Владимир Владимирович Голубев
Бедный Павел. Часть вторая
Так вот, этим людям надлежало управлять неосвоенными землями. Нами в обсуждении определены были места для поселений, продовольственных складов, бухт в которых будут организованы порты для снабжения столь большой группы людей. Были указаны и немногочисленные места, пригодные для земледелия, и поселений рыбаков, на которых и должна лечь основная нагрузка по обеспечению продовольствием обитателей этих территорий.
К первой же группе ссыльных позднее должны будут присоединиться четыре ученика Болотова. Они просветят новопоселенцев, как вести земледелие и животноводство в суровых условиях Камчатки и особенно выращивать картофель. К каравану присоединятся четыре сотни вольных переселенцев – архангельских рыбаков и корабельщиков, которые должны будут учинять верфь на самом полуострове для строительства судов. Без флота организовать снабжение на постоянной основе было бы затруднительно, а уж создать рыбные промыслы без кораблей…
Планировалось, что переселенцы дойдут до Охотска и переправятся на Камчатку на имеющихся там судах. Доплыть до полуострова по морю представлялось пока невозможным – почти кругосветное плаванье. Но меры по прокладке водной дороги туда – Северного морского пути – предпринимались практически непрерывно уже много лет.
Исследования стараниями Ломоносова и моим покровительством не прекращалось ни на один год, а до нас ещё с Петра I все русские цари искали пути освоения бескрайних наших северных просторов, но до организации постоянного маршрута для судов было ещё очень далеко. Без создания промежуточных стоянок в устьях великих северных рек существование такого маршрута было невозможно, а к этому вопросу мы, по сути, ещё не приступали.
Получить необходимое количество инструмента внутри страны было бы чрезвычайно сложно – промышленность России традиционно не была ориентирована на производство готовых изделий, исключая, конечно, оружие, и ограничивалась сырьём для поставок на экспорт. Однако здесь можно говорить о моём чувстве предвидения, хотя всё было сильно проще – уже после побед Румянцева и Орлова я понял, что надо будет заселять новые земли и потребуются сельскохозяйственные орудия.
Так что я попросил Теплова съездить в Тулу, больше у нас нигде не было достаточных мощностей. Там был солидный казённый завод, полностью занятый выделкой оружия, и протолкнуть его перепрофилирование, даже вре́менное, через военную коллегию было бы невозможным. В результате нам пришлось идти к мелким частным производителям, которые также были связаны обязательствами с военными.
Исторически сложилось, что вся остальная номенклатура возможного производства была у нас в экономике не востребована, так как и экономики у нас в обычном понимании не было. Население было крайне бедное, практически нищее, и железный инструмент покупать было просто некому – крестьянское хозяйство было почти натуральным и потребности закрывались местными кузнецами. Помещики же в основной массе тоже были весьма небогаты и не интересовались проблемами крестьян.
Так что пришлось не просто заказывать нужный для передового сельского хозяйства инструмент, а ещё и инвестировать в его производство, да и с технологиями помогать. Тем не менее заказ начали исполнять и некоторое количество собственных плугов, сеялок, кос и тому подобное у нас в запасе было. Пришлось передавать эти ресурсы Камчатским переселенцам, а не, как планировали изначально, направлять на освоение новых земель. Но теперь у меня уже было достаточно средств для расширения производства, которое явно назревало. Пока вопрос с места не двигался, но зарубку я себе поставил – решить его в приоритетном порядке.
Хорошо, что стараниями Болотова хоть с семенами и скотом у нас сейчас проблема не стояла. Всё наличествовало пусть пока и в небольшом количестве, но вполне достаточном на первое время освоения новых земель. Однако на расширение хозяйства нашего агронома тоже следовало обратить пристальное внимание, иначе при освоении перспективнейших южных территорий мы можем столкнуться с проблемами.
Мне хорошо было известно, что рядом с Камчаткой лежали более благоприятные для освоения территории, до сей поры не заселённые нашими земледельцами и рыбаками. Задача их колонизации и стояла в первую очередь перед переселенцами. Затем они должны будут защитить свои территории от хищных соседей. Для этого требовалось достаточное количество людей, работающих на земле. Армия с флотом для их обороны обязательны, но войска должны были снабжаться, хотя бы продовольствием, на месте размещения, иначе придётся возить им зерно за тридевять земель, и овчинка выделки явно не будет стоить.
Камчатка, Курилы, Сахалин пока ещё были свободны. Японцы могли быть только на Хоккайдо, но вот освоение острова, как я помнил, они начали сравнительно поздно и ещё, как следует, там не закрепились. Так что, простор для развития был. Наши поселенцы вполне могли обосноваться на этих землях, обеспечив себе неплохую жизнь, и ссыльные, освоив новые территории, вернули бы уважение и влияние в государстве. Я надеялся, что подобный стимул будет достаточным, чтобы направить энергию мятежников в нужное для государства русло.
Пока мы планировали подготовку к переселению, я ещё много раз беседовал с руководителями проекта, объясняя им эти нюансы. Бывшие заговорщики должны были понимать, что в ином случае, они были обречены на прозябание в нищей провинции или даже голодную смерть, а я не стал бы сожалеть об этом – подобное наказание было достойно их проступков. Только так – победи или умри, других вариантов я для них не видел.
Глава 4
Первого мая был опубликован Манифест Правящих Особ «О наказании виновных в измене». По нему следовало, что все преступники делились на три категории: подлежащие казни через повешенье, отсечение головы и отправляемых на вечную каторгу. Однако, в виде жеста милосердия, все категории подлежали освобождению от указанного наказания, которое заменялось конфискацией имущества, лишением дворянства, чинов и наград, и ссылкой на вечное поселение на Камчатку.
Бо́льшая часть подследственных признавалась к заговору непричастными или же частично причастными. Мы не собирались казнить солдат, которые просто выполняли приказы, или же дворян, чья осведомлённость об умысле мятежа не могла быть доказана. Непричастные просто вернулись к обычной жизни, а вот частично причастные – то есть те, кто могли знать о заговоре или были осведомлены о нём и не поспешили в Тайную экспедицию, ставились под надзор и службу, что будет им назначена, должны были нести её до полной отставки и прощения.
И всё равно, почти двенадцать тысяч человек попали под наказание, а если учесть и членов их семей, коим надлежало разделить участь ссыльных, то под наказание попало более сорока тысяч, из которых больше трети принадлежала к дворянскому сословию. Были затронуты почти все центральные губернии, все известные фамилии пострадали. Это был шок. Все замерли, а потом начали судорожно обсуждать, что это – жестокость или милость? Чего ждать от Правящих Особ дальше? Во всяком случае, все сходились на справедливости наказания преступников – казнили только убийц, заговорщиков строго наказали, а невиновных не тронули.
Отправка первой партии ссыльных прошла торжественно. Был обнародован ещё один Манифест «О чаянье исправления подданных наших», в котором мы с мамой указывали провинившимся на то, что эта ссылка есть и наказание их, и способ искупить свою вину, и даже метод достичь достатка и уважения. Пусть эти слова прозвучат официально.
Солдаты, закованные в кандалы, грузились в возке. Среди них были наиболее отрицательно настроенные к власти и особо обиженные результатами неудавшегося переворота люди. Именно их мы намеревались отправить в первую очередь, им предстояло решить первые и самые сложные задачи по обустройству промежуточных лагерей и поселений уже на Камчатке. Они должны были обеспечить более комфортное перемещение и снабжение следующих партий, которые смогли бы уже воспользоваться результатами их трудов. Семьи их должны были отправиться вслед за ними. Солдаты знали об этом, и то, что их старания будут направлены на благополучие их же близких, должно́ было по моему замыслу послужить более ответственной работе.
