Владимир Свержин
Тайная история Тартарии. Том 1. Паны, холопы и Другие
Предисловие
Перед вами сборник рассказов и повестей, написанных в различных жанрах – мистический реализм, альтернативная история, криптоистория, фантастический реализм, даже сатира. Так что жанр – не главное. Главная отличительная особенность произведений из сборника – это то, что посвящены они России и ближайших к ней территориям, которые сегодня находятся в границах Белоруссии и Украины. Это можно расценивать как всплеск интереса к экзотике, – действительно, в какие только времена, на какие континенты, планеты и в далекие-далекие галактики авторы порой не забрасывают своих персонажей, но вот близлежащие площадки интересуют их гораздо меньше. Но можно и поразмыслить о том, отчего это вдруг российские писатели-фантасты вдруг потянулись к этой, почти забытой теме.
И ведь если задуматься, экзотики, настоящей фантастической экзотики – с разумными и не очень рептилоидами, марсианами, гигантскими плотоядными тараканами и космическими кораблями, бороздящими просторы Вселенной, – на прилежащих к границам России территориях нет и быть не может. Этно-колорита в лице русалок, панночек, казаков, горилки, сала – сколько угодно. А того, что мы привыкли видеть в книгах на полках с надписью «Фантастика» в книжных магазинах – нет. Что же там есть тогда?
Здесь мы подходим к интересному и, наверное, главному вопросу. Думаю, никто не будет спорить, что русские, украинцы и белорусы – очень близкие народы, которые к тому же не так уж и давно по историческим меркам были единым народом. Стало быть, и путь у нас общий. И сознание тоже. И даже, что интереснее – бессознательное. А значит – у нас общие и фантазии, и сказки, и архетипы, и много чего еще. Безусловно, отдельные части этого общего организма могут переживать невероятные и даже пугающие трансформации, но они будут именно так и восприниматься – как проблемы и беды единого тела. Оторванные конечности не болят. А поскольку последние триста лет, за исключением кратковременных периодов войн и революций, а также последних 25 лет эти территории представляли собой единое государство, то и писатели обращались к ним не так уж и часто – ведь не болело, да и история воссоединения Украины с Россией казалась необратимой и лишенной обратных перспектив. Обращались нечасто – зато метко.
Первый, кто тут же приходит на ум, – это Гоголь, Николай Васильевич. Именно он вытащил на свет божий, препарировал и инвентаризировал весь этот, хорошо известный сегодня украинский бестиарий – с жуткими казаками-оборотнями, Вием, ведьмами-панночками и прочими характерными представителями флоры и фауны сопредельных территорий. Гоголь всегда был, если можно так сказать, популярен, при любом общественном строе и режиме. Он часто экранизировался: и в советское время, и уже в новейшее, постсоветское. Но случилось то, чего, с одной стороны, ждет, а с другой – должен бояться любой писатель, посвящающий свои строки сверхъестественному. Проинвентаризированная некогда нечисть, за давностью лет сданная в музей, полезла буквально изо всех щелей. Тут Гоголя уже мало, нужно как-то объяснять происходящее: либо, рационализируя его, рассказывать об особенностях национального менталитета, либо, напротив, иррационализируя, выписывать во всех подробностях те странные, если не сказать – страшные фантазии, охватившие братские народы.
И тут вступает в действие старый добрый «закон творца», слегка переделанный под специфику литературного труда: «Если хочешь прочитать хорошую книгу, напиши ее сам». Вот авторы и пишут. И благодаря им, минуя уже набивших оскомину панночек и Виев, которые оказываются всего лишь верхушкой айсберга, мы вырываемся на оперативный простор Тартарии, или как ее еще называли – Russia Alba – этого особого региона в «мягком подбрюшье» Российского государства, где постоянно сталкиваются глобальные геополитические интересы, а потому чертовщина цветет «пышным цветом» во все времена и эпохи. Фронтир – он и есть фронтир, в самом что ни на есть универсальном значении малоцивилизованной окраины, куда еще не добрались чудеса науки, техники и законности, и где, в отличие от уютной метрополии, отважных героев ждут невероятные приключения.
И не наша вина, что фронтир этот оказался у нас под самым боком. Чтобы попасть в удивительный мир Тартарии, не надо лететь в неизведанные страны и придумывать далекие-далекие галактики. Тартария не так далеко от Москвы, на поезде можно доехать, и даже на машине. Там всё, как у нас. Почти. Те же леса да болота. Та же зима и то же лето. Только, в отличие от нас, Другие там живут не где-то далеко, а прямо среди людей, да и сами люди до сих пор делятся на панов и холопов. Потомки древних родов там наделены особой, сверхъестественной силой, а призраки не просто безобразят в ночное время, а охраняют родные места от чужаков залетных.
