Андрей Воронин
Слепой. Могила тамплиера
Вот из-за этой досадной мелочи Дубов и лишился возможности наблюдать за самым интересным – за тем, как из разрытой могилы извлекали останки магистра рыцарского ордена тамплиеров. Вместо этого он сидел дома и писал ту самую заметку, что вызвала такую массу гневных и презрительных откликов.
– Много чего, – ответил на его вопрос Гена. – Могилка богатая, хоронили его хоть и за оградой, но со всеми почестями. Остатки одежды, фрагменты кольчуги, меч – между прочим, довольно редкая находка, – золотая рыцарская цепь с медальоном магистра, перстни, браслеты. Э, да что говорить! Один энклапион чего стоит!
– Ин… Как?
– Эн-кла-пион, – раздельно повторил Быков.
Дубов вынул из заднего кармана блокнот, ручку и старательно записал незнакомое слово.
– Это чего такое – энклапион? – спросил он, резонно рассудив, что лучше признаться в своем невежестве аспиранту Гене, чем опять что-нибудь напутать в статье и выставить себя на посмешище.
«Я вам покажу, – злобно подумал он, преисполняясь яду при воспоминании о том шквале уничижительных электронных посланий, что обрушился на сайт «Экспресса» после выхода его заметки. – Теперь-то я заставлю вас всех заткнуться, потому что я с самого начала был прав и все, что я написал, – чистая правда. Жалко, что так называемая обратная связь работает только в одном направлении. Если журналист кого-то незаслуженно обидит, ему не поздоровится, а вот поливать грязью самого журналиста можно совершенно безнаказанно – не стану же я с ними со всеми судиться! Ну, и где справедливость?»
– Энклапион, Леха, – глотнув пивка, чтобы промочить пересохшее горло, сказал Быков, – это такой, понимаешь ли, складной нательный крест. Знаешь, по типу православных иконок-складней – берешь в руки этакую плоскую коробочку, открываешь – створка влево, створка вправо – и получаешь триптих.
– Ах да, знаю, – закивал Дубов, который (не от большой религиозности, а так, на всякий случай) возил именно такой складень, дешевенький, пластмассовый, на приборной панели «Оки».
– Ну вот, тут та же самая штука, только в форме креста. Крест, конечно, четырехконечный, католический. Редчайшая вещь! Двенадцатый, между прочим, век. Так что даже при жизни нашего магистра это уже была, можно сказать, антикварная вещица.
– Золотишко? – заинтересованно спросил сообразительный гуманоид, одновременно с явной тоской и недоумением заглядывая в пустой бокал с остатками пивной пены на стенках.
– Золотишко, золотишко, – с усмешкой подтвердил Гена. Он помахал рукой барменше, и та, недовольно ворча, принесла еще три бокала пива и убрала грязную посуду.
– А внутри? – поинтересовался Дубов.
– Жития святых, – предположил гуманоид, с аппетитом обсасывая рыбий хребет.
– Гений, – похвалил его Быков. Глаза у него блестели, на щеках сквозь плотный загар проступил румянец; чувствовалось, что он уже, что называется, подшофе, да и сам Дубов после всего выпитого не мог похвастаться ясностью мысли и связностью речи. Однако тренированная память репортера фиксировала каждое произнесенное слово. – Обычно, – продолжал аспирант, – так оно и есть: на внутренней поверхности энклапиона изображаются различные библейские сцены. Как правило, такие вещи доходят до нас сильно поврежденными: краска и даже эмаль куда менее долговечны, чем цветные металлы. Но наша находка уникальная. Внутренняя поверхность нашего энклапиона украшена не изображениями святых. Она сплошь покрыта текстом, выгравированным прямо на металле.
– На золоте, значит, – невнятно уточнил гуманоид, процеживая пиво сквозь зажатый в зубах плавник давно съеденного леща. Он открыто наслаждался не только бесплатной выпивкой, но и редкой возможностью на равных принять участие в ученом разговоре.
– А что написано? – спросил Дубов.
