Владимир Шпаков
Ева рожает
Война майора Чумака
1.
Новых постояльцев приводят ближе к вечеру. Стелла предупреждает по телефону, мол, приберись в квартире, и тут же заявляется с очередной парочкой: показывает «циммер», ванную, кухню, причем на хозяина – ноль внимания. Будто Чумака нет, будто он мебель!
– Устраивает? – льстиво улыбается Стелла. – Старая немецкая квартира, в Берлине такой уже не найдешь…
– Неплохо… – отзывается белобрысая толстуха в красной курточке. Курточка расстегивается, затем ее вовсе снимают.
– Это что? – тычет гостья в жестяную полочку с надписью Topflappen.
– Здесь прихватки должны лежать. Topflappen по-немецки – прихватки для посуды.
– Видишь? – оборачиваются к спутнику, рослому и рыжему. – Настоящий немецкий порядок!
– Орднунг, а то ж… – лениво отзывается рыжий. Вернувшись в комнату, он приближается к столику на гнутых ножках, на нем высится старый приемник в деревянном корпусе.
– Во, такой у Штирлица был! Как там? «Юстас Алексу…»
Он ржет, а Чумака с души воротит. Что интересного в старье?! Когда получал социальную халупу, хотел выбросить барахло покойной немецкой бабули, так Стелла отговорила: ты с ума сошел! Это ж раритеты, туристы кипятком писать будут! Она, собственно, и идею «апарт-отеля» подкинула, в смысле – сдавать вторую комнату для туристов из «рашки». Чумак, скрепя сердце, согласился. «Апарт-отель», «рашка» – выражения были чужды, но лишние евро, увы, нужны позарез.
– Ну, согласны? – грубовато произносит Чумак. – Тогда давайте задаток и располагайтесь, что ли…
Извинившись, Стелла выводит его в прихожую.
– Куда спешишь?! – шипит. – Людям нравится, только торопить не надо! И про задаток помалкивай, не твой вопрос! Соблюдай, майор, эту самую… Субординацию!
Чумак понимает: Стелла – хозяйка положения, вообще «баба с яйцами», с такой лучше не связываться. Но святое трогать даже ей не позволено. Майор он, генерал, рядовой – не ее бабье дело!
– Ну, чего гримасничаешь? Денежки не нужны? Тогда в другое место их определю!
Левая щека Чумака дергается, делая лицо уродливым. Следствие давнего ранения; еще и глаз багровеет, будто вся кровь к нему прилила…
– Я же знаю: вы с Шульманом гешефтом занимаетесь! – не унимается Стелла. – На гуманитарке, верно? И оба в деньгах купаетесь, так?
– Ни в чем я не купаюсь. – глухо отвечает Чумак, – Короче, вот ключи. Белье – в шкафу. Сама с ними разбирайся!
Прихрамывая, он направляется к себе в комнату.
– Порядок поддерживай! – бросают в спину. – В прошлый раз жаловались, что горшок не моешь! И форму свою сними, людей пугаешь!
Добравшись до цели, Чумак закрывает за собой дверь и, опершись на нее спиной, переводит дух. Спокойно, не надо нервов. Представь: она – твой командир, который всегда прав. В конце концов, ты имеешь свой плацдарм, свою территорию, на которую никто не посягает, и радуйся! Даже Стелла сюда не сует нос, не говоря о «пришельцах» (так Чумак называет туристов). «Пришельцам» дозволено наслаждаться атмосферой бюргерского жилья – комнатой, кухней, ванной, но логово хозяина – Сталинград. Сюда не суйтесь, господа хорошие, тем более комната наполовину забита картонными коробками, которые действительно завез Шульман. Лекарства, предназначенные для отправки на Украину, если верить организатору «гешефта». Завтра должны вывезти товар, а через месяц схема повторится: завоз коробок, разгрузка и спустя неделю – отправка по месту назначения. Ну, и самая приятная операция: вручение его доли – пусть скромной, но тоже не лишней.
– Плачу за складское помещение, – ухмылялся Шульман, – и за молчание. Мы людям помогаем, натюрлих, но кричать об этом на каждом перекрестке не стоит…
Только их мирок не столь велик, до Стеллы вот дошла информация, хотя на берлинских перекрестках про лекарства не кричали. Причем тут, спросите, бизнес? Насколько знал Чумак, часть гуманитарной помощи оформлялась в качестве коммерческого товара и продавалась украинским фирмам-посредникам (этот «левак» и хранили у него дома). В итоге образовывалась прибыль, ей делились с хозяином «склада», и все участники цепочки были довольны.
