. Прошел адмирал по всем ступеням службы морской: штурмовал крепости и рубил вековые леса, преподавал науки и водил эскадры. Все было на долгом веку адмиральском!
Григорий Григорьевич Спиридов
Учителей он имел именитых: Апраксина, Бредаля да Мишукова. Друзей верных: Семена Мордвинова, Харитона Лаптева да Нагаева Алексея.
Но так уж распорядилась судьба, что все проделанное им ранее стало лишь подготовкой к великому делу, которое предстояло совершить теперь. Отныне имя его прочно и навсегда входило в историю – имя первого флагмана России, на долю которого выпала честь вести эскадру к далеким берегам южных морей.
Перво-наперво отобрал Спиридов в состав Средиземноморской эскадры следующие корабли: «Святой Евстафий Плакида», «Святой Иануарий», «Северный орел», «Три Иерарха»[7], «Три Святителя»*, «Святослав» и «Европа».
Фрегатом определил «Надежду Благополучия», уже побывавшую в средиземноморских водах. Бомбардирским кораблем решил адмирал брать «Гром»*. Он хоть и был поменьше своего собрата «Страшного», но зато исправнее и крепче его.
Капитанов адмирал подбирал себе сам. Брал самых достойных и в деле морском искусных. Такие фамилии, как Круз, Клокачев, Барш и Хметевский, говорили сами за себя.
Флаг-капитаном по совету Мордвинова назначил капитана 1-го ранга Федора Плещеева, удачно сходившего несколько лет назад на фрегате «Надежда Благополучия» в Средиземное море. В свое время Плещеев командовал фрегатом, на котором проходили практику сыновья Мордвинова. Капитан дал им блестящую аттестацию, и оба они вне очереди были произведены в мичманы. Спиридов рекомендованным флаг-капитаном остался доволен. Плещеев являлся не только опытным и образованным капитаном, знавшим дюжину европейских языков, но и одним из лучших гидрографов русского флота. Помимо всего прочего, во время плавания на «Надежде Благополучия» под началом Плещеева было совершено важное открытие. Дело в том, что на фрегате был послан в Средиземное море знаток древностей Г. Оссюр, чтобы смотреть развалины древней Греции. На острове Святая Мавра, осматривая остатки Аполлонова храма, он нашел каменную плиту. Когда матросы плиту подняли, под ней нашли сверток плотной бумаги, а в нем рукопись поэмы Сафо «Фаонида». Так с помощью русских моряков была возвращена человечеству поэма великой античной поэтессы. Когда капитанский вопрос был уже утрясен и утвержден на коллегии, прибывший из Петербурга в Кронштадт Чернышев неожиданно потребовал, чтобы, помимо уже назначенного в экспедицию шотландца Грейга, был определен в капитаны и англичанин Роксбург. Таково было желание императрицы. Узнав о приказе, Спиридов ругался страшно. Иностранцев он не любил,
Корабль «Святой Евстафий Плакида» был назван в честь одного из святых, день памяти которого приходился на 20 сентября и совпадал с днем рождения сына Екатерины II Павла. Но делать было нечего, и адмирал скрепя сердце подписал гербовую бумагу о назначении Роксбурга капитаном «Трех Святителей» вместо недавно определенного туда Степана Хметевского.
Корабль «Три Святителя» («Трех Святителей») правильно и полно именовался «Трех Святителей: Петра. Алексея и Иова» и был назван так Екатериной II в честь трех московских митрополитов. Бомбардирский корабль «Гром» имел следующие размерения: длина – 95 футов, ширина – 27 футов, осадка – 11 футов. На вооружении состояло: 3 мортиры, 10 пушек; по некоторым источникам, количество пушек составляло 12.
Незаслуженно обиженному каперангу сказал:
– Помню, ценю и люблю! Приплывешь ко мне со Второй эскадрой – отдам «Святителей», приплывешь с Третьей – все одно они твои!
Все дни Спиридов пропадал на снаряжавшихся кораблях, а ночами вместе с Алексеем Сенявиным просиживал за чертежами, изобретая для Азовской флотилии особые суда. На сон, еду и семью времени не было!
