bannerbannerbanner
Первая прогулка богдыхана

Влас Дорошевич
Первая прогулка богдыхана

Полная версия

© Букчин С. В., состав, предисловие, примечания, 2019

© «Время», 2019

* * *

Эти сказки принадлежат к числу тех ста избранных золотых сказок, которые рассказываются в детстве будущему богдыхану


С. Букчин. Китайские сказки Власа Дорошевича


Влас Михайлович Дорошевич (1865–1922) вошел в историю русской журналистики с громким титулом «король фельетонистов». Читатели газет, в которых он печатался, раскрывая свежий номер, искали фельетон Дорошевича. Лев Толстой, пробегая взглядом по страницам газеты «Русское слово», говорил: «Посмотрим, что сегодня пишет мой Дорошевич». Во многих семьях было традицией вслух читать очередную публикацию прославленного журналиста.

В основе такого успеха лежало и «удивительно разнообразное остроумие» (Чехов), и своеобразный выразительный стиль, так называемая короткая строка, и яркая художественность его сатиры, нередко исполненной убийственного сарказма. Все это скреплялось контактом с читателем, очевидным и в его памфлетах и фельетонах на политические темы, и в очерках, посвященных сахалинской каторге, и в театральных рецензиях и очерках об актерах.

Разговор с читателем далеко не всегда можно было вести напрямую. Цензура внимательно следила за выступлениями журналиста. Но и журналист был непрост: для достижения своей цели он нередко использовал форму сказки. Здесь Дорошевич, безусловно, опирался на давнюю традицию русской литературы, прежде всего на творчество Салтыкова-Щедрина, которого он неслучайно называл «величайшим учителем русского журналиста». Но если у Щедрина это русский фольклор, то Дорошевич использует образы и мотивы восточной мифологии. В его восточных сказках и легендах особо выделяется китайский цикл, который он сам обозначил как «Сто золотых китайских сказок».

Впрочем, первоначально «китайская тема» возникла в творчестве Дорошевича как более чем реальная – в виде отклика на события Ихэтуаньского восстания 1899–1901 годов в Северном Китае (его еще называют восстанием боксеров или больших кулаков, имея в виду, что его участники использовали приемы древних единоборств). Это восстание Дорошевич назвал «криком страшной, невыносимой боли, которую причиняет Европа, вонзаясь в Китай грязными когтями эксплуатации». Он пишет, что «европейским миллионам, европейской буржуазии… казалось более удобным иметь дело с мандаринами, чем с народом». И потому естественно, что, «видя, как иностранцы пользуются их нищетой, невежеством, пороками, китайские патриоты возмутились иностранцами и, не видя защиты со стороны властей, видя, что их власти держат сторону иностранцев, они восстали против мандаринов».

Эти слова – итог собственных наблюдений Дорошевича, впервые побывавшего в Китае в 1897 году во время путешествия на Сахалин, которое он совершил из Одессы на корабле Добровольного флота, доставлявшего на остров очередную партию приговоренных к каторге.

Вместе с тем китайские впечатления дали толчок его фантазии, обогащенной серьезным интересом к истории и культуре Китая, и в целом Востока. Интригуя читателя, он делится впечатлениями о том, как следил за подвигами героев и полубогов в китайском театре теней, заходил в курильни, где возлежали любители опиума, как пил душистый чай из маленькой фарфоровой чашечки, слушая очередную сказку, которую ему якобы рассказывала «миленькая китаянка, похожая на маленькую фарфоровую статуэтку».

Так появляются в его творчестве «китайские сказочки». Наивные и простодушные на первый взгляд, они полны скрытого лукавства. Политический намек в них соседствует с неподражаемой народной мудростью и тонким юмором. Китай и Россия, казалось бы, такие разные страны. Но вот та же пропасть, разделяющая правителей и простой народ в Китае, разве это не актуально и для России? Дорошевич использует традиционный сказочный мотив путешествия, дающего возможность правителю своими глазами увидеть неприкрытую правду жизни. Любознательный богдыхан Сан-Ян-Ки вынужден притвориться умершим, чтобы впервые в жизни прошествовать по улицам Пекина и таким образом узнать правду о своей стране, которую от него тщательно скрывали придворные («Первая прогулка богдыхана»). Погибает и богдыхан Юн-Хо-Зан, отправившийся переодетым в путешествие по своему государству, чтобы узнать, как в действительности живут его подданные. Жестокость, несправедливость, унижения и страх простых людей перед всесильными мандаринами – таково прозрение молодого богдыхана, за которое он заплатил самую дорогую цену («Приключения Юн-Хо-Зана»). Возможно, в большей степени, нежели любознательность, правителям свойственны слепота, ограниченность, а то и откровенная глупость, о чем с тонким сарказмом повествуют такие сказки, как «Дождь», «О пользе наук», «Награды», «Звездочет».