Кандалы снимут с осуждённых постепенно: с тех, кто вызовет у охраны большее доверие, – уже после Казани, а с наиболее подозрительных и обиженных – после Иркутска. Дорога от Иркутска до Якутска была уже опаснее, там, бывало, гуляли лихие люди17, а за Якутском шлялись ещё и не до конца смирённые чукчи, с которыми нашим войскам пришлось вести настоящую войну18…
Маршрут был известен, задачи поставлены, ресурсы выделены. Это было отличное испытание для упорядоченной ещё во время войны системы военной логистики. Руководители ссыльных, во главе с Никитой Паниным, были настроены весьма решительно. Мне казалось, что они должны выжить.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Большинство заключённых несли на себе только ручные оковы, а колодки на ногах были лишь у самых дерзких и агрессивных. Кандалы, чтобы не лязгали и не натирали кожу, оборачивали тряпками. Конвоиры допускали такое послабление, жалея переселенцев. Ивашин был отнесён к опасным и теперь, злобно поглядывая на сопровождавших караван солдат, пытался запихнуть лоскут ткани под колодку. Осуждённые только сутки были в дороге, а он уже два раза намеревался затеять драку, так что кандалы ему предстояло тащить на себе ещё долго.
Как же так получилось, что Ваньку Никитина освободили, а его – нет? Ведь вместе всю дорогу были! За что к нему такая несправедливость-то? Пусть он, Петька Ивашин, вначале воспринял переворот с огоньком, увлекал своих товарищей в бой, а потом активно принял участие в грабежах! В конце-то он же признал право Вейсмана отдавать им команды!
Это же офицеры подбивали всех к мятежу! Он-то тут при чём? Он же вообще не виноват! А где все офицеры? Почему здесь только солдаты? Злоба выплёскивалась из него непрерывно и его даже сторонились другие осуждённые. Они шли пешком по дороге на Москву, отмахивая за день по 18 вёрст, и караульные разрешали переселенцам отдыхать на телегах со скарбом, что шли в караване. Однако Пётр своей злобой заслужил их нелюбовь и такой привилегии был лишён. Но он шёл, мерно переставляя ноги, сжав зубы, и не просил о помощи.
Так продолжалось долго, может быть, он, в конце концов, вытерпел бы всё до конца, накручивая себя всё больше и больше, а может быть, он погиб бы в пути, окончательно потеряв поддержку своих товарищей. Однако Ивашин был солдат, и вокруг него тоже были солдаты, которые видели на свете ещё не такое.
– Петька, дурья башка, охолони! Доиграешься! – ткнул его кулаком в бок Смыков, старый сержант-преображенец, который стал неофициальным предводителем их партии.
– Чего пристал, Иваныч! Несправедливо всё это! – и Ивашин принялся с жаром изливать душу старшему товарищу.
– Да, Петька! – вздохнул Смыков, поглаживая свои седые усы, – Вот ты дурень, так дурень… О чём ты? Чай не ты, а кто-то другой, вытаращив глаза, в Петербурге в дома врывался! Ты же был лейб-гвардии Преображенского полка солдат! Видел же, что с Афанасьевым за такое сотворили! А ты вроде живой, на своих ногах топаешь, а? Дорога в Москву знакомая, иди, да думай, что дальше делать будешь.
– Тебе-то легко говорить, Иваныч!
– Совсем сдурел, малец! – взорвался старый преображенец, – Ты-то кто? Солдат! А я сержант! Я воевать начал ещё до того, как ты у мамки сиську сосал! Я при Кунерсдорфе бился, едва без ноги не остался! Глядишь и офицером бы стал, коли командиры бы порадели! А тут на старости лет на Камчатку шагай! А жена моя, а детки! Старшому-то едва двенадцать годков! Им-то каково?! Мне легко говорить! Всю жизнь свою перечеркнул! И не ворчу! Шагаю да думаю, как мне быть дальше! Как деток вырастить! – идущий рядом конвойный, прислушивался к их разговору и посчитал нужным вмешаться.