Упокоившись, Чумак перекладывает коробки к одной из стен. Он без Стеллы понимает, что такое армейский порядок. В нижний ряд ставятся самые крупные коробки, на них – тара поменьше, а на самый верх помещаются маленькие коробочки, почему-то без маркировки. Оценив работу, Чумак находит клетчатое покрывало и набрасывает на складень. Вот – настоящий «орднунг» (хотя великий и могучий «дойч» Чумак не любит, считает чем-то вроде мата).
Его комната разительно отличается от остального наполнения «апарт-отеля». По стенам развешаны фото однополчан, служивших с ним в Афгане, вырезанные из журналов картинки с вертушками и БМП, а возле окна красуется фотография Свято-Никольской церкви в украинском селе Кулевче. Вроде контраст (Чумак с религией не очень), но это сестра прислала, да и родина, опять же. Зато его армейский камуфляж ничуть не контрастирует с БМП, напротив, служит прекрасным дополнением. Да, форма устарела, и шевроны с нарукавными знаками еще советские, но кому надо, опознает «Войска Дяди Васи», иначе говоря, ВДВ. Так что Стелла пусть молчит в тряпочку, форма – тоже Сталинград, Чумак ее не снимет, даже если его поведут под конвоем по Unter den Linden. Бойтесь, фрицы, майора-десантника, и не смейте его трогать!
В этой комнате майор приходил в соответствие с тем человеком, который смотрел с одной из фотографий. Здесь он еще капитан, черноволосый, улыбчивый, обнимающий боевых товарищей. Кто-то из них давно в ином, лучшем (наверное) мире, кто-то просто исчез с горизонта, затерявшись в жизненной круговерти. Но тут, на фото, все еще живы и вопреки тогдашней обстановке счастливы. Афган был страшной мясорубкой: и подергивание щеки, и его хромота – оттуда, из страны раскаленных стреляющих гор. Но там была настоящая, а главное – абсолютно понятная жизнь. Вот свои, вот духи; а если приходится накрывать огнем кишлак, так не без причины. Из этих кишлаков такая нелюдь по ночам выползала – мама не горюй! А значит, заряжай! По душманскому гнезду… Пли!
Теперь не тот расклад, жизнь сделалась дурной и непонятной. Такого, как Шульман, Чумак под трибунал бы отдал, но вот – сотрудничает с прохиндеем! Или взять Стеллу: аферистка же, три шкуры дерет за проживание в своих «апарт-отелях», однако и здесь нужно подвякивать. Тьфу! Он служил великой державе, а что сейчас?! Кто он сейчас?! Последний интендант на той войне больше уважения имел, любая тыловая крыса могла бы его презирать – такого…
Чтобы отвлечься, Чумак выглядывает в открытое окно, за которым – внутренний сквер. Стелла называет его «патио», набивая цену жилью, но главное, зелень под окном, дышится хорошо, да и первый этаж для хромого – очевидный плюс…
– Борман! Кис-кис-кис… – негромко зовет Чумак. – Кис-кис-кис…
На подоконнике у него блюдечко с сухим кошачьим кормом, он выставляет его на оцинкованный отлив и ждет. Этот черный жирдяй должен придти, никуда не денется. А если задержится, пусть пеняет на себя, потому что примчится худосочный серый Геббельс и весь корм сожрет. Борман одной левой может отогнать этого дистрофика, но тут главное – быстрота маневра!
– Геббельс! – повышает голос Чумак. – Кис-кис-кис…
Серый возникает будто из-под земли, вспрыгивает на отлив и какое-то время балансирует на скользкой жестянке. Пристроившись, начинает хрустеть кормом. Зеленые глазища косят в сторону (вдруг заклятый конкурент появится?), а челюсти молотят будьте-нате!
– Борман сегодня в пролете… – усмехается Чумак. Он хочет погладить победителя, когда дверь в комнату распахивается.
– Здесь живут Борманы с Геббельсами?
На пороге рыжий постоялец, в руках у него – бутылка водки.
– Слышу знакомые имена, – ухмыляется, – и ни фига не понимаю! Котов, значит, так зовут?!