Обращенные к российской аудитории сказки Дорошевича говорили о вещах близких и понятных. Читатель догадывался, кто изображен под личиной богдыханов, мандаринов, льстивых мудрецов, угодливых сочинителей законов. О том, насколько тогдашняя российская власть чувствовала себя задетой, свидетельствует рапорт московского цензора, доносившего начальству, что «Русское слово», «несмотря на неоднократные замечания, не прекращает печатать аллегорические сказки Дорошевича».

Не только аллегория, политический намек были причиной успеха китайских сказок Дорошевича. Читателя, безусловно, привлекала и живописная экзотика Востока, и детальное описание местных традиций, подчас довольно жестоких. Последние отражены как в сказках, так и в «китайском романе» «Му-Сян», запечатлевшем трагическую судьбу влюбленной пары, которая стала жертвой страшных, тянущихся с незапамятных времен обычаев. Стоящее в подзаголовке этого произведения слово «роман» употреблено здесь в значении «любовь». От трагедии его героев, вполне реальных, живых людей, современников автора, веет духом народного предания. Последнее обстоятельство было решающим при включении «китайского романа» в эту книгу.

«Китайская тема» переливается разными красками в прозе Дорошевича: от фантастического гротеска, острой сатиры до драматического нравоописания и тонкой, изящной аллегории. Но независимо от жанра, в каждой вещи чувствуется – явно или завуалированно – призывная, обращенная к сердцу читателя гуманистическая нота. Дорошевич несомненно помнит об этих словах часто поминаемого им Конфуция: «Разве истинная человечность далека от нас? Стоит возжелать ее, и она тут же окажется рядом».

С. В. Букчин

Первая прогулка богдыхана


Богдыхан Сан-Ян-Ки[1] – да будет он примером для всех! – всю благословенную жизнь свою питал особое пристрастие к познаниям и путешествиям. Тем не менее он благополучно царствовал двести сорок две луны[2] и ему не удалось никогда видеть даже Пекина. Конечно, причиною этого был вовсе не недостаток желания. Каждый день богдыхан объявлял своему первому и полномочному министру Джар-Фу-Цяну:

– Сегодня я отправляюсь на прогулку и посмотрю Пекин!

Первый министр кланялся в ноги и спешил отдать необходимые приказания. Являлась стража, музыка, приносили паланкины, знамена, мандарины садились на коней. Первый министр докладывал:

– Все готово для исполнения твоей воли, сын неба!

И богдыхан шел садиться в паланкин. Но в эту минуту всегда что-нибудь да случалось.

То выходил из толпы придворных верховный астроном, повергался на землю и говорил:

– Властитель вселенной, еще минута – и над Пекином разразится страшная гроза с ливнем и градом величиной с ласточкино яйцо, которое ты кушаешь. Страшный вихрь будет слепить глаза, и ничего нельзя будет рассмотреть. Беда была бы тому паланкину, который очутится в эту минуту на улице. Его бы подхватило на воздух, завертело, подняло до облаков и потом так шарахнуло бы об землю, что, конечно, сидящий в нем не остался бы жить ни одного мгновенья. Такой страшный ураган разразится сегодня над всем Пекином, исключая твой дворец и сад. Само небо не смеет их тронуть. Так написано среди звезд и переписано в наши книги, радость вселенной.

То выходил вперед придворный историк, кланялся в ноги и говорил:

– Повелитель земли! Позволь тебе напомнить, что сегодня как раз день смерти твоего великого предка Хуар-Тзинг-Тзуна, жившего за двенадцать тысяч лун до нас, и обычай народный повелевает тебе в этот день безвыходно сидеть во дворце и предаваться, хотя бы наружно, печали!

То подбегал главный евнух, ударялся изо всех сил об землю и говорил:

– Повелитель рек, морей и гор! Только что привезли новую невольницу! Такой красоты я еще никогда не видал. Цветок, только что сорванный цветок. Мгновение ока жаль потерять, не видя ее. Пойди и только взгляни.

И прогулка отменялась.

Когда же, однако, исполнилось двести сорок две луны счастливого царствования и настала двести сорок третья, богдыхан Сан-Ян-Ки сказал:

 

– Ну нет! Довольно! Я знаю, чьи это штуки! Это все мудрит Джар-Фу-Цян. Но теперь пусть себе хоть лопнет, а я увижу Пекин!

Он подкупил преданных ему слуг и сказал:

– Бейте в большой гонг, звоном которого извещают о смерти богдыхана. Вопите как можно громче. Кричите: богдыхан умер! Рвите на себе одежды, царапайте себе лица – вам будет заплачено за все.

И он лег на высокое ложе, которое приготовили по его приказанию преданные слуги. Так и было сделано, как он велел.