– А вот это очередная тайна, которую нам предстоит разгадать, – заявил Гена. – Буквы-то латинские, но складывается из них полнейшая белиберда. Похоже, текст зашифрован, и это скверно. Даже в Средние века существовали шифры, которые было невозможно разгадать, не имея ключа. А мы ведь даже не знаем, на каком языке написан зашифрованный текст.
– Да ерунда какая-нибудь, – легкомысленно предположил Дубов слегка заплетающимся языком. – Что могли написать на нательном кресте? Молитву какую-нибудь, цитату из Библии.
– А на кой хрен молитву-то шифровать? – ненадолго вынув испещренный красно-лиловыми прожилками нос из бокала, полунасмешливо заметил гуманоид.
– Ну, гений же! – обрадованно повторил Быков и хлопнул гуманоида по спине, отчего тот едва не захлебнулся пивом. – В самом деле, зачем шифровать молитву? Конечно, такой вариант тоже нельзя исключать. Например, мастер мог просто для экономии места нанести на металл только первые буквы каждого слова какой-нибудь длинной цитаты. Тогда задача упрощается, поскольку становится ясно, что зашифрованный текст – латинский и что искать его надо либо в Священном писании, либо в молитвенниках того времени. Это уже чисто техническая работа, хотя простой я бы ее все-таки не назвал. Но возможны и другие варианты. Например, энклапион может содержать информацию о том, где спрятаны какие-нибудь сокровища, вывезенные крестоносцами из Святой земли. Эта штука висела на шее у магистра ордена, и уже при его жизни ей было двести лет. Можно предположить, что она передавалась из рук в руки, от магистра к магистру, а значит, ею очень дорожили. Почему, как знать? Может быть, – в хмельных разбойничьих глазах аспиранта Гены Быкова заплясали веселые чертики, но ни один из его зачарованных и не вполне трезвых слушателей этого не заметил, – может быть, один из первых магистров ордена записал на этом энклапионе, куда все-таки он со своими коллегами-головорезами упрятал чашу Святого Грааля.
– Ну, ты загнул, – сказал Дубов. – Святой Грааль – это же просто сказка!
– Ты так говоришь потому, что знаешь наверняка, или так тебя учили в школе? – спросил аспирант Гена, и журналист не нашелся что ответить.
Поздно вечером, отчасти протрезвев, мучимый тошнотой, жаждой и головной болью, Дубов завершил работу над большой статьей, в которой подробно описал сделанные археологами находки и, главное, выводы, озвученные Геной Быковым. Внимательно пробежав написанное глазами, он исправил пару-тройку мелких оплошностей и поставил внизу подпись: Андрей Лесной. Писал Дубов всегда легко, а главное, грамотно, за что был любим редакционными корректорами, и правка собственных материалов никогда не отнимала у него много времени. Кроме того, он справедливо полагал, что править стиль – дело редактора, которому тоже надо как-то отрабатывать свою зарплату, а не просто с девяти до восемнадцати часов сидеть в редакции, ковыряя в зубах. Так что с текстом, как всегда, проблем не возникло; некоторые сомнения у Алексея Дубова вызывал только заголовок.
Он гласил: «ТАЙНА СВЯТОГО ГРААЛЯ БЛИЗКА К РАЗГАДКЕ». Даже сейчас, когда еще не схлынул азарт, Дубов чувствовал, что заголовок и впрямь получился сомнительный: все-таки с такими смелыми утверждениями торопиться не следует, не то как раз в очередной раз сядешь в лужу. Убрать этот заголовок совсем и придумать новый, поскромнее, Дубову было жаль, поскольку без этого заголовка материал разом терял половину заключенной в нем взрывной силы. Некоторое время он мучительно бился над вопросом: убрать или оставить? – а потом пошел на компромисс, поставив после злосчастного заголовка вопросительный знак.
* * *
Избавившись от очередного посетителя, который показался ему самым упрямым и глупым из всех, кого он успел повидать за эти бесконечные несколько часов, Юрий Владимирович Осмоловский порылся в стоявшем у стены, прямо под рукой, картонном ящике со всякой мелкой дребеденью и отыскал там трубку и кисет. Набивая трубку табаком, он заметил, что пальцы у него дрожат, и невнятно выругался сквозь зубы. Ему подумалось, что, если предел человеческой глупости все-таки существует, постичь его простым смертным не дано. Это ж надо было додуматься!..