– Я так зову… – сдержанно отвечает Чумак. – Фрицы наверняка зовут по-другому.
Он старается не замечать блеск водочного стекла, однако бутылка притягивает взгляд, будто магнит.
– Тяпнем русского национального? – поднимают бутылку над головой. – Моя в супермаркет помчалась, значит, часок у нас есть!
Чумак не в силах сопротивляться, выпивка – его слабое место. Он расставляет рюмки, насыпает в вазочку крекер, и вот уже первая, «за знакомство», приятно разливается теплом в груди. Гостя зовут Эдик, он из Брянска, а там закон: между первой и второй – никакого перерыва!
– Вообще никакого?! – удивляется Чумак.
– Никакого! А между второй и третьей – не больше минуты!
Эдик опять ржет, видно, мужик с юмором. Вообще-то, откровенничает тот, сюда ехать не хотелось. Хрена ловить зимой в Берлине?! Зима тут мягче, конечно, даже зелень кое-где проглядывает, но ведь не Египет! Так жена потащила в Германию! У нее девичья фамилия, понимаешь ли, Шторк, и вот ей в голову взбрендило на родину предков отправиться! И чтоб непременно жить в обстановке настоящего немецкого дома!
– Но у тебя, вижу, другая обстановка…
Эдик тычет в одно из настенных фото.
– Это где? В Грозном?
– В Кандагаре.
– Ты афганец?! Тогда – за афганцев!
После третьей «пришелец» уже нравится Чумаку. Тут разные бывали, некоторые нос воротили от изувеченного мрачноватого человека в форме, а этот брянский – вроде свой. Жаль, не служил в горячих точках, не поделишься сокровенным. А хочется! Хочется улететь туда, где пахло нагретыми солнцем скалами, соляркой от боевых машин, гарью; где была взаимовыручка, мужество, и каждый готов был положить жизнь «за други своя». Вот откуда его хромота? Тогда их заперли в ущелье, начали долбить пулеметами с окрестных гор, и ему на бегу – в ногу! Лежал на открытом пространстве, как мишень, так Сашка Клюев, командир роты, его на себе под БТР втащил, под броню, иначе в мясо бы раскрошили духи! И сам Чумак не раз бросался на выручку под шквальным огнем, прикрывал собой бойцов, и что остался живым – считал чудом. А главное, тогда за ним стояло что-то огромное, большое и непобедимое. Да, война была страшная, много хороших мужиков положили зазря. Но была держава, был некий смысл в бессмысленных, если рассудить здраво, подвигах, и утрата этого всего была больнее, чем сквозное ранение в ногу или боль от осколка, задевшего лицевой нерв (от того щека и дергалась)…
– Сам откуда? – интересуется Эдик.
– Оттуда… – Чумак указывает на Свято-Никольскую церковь, что висит на стене – С Украины. Но я там не был… Сколько же я там не был? Больше сорока лет!
Гость выдерживает паузу, с интересом глядя на хозяина.
– Съездить не хочешь? Там сейчас события!
Майор отмахивается.
– Опять бузят?! Ничего, побузят и разойдутся!
– Не знаю, не знаю… Может, и не разойдутся.
Еще опрокинуть, затем похрустеть крекером, как давеча хрустел кормом Геббельс.
– И хрен с ними. Какое мне до них дело?! Моя родина – Советский Союз! Помнишь песню? Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес…
Эдик начинает подпевать, когда в дверях возникает толстуха, что в девичестве Шторк.
– Хорошо сидим? – произносит ледяным тоном.
– В общем, неплохо… – теряется рыжий.
– А теперь – домой!
Эдика подбрасывает, будто в задницу вмонтировали пружину. На пороге супруга оборачивается.
– Стелла Георгиевна предупреждала, что вы алкоголик, и зря я ей не поверила! Не смейте спаивать моего мужа!
У Чумака сводит скулы. Хмель слетает, лишь бессильная злость ворочается внутри, как некий червяк. Ты никто, майор, если даже эта незваная гостья может тебя унизить. Ты разжалован и уволен из рядов без права восстановления! Не хочешь быть разжалованным? Тогда вытащи заначку – и в магазин, чтобы надраться к ночи до бесчувствия и провалиться в мертвецкий сон…
2.
