Дарина Александровна Стрельченко
Странные люди, странные места
Он засунул в рюкзак ярко-розовых птиц заката,
изумрудных китов, самолёт, пароход, балет,
говорящего пони, улыбчивых старых скатов.
Попрощался с консьержем, тот буркнул чего-то вслед.
Говорили, что видели парня на странных вписках.
Даже куртка с утра издавала вороний грай.
Её левый карман умолял о стакане виски,
зато правый карман объяснял, как построить рай.
Воротник – тот хитро́ умудрился урвать от жизни
хрипловатый, весьма соблазнительный томный бас.
Огорчалась луна, задержавшись на волчьей тризне.
Где-то возле ключиц начинался медовый Спас,
чей-то голос упорно твердил: баклажаны взвесьте,
почему же так дорого, блин, а кому легко.
Он стеснялся, конечно, но стал широко известен,
а особенно в секте любителей рюкзаков.
Злая белка истории носится по спирали.
Динозавры не слопали белку, и очень жаль.
Говорили ещё, что он бог. Это точно врали.
Где сияние, истина, где у него скрижаль?
Вот скрижали, сияния, гласа никто не помнит,
что прямое свидетельство – просто прохожий чел.
Санитары запомнили, как говорящий пони
рассуждал о вселенной, и прочее в том ключе.
В полночь были показаны лучшие звездопады,
звёзды сыпались с неба. Брахман обнимал Махди.
Санитары немного потом изменили взгляды,
чем пополнили орден любителей походить.
Он пошёл (санитары за ним) и унес всё это.
Города и людей. Много разных унёс вещей.
Потому что войны не выносит его планета.
Вот такая она, не выносит войны. Вообще.
Если встретишь его – попроси поделиться чудом,
показать, как охотник, стреляя, попал впросак.
Показать, как друзей на застолье собрал Иуда.
Как тебе снова семь. Как ты тоже берешь рюкзак.
Наталья Захарцева (Резная Свирель)
Сны для Марека
Разиля Фазлиева
Я его вижу, он меня – нет. Я его очень люблю, а он меня – нет. Но так было не всегда.
Когда большой босс перевел нашу команду в район Чижины и закрепил за мной Центральную улицу, я три месяца из комнаты никуда, кроме работы, не выходила. Сложно отыскать место уродливее: жуткая узкая дорога, стройка на стройке, старые магазины, овраги. С любого места виден другой конец Кракова. И все такое угловатое, се-е-ерое.
Я привыкла к Старому Городу и его гордому величию, спокойной красоте, незаметному, внушающему уважение самолюбию. Он мне как родной. Я видела, как строились вокруг него оборонительные стены. Наблюдала, как их сносили. Сейчас от них остался один небольшой кусок и ворота с башней, которые назвали Флорианскими – чудесное место для вдумчивых вечерних променадов, особенно когда нет туристов. Потому что работа у меня, к сожалению, ночная.
Я – как сейчас говорят – курьер. То, что я доставляю, нельзя потрогать или понюхать. Нельзя услышать или ощутить кожей. Это можно только один раз посмотреть, но нет никаких гарантий, что получатель будет помнить увиденное. Оно приходит неожиданно и рассеивается так же легко и стремительно, как клубы дыма на воздухе.
Сны. Я – сновиделец, и я доставляю людям сны.
В Кракове работают и живут четыреста сорок девять сновидельцев. Большой босс, его заместитель, группа по отчетности из четырех сотрудников, три главы отделов. Остальные трудятся на рядовых должностях. Сновидельцы-курьеры обязаны донести до человека его сон не позже, чем через шесть минут и двадцать семь секунд после засыпания. В списке получателей имя заснувшего окрашивается в синий цвет, а рядом появляется мигающий таймер. Ужасно раздражает. Я ненавижу синий, к тому же часто несколько десятков людей засыпают одновременно, и рабочий экран принимается неистово мерцать, как светосигналка скорой помощи.
Через восемь лет работы в Чижинах в моем списке появился новый получатель. Очередной человек, поселившийся в самой середине Центральной улицы, в унылой двенадцатиэтажной коробке из бетона.
«Вот тебя-то мне и не хватало, Марек-чертов-Домбровский, – подумала я тогда. – Чтобы экран ярче мигал, когда вы все разом ляжете».