Как и принято в общеславянской традиции, мертвые не оставляют живых в беде – и в этом наше отличие от, скажем, европейской или американской традиций, где мертвецы, как правило, злобны и враждебны людям. Только ждать беды той уже недолго. Сдвигаются невидимые обычному глазу силовые линии, образуя кармические узлы. Бьются в падучей целые народы, безумием своим заражая других. Оплетают всех своими интригами иезуиты, которые и не люди вовсе, а какие-то скользкие засланцы невесть откуда. И вот уже жестокий гетман-оборотень штурмует крепости, где засели они, дабы привести Белую, а заодно и Малую Русь под скипетр московского царя. Вот тебе и скучные области «по соседству». Вот тебе и провинциальные байки. Под боком, как оказалось, мистики и непознанного может таиться больше, чем в пресловутых далеких галактиках, причем происходит всё это не где-нибудь там, а здесь и сейчас. Есть, о чем задуматься. Есть, о чем написать. Есть, о чем прочитать.
Потому что написанное в сборнике даже не про рептилоидов с планеты Нибиру, и не про происки тайных и неумолимых иномировых сил, а про связь времен. Грубо говоря, лампочки в подъездах нам не инопланетяне выкрутили. И кнопки в лифтах пожгли – тоже не зеленые человечки. Посему нечисть, лезущая из братских народов, на самом деле наша, общая, родная, можно сказать, нечисть, и лезет она изо всех нас при определенных условиях. Только преодолевать ее каждый будет по-своему: кто-то вернется с этой битвы со щитом, кто-то – на щите, а кто-то – и вовсе дезертирует. Но в этом писатели-фантасты уже не виноваты. Они как врачи-диагносты, их цель – правильно диагностировать болезнь и записать диагноз в карту. Хирургами работают обычно совсем другие. А порой и сама жизнь.
И еще о диагнозах. В 2009 году украинские СМИ разразились серией статей о «провокационных книгах» фантастического жанра, описывающих войну между Донбассом и Украиной (упоминались в основном «Война 2010. Украинский фронт» Федора Березина, «Поле боя – Украина. Сломанный трезубец» Георгия Савицкого и «Эпоха мертворожденных» Глеба Боброва). Тогда это казалось всем фантастикой, если не хуже – провокацией. Сейчас это уже не кажется никому чем-то невероятным. Жизнь оказалась невероятнее и страшнее любой сказки. Но в этом не сказка виновата.
Фантастика ценна не только сама по себе, как литературное произведение, которое может быть интересным и захватывающим, а может – скучным и вторичным. Фантастика ценна своим прогностическим потенциалом. Этот потенциал у донецких писателей, более десяти лет назад довольно точно описавших сегодняшние события, оказался просто огромным. Ибо сейчас эта фантастика – это уже сугубый реализм. Это ли не лучшая награда для фантаста? Если в данном случае вообще может речь идти о каких-то наградах, ведь в том, что война пришла к тебе в дом, нет ничего хорошего.
Представленные в сборнике рассказы и повести вроде бы не обращены в будущее. Скорее в прошлое. Но кто сказал, что его осознание не способно влиять на происходящее сейчас за окном? Тут остается только сказать – иди и смотри.
Вук ЗадунайскийАлександр и Людмила Белаш
Владимир Свержин «Белый Хорт»
Прохладная струя ударила ему в лицо. Не открывая глаз, он жадно ловил пересохшими губами капли воды. Это было спасением от полуденного жара, от изнурительной жажды, от которой путались мысли. Это было спасением. Иван уже потерял счет времени, так долго стоит привязанный к великанскому дубу. Первые часы ему казалось, что веревка жжет, душит его, а сейчас он ее даже не чувствовал, будто сросся с огромным деревом. Куда-то делись голод и страх. Они просто растаяли, канули невесть куда. Ну, да и бог с ними.
Лихих людей и лютого зверя он не боялся. Его серый побратим, повинуясь неслышному зову, вышел из чащи и улегся прямо у ног. Кому охота тягаться с таким волчиной? Но старика он все же подпускал. Нехотя вставал, приподнимал верхнюю губу, обнажая клыки, приглушенно рычал, но отходил шага на три-четыре. Вполне достаточно, чтобы при случае прыгнуть и в мгновение ока перекусить седобородому шейные позвонки. Много ли такому надо, чтобы дух вон? Однако Иван чувствовал – так, да не так.