Утро начинается со стеклянного звона: кто-то бросает в окно мелкие камушки, и тут, хочешь – не хочешь, а приходится разлеплять глаза. Какая зараза спать мешает?! Чумак поднимается; укутавшись в одеяло, подходит к окну. Ба, Краб явился! Полгода, почитай, было не видно, говорили, его вообще из «фатерлянда» депортировали. Но вот он, лыбится во всю ширь, сверкая фиксами…
Щелкнув шпингалетом, Чумак распахивает створку. – Просыпайсь, Мыкола! – слышится с улицы. – Буде подушку давить!
– Принесли черти… – бормочет Чумак. Башка трещит, накануне бутылку в одно жало всосал; а еще ведь с рыжим пил! С другой стороны, Краба можно послать в магазин, молодой – мухой слетает…
У гостя, по счастью, с собой пиво. Туристы слиняли с утра пораньше, и можно спокойно похмеляться, слушая рассказ о злоключениях Сереги Бойченко по прозвищу Краб. У него не ладони, а натуральные клешни – огромные, разлапистые, да еще красноватого цвета, и во время разговора он этими «клешнями» все время размахивает. Как выясняется, придурок влетел в уголовную историю – вместе с дружками угнали грузовик Man, набитый стройматериалами. Грузовик оставили на пустыре, понятно (как его продашь?), а материалы решили толкнуть одному немцу. Так он же, сука, их и заложил! Позвонил в полицию и высказал свои подозрения, мол, откуда у этих русских мешки с ротбандом и черепица Braas? Вот не все равно ему, откуда! А главное, москалями их назвал, немчура херова! Все время бубнил «руссиш», «руссиш»!
– И что? – морщится Чумак (башка еще трещит!). – Мы для них все – русские…
– Ни, Мыкола! Я не москаль!
– Да ладно тебе! И это… хватит меня Мыколой звать! Я для тебя, пацана, Николай Петрович! Майор советской армии в отставке! Если хочешь – называй товарищем майором…
Краб опять демонстрирует фиксу, затем упирает правую клешню в висок.
– Слушаюсь, товарищ майор!
– К пустой голове ладонь не прикладывают… – бурчит Чумак. – Значит, в тюряге сидел?
– Ага, пять мисяцев! Я ж на подхвате был – тильки разгружал. А хлопцы, шо машину вкрали, сели надолго…
В магазин все-таки приходится бежать – пивом душу не обманешь. За шнапсом и всплывает (опять!) тема волнений на родине. Краб завелся, мол, в тюряге делать не фиг, все время ящик смотрел. Его ж у Краба нет (у Чумака тоже), но тут немецкая тюрьма! Цивилизация, бля, да еще волнения показывают! Ой, как в Киеве нынче неспокойно…
– Да что вы раскаркались?! Неспокойно! Волнения! Ерунда это!
Краб долго на него смотрит.
– Ни, товарищ майор, не ерунда. Буде шо-то, нюхом чую.
– Ничего не будет!
– Ты ящик купи, Николай Петрович. Тоже ведь не бачишь, шо в мире творится. Жидка твоего, Шульмана, потряси. Мол, ишачу на тебя, так отблагодари!
– Понадобится: сам куплю. Ну? Что с руками?
– Шо с руками?! – Краб обеспокоенно разглядывает «клешни».
– Не больные? Тогда разливай, что ли…
Краб с облегчением хохочет, тут же выполняя просьбу. А чтоб доказать, мол, руки у него ого-го, под занавес предлагает привычную забаву: армрестлинг.
– Победить рассчитываешь? – прищуривается Чумак.
– Тебя, Николай Петрович, победишь… Так, дурака поваляем!
На самом деле молодость хочет победы, а то ж! Когда ставят руки на стол, ладонь Чумака тонет в красноватой «клешне». Краб с ходу начинает давить (хотя по правилам положено на «раз, два, три»), только шалишь, родной, с майором Чумаком не такие орлы состязались! Еще в Афгане! С самим Громовым тягался «на руках», и генерал оказался повержен!
Щеки соперника пунцовеют, он поддавливает кистью, и все же медленно, но верно сдает позиции. Выровнять, теперь наклонить, и вот «клешня» на столешнице!
– Ну, товарищ майор… Железяка у тебя, не рука!
А за окном уже маячит Борман. Тычется в пустую кормушку, затем начинает царапать стекло.