Но Марек, будто прознав о моем недовольстве, засыпал позже остальных. А вскоре мне приходилось ждать его чуть ли не до трех часов ночи. Раздражало даже больше, чем таймер.
– Это еще что! – говорила соседка по комнате. – Сиал мне как-то рассказывал, что одна девушка из его списка засыпала в шесть утра целых два года. Он тогда работал на ночной смене и просил перевести девушку на дневных, но отказали. Потом выяснилось, что она страдала бессонницей.
Я сразу подумала: вряд ли это про Марека, он не каждый день заставлял меня ждать допоздна. Например, сегодня он обычный человек и ложится спать в одиннадцать вечера. Завтра и послезавтра он – подлец, рядом с именем которого никак не появится таймер. Следующие три дня – снова спит нормально. То есть никакой системы он не придерживался.
Однажды я зашла домой к Мареку до того, как он заснул. В глубине его неприятной однокомнатной квартиры еле-еле горел свет. Откуда-то доносилась кошмарная музыка, состоявшая из утробных криков и визга музыкальных инструментов. Я прошла по коридору до конца и через приоткрытую дверь справа увидела молодого человека в наушниках, делавших его похожим на коалу. Домашняя футболка свободно висела на нем, а пятки и щиколотки скрывались под растянутыми штанинами. Он что-то писал, подтянув к груди колени и согнувшись, словно каменная горгулья.
Тогда я воспользовалась невидимостью: отключила ноутбук, а потом пощелкала выключателями в щитке. Марек почесал затылок. Попробовал включить свет во всех комнатах. И лег спать.
Через день все повторилось. Только вместо того, чтобы дать мне выполнить работу, Марек достал из тумбочки металлический подсвечник и продолжил горбиться за столом. Он попыхтел над своими каракулями примерно полчаса, после чего зарычал, откинув карандаш, задул свечу и упал на старое раскладное кресло.
В следующий раз я задула свечки, чтобы Марек лег вовремя, а он вытащил фонарь. Я прятала батарейки – он включал фонарик на телефоне. Я прятала телефон – он находил батарейки. Я убирала телефон и батарейки – он вытаскивал подсвечник и чертил. А когда я прятала и свечи, он хватался за голову, вылетал из комнаты, с размаху захлопывая дверь, и орал из коридора: «Поиграй и отдай!» – а потом шел к щитку. То есть делал все, чтобы довести меня до белого каления.
Через две недели подобной чехарды комната Марека встретила меня воинственным плакатом, приклеенным к двери на уровне колен:
«Гномик!
Пожалуйста, хватит перекладывать мои вещи и играть с электричеством, это опасно и очень невежливо! Ночь – единственная часть дня, когда я могу работать над комиксом, так что, если ты не прекратишь мне мешать, я буду бороться по-другому!».
Слово «по-другому» он написал красным фломастером и жирно обвел.
В ту ночь я впервые заглянула Мареку за плечо. Просто чтобы понять, почему он так отчаянно хотел отвоевать себе время. На листе бумаги, над которым он склонился, блестел свежими красками сказочный пейзаж: водопад, горы и деревья, достававшие до небес. Марек прорисовал каждый листик, каждый завиток на облаке, каждый блик на мокрых камнях. А рядом в отдельной квадратной рамке сидел посреди травы белоснежный заяц с розовым носиком. Все в зверьке было прекрасно. Кроме одного: голову украшали ветвистые оленьи рога, поросшие алыми цветами.
Я мотнула головой и фыркнула. Марек потрогал ухо, оглянулся – взвизгнул. Подскочил и свалился, уронив за собой табуретку.
– Ты… кикимора?! – Его глазные яблоки чуть не вывалились к моим ногам. Я посмотрела за спину и только потом догадалась: Марек вылупился именно на меня. Забыла о невидимости из-за рогатого зайца.
После того как я сбежала, Марек стал изводить меня ежедневно: он мог не спать до двух, трех, четырех часов утра, вынуждал ходить вокруг его дома и поглядывать в рабочий планшет. И однажды его комната встретила меня новым плакатом. В нем Марек извинялся за то, что обозвал меня кикиморой, уверял, что я намного красивее и выше. Просил зайти еще раз, потому что не успел запомнить все черты моего лица.