Вон, в первый день их знакомства чего дед учудил! Тогда он с серым побратимом понуро брел по берегу, вспоминая хохот добрых молодцев-сечевиков – мол, куда тебе, мальцу неразумному, прутику вербному, за оружие браться? Тебе, хлопчик, впору на палке скакать, да за мамкину юбку держаться! Вот тут-то дедок и появился за его спиной, закряхтел по-стариковски, окликнул негромко, оперся на длинный резной посох.
– Ты б, голубь, уважил старика, по тропке спустился к реке, принес бы мне водицы испить.
И откуда только взялся?!
Иван глянул на него, поклонился, как отец с матерью учили, и сказал со всем почтением:
– Живо сбегаю, дедушка. Да только не в горсти же нести?
– Зачем в горсти? – усмехнувшись в белые усы, ответил дед. – Вот тебе ковшик. Осилишь его сюда дотащить?
Ничего Иван не ответил, лишь из-под бровей обиженно глянул, взял березовый ковш, спустился к воде, зачерпнул… а поднять-то не может! Тянет, аж руки выламываются – а толку нет, ковш будто увяз, не сдвинуть, и все тут.
– И впрямь, я вижу, силенок ты еще не набрался! – потешается старик.
Ивана как прорвало, ковш бросил, кулаки сжал и вверх по тропке кинулся. А старик уже… на другом берегу Днепра стоит, хохочет, за живот держится.
– Уж не биться ли ты со мной удумал, парень?
И, что самое обидное – ковш уже у деда в руках, и полон воды! Тут у Ивана сердчишко-то и упало, понял – не простого старичка он встретил. И встреча эта неспроста.
– Не суди меня, дедушка, не со зла я! – бухнулся он на колени. – Вот те крест, не со зла!
– Ну-ка, ну-ка, – старец, как и не пропадал никуда, снова стоял рядом. – Ты с коленок-то встань, чего штаны протирать! Что ковш из воды не поднял – в том промашки нет – ты этим ковшом весь Днепр зачерпнул, того никакой дружине не осилить. Давай, вставай! И ни перед кем боле коленей не гни! Воину то не пристало!
– Так то ж воину, а я… – Иван всхлипнул от жалости к себе, пытаясь сообразить, как это одним ковшом можно зачерпнуть огромную реку. Но спросить не решился, уж больно странным, да что там, чародейным дохнуло от седобородого незнакомца. О таких ему доводилось только в сказках слышать, тех, что мать когда-то на ночь рассказывала.
– Что ж, парень, никто воином не рождается. Да и не всякому им быть. Но если уж ты родился зубастым, как хорт, то уж, видать, судьба тебе на роду загодя все присудила.
– Откуда, дедко, ты про зубы знаешь?! – ахнул он. Но старец лишь усмехнулся, будто отрок что-то несусветное спросил.
– Так я много чего знаю! И о том, как ты на Сечь просился, да отлуп получил, мне тоже ведомо. Так что, коли желаешь, помогу я тебе.
– Только того мне и надобно! Вот как бог свят! – Иван перекрестился, выдернул из-под рубахи крест и для верности поцеловал его.
– Да вижу я, вижу, не мельтеши! Только ты бы не спешил, ведь не знаешь, через что пройти придется.
– На все готов! – снова перекрестился Иван. – Что скажешь, все приму!
– Много вас, заполошных, об том твердило, да немногие затем с порога на попятную не пошли!
– Я не пойду на попятную, хоть режь меня!
– Для чего ж резать? Да только всему свой черед. Идем. – Старик поманил его за собой и в один миг оказался на высоком берегу.
– А как величать тебя, дедушка?
– Зови Всеславличем, не ошибешься.
И вот теперь Иван стоял, накрепко привязанный к дубу, чувствуя, как исконная сила земли, поднимаясь от корней, наполняет могучее дерево, и то щедро делится с ним. Пожалуй, сейчас он чувствовал себя даже сильней, чем прежде, когда носился с такими же мальчишками в родной Мерефе, да на палках дрался, вспоминая отцовские поучения.
А теперь и вовсе хорошо: днепровская вода нахлынула, отгоняя жаркую погибель и утоляя жажду. Злые мухи, густым роем собравшиеся полакомиться его потом, разлетелись с негодующим жужжанием.