Утрамбовав табак большим пальцем, доктор Осмоловский чиркнул спичкой о разлохмаченный, с приставшими песчинками коробок и поднес ее к трубке. Едва он сделал пару глубоких затяжек, едва успел почувствовать, как начинает улетучиваться владевшее им с самого утра раздражение, как в дверь опять постучали.
«Убью», – кровожадно подумал Юрий Владимирович.
– Войдите! – крикнул он таким тоном, что любому разумному человеку, наделенному элементарным чувством такта, должно было стать понятно: несмотря на приглашение, в комнату начальника экспедиции сейчас лучше не соваться.
Дверь, однако, сразу же распахнулась, и в помещение, пригнув голову в низковатом для него проеме, шагнул Гена Быков – аспирант кафедры археологии, любимый ученик профессора, верный помощник, соратник, пресс-секретарь и, как выяснилось буквально несколько часов назад, интеллектуальный диверсант.
Быков был, по обыкновению, бодр, весел и оживлен. Всю первую половину дня он провел в пригородном лесхозе, куда ездил ругаться по поводу пресловутого подтоварника, а потому пребывал в блаженном неведении по поводу последних событий. Глядя в его открытое, простодушное лицо, доктор Осмоловский плотоядно ухмыльнулся в усы: было очень легко представить, как этот ученый хулиган с точно таким же открытым, простодушным выражением лица вешает лапшу на уши дураку корреспонденту.
– Все в порядке, Юрий Владимирович, – бодро отрапортовал Гена, который либо не заметил крокодильей ухмылки шефа, либо не придал ей значения. – Подтоварник доставят завтра. Я его, морду жирную, честно предупредил: если опять обманет, спущу штаны и выпорю при всем честном народе как сидорову козу.
– Подтоварник – это хорошо, – попыхивая трубкой и стараясь не смотреть на своего помощника, ровным, почти ласковым голосом произнес Осмоловский. Этот обманчиво спокойный тон был Быкову хорошо знаком, и, даже не глядя на него, Юрий Владимирович заметил, как этот верзила, этот бандит, этот, с позволения сказать, шутник подобрался, выпрямился и настороженно застыл чуть ли не по стойке «смирно». – Только, батенька, – продолжал профессор все тем же почти ласковым голосом, – подтоварник меня сейчас волнует в самую последнюю очередь. Можете спустить собственные штаны и засунуть этот подтоварник себе. гм. ну, словом, куда вам покажется удобнее.
– Не понял, – осторожно сказал Гена Быков.
Это было вранье – по крайней мере, отчасти. Взглянув на своего проштрафившегося помощника, Юрий Владимирович убедился, что так оно и есть: Быков еще не понял, но явно начинал понимать. Во всяком случае ему уже стало ясно, что он где-то набедокурил, и уточнять, где именно и каким образом это произошло, у Гены Быкова не было ни малейшего желания.
– Не понял? – удивленно переспросил Юрий Владимирович. – Странно.
– Что случилось, шеф? – спросил Быков. – Работа стоит, вы сидите тут мрачнее тучи, вокруг раскопа какие-то посторонние слоняются. Некоторые с фотоаппаратами. Я их шуганул, но, по-моему, ушли они недалеко – не дальше ворот.
– Ах, вы тоже это заметили? Так ведь это, батенька, целиком и полностью ваша заслуга!
– То есть как это? – совершенно искренне изумился Быков. – Да я же целый день к раскопу на пушечный выстрел не подходил!
– Вы много куда не подходили, – окутываясь облаком табачного дыма, сообщил ему Юрий Владимирович. – Например, к газетному киоску.
– Куда? Э-э-э… А при чем тут…
Гена замолчал, увидев лежащую на краешке стола газету. Глаза у него выпучились, выгоревшие на солнце брови полезли на лоб, заставив его собраться мелкими горизонтальными складками.
– Не может быть, – слабым голосом проговорил он. – Умоляю, скажите, что вы пошутили!
– Кто-то наверняка пошутил, – со зловещей вкрадчивостью согласился Осмоловский. – Только это, увы, был не я, а кто-то другой. Кто бы это мог быть, вы не подскажете?
С этими словами он жестом профессионального шулера, открывающего карты, перевернул лежавшую на столе газету. Огромный, на всю первую полосу, заголовок буквально ударил Быкова по глазам, заставив его издать мученический стон.
– Боже мой, – пролепетал Гена, когда к нему вернулся дар речи. – Господи! Ну надо же, какой кретин! Я ведь действительно просто пошутил! Высказал предположение. Выдвинул гипотезу, причем не всерьез – всерьез такие вещи не обсуждаются.
– Думать надо, батенька, где, когда и, главное, перед кем давать волю фантазии, – перейдя на обычный сварливый тон, проскрипел Осмоловский. – Вы сболтнули – кстати, интересно было бы узнать, сколько вы до этого изволили принять на грудь, – так вот, вы сболтнули, а этот недоносок принял все за чистую монету. А если даже и не принял – все-таки для этого надо совсем не иметь головного мозга, – то, по крайней мере, идею вы ему подбросили. Да какую! Спасибо вам за это огромное, Геннадий Олегович! Удружили! По вашей милости я, вместо того чтоб работать, сегодня с самого утра принимаю делегации желающих отправиться на поиски Святого Грааля или хотя бы принять участие в расшифровке таинственного послания. Не далее как два часа назад меня почтил визитом представитель местной администрации, которого сопровождал этакий поганенький субъект в штатском. В этом нет ничего смешного! – рявкнул он, заметив, что Быков уже оправился от потрясения и теперь из последних сил борется с распирающим его смехом.
– Простите, Юрий Владимирович, – стерев с лица так и не успевшую расцвести улыбку, с искренним раскаяньем произнес аспирант. – Честное слово, мне даже в голову не могло прийти, что он. Нет, ей-богу, я его убью! Голыми руками на куски разорву!
– Поздно, батенька, – с горьким удовлетворением заявил Осмоловский. – Убивать его надо было до того, как он опубликовал этот бред. И вообще, если вам так нравится кровопролитие, следовало первым делом откусить себе язык. Тогда бы и убивать никого не понадобилось. Работали бы себе молча, собирали материал для диссертации. Слава богу, со времен Шлимана археологи копают лопатами, а не языками!
Быков озадаченно поскреб макушку.
– Простите, шеф, – с огромным огорчением повторил он. – Не беспокойтесь, я сейчас же пойду в редакцию и заставлю их дать опровержение.
– Черта с два, – мрачно проворчал из глубины дымного облака Осмоловский. – Я им уже звонил.
– И что?
– Давать опровержение они отказываются наотрез. Мне заявили, что статья написана на основе диктофонной записи беседы корреспондента с заместителем начальника экспедиции Г. О. Быковым и не содержит ни одного искажения фактов, так что опровергать что бы то ни было, ставя тем самым под удар свою репутацию, они не намерены.
– Что?! Вот подонки!
Осмоловский промолчал. Гена схватил газету и быстро пробежал глазами злополучную статью. Лицо его помрачнело: придраться и впрямь было не к чему, исключая разве что идиотский заголовок. Да и тот, будучи преподнесенным в форме вопроса, терял силу прямого утверждения и превращался всего лишь в невинное предположение.
– Ну? – с затаенной надеждой спросил Осмоловский.
– Они правы, – растерянно пробормотал аспирант, – прямых искажений нет.
– А кривые есть?
Быков вздохнул и положил газету на место.
– Нет, – сокрушенно заявил он. – Записано почти слово в слово, тут ничего не скажешь. Только из текста непонятно, что это была шутка.
– Не надо больше упоминать о шутке, – больным голосом попросил Юрий Владимирович. – Если я еще раз услышу слово «шутка», я могу что-нибудь страшное сотворить.
