Владислав Март
Дежурство
– Я так думаю, что я теперь белого света не увижу больше. Солнце не взойдёт больше для меня, – пациент был спокоен и неприятно напомнил мне травмированного из 905-ой.
– Думать надо было перед тем, как гранату начал разбирать, – анестезистка всадила иглу с зелёной канюлей в вену.
– Солнца больше не будет, – сказал пациент и замолчал. То было то ли знаком, что он грустит, то ли наркоз взял своё. Я небыстро начал разбинтовывать огромные повязки, не так уж кровавые, как пересказывала офтальмолог. Не видали крови офтальмологи просто. Размотав, я привлёк внимания всех. Вместо кистей у больного были две рваные раны из которых торчали кости и пальцы, изуродованные остатки плоти. Нескольких пальцев не хватало, сложно понять, все были нецелыми или не на своих местах. Кровотечение оказалось очень слабым.
– Будет ампутация обеих кистей на уровне лучезапястных суставов, – сообщил я скорее сам себе.
– У меня будет просто ушивание, веки с двух сторон. Удаление потом будем в плановом порядке, – сообщила Адамовна, – и стоило ради этого ехать из деревни?
Я не знал, что ответить ей. Здорово, просто веки зашить. А мне впервые в жизни ампутировать кисти.
– Анатольич, могу попросить позвать Артура из приёмного, мне нужен ассистент.
– Как будем свет делить, – спросила меня Адамовна, – лампа же одна.
– Если ассистент подойдёт я справлюсь, пользуйтесь, – я пошёл мыться в предоперационную.
Операция, если какое действо, как отрезание кистей можно назвать столь высоким слогом, прошла просто. Ампутация, гемостаз, швы на раны, дренаж, повязка. Удалённое отправится в морг, далее можем на судмедэкспертизу. Направление на гистологию я попросил Артура принести из хирургии. Можно было лонгеты сделать, но гипс я с собой не принёс. Здесь его конечно же не было. Артур на операцию примчался через минуту после звонка, сиял, выглядел выспавшимся с энергией через край. Я лишь немного его старше держался уже не очень. Мы с разговорами о том, какая тёмная ночь сегодня и что так кажется потому что мы постоянно при искусственном освещении, закончили раньше, чем офтальмологша. Я сделал краткую запись-эпикриз и протокол, убедился, что больной закреплён пока не за травмой, а за глазами, ушёл к себе немного перекусить. По ощущениям было время конца дежурства. По идее пациента нужно было оставить за травмой, но я воспользовался озадаченностью Адамовны и не стал ей подсказывать. Глаза так глаза, утром заведующие разберутся. Артур сказал, что он уходит пораньше, ему к восьми в университет. Я только мог кивать ему, уходящему в коридор электрического света. Чай с печеньем не лезли в рот и я решил проведать снова наркомана, доцента и психоз. На часах был седьмой час утра, осталось немного. В 8:45, перед пятиминуткой, меня уже будет не найти звонку из приёмного.
На полке шкафа, что служил перегородкой между пространством со столами и диваном, и местом для умывальника, мне попалась на глаза книга-атлас. Что-то по топографической анатомии в детальных рисунках советского художника. Я стал листать, наблюдая за своими пальцами, как неаккуратно я это делаю. Кожа сухая, кисти не слушались, страницы слипались. Глаза не хотели фокусироваться. Раздел про артерии голени всё никак не находился. К моему изумлению, подколенной зоне была посвящена всего одна страница и один рисунок. Из сухой статистики я узнал, что вероятность того, что голень пациента переживёт вызванную прошиванием ишемию составляет около 2%. Рисунок и вовсе однозначно представлял типовую анатомию советского гражданина, где без вариантов я мог найти место раны длинноволосого, места его переломов и повреждение магистрального сосуда. Пациент обречён на ампутацию в наших скоропомощных условиях. Мне стало дурно, руки затряслись и накатила какая-то обида неизвестно на кого. В конце неё я смог сформулировать только нечто жалкое, вроде того, почему это случилось именно на моём дежурстве. Ответил сам же, потому что, ты дежуришь слишком часто, собираешь на себя вероятность встретить подобное. Книга теперь казалось бесполезной, я задвинул её не на её место, а глубоко, так что больше не найти. Постояв немного в пустоте мыслей, я решил переодеть халат с дежурного запачканного на белоснежный для посещения пятиминуток и выдвинулся к травме и реанимации.