– Ну что, хлопец, жив? – насмешливо спросил дедка.
– Да, – одними губами прошептал Иван. – И тебе, Всеславлич, долгих лет.
– Ишь, ты. Ну, это хорошо, коли жив. Не притомился ли еще этак стоять?
– Коли надо, так и еще постою, – хрипло выдохнул отрок.
– И то дело, – раздумчиво произнес старец, поглаживая бороду. – Да только более не надо.
Иван почувствовал, как в одно мгновение спадает удерживавшая его веревка, и сам он, не имея больше опоры, по-лягушачьи шлепается на четвереньки. И тут же сверху, будто давно подстерегал добычу, рушится на его голову линялый сокол. И не простая это ловчая птица – крылья у нее в размах – будто руки зрелого мужа, а жар от него, как от печи идет. А у Ивана и перевернуться-то сил нет. Чувствует он, как в плечи вонзаются острые когти, сжимаются, разрывая плоть. Вот-вот крючковатым, точно багор, клювом по темечку долбанет, и все – и конец тогда, поминай, как звали!
Но вот, будто волна нечеловеческой силы, иной, – той, исконной, что дубом ему дарена, – наполнила его тело. Вскинулся отрок, да с размаху ударился спиной о дерево, вот-вот птичьи кости захрустят. Ан нет, раны на плечах кровоточат, а жаркого сокола как не бывало.
Едва Иван выдохнул, да божье имя благодарно помянул, мчит на него бурый тур – рога, как полумесяц в небе. А росту – едва-едва Иван, руку подняв, до холки его дотянется. А может и не дотянется вовсе, меряться времени нет. Но мальчишку уже азарт взял – стоит, как ни в чем не бывало, у дуба, и только слушает гром копыт да жаркое дыхание могучего зверя. Вот уже совсем близко налитые кровью, будто лютым огнем горящие, турьи глаза – ан не возьмешь! Иван шмыг белкой в сторону, да и схоронился за стволом. А спустя миг глядь – тура-то и нет!
Вместо того на грудь ему матерый волчина кидается, такой, что крупный волк, не пригибая головы, под его брюхом пройдет. Кидается, с ног сбивает, у самого горла зубами клацает. Вцепился Иван пальцами ему в шерсть, отдавил чуток наверх, да только волчина слюной уже все лицо ему залил, надолго ли сил хватит?
И что уж вовсе непостижимо – его-то, Ивана серый побратим лежит в сторонке оторопью скованный, только скулит тихонько, и вовсе глаза прикрыл, будто помер. И в тот же самый миг Иван вдруг ощутил, как схлынули с мира все краски, и сам он – будто не человек вовсе, а лютый зверь. Спали с него пелены человечьи, зарычал он, крутанулся на месте вертче ужа и мертвой хваткой сцепил зубы на горле волчины. Да так, что кровь мигом заполнила всю пасть, жаркая, пьянящая, дающая новую силу. И вдруг – будто туманом все заволокло.
Очнулся Иван, сидит он под деревом, побратим его серый на колени ему морду положил, ластится. А рядом Всеславлич с деревянным ковшиком сидит да свободной рукой бороду поглаживает.
– На вот, малец, испей водицы, попустит.
– А где все эти?.. – оглянувшись по сторонам, озадаченно спросил отрок.
– Где надлежит им быть, там и есть. – Старец усмехнулся. – Ну что ж, хлопчик, толк из тебя будет, не зря тут мух кормил. А сейчас вставай, пойдем оружие тебе добывать.
Седобородый поднялся на ноги и зашагал, даже не оглянувшись. На ватных ногах Иван устремился ему вслед.
– Далеко ли идти, дедушка?
– Недалече. Отседа верст около двадцати, а может, и тридцать. Вот заодно ногами и померяем.
Парень только охнул чуть слышно, но поплелся за бодрым старцем.
– А скажи-ка, дедушка, что тут было?
– Но это, смотря, в какие времена, – хмыкнул тот.
– Я о нынешнем дне говорю.
– Нынче ты себя нашел. Или пришел в себя – тут уж кто как скажет, – ухмыльнулся Всеславлич и, опершись на посох, внимательно глянул на младшего спутника.
– Так что ж это, выходит, я и впрямь волчину загрыз?
– Можно и так сказать. Но только не в том суть.
– А в чем?
– Ты в себе страх выгрыз и жалость к себе заодно.
Он, как ни в чем не бывало, зашагал далее, насвистывая что-то в усы, и птицы в листве радостно вторили ему, точно дорогому гостю.