– Не грусти, старый! Доля наша солдатская! Идти, куда приказали, выполнять, что приказали! Авось командиры знают, что тебе делать и как тебя голодным не оставить! Как видишь, кормят сытно, места для ночлега подготовлены! Что ещё надо! А там, хоть на Камчатку, хоть на тот свет! Ха-ха! Бог не попустит, свинья не съест!
– И то, правда! – грустно пробормотал сержант в ответ.
Вот этот-то разговор и повернул Петькин взгляд на ситуацию – многим-то ещё хуже! Столько среди ссыльных семейных, у них жёнки, детки. Им-то каково?! А он пока один-одинёшенек, только о себе и думать приходится. Что же тогда грустить-то так? Воистину – доля его солдатская. Назвался груздём – полезай в кузов…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
В дворянской среде такое суровое наказание для бунтовщиков вызвало новое содрогание. Их отправляли в места столь далёкие, что они, казалось, расположены за краем земли – это не Тобольск, даже не Берёзов или Пелым. Для наших подданных стало очевидно, что власть сурова и не собирается прощать дворянам их ошибки просто так, но и прямо убивать их не хочет, а желает их умучить. Оттого судьба Меншиковых казалась, чуть ли не сказочной.
Одновременно, по стране прокатилась целая волна крестьянских бунтов, направленных против помещиков. Среди крестьян распространялись слухи, что дворяне больше не управляют ими и им можно мстить. Но что-то подобное мы предвидели, и войска быстро гасили эти вспышки. Виновных наказывали как положено – убийц и поджигателей отправляли в Петербург, где решалась их судьба, прочих участников – на Камчатку.
Подобное поведение властей показало, что Императрица и Наследник не окончательно потеряли доверие к дворянству. Всё опять успокоилось, но количество жалоб от крестьян на помещиков быстро нарастало. Слишком много времени не было порядка в их отношениях и теперь его предстояло наводить. Благо, что множество земель и крепостных, принадлежащих ранее осуждённым дворянам, переходило в казну, а это гасило протестные настроения среди таких крестьян.
После наказания виновных, жизнь в городе начала возвращаться на круги своя – в Санкт-Петербурге возобновились приёмы, торговля начинала восстанавливаться. Во время веде́ния следствия даже работа коллегий сильно замедлилась – исполнялись только основные функции, лишь после опубликования списка мятежников люди успокоились и снова взялись за дело. И из Юстиц-коллегии пришёл сюрприз – завещание Алексея Григорьевича Разумовского. Он составил его втайне ещё в ту пору, когда я уехал на войну, и передал на хранение в коллегию, не доверяя никому. Я его очень любил, он меня тоже, но вот такого я не ожидал, всё-таки у Алексея Григорьевича были племянники, брат… В общем, я был назначен его единственным наследником, а богат граф был очень. В завещании было и личное письмо мне, в нём Разумовский благословлял меня на реализацию моих планов по устройству России, называя сыном своим. Ох, снова душу разбередило это письмо.
Наследство внесло разлад между мной и Разумовскими, что рассчитывали на состояние дяди своего. Если сам Кирилл Григорьевич отнёсся к решению покойного с уважением – у него самого состояние тоже было немаленькое, а брата он всегда уважал и слушался, то вот дети его… Если старший сын, Алексей ещё пытался как-то сделать карьеру, хоть и вяло, а мой дружок Андрей сидел в крепости, ожидая императорского решения, то остальные Кирилловичи уповали на наследство дяди, желая бездельничать. Они начали осуждать Алексея Григорьевича и меня, причём, не обладая достаточным разумом, делали это вполне публично.
Мне пришлось пригласить к себе их отца.
– Кирилл Григорьевич! Я прошу Вас объяснить поведение детей Ваших! У меня может сложиться превратное мнение, что измена Андрея есть продукт общения внутри семейства Вашего! А этого я точно не хочу, всегда видя в Разумовских друзей своих.
– Ваше Императорское Высочество! Я пришёл выразить Вам исключительно верноподданнические чувства! Помилуйте, Государь! Совсем дети от рук отбились! Как жена моя умерла, так совершенно распоясались мерзавцы! Не уделял внимания должному воспитанию их, всё супруга моя покойная! Выросли безмозглые и ретивые! Простите старика!
– Верю-верю! Но делать-то мне что с ними? Ведь разговоры ведут преступные! По совести мне их надо в крепость или на Камчатку отправить!
– Не лишайте меня, Ваше Императорское Высочество, пострелят моих! Кто же скрасит старость мою и продолжит род мой, род Разумовских! Может, подрастут – поумнеют?– вот прохвост, детей воспитать не сумел, так на мои чувства к брату своему давит.
– Хорошо, Кирилл Григорьевич! Не будем мы с Императрицей столь сурово наказывать Ваших потомков… Но и так оставить дело не могу! Мало того что они людей смущают словами и вседозволенностью своей, так ещё и не вырастут так путными людьми.
– Так как же с детками моими?
– Поедут тогда в армию. Только в служении они смогут найти место своё. А то, боюсь, и на самом деле род Разумовских может угаснуть… Переживёте без сынков своих, Кирилл Григорьевич, несколько лет?
– Так, Ваше Императорское Высочество, лучше уж несколько лет без них, пока они в армии, чем навсегда один, пока они на каторге!
– Да Вы – философ, Кирилл Григорьевич!
– Да есть немного, в жизни ещё и не такому сподобишься! – успокоившись, засмеялся бывший гетман. Я тоже ему улыбнулся и приобнял на прощание. Расстались мы с ним вполне довольные друг другом.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Меж тем закончила работу и Московская комиссия. Что же, выводы были вполне ожидаемы, хотя и неприятны. Для возникновения этой катастрофы – Москва была полуразрушена – должно́ было совпасть множество факторов, это и произошло. Фактически там имели место два заговора – нового и старого дворянства. Оба были направлены на усиление влияния благородного сословия и ослабление контроля императрицы. Пусть они были и не очень могучие, особенно по сравнению с Панинским, но были. Раскачивая ситуацию для обретения большей власти, я, пусть и не имея такой цели, вызвал ощущение у слишком многих, что у них появилась возможность давить на курс государства.
Заговоры должны были показать слабость Престола и рост влияния консервативных сил, причём замысел одних был в требования возврата к старым порядкам и демонстрации их сил. А вторые, воспользовавшись стремлением первых, хотели показать вред и опасность консерватизма и подтолкнуть страну к ещё большему движению в сторону Европы. Эту сложную схему усилила чума, которая резко ослабила контроль заговорщиков за ситуацией.
Потом всё усугубила трусость Салтыкова, который бежал из Москвы при первой опасности, и уход части городского гарнизона вместе со мной в Петербург. Сверху ещё наложилось желание нескольких групп церковного руководства ослабить позиции Платона. И мы это всё проглядели, точнее, мы что-то видели, но тогда не обратили на эти мелочи внимания – всегда же все и всем недовольны… В результате получилась такая бомба, что взрыв её потряс основание государства.
Стечение обстоятельств, невнимательность, глупость и трусость. А Москва в руинах, Маши больше нет. Я-то что – я должен всё пережить… Крупнейший город страны разорён, да ещё и второй по размеру – столица – тоже сильно пострадал. Сколько же денег понадобится на восстановление, охохонюшки!
А чума… Что чума… Она не могла не прийти тогда, или позже, или раньше. Судя по всему, карантины справились, всех подозрительных отсеивали по нескольку раз. В Москву зараза пришла, похоже, с награбленными на охваченных чумой территориях вещами – ткани, либо шерсть, либо хло́пок. Очаг заражения – Хамовники, вымер почти полностью, понять, что именно принесло болезнь, уже не получилось. Похоже, первых заболевших просто скрывали, долго скрывали, не доверяя врачам. Жадность людская, да глупость.