***
Я срезал путь через двор и нырнул в железную дверь торца корпуса, которой пользовались в основном для перевоза трупов из хирургии к машине из морга. Так сказать, двери из этого мира в тот. Дверь оказалась открыта, что означало одно из двух. Либо кто-то умер и машина недавно отъехала, либо уже утро, пришёл персонал, дверь всегда открывали перед началом рабочего дня. Войдя в корпус через железную я ощутил неприятный цвет ламп, какой-то резкий и жёлтый. Я устал от этого света за ночь. Выглянул на улицу и посмотрел на небо. Было ещё черно как в два-три часа. Снова вошёл, снова резкий неприятный свет. Снова вышел и обалдел от тьмы во дворе. Я стал шарить руками по карманам и понял, что часы остались в грязном халате. С часами на работе всегда так. Их, как и обручальное кольцо, почти не носишь на предписанном месте. Неужели ещё не должно светать? Ускорился и оказался у постели татуированного длинноволосого. Он уже без трубы, в сознании смотрел на меня как будто помнил все события вечера и ночи.
– Доброе утро, доктор.
Вместо ответа я отдёрнул ножной конец покрывала и проверял пульс за внутренней лодыжкой и на тыле стопы с обеих сторон.
– Похоже вы пытались мне спасти жизнь, хоть я вас и не просил, – пациент вёл речь с интонацией герцога.
– Я бы не говорил таких высоких слов. Я на работе, вас оперировали по жизненным показаниям и может случиться ещё всякое.
Пульс никак не находился, но мне стало казаться, что оперированная конечность холоднее. Я совсем упал духом. Одеяло вернулось на место. Пискнул монитор, показав нормальное артериальное давление. С него мой взгляд соскочил на окно без штор. Чёрный квадрат из ничего. Тьма.
– Я вас не просил, я хотел умереть.
– А сейчас? – я смотрел на волка, пожирающего солнце на худом плече больного.
– Сейчас я об этом говорить не хочу. Тем более с вами.
К счастью подошла сестра менять пакет с раствором и я, пропуская её, отошёл от кровати. Сел и написал подробный дневник, отметив всё как есть. Подчеркнул отсутствие возможности сделать по дежурству УЗДГ сосудов. Сил вставать не было, но страх снова услышать герцогский тон неприятного мне пациента, от которого я был в пяти метрах, подтолкнул меня идти.
– Спасибо, не сказал? – Анатольич писал историю за соседним столом.
– Да какое, там, как бы ампутации не было, пульсации не нахожу, стопа прохладная – я остановился над макушкой реаниматолога.
– Не ссы, ампутацию следующий дежурный будет делать, время собирать манатки домой.
– А что так темно, Анатольич?
– Не знаю, – тот смотрел в окно, – темно? Может часы перевели? Когда их переводят?
– Точно не в середине лета, Анатольич.
– Это мы просто сидим тут под лампами, как на воздух выйдешь, особенно в сторону дома, тебе солнце засветит.
Он взял следующую историю и стал вклеивать новый лист. Я дошёл до дежурного анестезиолога напомнить ему про вывих в травме. В ответ я получил массу инструкций. Что я должен повторить ЭКГ, показать толстого терапевту, исключить у него диабет, убедиться, что он точно не ел и не пил. Другими словами, мне дали понять, что никто наркоз после тяжёлой ночи давать не собирается. Я направился наверх записать всё это и заодно посмотреть с девятого этажа в окно. Чувство что я потерял рассвет начало меня беспокоить.