Несмотря на грозный приказ Екатерины «Всего давать в экспедицию щедро!», каждый гвоздь, каждый фунт солонины вырывался со скандалом, с боем.
– Воистину: у нас легче украсть, чем получить положенное, – мрачно шутили моряки.
Без задержки выдавали одни чугунные балясины…
Целыми днями обивали пороги бесчисленных портовых контор бравые капитаны. Сыпались в кошельки складских толстосумов звонкие офицерские червонцы…
Спиридов издергался, стал вспыльчив и криклив. Что не мог взять законно, вышибал горлом. Но все равно дело двигалось медленно. Кончилась весна, а корабли еще не имели ни команд, ни пушек, ни припасов. Только метались из конца в конец взмыленные курьеры и торопили, торопили, торопили…
По совету флаг-капитана Плещеева уходящие корабли обшивали просмоленным войлоком, набивая поверх него дюймовые доски, чтоб от древоточцев предохраниться. Процедура кропотливая! Вначале команды освобождали от грузов трюмы, наглухо законопачивали все люки, затем корабли килевали, очищая попеременно борта и днища от ракушек, и только затем обшивали корпуса. Работая, не покладая рук, к весне все корабли Первой эскадры привели в надлежащий порядок.
Хватало забот и с провизией: на такой большой срок ее еще никогда не заготовляли. Особенно много набирали морских сухарей тройной закалки, которыми доверху засыпали брот-каморы, да любимой русскими моряками архангельской трески. От цинги грузили мешки с еловой хвоей. Не хватало матросов, и корабли комплектовали солдатами и рекрутами. Капитаны ругались до хрипоты, наотрез отказываясь от такого пополнения, но, не видя иного выхода, брали, ругались – и брали вновь. Не имелось навигационного инструмента и лекарств…
Не хватало многого, но ждать более было нельзя, время поджимало.
– Торопь такая, что некогда и чихнуть, – мрачно шутили матросы, таская на взмокших спинах съестные и питейные припасы.
Из штатов Кронштадтского порта Спиридов вытребовал мастеровых из цехов: корабельного, ластового, мачтового, блокового, котельного, литейного, компасного, малярного и печного. Позабирал адмирал с верфей плотников и конопатчиков, парусников и прядильщиков, кузнецов и пильщиков, хлебников и даже мясосольных учеников. Выгреб все под метелку.
Уступив просьбе Спиридова, Екатерина II пожаловала офицеров и всех корабельных служителей с уходящих кораблей четырехмесячным жалованьем «не в зачет». Особенно радовались выдаваемым деньгам женатые матросы: их матроски с ребятишками не будут нищенствовать хотя бы первое время.
Каждое утро, еще затемно, адмирал проводил скорые консилии с капитанами кораблей и знатными корабельными мастерами, давая им задания на день.
– Из кораблей всех боюсь я более за «Северный Орел», уж больно он не крепок в сравнении с остальными, – делился он своими сомнениями с корабелами.
– До берегов аглицких корабль сей доплывет. За то головы свои кладем смело. Но уж в Англии «Орел» чинить будет надобно, – отвечали ему старшие из мастеров, Селянинов и Афанасьев.
– А каково будут безопасны от пожаров возможных крюйт-каморы корабельные? Не будем ли гореть на виду всей Европы, как наши «Паша» с «Сашей»[8]?
– Каморы обобьем добротно листом свинцовым, а дерево пропитаем составами негорючими, так что будьте покойны, Григорий Андреевич! – успокоили его седые мастера.
Политическая обстановка, однако, оставалась сложной. Неспокойно было в Швеции. Профранцузски настроенный наследный принц Густав (будущий король Густав III), поощряемый своим воспитателем бароном Шеффером, готовился нанести удар по «Северному аккорду» и выступить в январе 1769 года на сейме с речью о реванше итогов Северной войны.
Густав III
Екатерина II с Никитой Паниным были встревожены выходкой шведского принца не на шутку. Ситуация молниеносно обострялась, возникала реальная угроза новой войны. Из-за необходимости усиления Балтийского флота затрещал весь «греческий проект» Орловых.