– О, Гитлер явился!
Поднявшись, Краб находит повод задержаться.
– Не Гитлер, а Борман… – бурчит Чумак. – Ладно, двигай отсюда!
– Может, еще пузырь? У меня гроши есть!
– Хватит на сегодня.
– Как знаешь, Николай Петрович…
На пороге гость оборачивается.
– А телевизор купи. Много интересного побачишь! Спустя час является Стелла. Ей уже донесли про вчерашнее, и она ездит по ушам нерадивому хозяину, каковой, если разобраться – чмо. В коридоре натоптано? Горшок не вымыт? Ах, вымыт?! А почему лужа в туалете?! Они идут в сортир, где подтверждается правота Стеллы, потому что Краб, когда ходил по малому, пустил струю мимо унитаза, значит, товарищ майор, бери в руки тряпку. И вечером претензии – от туристки, что расхаживает по квартире с видом хозяйки. Она так и заявляет: если б тут жила, все бы переделала по-своему! Чумак ищет поддержки Эдика, но, поймав его взгляд, рыжий только руками разводит. А тогда удалиться к себе, закрыться на ключ и сделать вид, что его нет.
Его и впрямь тут нет. Не должно быть, во всяком случае, он вроде как попал в плен, причем сдался добровольно. После возвращения из Афгана страна начала рушится, а Чумак зачастил в госпиталя: то нога, зараза, мучает, то ранение в голову даст о себе знать. Хреновый стал вояка, такого на «дембель» отправить – святое дело. И отправили, повесив медальку на грудь, даже приказ на подполковника оформили, чтоб пилюля стала не просто сладкой – приторной. Но от бумажных погон майор ВДВ отказался. А тут дочка выросла, начала романы крутить направо-налево, глядь, уже замуж выскочила! Причем за гражданина Германии! Уехала, понятное дело, и началось: хрена, мол, сидеть в этой стране?! Что здесь ловить?! Супруга обрабатывала «дембеля» ежедневно; а держава, между тем, катилась в пропасть, и экс-майор после очередной госпитализации дал слабину: едем, черт с тобой! Только переехали в Берлин, а доченька любимая уже развод оформляет! Супруга на этой почве слегла, да так и не оправилась – скончалась через год. Жили по съемным квартирам за счет дочки, хотя та не столько работала, сколько искала новую партию. И таки нашла своего американца долбанного, который тут же увез ее в Миннесоту. Хорошо, папаше-ветерану оформила вид на жительство, и тот поимел право на социальное жилье, копейки кой-какие, ну, чтоб не загнуться. Дальше связями оброс в среде украинских мигрантов, халтуры появились, да так и застрял «в плену». Куда возвращаться? Жилье-то продали перед отъездом, а ехать на родину вроде как смешно. Двоюродная сестра недавно разыскала его, звонила несколько раз, мол, если хочешь – приезжай в Кулевчу, живи у меня. Но где Чумак, и где эта Кулевча?!
Детские впечатления почти стерлись из памяти, лишь изредка вспоминались крашеные синие штакетники и свисающие ветви, усыпанные вишнями. Юный Коля Чумак всегда ходил вдоль штакетников, обирая сочные соседские ягоды, хотя в собственном саду вишни было завались. Соседская – всегда слаще, говорила бабушка; зато ее вишневый компот не имел равных в селе: к ним даже болгары приходили за компотом, просили продать. Выглядели «болгары» так же, как бабушка, и говорили вроде на понятном языке, но их почему-то отмечали особо. Что еще сохранила память? Гусей, что однажды защипали до синяков на лодыжках; классы начальной школы, где невысокому худощавому парнишке все время приходилось доказывать что-то кулаками; а еще визит военного, что однажды забрал его прямо с уроков. Когда папаша, герой войны, скончался в госпитале, а мамаша, стерва, не вернулась с очередного курорта, бабушка отписала в Московское суворовское училище (чуяла, что скоро помрет), и волшебник с погонами вскоре прибыл в село, затерянное на границе Украины и Молдавии. Прибыл, оформил документы, и с той поры жизнь пошла от приказа до приказа.