– Надо, чтобы вы дали им интервью, – сказал Быков. – Валите все на меня. Дескать, молодой ученый, увлекающаяся натура, с одной стороны, недостаток знаний и опыта, с другой – избыток энтузиазма. И пускай только попробуют не напечатать!
– Напечатают, – все тем же болезненным тоном возразил Осмоловский. – Собственно, они мне сами это предложили: пожалуйста, высказывайте свою точку зрения, мы будем очень рады услышать ваше профессиональное мнение по данному вопросу. Только бесполезно это, батенька. Слово – не воробей. Оно уже вылетело, назад не вернешь. Теперь мы с вами можем до второго пришествия твердить, что это была всего-навсего неудачная шутка, но при этом все вокруг будут уверены, что чаша Святого Грааля хранится либо в вашем рюкзаке, либо в моем саквояже. А представьте себе, что скажут по этому поводу наши коллеги! Боюсь, что они вообще не скоро смогут говорить на эту тему – сначала они будут долго смеяться. Долго-долго. Люди столько не живут, сколько над нами будет потешаться каждый, кто имеет хоть какое-то отношение к археологии. Да, батенька, – с горечью подытожил профессор, – загубили вы мою научную карьеру, а заодно и свою. Да что карьера! Доброе имя загубили, выставили на посмешище.
Вид у него был совершенно убитый, но Быков понимал, что гроза уже миновала. Теперь старик просто давал выход своему огорчению. На самом-то деле все было далеко не так мрачно. Профессор Осмоловский – слишком большая величина, чтобы его имя можно было запятнать таким глупым казусом. Конечно, смех будет, и история эта почти наверняка войдет в золотой фонд баек, рассказываемых археологами по вечерам у костра, но дальше этого дело не пойдет. И вообще, кто в наше время верит газетам, особенно таким, как этот «Экспресс»? Смеяться будут, но не над шефом и даже не над Геной Быковым, а над этим идиотом Лехой Дубовым, который шуток не понимает. А открытие, как ни крути, сделано, и притом весьма значительное. Еще одна страничка истории проступила из глубины веков, как проступает изображение на опущенном в кювету с раствором проявителя листе фотобумаги, – страничка, хоть и не имеющая мирового, общеисторического значения, но очень любопытная. А открыл ее доктор Осмоловский, и честь этого открытия у него не отнимут даже все щелкоперы планеты Земля, вместе взятые.
– Бросьте, шеф, – присаживаясь в уголке на ящик с уже рассортированными черепками, сказал Быков. – Перемелется – мука будет. А этому дурачку я просто дам пару раз по шее, и хватит с него. Вы мне дадите, а я ему.
Осмоловский в ответ только махнул рукой и принялся выковыривать горелой спичкой пепел из своей трубки.
– Пустое, – сказал он. – Некогда мне рукоприкладством заниматься. Работать надо, батенька, а не драться. и не языком трепать! Надо работать. Так когда, вы говорите, привезут подтоварник?
– Сегодня вечером, – обрадованным тоном отрапортовал Быков. – В самом крайнем случае завтра утром. Прямо спозаранку, и сразу можно будет ставить крепь.
– Слава богу, – сказал Юрий Владимирович. – Лучше поздно, чем никогда. Тогда вот что, батенька.
Его прервал неожиданно раздавшийся стук в дверь. Быков скривился, предчувствуя реакцию шефа. Он не ошибся. Метнув в его сторону многообещающий взгляд, Осмоловский воинственно выпятил бороду, злобно уставился на дверь и свирепо гаркнул:
– Кто там еще, черт бы вас всех подрал?! Войдите!
Дверь отворилась, и мужчины разом вскочили, словно каждого из них пырнули снизу шилом. Красавец и богатырь Гена Быков моментально сделал охотничью стойку, а доктор Осмоловский, интерес которого к противоположному полу с некоторых пор стал чисто академическим (академизм этот был, пожалуй, чересчур подчеркнутым, так что безоговорочно в него поверить было нелегко), попытался прикрыть прожженную дыру на животе своей грязной тельняшки злополучным номером «Экспресса».