Здесь нужны были специальные меры – Щепин уже готовил проект по созданию системы медицинского контроля. Коли лечить всех мы пока не могли, то хотя бы следить за возможными эпидемиями, предотвращать их в меру сил и не давать им распространяться – наша прямая забота и обязанность.
Я отписался императрице в Петергоф, где она с Потёмкиным приходила в себя от зимних потрясений, и предложил наказание для виновных. Казнить даже отпетых негодяев уже не хотелось, все и так достаточно напуганы, а на Нерчинских рудниках всегда не хватало рабочих рук. Пусть тати отправятся туда, всяких агитаторов путь пока в оборот возьмёт Церковь. А вот виновных в бунте и заговоре следовало наказать так же, как и их Петербургских коллег – на Камчатку.
Мама согласилась, решение довели до членов Имперского кабинета, и на полуостров из Москвы отправилось несколько тысяч человек. Среди наказанных не было имени фельдмаршала Салтыкова, он был стар, болен и наверняка не перенёс бы долгий путь. Но осознание им ошибок и преступлений своих привело к тому, что в Псково-Печерском монастыре появился инок Иннокентий. Бывший фельдмаршал сам захотел этого для искупления грехов и очищения рода своего от печати изменника. Я его не то что не принуждал, это была исключительно его собственная идея и нижайшая мольба, и мы не соизволили ему в этом отказать.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
В мае в Петергофе было хорошо. Уже тепло, море, дом, который снял Лобов-старший, был просторен и удобен. Фрау Ингрид, которую приставила к пасынку бывшая вдова фон Гольтей, а теперь супруга заместителя главы канцелярии Правящих Особ Артемия Лобова, была женщиной очень заботливой. Алексей же, несмотря на всю благость обстановки, располагался в кресле около самого моря и мрачно глядел на волны.
Так он сидел уже почти месяц, фрау Ингрид кормила его как на убой, и он поправился. Худоба и бледность уже покинули его, но вот силы ещё не вернулись. Алексей долго валялся в переоборудованном под госпиталь здании Сухопутного корпуса в Петербурге, пока организм перебарывал его увечье. Рана в плече была сквозной, и, по счастью, кости не были повреждены, но она воспалилась, и доктора серьёзно опасались, что состояние пациента может ухудшиться.
Потом он переехал в отцовский дом, но Наследник, узнав о матримониальных затруднениях Лобова-старшего, занялся его женитьбой. И, естественно, всё прошло вполне удачно, перечить ему никто не посмел. К тому же Теплов, которого назначили главой канцелярии Правящих Особ, решил переложить часть собственно канцелярских забот на нового заместителя, а им и стал Лобов-старший. Так что столь замечательное карьерное и семейное продвижение подвигло Артемия Ивановича на смену места жительства – прежний дом уже не подходил для ещё нестарой супруги коллежского советника.
А на время поиска нового жилья, для всё ещё не выздоровевшего Алексея сняли дом недалеко от Большого Императорского дворца. Здесь отставной офицер и грустил – рука побаливала и плохо двигалась, слабость одолевала, и размышления о будущей судьбе бездельного инвалида просто сводили с ума.
– Алексей! Господин майор! – Лобов привстал в кресле, разглядывая, кто это его окликнул. Новый чин секунд-майора он получил за участие в подавление мятежа и спасение генерала Вейсмана, но так молодого человека ещё никто не называл, всё-таки он в отставке и вдали от общества.
– Ваше Императорское Высочество! – обомлел он.
– Не ожидали увидеть? Странно, душа моя, Петергофский Дворец недалеко, Императрица там, я её навещаю! – улыбался Наследник. В действительности Павел практически не выезжал из Петербурга, погрязнув в делах управления государством, и появился за городом в первый раз за много месяцев. – Как Вы себя чувствуете? Как рука?