Я убедилась, что невидима, и зашла. Марек, как обычно, в скрюченной позе сидел за столом. Я заглянула ему за плечо и увидела наброски существа, похожего на меня: острое лицо, глаза с вытянутыми зрачками и оттопыренные уши. Мои короткие волосы Марек сделал длинными и заполонил ими всю страницу так, что они напоминали морские волны.
– Ну а сегодня ты придешь? – спросил он свой рисунок. – Я уже неделю жду, весь интернет перерыл, а кто ты – так и не нашел, потому что белая женщина по квартирам не ходит, а кикиморы – маленькие и беспокойные. И уродливые, судя по картинкам в гугле, а ты, наоборот, очень красивая, хотя цвет кожи у тебя странный.
– Странный, значит?
Марек дернулся и завизжал даже громче, чем в первый раз. Так мы и познакомились.
С тех пор ночи, в которые Марек не спал, я проводила с ним. Он срисовывал с меня персонажей для своего нового комикса. Мы вместе писали им реплики, вели через препятствия к их целям, придумывали в помощники крылатых лягушек и единорогов с рыбьими хвостами.
История про безбровых существ с вертикальными зрачками и голубой кожей нравилась поклонникам Марека. Они писали ему восторженные сообщения и платили деньги, чтобы он рисовал комикс быстрее. В какой-то миг я осознала, что не могу отвести взгляд от добрых голубых глаз и улыбки Марека, что внимательно слушаю его речи, что радуюсь, когда он не спит. Я будто сама видела чудесный сон, один из тех, которые доставляла людям.
Очнулась, когда меня вдруг повысили до отдела по комплектации сновидений, а Марек уже сотрудничал с кинокомпаниями, с крупными городскими фестивалями и рисовал на заказ. Работы стало несоизмеримо больше. Марек уставал. Он мог забыть важные рисунки перед тем, как пойти в офис. Мог долго искать какой-то предмет, который держал в руке. Мог зайти в туалет, хотя собирался на кухню. Я лишь усмехалась и напоминала Мареку о коварных гномиках. Он в ответ забавно выпячивал нижнюю губу и говорил, что я, в отличие от него, не старею и что это нечестно.
Однажды Марек сказал, что сбегает в магазин за энергетическим напитком и шоколадом, чтобы еще немного поработать, и вернулся под утро. Спустя четыре часа. Без покупок.
– Представляешь, Тэм, я вдруг забыл, где мой дом, – ответил он на мой немой вопрос и глупо улыбнулся.
Мареку было пятьдесят шесть. Во врачебном заключении написали, что у него ранняя стадия болезни Альцгеймера – болезни, повреждающей мозг. Я тогда плотно взялась за Марека: заставляла его есть рыбу и пить лекарства; мы вместе делали зарядку, ходили на прогулки, слушали музыку, учились играть на гавайской гитаре, устраивали партии в шашки, собирали мозаику. И самое главное – я запретила Мареку поздно ложиться спать.
Прошло еще пять лет. Марек продолжал путаться в днях недели и в собственной квартире. Даже хуже: его настроение регулярно портилось, он часто заливался слезами или пластом лежал на полу из-за того, что не мог придумать интересные идеи для нового комикса. С каждым разом мне все тяжелее удавалось сделать так, чтобы Марек пришел в себя.
– Знаешь что, – как-то раз я обняла его за плечи и подала кружку с чаем, – ты ведь можешь находить сюжеты для комикса в своих снах.
– Ну да… – Марек рассеянно провел рукой по седым волосам, разглядывая узоры на ковре. – Хорошо бы. Только я сны уже давно не вижу.
– Как это?
– Я как бы засыпаю и… сразу просыпаюсь. А прошло несколько часов. И так три… четыре раза за ночь.
– И ты… – я тогда чуть не выронила кружку из дрожащих рук, – ты совсем ничего не видишь?
– Не-а. Одну черноту. А может, я их просто забываю? – Марек простодушно захихикал, и вокруг его глаз тут же собралась паутинка морщин. Он был похож на солнце, которое скрыла огромная туча: пытался светить в полную силу, но преграда поглощала весь его свет, позволяя пробиваться наружу нескольким слабым лучикам.
