Вольтер
Каплун и пулярда
Каплун. Боже мой, курочка, как ты печальна, что с тобой?
Пулярда. Дорогой друг, спроси меня лучше, чего у меня больше нет. Проклятая служанка взяла меня на колени, воткнула мне иглу в зад, закрутила на нее мою матку, выдернула и бросила на съедение кошке. И вот я лишилась способности принимать благосклонности певца утра и нести яйца.
К. Увы, моя милая, я потерял больше, чем вы; они надо мной проделали вдвойне жестокую операцию. И вы и я лишились утешения в этом мире; они вас сделали пулярдой, а меня каплуном. Единственное, что смягчает мое плачевное состояние, это – разговор, подслушанный мною на днях, около моего курятника, между двумя итальянскими аббатами, которым причинили тот же изъян, чтобы они могли петь папе более чистыми голосами. Они говорили, что люди начали с обрезания себе подобных и кончили тем, что стали их охолащивать: они проклинали судьбу и род человеческий.
П. Как, только для того, чтобы у нас голос был чище, нас лишили лучшего, что у нас было?
К. Увы! бедная моя пулярда, это сделано для того, чтобы мы лучше жирели и наше мясо сделалось более нужным!
П. Ладно, но от того, что мы станем более жирными, станут ли они также жирнее?
К. Конечно, потому что они собираются нас съесть. П. Съесть нас! О, чудовища!
К. Да, они обычно так и делают. Сначала сажают нас в темницу на несколько дней, заставляют глотать изобретенное ими месиво, выкалывают нам глаза, чтобы лишить нас развлечений. А затем, с наступлением праздников, ощипывают нам перья, перерезают горло и жарят. Потом нас подносят на широком серебряном блюде; каждый высказывает о нас суждение, над нами произносят погребальное слово; одни говорят, что мы пахнем орехом, другой одобряет наше сочное мясо; хвалят наши ножки, крылышки, гузки, и таким образом наша история в этом мире кончается навсегда.