На пороге сумрачной, грязноватой комнатки стояла сногсшибательная блондинка, одетая, как модель перед началом показа, и поблескивавшие на переносице очки в старомодной круглой оправе нисколько ее не портили.
Глава 4
Бросив невнимательный взгляд на предъявленное в развернутом виде журналистское удостоверение, доктор Осмоловский вернул его гостье.
– Добрый день, – вежливо, поскольку предъявленный документ заслуживал некоторого уважения, поздоровался он. – Чем могу служить?
– Можно, я присяду? – с обворожительной улыбкой поинтересовалась гостья (если верить удостоверению, Антонина Андреевна Корсак, специальный корреспондент журнала «Вокруг света», член Союза журналистов с почти десятилетним стажем).
– Разумеется, прошу вас, – любезно ответил доктор Осмоловский и тут же, спохватившись, кинулся освобождать второй стул, на котором грудой были свалены разрозненные предметы его туалета вперемежку с деталями экспедиционного оборудования. Поверх этой груды валялись брошенные крест-накрест грязные носки, и у того, что лежал сверху, на пятке беззастенчиво зияла огромная дыра. Не придумав ничего лучшего, профессор сбросил все это добро на пол и с ловкостью, свидетельствовавшей о немалом опыте, задвинул ногой под кровать. После этого он протер сиденье стула рукавом своей грязной тельняшки и поставил его перед гостьей, извинившись за походный беспорядок и повторив приглашение садиться.
Гостья любезно приняла приглашение, а по поводу беспорядка заметила, что она к нему давно привыкла и что, если уважаемый доктор Осмоловский испытывает по этому поводу неловкость, ему следовало бы побывать у нее, Антонины Корсак, в гостях и посмотреть, что время от времени творится у нее дома.
– Обычно я затеваю уборку, когда долго не могу что-нибудь найти, – продолжая очаровательно улыбаться, сообщила она. – Уборка занимает полдня, и еще несколько часов после нее в квартире царит почти идеальный порядок. Но стоит мне только открыть шкаф, чтобы что-то оттуда взять, как все начинается сначала.
Голос у нее был приятный, низкий и мелодичный, а в речи звучал едва уловимый мягкий акцент, наводивший на мысли не о Москве, а почему-то о Прибалтике.
– Понимаю, – бархатным голосом сексуально озабоченного голубя проворковал Быков, – издержки творческой натуры. Я сам не лишен артистической жилки.
– Это уж что да, то да, – едва слышно проворчал себе в бороду Осмоловский.
– Разрешите представиться: Гена, – закончил Быков, намерение которого подбить столичной журналистке клинья было написано у него прямо на лбу большими, светящимися, как реклама ночного клуба, буквами.
– Этот бандит – мой заместитель, Геннадий Олегович Быков, – пояснил доктор Осмоловский.
– О, – сверкая ослепительной голливудской улыбкой, обрадованно воскликнула Антонина Корсак, – я о вас читала!
Аспирант досадливо крякнул и стушевался. Светящаяся надпись у него на лбу погасла, охотничий азарт пропал. Как и предсказывал пять минут назад Осмоловский, статья в «Экспрессе» снискала Гене Быкову громкую славу, но это была не совсем та известность, о которой он мечтал.
– Н-да, – неопределенно произнес Юрий Владимирович, с огорчением убедившись, что интерес журнала «Вокруг света» к возглавляемой им экспедиции вызван глупой шуткой его заместителя, а не иными, более солидными причинами.
– Я вижу, – первой нарушила воцарившееся неловкое молчание гостья, – что вы слегка пострадали от поспешности одного из моих коллег.
– Н-да, – повторил Осмоловский, отметив про себя, что журналистка, слава богу, не так глупа, как ее коллега, о котором она только что упомянула.
Быков еще раз досадливо крякнул.
– Что ты крякаешь, как селезень? – проворчал, адресуясь к нему, Юрий Владимирович. – Открой форточку, дышать же нечем! И позаботься о чае.
– Тотоша, поставь самовар, Кокоша, включи электричество, – пробормотал неугомонный Быков, распахивая настежь форточку.