В тот момент я проснулась по-настоящему. На следующий день в отчетном архиве нашла старые документы. Оказалось, Марек исчез из списка получателей семнадцать лет назад, и статья в интернете подсказала почему: люди с деменцией перестают видеть сны. Болезнь отбирает у них даже это.
Я решила, что заставлю мозг Марека работать. Каждый день я по капле собирала нужное количество сна. Вся Центральная улица, каждый человек, живший на ней и значившийся в списке получателей, стал донором для Марека. Он получал причудливые смешения чужих сновидений и каждое утро взахлеб пересказывал мне увиденное. Пусть и не полностью, пусть он забывал какую-то часть, но эта радостная улыбка, глаза, блестевшие жизнью и желанием творить… Ради этого я продолжала нарушать Устав сновидельцев еще два года и четыре месяца. Мареку сказала, что сны он не видел из-за ошибки комплектовщиков.
Однажды в конце рабочего дня ко мне зашел Дерон, отчетник-зануда. Я уже сложила капсулу со сном в рюкзак и собиралась уходить, но Дерон обошел рабочий стол, придирчиво рассматривая оборудование, и заговорил:
– Здравствуй, Тэм. На прогулку по ночному городу идешь? – Он оглядел меня снизу-вверх и засунул руки в карманы. – Можно с тобой?
– Нет, я люблю гулять одна.
Я прошла мимо Дерона на негнущихся ногах.
– А правда, – начал он нарочито громким голосом, – что на улице, которая находится под твоей ответственностью, люди стали плохо спать по ночам?
У меня резко сперло дыхание, а конечности превратились в переваренные макароны.
– С чего ты взял? Намекаешь, что я плохо работаю?
– Я ни на что не намекаю. – Дерон развернулся и сделал шаг ко мне, в руках он держал тонкую стопку бумаги. – А вот последний полугодовой отчет черным по белому говорит, что жители Центральной улицы стабильно теряют в качестве сна в течение двух лет. Суммарно каждый из них потерял девять процентов. Девять, Тэм. Что это значит?
Горло пересохло. Удары сердца отдавались даже в пятках.
– Что курьеры не доносят сны? Что люди болеют и просыпаются посреди ночи? Причин может быть миллион, а ты докопался до меня.
– Причин может быть много, – кивнул Дерон. – Но истинная среди них лишь одна.
– Все умные фразы высказал? Тогда до завтра, мой рабочий день закончился. – Я развернулась, пошла к двери. Дерон схватил меня за локоть и дернул на себя. Его лицо перекосило. Он зашипел сквозь зубы:
– Два дня назад мы проверили всех твоих курьеров: каждая чертова капсула была не до конца наполнена. Невооруженным взглядом и не заметишь, но если измерить содержимое капсулы на точном приборе, то окажется, что несколько жалких граммов сна не хватает!
– Да ты не в себе!
Я попыталась вырвать руку из хватки Дерона, но в ответ он только сильнее сцепил пальцы.
– Я не знаю, куда ты их деваешь, мне и не хочется знать, но это прямое нарушение девятого и двадцать шестого пунктов Устава, и тебе полагается наказание.
Он отпустил меня. Его лицо вдруг приняло спокойное выражение.
– Я готов пойти тебе навстречу. Если ты прекратишь обкрадывать невинных людей, я не стану доносить на тебя, и даже подделаю отчет. – Он красноречиво показал пальцем в потолок. Кабинет большого босса находился на двенадцатом этаже.
– Дерон, мы же давно знакомы. Давай что-нибудь придумаем?
– Ты себя слышишь, Тэм? – брезгливо поморщился он. – Что мы придумаем? Люди страдают из-за тебя! Плохой сон вызывает плохое самочувствие, а плохое самочувствие нарушает сон. Это замкнутый круг. Но ты еще не до конца все испортила, у тебя есть время одуматься.
Я слышала Дерона словно сквозь толстую металлическую стену.
– Слушай, а когда следующее голосование за лучшего работника? Я отдам голос тебе. И уговорю соседку, она дружит с половиной сотрудников, так что большой босс тебя точно заметит и повысит в должности.
– Мне и так скоро дадут повышение, – отмахнулся он, – я пять раз подряд становился лучшим.