Они прошли более двадцати верст, когда старик остановился на берегу возле днепровского переката и, посмотрев на клокочущие валы, удовлетворенно сообщил:
– Здесь.
Иван огляделся, высматривая что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее оружие. Но, исключая облепленные клочьями днепровской пены валуны, которых тут было в избытке, ничего достойного внимания не обнаружил.
– Копать надо будет? – спросил он, полагая, что где-то тут есть тайник.
– Нет, копать не придется. – Дедко встряхнул седыми кудрями. – Нырять придется.
– Что? – Иван с опаской поглядел на разбивающиеся о камни стремительные волны.
– Нырять, – вновь повторил старик. – Вон там, видишь, меж скал, вроде как чаша? Самое то место, узнаю его. Ну что, прыгаешь или оробел? Хворостиной от врагов отбиваться будешь?
Парень с показной бравадой дернул плечом, скинул рубаху и штаны и сиганул в воду. Конечно, его плавный Донец в сравнение не шел с неукротимым Днепром, но воды Иван никогда не боялся. Клокочущие волны норовили расшибить его о корявые обломки скал, торчащие из пены, будто клыки из волчьей пасти. Он всякий раз увертывался от прямого удара, ловко уходил в глубину, стараясь отыскать неведомое оружие. В конце концов, уставший и продрогший, Иван вылез на берег и тут же увидел Всеславлича, сидящего на валуне у кромки воды.
– Ну что, хлопче, не сыскал?
– Да как его сыщешь, сам чуть жив остался! Я же не рыба! Пока нырял, едва голову не расшиб!
– Что ж, верно, – посочувствовал старец. – Так ведь не расшиб – и на том спасибо! Ладно, подсоблю тебе, – успокаивающе махнул рукой старик и протянул юнцу веревочную петлю, к другому концу которой была привязана увесистая булыга. – Аркан на шею, камень в руки – и прыгай. Оружие – оно на самом дне лежит, так-то, как ни бейся, до него не донырнешь.
– Так ведь… – Иван удивленно поглядел на старика. – С камнем, да в омут – враз на дно потянет, да и утопнешь!
– Правильно мыслишь, – подтвердил дедка. – Ишь ты, ума палата! Камнем сиганешь – до дна и дойдешь. А как оружие схватишь, так им эту веревку и перережешь.
– А ежели вдруг не найду?
– А ежели найти не сумеешь, то и выныривать тебе незачем, оно ж недоучка – хуже дурака, – напутствовал Всеславлич. – Так что сам решай, как оно: брать мою подмогу или прямо домой ворочаться. Ты думай, хорошенько думай. Землепашцем быть – дело верное, доброе. Свинья – конечно, не конь, а тоже от нее польза есть. На что тебе с чужой крови жить?
Иван глянул недобро и протянул руку.
– Давай свою петлю.
– Вот это другой разговор. Запомнил, что я тебе сказал? – Седобородый приладил груз на шее Ивана.
– Запомнил.
– Тогда ступай с богом, да возвращайся поскорей! А я тем временем ужин слажу.
Старик отвернулся, теряя интерес к безусому юнцу. Тот поежился и с натугой поднял привязанный к веревке камень. Иван попытался унять тревожный стук сердца в груди. В конце концов, сегодня он уже столько раз умирал, пора бы привыкнуть. Уж если Всеславлич отчего-то хотел погубить его, то, верно, мог это сделать сотню раз, пока он был привязан к дереву.
Иван широко перекрестился, глубоко вдохнул, закрыл глаза, шагнул с берега головой в омут и вдруг почувствовал, что совершенно не боится. Это даже как-то развеселило его. Но тут вода хлестко ударила по лицу. Он начал быстро погружаться, да так глубоко, что и представить не мог. Воздух в легких быстро заканчивался, но благостное состояние покоя не проходило. Петля на шее уже совершенно не держала его, и… он проплыл сквозь нее, едва касаясь хвостом, плеснул широким плавником и быстро, распугивая мелкую рыбешку, устремился ко дну. Сердце будто само знало, куда следует плыть. Иван вдруг заметил, как меж камней в тине, совершенно не тронутая ржой, выблескивает, будто манит, гладкая сталь клинка. И тут же плавники исчезли, снова возникли руки. Он схватил оружие и начал быстро выгребать наверх, к берегу. Старик поджидал его, сидя на камне у костерка.