Гостья ответила на эту цитату непонимающей, вежливой улыбкой, из чего следовало, что Корнея Ивановича Чуковского она в детстве либо не читала вовсе, либо читала, но успела начисто забыть. Быков взял стоявший на электрической плитке чайник, с извинениями протиснулся мимо гостьи к дверям и отправился за водой.
– Шутник, – проворчал ему вслед Осмоловский. – Надеюсь, вы понимаете, что эта статья, – он раздраженно взмахнул газетой, которой до сих пор прикрывал дырку в тельняшке, – плод чистейшего недоразумения. Это просто поразительно, с какой скоростью в наше время распространяются газетные утки. И чем глупее выдумка, тем скорее она разносится по всему свету.
– На то и Интернет, – с улыбкой заметила Антонина Корсак. Если бы не эти круглые очки и не волосы, которые она собирала в тугой пучок на затылке, ее можно было бы с чистой совестью и без малейшего преувеличения назвать настоящей красавицей. Впрочем, даже с очками и строгой «научной» прической она была дьявольски хороша, и профессору приходилось прилагать немалые усилия к тому, чтобы его интерес к женщинам продолжал оставаться сугубо академическим. – Но вы можете не беспокоиться, – продолжала журналистка, – я приехала сюда из Москвы не для того, чтобы искать Святой Грааль. Хотя гипотеза, согласитесь, не только смелая, но и очень заманчивая.
– Да уж, – проворчал Осмоловский, – заманчивее некуда. Я сегодня с самого утра только и делаю, что отмахиваюсь от энтузиастов, которых эта гипотеза. гм. заманила. Слетаются, как мухи на. В общем, как мухи.
– Не расстраивайтесь так. – Антонина Корсак снова улыбнулась, и Юрий Владимирович с удивлением почувствовал, что от ее улыбки ему действительно становится легче. – Кто же верит бульварным газетам?
– Некоторые верят, – возразил профессор.
– Ну, полагаю, мнение таких людей вам безразлично, – заметила журналистка. – Что же касается специалистов, то они, разумеется, воспримут это сообщение именно так, как оно того заслуживает – как забавный казус, вызванный недостатком образования и чувства юмора у моего коллеги.
– Очень на это надеюсь, – вздохнул Юрий Владимирович.
– Можете мне поверить! Газета вышла сегодня, но на интернетовском сайте статья этого… ммм… Андрея Лесного висит уже двое суток. И то, что вас осаждают только восторженные пьяницы да зеваки с неоконченным средним образованием, по-моему, отлично подтверждает мою правоту.
– Вы меня почти успокоили, – сказал Осмоловский. – А.
Дверь распахнулась без стука, и в комнату протиснулся Быков с полным чайником, по закопченным эмалированным бокам которого сползали капельки воды.
– О чем беседа? – бодро поинтересовался он, с лязгом ставя чайник на плиту и до упора отворачивая регулятор.
Плита негромко загудела, и почти сразу на витках спирали зашипела, испаряясь, вода.
– О тебе, шутник, – проворчал Осмоловский. – Вернее, о твоей выходке.
– На самом деле, – предотвратила очередной сеанс его ворчания Антонина Корсак, – меня интересует, насколько достоверны сведения о ваших находках.
– О, с этим полный порядок, – заявил Быков, шумно роясь на полках в поисках заварки. – Находки самые настоящие, без обмана. Интерпретация дурацкая, так это я виноват – не удержался, сболтнул.
– Неужели действительно тамплиер? Настоящий магистр?
– Документов он нам, конечно, не показывал. – начал Быков, но его прервал Юрий Владимирович.
– Помолчи, – сказал он. – Ты и так уже наплел с три короба. Может, будет с тебя хотя бы на некоторое время? Если хотите, – продолжал он, адресуясь к Антонине Корсак, – начнем с самого начала. Скажите, сударыня, насколько вы разбираетесь в вопросе?
– Я, конечно, не специалист, но кое-что читала.