Слуги ударили в большой гонг и объявили сбежавшимся бледным как смерть придворным:

– Свет солнца померк. Радость вселенной превратилась в печаль: наш премудрый богдыхан сидел за обедом, ел, ел и умер!

Дворец наполнился плачем и интригами. Первый и полномочный министр Джар-Фу-Цян ползал по земле около преемника и говорил:

– Я посвящу тебя, сын неба, во все тонкости управления страной. Доверься мне.

По обычаю первым долгом торжественно опорожнили корзину желаний, стоявшую около императорского трона. В ней, впрочем, была только одна бумажка, и на ней было написано только одно желание почившего богдыхана: «Желаю, чтоб меня похоронили на том же ложе, на котором я буду лежать во дворце, и пусть никто не осмеливается не только до меня дотрагиваться, но и близко ко мне подходить».

Желание почившего богдыхана священно и было исполнено. Его несли на императорское кладбище на том же ложе, высоко поднятом над толпой, на котором он лежал во дворце. Шествие было пышное и блестящее. Все были в белом. Улицы Пекина были полны народа, который сбежался посмотреть на богдыхана, хоть на мертвого.

Жрецы пели, придворные рыдали, народ делал свои замечания, а богдыхан лежал на своем возвышенном ложе и, приоткрыв один глаз, смотрел на Пекин.

«Ну и свиньи же китайцы! – думал он, лежа и глядя. – Как они могут жить под такими дырявыми крышами? Хоть бы были еще при этом тепло одеты на случай дождя, а то ходят рваные и драные. Послушать, однако, что такое они вопят?»

И, насмотревшись, он принялся слушать.

А пекинцы вопили:

– Ага! Дворцовая лисица Джар-Фу-Цян, конец пришел твоим грабежам и разбоям! Как новый богдыхан прикажет отрубить тебе голову, иди на тот свет без головы! А мы-то уж на нее поплюем, как выставят ее на всеобщее посрамление! Не будешь больше нас раздевать догола!

«Эге! Вот они почему такие! – сказал себе богдыхан. – Погоди же!»

Шествие между тем приблизилось к императорскому кладбищу. Народ удалили, и около могилы стали одни придворные.

– Ха, ха, ха! – расхохотался богдыхан, поднимаясь на ложе. – Ловкую штуку я с вами сшутил? А? Ну, Джар-Фу-Цян, не случилось никакого урагана во время моей прогулки по Пекину?

Все стояли бледные, а Джар-Фу-Цян бледнее всех. Все дрожали, а Джар-Фу-Цян сильнее всех.

– Что ж ты хочешь теперь делать? – спросил он.

– Первым долгом, – отвечал богдыхан, – вернуться во дворец и сесть снова на трон, а дальше уж видно будет!

Джар-Фу-Цян беспомощно оглянулся на придворных.

– Это невозможно! – воскликнул, выступая вперед, придворный историк. – Мы должны жить согласно обычаям предков. А такого примера в истории не было, чтобы богдыхан умер и опять ожил. Это неслыханно. Это грозит страшными бедствиями и огромными волнениями среди народа! Это грозит гибелью Китаю, прямо надо сказать!

– Это невозможно! – воскликнул и верховный церемониймейстер. – Все дело в этикете. А это нарушение всякого этикета. Все сделано. Похороны состоялись. И главное – корзина желаний открыта, а она, по этикету, открывается только после смерти богдыхана. Значит, ты помер, раз корзина открыта. Да и этикета такого нет – для возвращения богдыхана с кладбища на трон. Кто же в стране будет исполнять наши священные законы, если мы сами первые не соблюдаем этикет! Это прямо грозит гибелью Китаю!

– Конечно, гибелью и ничем больше! – воскликнул и великий жрец. – Это противоречит всем святым установлениям нашей небесной религии. Сказано: раз богдыхан умер, он становится богом. А бог не может быть богдыханом. Богдыхан должен быть смертным, он должен править страной, боясь небесного гнева. А бог – чего он будет бояться? Где же уверенность в его правоте? Это грозит всеобщим недовольством, смутами. Нарушение постановлений религии. Гибель, гибель Китаю!

Богдыхан посмотрел грустно-грустно кругом.

– Ну что же! – сказал он. – Раз действительно это грозит такими бедствиями стране, делать нечего! Закапывайте. Я не хочу гибели Китая.

– Не следовало делать этой прогулки, радость вселенной! Я всегда говорил, что она принесет тебе несчастье! – сказал Джар-Фу-Цян, кидая первым лопату земли.

1Здесь и далее сохранено авторское написание собственных имен лиц и династий. – Примеч. ред.
2Двадцать лет и два месяца. – Здесь и далее примеч. авт.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru