Некрополь – Владислав Фелицианович Ходасевич

Социальный кризис конца 19 – начала 20 веков охватывал всю Российскую империю и нашёл отражение во всех видах искусства. На мой взгляд не случайно, что именно в этот период многоголосый хор гениев, безумцев и умельцев плести словесные кружева подхватил, понёс и подбросил литературу и писательскую критику на нереальную высоту. Количество литературных течений, объединений Серебряного века достаточно велико, а на меня иногда нападает желание приобщиться и упиваться. До этого читал Валентина Катаева – Алмазный мой венец , Анатолия Мариенгофа – Роман без вранья , Рюрика Ивнева – Серебряный век. Невыдуманные истории (рецензия), Олега Демидова – Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов (рецензия). «Некрополь» стоит особняком. Основной его идеей мне видится попытка проследить, как дух эпохи повлиял на судьбы его героев. При этом замечательно то, что позиция автора не над событиями, а внутри них. Ходасевич в самом начале труда уточняет, что писал только лишь о тех событиях, каким был свидетелем и не пересказывал что-то с чужих слов. Как мне показалось, он нарушил это правило лишь единожды в главе о Есенине, но об этом поговорим ниже. Идеализированное "Я" автора описываемого периода жизни не проскакивает – Владислав Фелицианович и себя вспоминает в разную пору при встречах с теми, о ком говорит.Wall of textЯ знал, что он поэт, но никаких стихов не читал. Я знал, что он пушкинист, но продолжаю считать, что исследований Лотмана, Вересаева, Гессена и Тынянова должно хватить для освещения наследия светила русской поэзии. А вот прозаик Ходасевич был мне совершенно незнаком. Что же такое «Некрополь»? Как ни странно, это некрологи, написанные в виде очерков-воспоминаний. Художественные литературные портреты современников – что может быть прекраснее? За каждым маленьким биографическим фактом, за мимолётными встречами, за любимыми жестами и манерой изъясняться автор видит внутренние причины, составляя картину мира каждого героя очерка. Примечательно то, что через литературное наследие читатель также получает анализ, потому как Ходасевич видит прямую связь между творчеством, внутренними человеческими побуждениями и противоречиями. Больше всего в сборнике символистов, целых пятеро. Рассказ о Нине Петровской открывается не первым воспоминанием, связанным у автора с героем, как в остальных очерках, а отступлением и пояснениями о сути символизма и духе времени. Тут прямо с самых первых строк читатель и увидит основную идею сборника: «найти сплав жизни и творчества». Гармонии никогда не выходило – внутри каждой личности превалирует либо писатель, либо человек. «Дар жить» или «дар писать» – вот как это описывает Ходасевич. И вот они проходят перед нами: Петровская, Брюсов, Белый, Блок, Муни. Два очерка, где мы увидим торжество писателя над человеком (Брюсов и Белый); два, где искусство жить довлело над писательством и центральная часть, спаянная из двух поэтов (Гумилёва и Блока). Акмеист и символист, бесконечно далёкие друг от друга в понимании автора, соприкасаются в разности своих трагических судеб и почти одновременной преждевременной кончине. Меня потряс финал очерка о Блоке. Ходасевич уверен, что тот умер не от какой-то конкретной болезни. А «как-то вообще», оттого что не мог больше жить. «Он умер от смерти». Грустно и больно почти физически. Михаил Осипович Гершензон – известный литературный критик той поры, друг Ходасевича, без сомнения. Всегда можно понять отношение автора к герою очерка, даже при таких попытках писать максимально отстраненно. Части Муни, Гершензона и Горького пронизаны участием, радушием и любовью, части Брюсова и Белого – скрытой насмешкой. Две стоят отдельно – это очерк о Есенине и о Сологубе. Они самые нейтральные, потому что сам Ходасевич был мало знаком с этими персоналиями, как мне показалось. Поэтому большая часть текста – литературоведческий анализ творчества. Объяснение есенинских тем христианства и Руси Хрустальной, попытки осмысления «клюевщины» в раннем творчестве Есенина (до знакомства с Ходасевичем на минуточку). А также особенно разозливший меня пассаж в сторону имажинистов. В литературе он[Есенин] примкнул к таким же кругам, к людям, которым нечего терять, к поэтическому босячеству. Есенина затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак. Своим талантом он скрашивал выступления бездарных имажинистов, они питались за счёт его имени, как кабацкая голь за счёт загулявшего богача.Я принял, что эта точка зрения была на чем-то основана, но не увидел этого в тексте. Вообще, довольно осторожном для эмигранта тексте. Скользкие вопросы огибаем, даём некие подсказки о ситуации, а в главе о Горьком прямо написано, что многое не будет рассказано, потому что Алексей Максимович по работе касался множества политических тем. Анализируйте, мол, сами.Отдельно как раз хотел упомянуть рассказ о Горьком. В общем и целом он вместе с Ходасевичем и их женщинами прожили под одной крышей, но в куче разных мест около двух лет. За это время довольно глубоко получилось узнать друг друга, они не были просто соседями, если судить по этим мемуарам. Множество деталей: от любимого красного халата и разноцветных мундштуков до странной сентиментальной любви ко лжи разных видов. Такие моменты-черточки запоминаются лучше всего и теперь после «Некрополя» я запомню если не навсегда, то надолго истории о манере пожимать руку у Брюсова или о феноменальной памяти Алексея Максимовича. Рассказ о Горьком завершающий в сборнике, он единственный не заканчивается смертью:

Когда я помру, напишите, пожалуйста, обо мне.

–Хорошо, Алексей Максимович.

– Не забудете?

– Не забуду.

Какая маловыносимая книга! Она делает меня грустить.

Честно говоря, я уже который день подбираюсь к рецензии, а мне все грустнее и грустнее. Надо уже написать, а то так и скачусь куда-нибудь в дебри депрессии, чего совсем не хотелось бы.Я вообще-то совсем не фанат Серебряного века, никогда не была, и даже не увлекаюсь поэзией. Для меня разбирать стихи, да и читать их, – сущее мучение. Да, бревно я, бревно! Но Ходасевич как-то сделал так, что картонные фигурки, о которых я когда-то слышала и чуток читала их произведения, Блока, Есенина, Горького, ожили и полетели в меня карточной колодой с живыми лицами. Но и это не самое странное. Самое странное то, что те персоны, которые даже и фигурками-то для меня не были, а только фамилиями: Брюсов, Петровская, Белый, тоже приобрели трехмерность. И самое-самое странное: вообще безвестный для меня Сологуб стал Персоной, с которой я хотела бы познакомиться.Как он это сделал? Настоящий талант. Писателя, литератора, психолога. Небольшие очерки о каждом, а столько глубины и искренности в его небольших текстах, в его взгляде на людей. Понятно, что взгляд субъективный, понятно, что не могли не сыграть роль его отношения с поэтами, хоть он и старался максимально нет, не равнодушно, но отстраненно описать своих героев. Но все равно, по паре предложений видно, какая Брюсов сволота, какой безумный Андрей Белый. А какой яркий получился Горький?Еще раз, как он это делает? Ходасевич выбирает незначительные, казалось бы, сценки из своей памяти, наверное, мне бы казавшиеся жизненно проходными, неважными, и очень глубоко и тонко препарирует, литературным скальпелем проходясь по. Иногда в результате невинной на мой взгляд кинутой фразочки Ходасевич делает Вывод. Я так не умею и очень завидую, тем кто может. Хотя не все так плохо, и иногда сценка – это просто сценка. Очень нравились мне бытовые зарисовки о Горьком, я очень смеялась над текстом про фамилию хозяйки соррентинской виллы, где какое-то время жили в Италии Ходасевич с Горьким:

За ужином все поздравляли друг друга с легким паром, ели суп с пельменями, изготовленный нашими дамами, и хвалили распорядительную хозяйку «Минервы» синьору Какаче, о фамилии которой Алексей Максимович утверждал, что это – сравнительная степень. Так, по поводу безнадежной любви одного знакомого однажды он выразился: «Положение, какаче которого быть не может».