***
Суббота. Хоть день и не рабочий для основного состава больницы, для кафедры, для руководителей, пятиминутка с докладом дежурного всё равно бывает. Проходит в вялом, даже излишне расслабленном режиме. Одна пара дежурных хирургов рассказывает о ночных подвигах, вторая, заступающая, кивает и понимая, что сутки впереди долгие, неспешно включается в работу. Сидят не на своих привычных местах, которые займут в понедельник в переполненной комнате, а в первом ряду, на лучших чужих местах аксакалов от хирургии. Ночных с одной стороны гонят домой, заслужили, с другой, расспрашивают о деталях, ищут недоделки. За этим разговором четверых следит кто-то с кафедры, по случаю заскакивающий каждую субботу чтобы принять отработки у студентов или перевязать своего пациента. Кафедрал в субботу имеет меньше веса, по сравнению с буднями, но разбавляет атмосферу своим выспавшимся и ни за что не отвечающим лицом. Если нужно, всегда оставит запись обхода у тяжёлого пациента, создаст видимость консилиума. Суббота. Мне тоже сейчас предстоит подняться на восьмой, увидеться с гневным Мих Михом и сдать дела следующему молодому хирургу или травматологу. На место Мих Миха заступит такой же старший матёрый, может Иваныч, а может другой, я не помнил кто там в графике. Меня должен сменить травматолог-дежурант, подработчик из другой больницы, которого все знали мало. Дверь в ординаторскую травмы всё ещё закрыта. Придёт, значит, под самую пятиминутку, к 9:00. Осталось пятнадцать минут, над дверью в операционную травмотделения зеленели квадратные цифры электронных часов, а я стоял между закрытой ординаторской, где хотел рассказать более откровенно о случае с артерией, и окном в коридоре, за которым по-прежнему была летняя ночь. Сменившаяся сестра, энергичная невысокая женщина звала пациентов на завтрак. Немногие ходячие заскрипели костылями. Без тринадцати девять. Я зашёл в 905-ю, мимо тумбочек, заставленных тарелками с кашей с куском хлеба на краю, на котором пирамиду завершал квадратик масла, я пробрался к кровати наблюдателя дел за окном. Его нога сползла-таки с подставленной шины, постель была обмочена и смята так, будто он метался во сне. Лицо покрылось небольшой испариной. Лихорадка? Пневмония?
– Как ваши дела? – спросил я, уже параноидально проверил пульсации артерий на сломанной ноге.
– Плохо. Тьма. Всё ночь не кончается. Теперь всегда так будет.
Я промолчал. Без десяти девять. Через пару минут я спущусь на пятиминутку. Всё закончится, только вот рассвета действительно нет. Может быть пришедшие объяснят эту аномалию. Они проснулись в тепле, смотрели новости по телевизору, у них внутри завтрак, научные степени и собственное мнение о мире и вещах в нём.
– Доктор, мне не от ноги плохо, мне за солнце плохо. Где оно?
– Есть мнение, что волк съел, – сказал я и пошёл в сторону сестринской попросить измерить больному температуру. Выйдя из палаты, я оглянулся зачем-то на психованного у огромного чёрного окна. Кто здесь из нас более психованный? Я тоже вижу, что восхода нет. Продолжил шагать в коридор и чуть не столкнулся с сестрой. Её колпак едва не уперся мне в грудь.
– Владимирыч, два звонка вам было. Дежурант, Валентиныч, звонил опаздывает. Туман какой-то или что, я не поняла, пробка в общем. Просил не уходить, дождаться, минут двадцать. И приёмное звонило, травматическая ампутация пальца. Ну, вы же не пойдёте уже. Я им так и сказала. Без пяти.
Я вдруг отчаянно захотел пойти. Спуститься на лифте в подвал, прошмыгнуть мимо котов на трубах, мимо курящих санитаров, охранника-студента, мимо гремящих повозок буфетчиц в смотровой кабинет. Там помочь какому-то утреннему человеку, засунувшему свой палец во что-то острое, отрезавшее его. Пропустить бессмысленную пятиминутку. Не распинаться извиняясь за невправленные вывихи, за перевязанную артерию, не рисовать в красках взрывную травму. Потом я это Валентинычу изложу, но страдать перед Мих Михом и другими, зачем? Я могу что-то зашить в приёмном и тем, кстати, снять одну работу с нового дежурного. Могу кому-то помочь. Я пошёл прочь из травмы.
– Посмотрите температуру у него, – я ткнул в сторону ночи в окне.