– Но эта цепочка может прерваться. – Я чувствовала себя рыбаком, который никак не может поймать рыбу на крючок. – Что скажет босс, если узнает, что ты подделываешь отчеты?
– Вот ты как, – улыбнулся Дерон. – Но есть ли у тебя доказательства этому, кроме моих слов? Я вот могу доказать твое воровство: у меня есть письменные результаты расследования. Впрочем, если тебе неинтересно со мной сотрудничать – так и быть, зайду к шефу прямо сейчас.
Я услышала за спиной его шаги. Комната перед глазами поплыла и наклонилась.
– Не смей! – крикнул кто-то, сидевший внутри меня. В следующее мгновение я увидела перед собой испуганного Дерона. Он удерживал меня за запястье в нескольких сантиметрах от своего лица.
Я пинала его, толкала, пыталась укусить, целилась лезвиями ножниц в его шею и глаза. Он ругался такими словами, каких я никогда не слышала, но от моих ударов уворачивался. В конце концов Дерон отобрал ножницы и толкнул меня. Я напоролась на стол, уронила на себя очиститель кошмарных примесей. В следующее мгновение хлопнула дверь.
Как добралась до квартиры Марека, помню плохо. Первым делом я влетела в спальню, вытащила чемодан и принялась закидывать туда вещи Марека, все без разбора. Потом бросила его и понеслась на кухню. Там, в посуде из-под соли, Марек держал заначку из наличных. Собрала в походный рюкзак все его деньги, документы, все рисунки и блокноты, краски и маркеры, планшеты, стилусы и зарядку. Сам Марек вышел из ванной спустя несколько секунд с развязанным шнурком на штанах и в футболке наизнанку. Рассеянно оглядел меня.
– Я опять что-то забыл?
– Срочно уходим. – Я накинула ему на плечи куртку и завязала узел на штанах. – Обувайся, нас ждет такси.
– Тэм, ты голову разбила?..
– Не важно, одевайся!
Я крикнула на Марека в первый и в последний раз. В его удивленных, замутненных глазах виднелось отражение моего лица, перекошенного не то от злости, не то от ужаса. Я стиснула Марека в объятиях.
– Прости, ладно? Нужно бежать из города – я нарушила Устав, и меня хотят наказать. Я тебя не брошу, мы уедем, и все будет хорошо.
– Но я не хочу… – Марек скуксился и взял меня за руки.
– Я знаю, но так надо. Не бойся, я с тобой.
Мы не успели сделать и трех шагов, как в квартиру ворвался Дерон, большой босс и еще два сновидельца. Кто-то крикнул, чтобы я отошла от Марека. Его было слышно словно издалека, сквозь отдававшееся в ушах сердцебиение. Помню, как укусила за руку сновидельца, державшего меня, и пнула другого. Помню большого босса; его рот открывался и закрывался, глаза смотрели со злобой. Он занес кулак, но Дерон его остановил. А я в это время стояла перед Мареком, раскинув руки.
– Тэм, люди не должны знать о сновидельцах, – с жалостью сказал Дерон, – ему, скорее всего, сотрут память.
– Не трогайте его, он ни в чем не виноват!
Я не соображала, что говорю. Дерон, большой босс, квартира Марека – все поплыло перед глазами, слилось и задрожало.
– Все хорошо. – Марек положил руки мне на плечи и сжал их. – Я и сам с этим справлюсь.
– Что ты несешь?! – Я повернулась к нему. Онемела от его улыбки. Он смотрел тем же взглядом, с каким впервые срисовывал с меня главного героя комикса.
– Тэм, я тебя так люблю! Все хорошее в моей жизни случилось благодаря тебе!
Он захохотал, обнял меня и оторвал от пола. Я вдруг судорожно вдохнула и завыла, слезы переполнили глаза, футболка Марека мгновенно промокла. Он похлопал меня по спине.
– Я догадывался, что сны не мои. Не надо больше, хорошо? Нарушаешь не ты, а мы. Я тоже вор.
– Нет, ты ни при чем!
– Я так устал, Тэм. – Марек прижался щекой к моей макушке. – Все бесполезно. Мне не становится лучше.
– А рисование…
– Прости. Я два года не рисую. Руки не слушаются.