Странно, что Чумак совсем не помнил Свято-Никольскую церковь, фотографию которой сестра прислала в письме. Писала, что храм этот особенный, там замечательный батюшка Павел, а главное, чудодейственная икона Спасителя имеется. Ее преподнесли в дар, считай, черную совсем, и вдруг она в одну ночь просветлела! Лик проявился, и кто к этой иконе, значит, приложится, сразу излечивается! И хотя сестринский пафос был неподделен (набожной сделалась!), все это воспринималось, как народные сказки. Отсутствовала, короче, родина у советского майора, утонула она, ушла на дно, даже пузырей не осталось…
Одно время поддерживали звонки Ваньки Потапова, дружка афганского. Было дело: заперли в одном из ущелий батальон Потапова и косили бойцов, как траву. Наверняка всех покосили бы, да Чумак со своими орлами на поддержку выдвинулся, и все огневые точки из минометов накрыл. Ванька всякий раз тот случай вспоминал, даже неудобно было.
– Цену ты себе не знаешь, Петрович! Ты ж герой!
– Да ладно тебе…
– Ничего не ладно! Вот хрена ты там сидишь?! Тебе молодежь воспитывать нужно! Если им про тебя рассказать…
– Зачем? Я не генерал Громов какой-нибудь… Как он, кстати?
– Поднялся на время, до губернатора даже дорос. Но сейчас загнали за Можай, где-то в Приморье бизнес крутит…
– Что ж так?
– Не по чину брал, думаю. А генерал Шпак – тот в авторитете до сих пор. Виделся с ним как-то, так он тоже тебя вспоминал. Хрена, говорит, делает у немцев майор ВДВ?!
– Бывший майор, – вставлял Чумак, но его перебивали:
– Бывших десантников не бывает! Так вот Шпак говорит: почему Петрович там, а не здесь?!
Эти разговоры (хоть Чумак и спорил) грели, напоминали о чем-то большом, огромном, что соединяло майора, Ваньку Потапова, Сашку Клюева, Громова, Шпака и еще миллионы людей в целое, что сияет над головами, как слепящее солнце Афгана. Потому-то и суетился майор, зарабатывал правдами и неправдами, чтоб вырваться из «плена». Он соберет нужную сумму и в один прекрасный день помашет ручкой благоустроенной бундес-тюряге: ауфвидерзеен, дамен унд херрен! Натерпелись, будет!
Но в последние месяцы Ванька звонить перестал. И на звонки Чумака не отвечал, может, тоже в госпиталь угодил (в нем железа сидело – будьте-нате!). И Чумак окончательно потерялся. Вокруг крутились какие-то полулюди, с которыми на одном поле не сядешь – в других обстоятельствах. Да где возьмешь «другие»? Опора утрачена, под ногами – вязкое месиво, болото, того и гляди, засосет…
Погрузившись в беспокойный сон, Чумак оказывается на горячей броне бэтээра. Там же сидят одетые в форму десантников Потапов, Клюев, даже генерал Громов (правда, с погонами капитана мотострелковых войск) покачивается, усевшись с краю. Чумак хочет подколоть начальника, мол, разжаловали, да? Но раздумывает: это же мелочь, главное, они опять вместе! И катят (ну и ну!) по Unter den Linden!
– Вань, я что-то не понял… – озирает майор тянущиеся вдоль улицы бутики и рестораны. – Куда мы направляемся?!
– Как куда?! К Рейхстагу!
А ведь верно, движутся в сторону Бранденбургских ворот! Гуляющая публика, завидев боевую машину, сгибается в поклоне или в страхе жмется к стенам домов. Правильно боитесь, фрицы, сейчас мы будем брать вашу главную цитадель еще раз. Есть ли у нас флаг?
– Есть! – Клюев вытаскивает из-за пазухи красное полотнище с серпом и молотом. Чумак хлопает его по плечу.
– Молодец! Ставлю боевую задачу: водрузить знамя на самой вершине купола! С тобой пойдет подполковник Потапов!
Клюев смотрит на прозрачный купол цитадели, что сияет на солнце.
– А не соскользнем? – спрашивает с сомнением.
– Саня, ты чего?! Ты ж дворец Амина штурмовал! А тут какой-то Рейхстаг! В общем, выполняй задачу!
Они уже проскочили ворота, пересекли линию разрушенной берлинской стены, так что цель совсем рядом. Но бэтээр вдруг резко сворачивает и несется в Тиргартен. Чумак ползет к кабине.
– Эй, боец! – стучит по броне. – Почему отклонился от маршрута?!
