Бескрайность, безграничность территории России сформировала особое пространственное мышление, свободно оперирующее сотнями километров, а вот сужение границ неизбежно приведет к деформации сознания.
Освоение этих пространств сформировало у русского человека привычку к тяжелому и продолжительному труду в крайне сложных и неблагоприятных условиях. Это воспитало в русском национальном характере ключевую черту – для достижения желаемого результата нужно долго трудиться, зачастую не заботясь о создании «благоприятных» условий для труда. Эта черта характера позволила в нечеловеческих условиях среди лесов и болот построить и заставить жить Санкт-Петербург, проложить к нему уже в XIX веке железную дорогу, а в XX столетии построить самую длинную и сложную по условиям содержания в мире Байкало-Амурскую магистраль. Это также позволило в нечеловеческих условиях в первые полгода Великой Отечественной войны не только провести эвакуацию промышленности, но и возродить и пустить в ход производства подчас на совершенно неосвоенных территориях и в конечном итоге одержать победу.
Иными словами, территория и национальное самосознание теснейшим образом связаны друг с другом. Поддержание этой связи осуществлялось в самых различных культурных и традиционных формах, начиная от комплекса полуязыческих ритуалов, как, например, «исповедь земле», и заканчивая многовековой традицией паломничества. Последняя захватила практически все слои общества и стала очень интересной формой познания собственной страны в постоянном путешествии от храма до храма, от города до монастыря, что можно видеть на примере целого пласта литературных памятников «Хождений» и преданий, связанных с каликами перехожими.
В заключение необходимо вспомнить, что Е. Еегель разделял колонизацию на два типа. Первый – это создание новой родины и второй—завоевание с целью эксплуатации, когда территория захватывается, но не осваивается. России всегда была свойственна колонизация именно первого типа.
Присоединение новых земель к России было преимущественно мирным, а вхождение их коренного населения в состав Российского государства добровольным. Такие характерные для западноевропейской колонизации Северной и Южной Америки или Австралии явления, как истребление аборигенов для размещения на их территориях колонизаторов, были совершенно невозможным явлением в российской практике колонизации. Напротив, русским при освоении очередной территории предписывалось селиться «только на порозжей (то есть пустующей) земле», пришедшие быстро овладевали языком и обычаями аборигенов, а налоги коренного населения и пришельцев почти не отличались – перед государством все были равны. П.Н. Буцинский справедливо отмечал удивительную способность русских «мирно уживаться со всякою народностию». В источниках XVI-XVII веков можно прочесть о том, как русские и аборигены живут друг у друга в домах, едят за одним столом, заводят семейные связи. Примечательно, что дети от смешанных браков, заключенных в ходе колонизации, никогда не считались «второсортными», как мулаты и метисы в западноевропейских странах. Характерный пример—абсолютное большинство народов, оказавшихся в составе России в ХУ1П-Х1Х веках, существенно увеличили свою численность.
Разумеется, наблюдались и жесткие действия властей по отношению к «инородцам», но они, скорее, были исключением, нежели правилом, не говоря уже о том, что отнюдь не все акты сопротивления России были борьбой за свободу своей земли. Гораздо важнее был наглядный пример, когда Россия искореняла все дурное, что укоренилось на покоренной территории, и утверждала положительное (как было на Кавказе или в Средней Азии). Не случайно большинство покоренных территорий на протяжении долгого времени оставались убыточными для российской казны. Эта же практика сохранялась до недавнего времени—уходя из Афганистана, Российская армия, которую называли «оккупационной», не разграбила и не вывезла ни одного музея. Уместно вспомнить, что стало с музеем Ливийской Джамахирии или Багдадским музеем, после того как эти страны были «освобождены от диктатуры» странами Запада совместно с ИГИЛ.