– Пальцы не шевелятся, Павел Петрович! Я теперь, похоже, калека! – с горечью ответил не успевший отвлечься от своих грустных размышлений молодой человек.
– Калека! Громкое слово! Руку-то Вашу спасли, да и пальцы на месте! Ну-ка попробуйте подвигать пальцами! Ха! Да они у Вас шевелятся!
– Я не вижу…
– Но я-то вижу, Алексей Артемьевич! Они двигаются, хоть и немного! В этом случая я могу Вам порекомендовать пытаться их разработать.
– Что? – не понял его Алексей.
– Возьмите глину. Обычную гончарную глину и мните её, для начала! Если Вы не найдёте в себе силы на такой пустяк, как восстановить подвижность руки, как же Вы сможете достичь высот, на которых я Вас вижу? – вот теперь Алексей совсем растерялся.
– Не желаете ли чаю, Алексей Артемьевич? Или, может, лучше узвар?
Кофешенк Наследника подошёл к беседующим и внимательно смотрел, ожидая команды.
– Знаете, Алексей Артемьевич, как сложно было найти кофешенка, который был бы настоящим мастером? Абрам, безусловно, гений в приготовлении питья! – чернокожий молодой слуга очень степенным поклоном поблагодарил за комплимент, но в глазах его Лобов заметил предательский радостный блеск.
– Обресков, Алексей Михайлович, по приятельству нашему прислал мне Абрама из Стамбула. Поверите ли, Алексей Артемьевич, парень сохранил верность, даже пока посол наш сидел в заточении. Так что человек он верный, а за время служения при Обрескове научился готовить не только кофий и чай, но и даже квас, причём очень неплохой. Вроде бы тоже из Абиссинии, как и наш Абрам Петрович Ганнибал.
Вот поэтому и его окрестили Абрамом. Как и предок мой, Пётр Алексеевич, я самолично крёстным отцом ему выступил. И вот, Абрам Павлович он! А уж фамилию ему предлагали тоже Ганнибал дать и даже Гасдрубал советовали. Только вот я считаю, что человеку с фамилией жить, и теперь Чернов он! – весело балагурил Наследник, пока кофешенк сервировал столик и заваривал чай, – Вот подготовит замену себе и пойдёт в Горный корпус учиться! Тягу к чудесам природы имеет, шельмец! Даже Тасимова уболтал ему секреты раскрыть! Молодчик растёт!
Между тем Чернов закончил разливать чай, к которому имел пристрастие Павел Петрович, и беседа продолжилась. Лобов, за это время успел прийти в себя. Наследник с мечтательной улыбкой рисовал перед Лобовым-младшим перспективы, о которых он, оказывается, грезил и видел в молодом артиллеристе своего единомышленника. Павел очень хотел, чтобы Алексей ещё в этом году отправился в Европу, вместе с ещё несколькими молодыми людьми для дальнейшего образования.
Лобов был захвачен чаяньями Наследника до такой степени, что сразу же после его отъезда послал слугу найти ему глины, и занялся тренировкой руки.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Пора было более серьёзно взяться за государственное управление, но проблемы меня не отпускали. Аудиенцию запросил Маврокордат – он фактически исполнял функции вице-канцлера, занимаясь вопросами дипломатических отношений, но здесь проблема была другая.
– Ваше Императорское Высочество!
– Константин Николаевич! Я уже неоднократно просил Вас не титуловать меня в частном разговоре! Просто Павел Петрович или государь!
– Конечно, Павел Петрович! Прошу меня простить за забывчивость, стар я…
– Не стоит, дорого́й тесть мой! Не стоит! Полагаю, что столь занятой человек, как Вы, не станет отнимать сейчас время у столь же занятого человека, как я, без важных причин! – ласково улыбнулся я ему, предлагая ему выпить принятого у меня вина́, сильно разбавленного водой.