Я посмотрела на него. Он выглядел так, словно преодолел тысячу километров пешком. Марек вытер мое лицо шершавыми ладонями и снова улыбнулся.
– Тогда… тогда будем играть в шашки. Или я научу тебя разгадывать судоку…
– Не надо. Давай сделаем по-другому.
Его предложение устроило всех, кроме меня. Марек сказал, что будет грустить и горько плакать в пустой однокомнатке, и только поэтому я согласилась. Вместо наказания меня понизили до курьера.
Марек живет в Краковском доме для престарелых, я прихожу к нему в свободное от работы время. Сегодня ему исполняется семьдесят семь лет. Он сидит в инвалидном кресле, перед ним на столике лежит простенькая мозаика из шести кусочков. Он собрал два из них. В помещении играет музыка, но не такая, какую Марек любил. Он молчит, смотрит в одну точку. И вдруг поворачивает голову в мою сторону, но его глаза глядят сквозь меня. Я его вижу, он меня – нет. Я его все еще люблю, он меня – нет. Я его помню, но он меня – нет.
Ангельская соседка
Ирина Родионова
В коридоре испуганно тренькнул дверной звонок.
Звук тут же оборвался, разлился по воздуху гаснущим слабым эхом. Карина дернулась, брызнула мыльной водой на пол и разозлилась на саму себя, выдыхая жар из легких. Ты что, дите малое, чтобы бояться непрошеных гостей? Да, муж пока на работе, это Карине удалось улизнуть пораньше, только бы заняться опостылевшими кастрюлями с томатным супом и заветренной в холодильнике колбасой. Да, родители живут у черта на куличках и обязательно позвонили бы перед приездом. И друзей таких, нахально бесцеремонных, у них не водилось…
Карина бросила мокрую тряпку на стол, покрытый белесыми комками слипшейся муки, и поспешила открыть. Глянула в духовку – внутри томились румяные булочки с корицей, пышные и сладкие.
В дверь ударили кулаком, и стены едва ощутимо дрогнули от напора. Карина поморщилась – это кто там такой настырный?
«Залили, – подумала она, холодея. Лопатки под тонкой домашней футболкой зачесались от мурашек. – Ну точно, залили соседей снизу, а там такая грымза желчная живет, что теперь и проблем не оберешься».
Что может быть хуже потопа?.. Лопнувшая батарея, из которой хлещет крутой кипяток, или прохудившаяся труба – все одна головная боль. Порой Карина просыпалась по ночам от щелканья в чугунных батареях и долго не могла уснуть, прикидывая в уме, во сколько им обойдется ремонт у желчной грымзы. Тем более что соседи, словно упертые дятлы, делали ремонт несколько лет кряду, и если внизу теперь не хоромы с золочеными потолками и вручную расписанными обоями, то Карина явно ничего не смыслила в ремонтах.
Она замешкалась перед дверью, и человек там, в подъезде, еще раз с силой надавил на звонок. Выглянуть на лестничную клетку не было никакой возможности: прежние жильцы выкрасили деревянную дверь коричневым глянцем, заодно от усердия замазав и глазок, и теперь тот слепо таращился на Карину, как будто просил не открывать.
В дверь забарабанили уже двумя кулаками. Карина съежилась и распахнула ее настежь.
Тут же облегченно выдохнула – никаких желчных теток с нижнего этажа, никаких гигантских трат на чужие погубленные ремонты. Перед Кариной стояла женщина в непривычно теплом для жаркого лета вязаном свитере. Тусклые реденькие волосы, зачесанные ободком, большая волосатая родинка под крючковатым носом, а в руках – потертая трость с металлическим отливом. Незнакомка улыбалась во все зубы, и что-то жуткое было в этом оскале.
Женщина молчала.
– Здравствуйте?.. – натянуто улыбнулась Карина.
– Ой, милая, прости, рада тебя увидеть, познакомиться… Ну и красавица же ты, как хороша! Я соседка ваша новая, справа теперь живу, Ольга. Давай задружимся хоть. – Ольга проворно схватила Карину за ладонь и затрясла с таким усердием, будто хотела оторвать.
Карина попятилась обратно в квартиру.