Да только водила не слышит, топит газ, и вот уже рядом мелькают деревья – они углубляются в парк, чтобы остановиться возле металлического ангара. Из кабины выскакивает Краб (вот сюрприз!) и машет клешнями, мол, слезайте, приехали! Какого хера?! Мы собирались цитадель штурмовать!
– Почекае цитадель. Зараз трэба працюваты!
Он открывает боковую дверцу, Чумак сует голову внутрь и обалдевает: весь объем занят ротбандом и черепицей Braas!
– Ни, не весь! – читает мысли коварный Краб. – Твой товар тоже тут.
Он тычет куда-то вглубь, где виднеются коробки, что обычно оставляет Шульман. После чего обнаглевший штатский деловито разъясняет офицерскому составу: нужно разгрузить товар, а потом можете хоть Рейхстаг брать, хоть Центральный вокзал. Офицеры переглядываются, а Чумак чувствует, как изнутри поднимается горячая волна: да что ж ты, сука, себе позволяешь?! Да я ж тебя, выползка уголовного…
– Руки за голову!! Лицом к стене!! А теперь по законам военного времени… Расстрелять эту сволочь! Ну?! Стреляйте же! Стреляйте!!
Выпадение из сна происходит внезапно: его кто-то тормошит, приговаривая:
– Эй, афганец! Возвращайся с войны!
Очнулся, а над ним рыжий турист в пижаме.
– Порядок? Извини, мне-то по фиг, но мою крики пугают. Иди, говорит, успокой этого… Ну, я пошел!
3.
Пока квартирует приезжая парочка, Шульман не показывает носа. Хотя показать хочется, видно по его нервным звонкам. Когда будешь один? Послезавтра? О’кей, навещу!
Наконец, «пришельцы» отваливают. Улучив момент, Эдик забегает на минуту, они успевают махнуть по сто, и тот на прощанье выдает:
– Моя, конечно, от тебя не в восторге….
– Я тоже, – парирует Чумак, – не в восторге!
Рыжий всхохатывает.
– Ну да, ну да… Но здесь ей страшно понравилось! Хочет такую же квартирку прикупить, ну, иногда самой приезжать, в остальное время – внаем сдавать.
Днем заезжает Стелла, чтобы отдать долю Чумака, а вечером на пороге возникает Шульман вместе с мрачноватым грузчиком, вроде как турком. Турок ни бельмеса по-русски, зато работает, как зверь: пять минут – и комната очищена. Будет ли следующая партия? Неизвестно, озабоченно отвечает Шульман. Проблемы сейчас, как бы вообще бизнес не накрылся.
– Это из-за событий? Ну, там… – машет Чумак рукой куда-то на восток.
– Из-за них. Не нравится мне это. Деньги любят тишину, а на исторической родине нынче шумно.
Чумак безропотно выполняет очередную просьбу, мол, надо оставить небольшую сумочку.
– Только на виду не ставь… – говорит Шульман.
– Да я прикрою! Вот, накидка есть…
– Лучше в шкаф. Или под кровать. У тебя ж тут посторонние, а препараты очень ценные, не дай бог…
Он, как всегда, платит за услугу вперед. Поставив сумку в шкаф, Чумак прячет под белье полученные от «партнеров» евро, считая это еще одной ступенькой к заветной мечте, дескать, мало-помалу, зернышко к зернышку, глядишь, и наберется сумма. Но на телевизор (подержанный – на всякий случай) он все-таки тратится.
Для настройки Краб засылает дружбана по имени Остап, и тот за пять минут, потыкав в пульт, настраивает нужные программы.
– Тут на нашей мове, тут – на москальской… – поясняет. – Немчуру хочешь дивитися?
– Обойдусь, – говорит Чумак, усаживаясь перед экраном.
Волшебное окно показывает мир, покинутый много лет назад. Мир гудит, орет, выступает с трибун, дымит подожженными покрышками, и метает коктейли Молотова. Что повергает майора в шок. В бундес-столице тоже бузили то левые, то правые, но тихий квартал неподалеку от Zoo волнения обходили стороной. А здесь?! Но вскоре Чумак обвыкается, и пульт в руках перестает отдыхать. Он предпочитает «москальску мову», поскольку «ридну» знает через пень-колоду. Хотя такие новости даже на фарси-кабули (тоже напрочь забытом) будут понятны. В программы включаются сериалы, передачи о здоровье, о кулинарии, то и дело мелькает реклама, но Чумак моментально жмет кнопку, чтобы переключить на самое горячее, самое тревожное.
Было тут что-то знакомое. Трудно входить в бой, Чумак это знал, зато потом хрен выйдешь! Ну и толпы, опять же, магнетизировали. Майор отвык от толп, сторонился их, жил, как одинокий волк. А на самом деле – страдал, мечтал о чем-то общем, сплачивающем, сияющем над головой и т. п. Волк-одиночка тоже приближается порой к стае, чтобы прибиться, а человеку к своим хочется тем более. Вопрос, правда, кто свои? В эти дни несколько раз забегал Краб с Остапом и еще какими-то людьми, они пили шнапс, именуя его «горилкой», и тыкали пальцами в экран, мол, бачишь?! О це суки, поубивав бы! Кажется, «суками» были люди в камуфляже, что пытались сдерживать толпу, но Чумак это не комментировал – не составил пока мнения. Ему тоже наливали, было видно: считали за своего. Он же плыл по течению, нутром чуя: за этими хлопцами стоит что-то сильное, а главное – общее, о чем давно тосковал…
В один из погожих теплых дней, когда погода почти весенняя, он усилием воли отрывает себя от экрана, чтобы прогуляться. Редко выбирался за границы квартала, благо, маркет в двух шагах, где и еда, и выпивка по приемлемой цене (владелец-турок держал низкие цены); и банкомат недалеко, чтоб евро снять; и больница в пешей доступности. Берлин же майор не любил, он был вроде как символ вселенского зла, город-враг, который никогда не отмоется, пусть даже десять каменных солдат поставит в Трептов-парке. Однажды социальная работница, что пасла российский контингент, сказала:
– Здесь русским жить легче.
– Чем где? – усмехнулся Чумак правой половиной лица (левая в тот момент дергалась).
– Чем в Бонне, например. Или в Ганновере. Берлин – мегаполис, тут легче затеряться. Много соотечественников, опять же. А главное, он грязный, как… – она рассмеялась, – В общем, как ваши города!
Со временем Чумак убедился в ее правоте: мусора хватало, особенно в выходные, когда парки и скверы вдоль Шпрее заполнял гуляющий народ. Урны на аллеях быстро переполнялись, но мусор не убирали; и алкашей, что валялись в отрубе на траве, не забирали, так что близкий сердцу бардак, по идее, должен был примирить с реальностью. Увы, не примирял. Чумак даже язык демонстративно не учил, имея словарный запас на уровне «хенде хох» и «гитлер капут». Не заслужил этот язык изучения, навсегда остался речью врага…
Не вызывал отторжения разве что Zoo, куда Чумак и направляет стопы. Билет недешевый, но удовольствие того стоит, и вскоре он проходит через индийскую арку со слонами, чтобы оказаться среди братьев меньших (многие из которых – в разы больше человека). Это целый звериный город, да что там – страна животных, устроенная вопреки уставам ООН внутри германской столицы. Если бы не специальные таблички, тут запросто можно затеряться, во всяком случае, не найти, чего хочешь. Чего хочет Чумак? Есть одно желание (странное, если честно), и он шарит глазами по табличкам, на которых не только немецкий текст, но и силуэты представителей фауны. Слоны – замечательно, хищники – тоже любопытно, но ему требуется другое. Насколько он помнит, следует двигаться против часовой стрелки, так быстрее достигнешь места, где поселили самых больших обезьян. Он идет, почти не задерживаясь у просторных вольеров, в большинстве из которых гуляют животные. На удивление теплый денек, и есть надежда на то, что его любимцев тоже выгонят из «зимних квартир» на свежей воздух.
Добравшись до цели, он понимает: не ошибся. Огромных черных горилл поселили на острове, отделив от праздной публики заполненным рвом водой. Гигантские обезьяны не суетливы, как мартышки или павианы, они сидят, лежат либо лениво движутся к тому месту, куда упадет брошенная служителем пища. Этот деятель в униформе тоже не спешит, под стать подопечным: бросит свеклу – и ждет, пока обезьяна доберется до вкусного клубня и медленно его разжует. Теперь парочку стрелок лука-порея, чтобы другой гоминид подкормился; и все это под рукоплескания публики.