– Безусловно, государь! – так же понимающее усмехнулся мой тесть, – Причины, конечно, есть! И причина эта – Молдавия!
– Молдавия? – я искренне удивился. Вот Молдавия, по моему мнению, сейчас не должна была требовать какого-либо особого внимания, никаких резких действий на её территории мы ещё не принимали, более того, велось только обсуждение её будущего.
– У меня, государь, есть информация, что там готовится мятеж.
– Мятеж? Кто и зачем? – я напрягся, у меня ещё не было такой информации, а мне это не нравилось.
– Местные дворяне, Павел Петрович. Во главе заговора стоит бывший господарь Григорий Гика, он сносится с Османами и Цесарцами. Те дают ему деньги, много денег. Пока непонятно, с кем он договорится, но и те и те сулят Григорию власть и свободы для дворян. – для меня это было неожиданно. Гика, как и Маврокордат, попал в плен к нашей армии при захвате княжеств, но очень быстро испросил русское подданство, и не рассматривался нашей администрацией как враг. У Турции дела были нехороши – Османы были очень заняты возвратом под власть султана своих мятежных провинций. А вот Австрия вполне могла попытаться что-то сделать.
– И что? Его поддерживают?
– Да, многие дворяне с ним. Им рост своего влияния в Константинополе и Вене очень по душе. Гордыня их…
– М-да… А соседи наши? За Гику они войной на нас пойдут?
– Турки – нет, им сейчас войну никак не потянуть, а Цесарцы… Скорее всего – тоже нет! Молдавия от нас отобьётся – они её поделят, не отобьётся – мы сильно потратимся на подавление волнений, причём и в глазах просвещённой Европы свои позиции ослабим.
– Информация точная?
– Люди, что мне сообщили её – вне моих подозрений.
– Хорошо, дорого́й тесть, спасибо. Я обдумаю это, и тогда мы поговорим об этом. – я был в затруднении. Отвлекаться ещё и на этот мятеж было сложно – переселение уже разворачивалась вовсю, административные реформы требовали множество усилий, в армии уже запускалась демобилизация и здесь ещё это. Плюс, я Маврокордату доверял, но где другие источники?
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Уже на следующий день, другие источники тоже сообщили о себе. Румянцев прислал письмо с подробным докладом. На месте администрацию фактически возглавлял генерал-майор Суворов, который остался на хозяйстве после нашего ухода, и вполне устроил фельдмаршала. Так вот, Суворов, оказался очень неплохим администратором, держал всё под контролем и заметил подготовку мятежа.
Практически одновременно пришёл доклад и от Титова. Тот организовал агентурную сеть как в Молдавии, так и на прилегающих территориях. В его докладе уже фигурировали многочисленные имена участников, посредников, суммы и сроки. Тянуть было нельзя. Имперский кабинет в составе мамы, меня, Потёмкина, Вейсмана, Алексея Орлова и Вяземского рассмотрел этот вопрос. Решено было незамедлительно провести репрессии, не дожидаясь выступления мятежников.
Румянцев отправил два полка кавалерии в усиление Суворова и тот, опираясь на Титова, который готовил ему всю аналитику, провёл аресты подозреваемых. Паника в Молдавии была большая, многие дворяне, даже не участвующие в заговоре, бежали в Валахию, Польшу и Священную Римскую Империю. Что же, кто бежал, тот бежал – значит, они неверны России, и их земли просто конфисковали.
Священники оказались сделанными из того же теста, что и прочие – многие были готовы прогнуться под мусульман и католиков, даже отказаться от веры, в обмен на собственное благополучие. Таких клириков мы временно, до лишения их сана, заточили в Бендерскую крепость – доверия им больше не было, вопрос переподчинения Молдавской епархии от Константинополя Москве решался небыстро, а самим осудить их Вселенский Патриарх не мог – Султан бы не понял.