– Ну, для нашего разговора этого хватит, – успокоил ее Осмоловский. – Вот, к примеру, мой заместитель вообще ничего никогда не читал, кроме стихов Корнея Чуковского. Во всяком случае, цитирует он только их. Ума не приложу, как такого приняли в аспирантуру.
– Вы же и принимали, – негромко пробормотал от плиты несгибаемый Быков.
– Это была самая главная ошибка в моей жизни, – не остался в долгу профессор. – Так вот, начнем с надгробия. – Порывшись в том самом ящике, где держал кисет и трубку, он выложил на стол несколько неплохих снимков надгробного камня с могилы крестоносца. – Разумеется, хоронили его местные жители по своему разумению, однако, как видите, постарались, как могли, скопировать. э. европейский стиль. Камень, к сожалению, непрочный, мелкие детали просто стерлись за века, но обратите внимание на изображение креста. Видите вот тут остатки красной краски? И здесь тоже.
– Да, – вглядевшись в снимок, согласилась журналистка, – крест действительно был красный. А красные кресты на одежду нашивали, если не ошибаюсь, именно рыцари ордена тамплиеров. У рыцарей он был на белом фоне, у рядовых пехотинцев – на черном.
– О совпадении времени захоронения с гонениями на тамплиеров во Франции я говорить не стану, – сказал Осмоловский, с уважением покосившись на гостью, – Геннадий Олегович все это очень подробно изложил корреспонденту «Экспресса», а тот каким-то чудом ухитрился ничего не напутать при пересказе. Хорошая все-таки вещь – диктофон. Словом, это, вне всяких сомнений, тамплиер, а медальон магистра с эмблемой ордена – два всадника на одном коне – не только подтверждает его принадлежность к храмовникам, но и прямо указывает на высокое положение, которое он занимал в ордене.
– Да, – задумчиво повторила Антонина Корсак, – ему действительно было от чего спасаться бегством.
– Ну, рядовым членам ордена вряд ли было многим легче, – возразил профессор. – Арест и заключение в тогдашней тюрьме – это, знаете ли, тоже не сахар. Думаю, многие из них перед смертью успели не раз позавидовать своим предводителям, которые были просто сожжены. А вот, – продолжал профессор уже другим тоном, выкладывая на стол новую серию снимков, – фотографии захоронения после того, как мы его вскрыли.
– Медальон магистра прекрасно виден, – сказала журналистка. – А меч! Удивительно хорошо сохранился, поздравляю вас. Двухлезвийный, сужающийся, острие слегка скруглено, навершие грушевидное. Полагаю, вторая половина – конец двенадцатого века.
– А почему, если не секрет, вы так полагаете? – заинтересовался Быков.
– За чайником следи, – буркнул Осмоловский.
– Мечи раннего Средневековья предназначались для рубящего удара, – спокойно ответила журналистка. – Отсюда широкое прямое лезвие и скругленный конец. С тринадцатого века в употребление вошли латы, неуязвимые для рубящего удара, но довольно легко пробиваемые уколом в местах сочленений. Соответственно, мечи приобрели сужающееся на конце, заостренное лезвие. А перед нами, – она постучала острым, любовно отполированным, сверкающим от темного лака ногтем по фотографии, – что-то вроде переходной модели с претензией на универсальность.
– Насчет претензии не знаю, это довольно-таки спорно, – заявил профессор, – но в целом ответ исчерпывающий. Поздравляю!
– Лично мне, – объявил Быков, которого никто ни о чем не спрашивал, – делается немного не по себе, когда красивая женщина начинает хладнокровно и со вкусом рассуждать о колющих и рубящих ударах.
– Лично мне, – передразнил его Осмоловский, – хотелось бы все-таки выпить чашечку чая до наступления ночи. Или ты нарочно тянешь время, чтобы, когда текст с энклапиона расшифруют, сразу угостить нас чайком из чаши Святого Грааля?
– Богохульство – раз, – торжественно, с постной миной проповедника, вдалбливающего слово Божье постояльцам каторжной тюрьмы, провозгласил Быков, – злопамятность – два, мстительность – три, полное отсутствие христианского милосердия – четыре.