Очень избирательно автор пишет об интимной жизни. О ком то совсем опускает подробности, как о Горьком, например, мягко указывая, что рядом с его комнатой находилась комната новой секретарши баронессы М. Будберг (на деле бывшей его гражданской женой около 10 лет), о ком то наоборот рассказывает в полную силу, так, любовной драме Нины Петровской и Валерия Брюсова уделено чуть ли не две главы, сначала в главе о Нине, потом о Валерие. И как ни старался Ходасевич очень видно, на чьей он стороне. Правда, в попытках объективности Нина все равно получилась сначала сильно страдающей, а потом немножко безумной, видимо, так и не оправилась от раны. А Брюсов как был сволотой, так и остался. Но помним, что это видение глазами Ходасевича.Андрей Белый тоже выглядит сильно травмированным безумцем. Муни – депрессивным шизофреником. Есенин – человеком, который не смог пережить душевный кризис. Горький – крутым мужиком, но немного странненьким (хотя кто не без тараканов). И отдельно я хочу сказать про Сологуба. Его портрет, возможно, кому-то покажется не очень, такой неопределенного возраста мужик, который пришел в литературу уже старым, без всякого роста в творчестве, витающий где-то в своих мыслях. Но почему-то из описаний женщин, которых он любил, а любил он давно умершую сестру, и, как ни странно после всех драматичных треугольников с выстрелами прочих поэтов, жену, мне вырисовывается такой столп, мужчина, которому можно довериться. Все познается в сравнении.Кстати, мемуары мемуарами, но Ходасевич все же немного смешал жанры, и частично внес литературоведческие ноты в свое произведение. Он не смог удержаться и не поанализировать творчество своих друзей. Причем делает он это как-то двусторонне: он смотрит и как личность поэта выражается в стихах, и в свою очередь наоборот, по стихотворным строчкам делает выводы о личности. Но второе больше применяет к людям, которых он знал меньше. Так, частично о Сологубе и почти целиком о Есенине он делает выводы по стихам, что мне не очень понравилось. За главу о Есенине я как раз и снизила чуть оценку. Почему-то было совсем неинтересно анализировать есенинский слог и мысли его о Руси, Расеи, Российской империи и иже с ней. Вообще в его мемуарах самое ценное для оказалось то, что я какое-то время наблюдала в голове кино. Вполне могу себе представить редакцию журнала, в котором они все работали: Нина, Валерий, Муни, Влад, издатель Гершензон с таким интеллигентным еврейским лицом, что я вспомнила своего деда, даже всемирно известный всесильный Горький вполне уложился в мою картину. Извините, что так по панибратски, но они мне теперь близкие люди. Вот бы о них сняли сериал? Не совсем «Друзья», совсем не «Офис». Может быть, «Редакция»?

Выбрала книгу для прочтения наугад для участия в игре «Урок Литературоведения» , раньше об этом авторе не слышала абсолютно ничего, может быть после прочтения книги найду информацию о нем и его произведения.

В книге описываются довольно сухие воспоминания о знаменитых личностях серебряного века. В книге нет ни выводов, ни эмоций автора – только факты и очень короткий анализ творчества некоторых лиц.

Для себя, всех о ком пишет автор я могу поделить на три категории:

1. Те, о которых я никогда не слышала и даже не собираюсь узнавать о них какую то информацию дальше – Нина Петровская, Валерий Брюсов, Самуил Киссин, Михаил Гершензон (возможно, я когда-то изменю свое мнение и все таки о них узнаю подробно);

2.Те, о которых я читала в книгах Ирины Одоевцевой, но с их творчеством не знакома – Андрей Белый, Федор Сологуб;

3.Те, с творчеством которых я знакома и ради которых, я решила прочитать эту книгу – Николай Гумелев, Александр Блок, Сергей Есенин, Максим Горький.

Вывод – писать о своих знаменитых современниках стоит и это самое правильное решение, потому что это может быть единственное, что заинтересует потомков.