– Да ты не боись, мы теперь много общаться будем, я от вас никуда до самой смерти не денусь. Давай-давай, поцелую, как родная будешь мне… – И, приподнявшись на цыпочки, балансируя с тростью в руках, Ольга влажно расцеловала Карину в обе щеки.
Та, кажется, даже в размерах уменьшилась от удивления.
Ладонь в чужом захвате одеревенела, глаз задергался. Карина сделала еще один слабый шажок назад, не понимая, что происходит.
– Хороший у вас райончик, удобный, светлый. Правда, пьяниц многовато, то и дело алкаши по лавочкам валяются, как груши перезрелые… Груши, кстати, любишь?
Карина молчала, уставившись на Ольгу. Та благодушно махнула рукой:
– Ладно, потом еще расскажешь, столько времени теперь у нас. Я посмотрю, как живете, ага?
И, не дожидаясь согласия, Ольга прошмыгнула в прихожую. Палочка ее выстукивала по полу гимн Карининому сумасшествию, а сама Карина бледной тенью шла за соседкой, приглядывая, чтобы та ничего не стащила между делом.
Маленькая и верткая, припадающая на палочку, Ольга бегала с такой проворностью, что Карина едва поспевала за ней. Даже больная нога не была помехой – соседкино лицо то и дело морщилось от боли, будто бы шло волной, но Ольга все равно упрямо носилась по комнатам. Язык у Карины будто примерз к небу, и что бы она ни силилась сказать, ничего не выходило – она ползла следом, но не могла и рта раскрыть.
По лбу потекла капелька пота: июльский зной, работающая на полную мощность духовка и Ольга, заполонившая собой всю квартиру, заставляли Карину болезненно морщиться и горбиться плечами. Ольга же, ничуть не смущаясь молчаливой и мрачной хозяйки, осматривала дом: она низко-низко склонилась к плинтусу, провела по нему пальцем и скривилась, заметив пыль.
– Непорядок, грязи быть не должно. Понимаю, тут завод цементный неподалеку. Пылит, гадина, да и экология ни к черту, но почаще уборочку влажную, почаще…
Карина кивнула и застыла. Это что же, она с этой сумасшедшей соглашается? По щекам растеклись горячие пятна, стыдом закололо глаза. Ну да, не успела прибраться. Только сегодня с работой удалось разобраться пораньше, а обычно-то…
Ненормальная! Давай, оправдывайся в собственной голове, подбирай нужные аргументы. А лучше выгони эту психованную из своей квартиры, будет она еще и порядки свои тут наводить!
– Вы меня простите, конечно… – начала Карина, едва ворочая неслушающимся языком, но Ольга перебила:
– Ты не извиняйся, не извиняйся! Я на тебя никаких обид пока не держу… О, трешка целая! Три комнаты – это раздолье. Удобно, ничего не скажешь… Там спальня ваша, да? А вот тут детская будет?
В комнате сладковато запахло гнилью, и Карина принюхалась – от новой соседки так несет?
– А вам не кажется…
Злость ширилась в груди. Беспомощность чуть схлынула, в голове прояснилось, и Карина выросла перед Ольгой, уперев руки в бока.
– Когда кажется, то креститься надо, – заявила соседка, потрепала Карину по щеке и, обогнув ее, проскользнула в детскую. Подошла к окну, коснулась пальцами невесомого тюля, напоминающего белоснежную фату, оглядела обои с легкомысленными совятами на ветках и обшарила пустые углы.
Карина, чувствуя, как кровью наливаются глаза, привалилась к дверному косяку и скрестила на груди руки.
– Сколько света в детской, прелесть! Очень уютно тут будет жить…
Вглядываясь в худой силуэт, Карина просчитывала, какую лучше тактику выбрать. Нахамить, выгнать прилипчивую соседку взашей? Неудобно как-то, вдруг она просто берегов не знает в своем дружелюбии… Попросить покинуть помещение? Она и слова вставить не дает. Да и потом, внутри Карины червячком завозилось любопытство – как далеко эта странная тетка сможет зайти?
