Владимир Васильевский
Из записных книжек 2. Сборник рассказов
Об авторе
Владимир Васильевский родился и вырос на Дальнем Востоке. Во Владивостоке окончил университет. В Ленинграде защитил кандидатскую диссертацию. Астроном. Круг его интересов широк. Многие годы руководил лабораторией интенсивных методов обучения. Стихи начал писать в студенческие годы. Первое стихотворение «Помогите природе человека спасти» опубликовано в 1980 году в одной из центральных газет Таллина.
В настоящее время живет в Санкт-Петербурге. Состоит в рядах Российского союза писателей (РСП). Часто выступает на различных площадках города с чтением своих стихов и прозы. Основал и ведет поэтический клуб «Северные полмира». За вклад в русскую литературу награжден Президиумом РСП медалями «Александр Пушкин» и
«Владимир Маяковский».
© Владимир Васильевский, 2021 Зануда
Начало девяностых. В булочной выдает хлеб девушка. Лет двадцати с небольшим. Миниатюрная. Очень привлекательная. И … грубая. Впереди меня стоит огромного роста мужчина интеллигентной наружности.
Спрашивает мягким басом. – Девушка, сколько стоит батон?
– Ценник читайте.
– Здесь нечетко написано.
– Надо – прочитаете.
– И все-таки?
– Чё пристал, зануда?!
Милая, вы феноменально любезны. Подозреваю, у вас в трусиках – то же, что и в моих трусах.
Девица густо краснеет.
– Три двадцать.
– А-а! Так вот как с вами нужно разговаривать! – мягко басит мужчина.
Ошибочка вышла
Рассказала моя давняя знакомая.
Начало девяностых. Как-то ехала в переполненном автобусе. На очередной остановке втиснулся мужик. В руке – пакет с двумя десятками яиц. Пакет, естественно, держал над головой. Народ стал давать советы, подшучивать. В конце-концов, пакет дали подержать кому-то сидящему.
Тут знакомя на что-то отвлеклась. Потом – ее остановка. Кое-как выбралась из автобуса. Смотрю, говорит, этот мужик ничком лежит на асфальте. Стала помогать подняться. Спрашиваю. – Яйца-то хоть целые?
Он, удивленно глянув и, помедлив.
– Яйца-то целые. А вот колено сильно разбил.
Смотрю в лицо, а мужик-то – совсем не тот. Чуть со стыда не сгорела.
Мудрость жить
В юности один глубокий старик подарил мне свою мудрость:
Мир абсолютно изменчив. Постоянно только его непостоянство. Если НЕ
ПОНЯТЬ эт приого, все равно, что пытаться плыть по горной реке против течения.
Будет сносить. При этом – нещадно бить о пороги, о берега, при поворотах реки.
Ты ведь – спиной к движению.
Такая жизнь – нескончаемое НАКАЗАНИЕ.
Если ПОНЯТЬ И ПРИНЯТЬ. Это – то же, что безвольно плыть по течению. Также будет бить о пороги и берега. Но существенно меньше. Ты ведь уже не борешься с течением, и – лицом по движению.
Эта жизнь – бесконечное ТЕРПЕНИЕ.
Если ПОНЯТЬ, ПРИНЯТЬ И ПОЧУВСТВОВАТЬ ВКУС к непостоянству Мира, это как полюбить спуск по горной реке. Рано или поздно научишься избегать ударов о берега и обходить пороги. Станешь наслаждаться движением. И своим мастерством.
Вот жизнь – близкая к тому, что называют СВОБОДА.
Понадобился почти весь мой век, чтобы испытать первое. Пережить второе. И мало-мальски приблизиться к третьему.
Эфиоп Поль
В семьдесят третьем году, будучи аспирантом, жил в знаменитой восьмерке, университетской общаге. Кроме наших там было много иностранцев из социалистических и социалистически ориентированных стран. Любопытные случались беседы. Вот Поль. Из Эфиопии.
– Поль, а почему у тебя имя французское? Ты ведь негр.
– Я не негр. Я эфиоп. Эфиопия была колонией Франции. Поэтому имя французское. Но теперь Эфиопия – свободная страна.
– А скажи, Поль, в вашей свободной стране есть проблемы?
– Да, конечно! Много есть проблем.
– Ну, например?
– Есть экономические проблемы. Много людей мало едят.
– Что, земля не родит?
– Да, да! Земля не родит. – А что вы сажаете? – Ну-у-у!!! Если сажать!.
Ах, этот русский язык
Семьдесят третий год. Общежитие Ленинградского университета. В комнате нас четверо. Два студента-физика, и два аспиранта – Эберхард Фюгерт, из Восточной Германии, и я, с Дальнего Востока. Математики.
Эберхард изучает русский язык, я – немецкий. Договорились помогать друг другу в разговорном. Он спрашивает меня по-русски, отвечаю на немецком. И наоборот. Спрашиваю по-немецки, он отвечает на русском.
Иногда, из лени, нарушаю это правило. Как-то спрашиваю.
– Эбс, ты вчера поздно уснул?
– Уснул?
– Ну, заснул?
– Уснул, заснул – синонимы?
– Да.
– Поздно уснул.
Несколько дней спустя, прошу.
– Эберхард, за мной приятель должен зайти. В спортзал договорились пойти. А мне сейчас срочно нужно сгонять в библиотеку. Задержи его, пусть меня подождет. – Хорошо.
Возвращаюсь, приятеля нет.
– Эбс, он что не зашел?
– Я встретил его в коридоре, сказал, чтобы ушел.
– Зачем? Я же просил: задержи, чтобы подождал.
– Уснул, заснул – синонимы?
– Синонимы.
– Ушел, зашел – синонимы?
– Нет. Антонимы.
– Ах! Этот русский язык! Никакого порядка.
В другой раз.
– Эбс, ты пиво пить любишь?
Дома люблю пить.
– Здесь, в комнате? – Нет. В Германии. – Почему?
– Когда ехал в Россию, мне говорили, что у вас пиво с водой. Приехал.
Попробовал. Теперь знаю точно. У вас – вода с пивом.
– Ты что-нибудь хорошее можешь сказать про Россию?
– Да! Водка без воды. Пить невозможно.
– Так это опять плохое.
– Нет! Это хорошее. И еще. В России много красивых девушек. Это хорошо. Изумительно!
Вечерницы
Начало восьмидесятых. Институт Культуры им. Н. К.Крупской. Идет зимняя сессия у вечерников. Вечер, девятый час. По пустынному коридору тащится с сумками молодая мама.
Ведет за руку дочку лет четырех.
– Мама, я домой хочу. Я есть хочу.
– Потерпи.
– Мама, я спать хочу.
– Потерпи! Сейчас, только найдем аудиторию, где экзамены.
– Мама, а когда нам там пиз*юлей дадут, мы поедем домой?
– Сразу и поедем.
Уговорил
Обгоняю пару бомжей. Она – маленькая, он – рослый и широкий.
Слышу диалог.
– Ты ведь, Маша, знаешь. Я – сперматозавр. Половой гигант!
– Гигантский половик ты. И больше ничего. Знаю я тебя. – Маша, я уже другой. Вот увидишь. Я ведь пить бросил. – Ладно. Пойдем.
Покажешь свой… адронный коллайдер.
Прохор Похабов
Он был моим соседом. Приехал в поселок в шестьдесят четвертом. За год срубил небольшую избенку. Рядом поставил летнюю кухню и, у самого озера, – баньку. Жил с женой, крохотной бабкой Анной. Сам – массивный, широкий. И за метр восемьдесят. Сутуловатый. Ходил мягкой охотничьей походкой.
И шел ему… девяносто первый год.
Как-то идет навстречу. Остановился. Глуховатым басом.
– Вовка, пойдем ко мне. Водку попьем. Бабка в Хабаровск на день уехала. Да, дело к тебе есть.
Пришли. Сели за стол. Взял в руку полулитровку. И она как-то сразу показалась маленькой. Почти исчезла в его кулаке, с пивную кружку.
Выпили.
Тут у меня радиво скрипит, нихрена не слышно. Может, починишь?
"Радиво" довоенное. Большая черная тарелка, наподобие вьетнамской шляпы.
– Подожди, схожу домой за инструментом.
По дороге домой посетила другая идея. Принес деду новый динамик. – Возьми мое радио. А твое унесу с собой. Дома разберу, посмотрю что случилось.
– Ты школу кончишь, куда потом?
– В институт.
– А у меня на каторге был институт. Я по молодости попа убил. – За что?
Дед наливает по второй.
– Да, девку мою обидел.
– Что ж, за это человека жизни лишать?
– Не человек был. Гнида. До меня троих со света сжил. Одного так сам и застрелил. Я бы его не убил, – он бы меня убил. Так лучше – я его.
Дед опрокидывает стакан себе в рот, и в один глоток поглощает водку. Пью и я. – Я по молодости силушку-то имел. Бывало, поздоровкаюсь, руку подам, а другой рукой возьму приятеля за голову да через наши руки-то и переверну. Шутил. Дед наливает по новой. Я едва сижу на табурете. Мотает. Закуску Прохор забыл выставить. Он будто услышал мои мысли. Достает из стола соленые огурцы, вареную картошку, хлеб.
– Закуси. Я поймал этого попёшку за шиворот, как куренка, башку – на чурку, и топором отрубил. Поганую.
Прохор помолчал. Мне показалось, и забыл обо мне. Потом сходил в коридор, принес еще бутылку.
– Четырнадцать лет на каторге камни ворочал. Думал там и сгнию. Большики, как власть взяли, узнали: за попа отбываю. Волю дали. В сорок первом хотел на войну пойти. Я охотик. Белку в глаз стрелял. И на немца бы охотился.
Мы снова выпиваем.
– Так что не пошел?
– Начальник сказал, мол, старый ты дед. Тебе шестьдесят семь лет. Да это бы ладно. Добровольцы всякие бывают. А вот грыжа у тебя, от каторги.
Тут никак нельзя.
– А ты только на белку охотился?
– Нет. По молодости я любил на медведя один ходить. Без ружья. Ружья не было. Дорогие были ружья. Рогатина, да нож большой. Медведя по осени завалишь. Он жирный по осени-то. Мясо – на всю зиму.
И тут… явилась бабка Анна. Я ретировался. Поднялся, и тихонько вышел. А деду Прохору, полагаю, крепко досталось. Уходя, слышал, как он жалобным голосом несколько раз пробасил что-то про "радиво"…
А любовь?
В девяносто пятом году у меня был слушатель. Марк Подольский.
– Марк, расскажи, пожалуйста, кратко свою биографию.
В семь лет пошел в школу. Учился ровно, по всем предметам. Но больше нравилась литература. Кстати, сразу после школы женился. На учительнице по литературе. Правда, через три месяца развелся. – Почему?
Он помолчал. Потом с тихой задумчивой улыбкой.
– Ошибся. Принял эрекцию за любовь.
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Ты ведь женат.
– Деловой союз. Не более.
– А любовь?
– Это то же, что счастье. Идеал. Существует только в воображении. Пятое марта. Пятница
Метро. Вторая половина дня. То и дело мелькают представительницы прекрасного пола с букетами. Через полчаса уже как бы и норма. Привык. Вдруг на встречном эскалаторе мужик лет пятидесяти. Угрюмый. Челюсть – вперед. В руке букет красных роз. Только он проехал, на том же эскалаторе молодая блондинка с букетом тюльпанов. Разговаривает по мобильному, пытается что-то объяснить. И … рыдает. Парами ступенек выше – опять молодая. Тоже с букетом. Тоже разговаривает по мобильному. Хохочет. Аж ногами притопывает. Чуть позже – третья. Букет торчит из сумки. Сумка на плече. Обеими руками держится за поручень. Ее изрядно мотает.
Последний рабочий день перед русским праздником 8 марта.
Вкусно
Это было в конце девяностых, когда маргарин еще производили в форме брусочка. Пошел как-то в кинотеатр "Родина". Занял свое место. Тут приближается солидная дама. Села рядом, едва уместившись в кресло. Открыла сумочку. Достала брикет маргарина. Очистила, как чистят банан. И … стала есть. Как банан. Меня слегка замутило. Тут начался фильм.
Попытался отвлечься. Дама, наконец, доела свой "банан".
Но этим дело не кончилось. Достала … другую пачку.
Здесь мои моральные силы иссякли. Пришлось искать другое место
Воспитал
Воспитательницы детских садов – народ особенный. Не напрасно о них бытуют колоритные анекдоты…
Вот картинка из жизни типичного педагога дошкольного воспитания. Тоже анекдотическая.
Жила-была одна воспитательница. Рая. В обычном многоквартирном доме. Жила с мужем и сыном Мишей, лет пяти. Ее соседи по площадке, Лившицы, славились тем, что у них – всегда гости. Дым коромыслом, и громкая музыка. У Лившицов – тоже сын детсадного возраста. Сережа.
Миша и Сережа ходили в один детсад, и были друзьями. Как-то Рая вечерком, в двенадцатом часу, зашла к Лившицам, за спичками. А Сережа еще бодрствовал. Дидактический зуд, естественно, заставил Раю вмешаться в ситуацию.
– Сереженька, как же так?! Уже совсем-совсем ночь, а ты еще не спишь. Как же ты завтра в садик вставать будешь? Ведь не выспишься. На занятиях будешь носом клевать. И для здоровья очень вредно…
Рая еще долго удовлетворяла свою воспитательскую потребность. Сережа терпеливо ждал. А затем задал вопрос, с которым интеллект воспитательницы … не справился.
– Тетя Рая, а почему вы не с Мишей?
Рая стала беззвучно глотать воздух. Развернулась, и пошла. Молча.