– Слушайте, – сделала еще одну попытку Карина, – вы…
– Да что ты «выкаешь», а? Родные почти уже, можно и на ты, можно просто Оля. О, а вот тут для кроватки место, да? Хорошее, хорошее. И батарея далеко, и сквозняков из окна не будет…
Губы у Карины закололо холодом, руки сами собой сжались в кулаки. Ольга, оглядев подоконник на чистоту, прищурилась:
– Ты чего это, а? Злишься? А я думала, что характер у тебя хороший, покладистый… Ладно, себя защищать тоже надо уметь, запишем в плюс. Да не бойся ты так! Я не со зла ведь, просто сколько вас уже было, соседей. – Она сделала многозначительную паузу, криво ухмыльнулась. – Пойду я, отдохну. Нога совсем ни к черту.
И стукнула палочкой по длинной юбке в пол, надежно закрывающей ее толстые ноги. Карина пригляделась: на миг ей почудилось, будто что-то в соседкином лице изменилось. Вроде бы все как и обычно, но…
Нос! Точно, нос. Карина еще у двери обратила внимание, какой он длинный, крючковатый, а сейчас… Ровненький тонкий носик. Как это может быть?
Карина встряхнулась, мотнула головой. Неужто от жары ей чудится?
– Забегу еще, вечером, – обрадовала Ольга перед уходом. – И ты, если что, заходи, я всегда рада поболтать.
Она исчезла из комнаты так же неожиданно, как и появилась, с тихим хлопком закрылась входная дверь. Карина, почувствовав, как от усталости потемнело в глазах, с силой выдохнула кислый воздух из груди. Что. Это. Сейчас. Было?!
Она разных людей встречала в жизни: и хамоватых, и бесцеремонных, и напрочь лишенных совести. Да чего греха таить, сама иногда ругалась на продавщиц в магазинах, на нерасторопных мастеров и менеджеров. Все не без греха, святых нет. Но вот так ворваться в незнакомую квартиру, провести целую инспекцию, ничуть не шокируясь робкими попытками выдворить ее вон…
Это что-то новенькое.
Дверь скрипнула, приоткрывшись в очередной раз. Карина запоздало подумала, что надо было закрыть ее на все замки.
– Кариночка! – крикнула соседка из прихожей. – Ты это, булочки проверь. Сожжешь ведь.
До детской доплыл удушливый запах гари.
Карина зажмурилась.
* * *
В комнатах до сих пор воняло горечью, как бы она ни пыталась избавиться от густого въедливого запаха. Неугомонная соседка превратилась в занозу, того и гляди кожа вокруг раны загниет, затянется бело-желтым гноем. Ольга могла постучать в дверь и поздней ночью, и с утра пораньше: вид взлохмаченной заспанной Карины ничуть ее не конфузил.
– Дай соли, а? – просила Ольга. – Огурчики купила, посолить хочу. Любишь огурчики малосольные?
Карина молча шла на кухню за солью.
– А спички есть? – спрашивала соседка в другой раз.
– Нет, – хрипло отвечала Карина. – У нас электроподжиг.
– А можно посмотреть? – с щенячьим восторгом спрашивала Ольга.
И Карина, не найдя логичной причины – а почему бы и нельзя, – молча сходила с Ольгиного пути.
Порой Карина прикидывалась, что никого нет дома, только бы не общаться с болтливой соседкой. Помогало это через раз – Ольга могла долбиться в дверь столько, что голову у Карины пронзало острой болью, и все равно приходилось ползти к двери и распахивать ее, прожигая Ольгу тяжелым взглядом.
– Чего? – спрашивала Карина хищно.
– Долго не открываешь, – улыбалась Ольга без тени смущения. – Я это, чего попросить-то хотела…
Но иногда она все же уходила, устав давить на звонок и молотить тростью в деревянную дверь. Редкое счастье.
Сегодня, вытряхнув из стиральной машины влажное белье, Карина принялась за сортировку: это оставим в ванной, это вынесем и развесим на балконе. Все ее мысли сползали на предстоящий финансовый отчет; столько проблем в этом месяце, не разгрести, да еще и с Толей ругаться начали из-за пустяков всяких…
Закинув вещи в глубокий черный таз, Карина направилась к балкону. У входной двери прислушалась – не хлопнет ли дверь, не послышится ли знакомое постукивание тросточкой? Нет, тихо. Карина начала замечать, что старается не шуметь дома: ходит тихонько, чуть ли не на цыпочках, музыку включает едва слышно. Да уж, с такими соседями и врагов не надо.