– Ты, я вижу, с добычей! – довольно улыбнулся дед. – Что ж, любо, любо! Ну, как водичка?
Иван, отплевывая воду, быстро вышел на берег.
– Холодная, – зубы Ивана стучали, тело била мелкая дрожь.
– Иди, иди к огню, согрейся. А заодно глянем, что добыл.
Только сейчас отрок разглядел отобранное им у Днепра оружие. Это был меч, длинный, прямой, как солнечный луч, сияющий, как будто только-только покинул ножны, и острый… Это Иван уже почувствовал на себе – пальцы и ладонь, которыми он схватил клинок, были залиты кровью из глубокого пореза.
– Ишь ты, проголодался, стало быть. Как был хровохлеб, так и остался. – Старик принял оружие из рук воспитанника. – Я вижу, ты его славно попотчевал, он тебе за то весь твой век благодарен будет. В бою не подведет, в невзгоде не кинет. Ну, здравствуй, старый друг! Сколько жизней не виделись!
Всеславлич сжал рукоять, и как показалось Ивану, та аж замурлыкала от радости. Затем старец крутанул меч и будто скрылся в стальном облаке. Иван и прежде видел, как сечевики, бравируя своей ловкостью и лихостью, крутят саблей, но чтобы вот так! Старец был еле виден в мелькании хищного клинка. Наконец он остановился, поднял меч острием к небу, прикоснулся губами к холодной стали, затем подкинул его, поймал и протянул рукоятью к Ивану. Тот, сцепив зубы от боли, раскрыл окровавленную ладонь. Старец хлопнул себя по лбу.
– Вот же старюга беспамятный, как же это я позабыл?!
Дед склонился над раной, что-то зашептал, поводил перстами, выпрямился и проговорил насмешливо:
– Иди в реке обмой, на что рукоять пятнать?
Все еще не понимая, что произошло, отрок отошел к воде, обмыл ладони и увидел затянувшиеся красные рубцы на месте недавних порезов.
– Ну, что ты там застрял? – крикнул Всеславлич. – Иди к костру, грейся. А то, может, щукой обернешься и окуньков наловишь? Я как раз ушицы бы сварил.
– Щукой? – выпучив глаза, спросил Иван.
Старец усмехнулся.
– Что ж ты такой непонятливый? Нечто сам не догадался, как из петли выбрался? И там, у древа…
– Так я думал, это я с перепугу…
– С перепугу зайцы гадят! А ты лютым зверем оборачивался, в воде – щукой-долгомеркой. Еще в небе беркутом полетишь, но тому я тебя после обучу.
– Это ж… как это? Я же… – запинаясь, начал отрок, испуганно крестясь.
– Эх, малый-малый, сила в тебе великая, а соображения чуть. На вот, – он вновь протянул оружие заробевшему отроку, – ты добыл его, теперь он твой. Не благодари, то – твой меч и твой крест.
А сейчас давай, садись к костру, грейся. И волка своего призови. Для вас двоих говорить буду. А вот это рукой махать да молитвы бубнить – пустое. Хоть обкрестись ты, от того иначе не станет. Уж коли ты родился с зубами, то грызть тебе ворога до самой его погибели. Господь за плечом твоим стоит, ты его стережешь, он – тебя.
Иван свистнул в два пальца, волк-побратим стремглав бросился к нему из ближнего подлеска, будто только и ждал зова.
– Ну, стало быть, расскажу я теперь, что за путь-дорожку ты себе выбрал. А вернее сказать, не ты, она тебя выбрала. Быть тебе, Иван, великим воином, всей русской земли храбрым заступником, а злому ворогу погубителем.
Меч, что ты со дна достал, не простой. Два таких меча в мире есть. Откованы Сварогом они для внука Перунова, Скифа Ераклича, и лучших мужей его рода. Этот зовется Белый Хорт, брат его – Хорт Черный. Кто обоими мечами владеет – вовек побежден не будет. И земля его любому ворогу не по зубам окажется, и в какую бы чужедальнюю землю сам он не пришел – всякого воина сразит.
В давнопрежние времена тот меч, что ты со дна достал, моим был. Другой же принадлежал брату моему кровному, может и ныне тот меч у него обретается. Да только где тот брат, мне неведомо. А вот тебе следует о том прознать. Ибо с того часа, как меч тебя признал, лишь сам он да его близнец ранить тебя могут.
– Да как же такое быть может?! – изумился отрок.
– Молчи, не перебивай, – нахмурился Всеславлич, выхватил из ножен на поясе булатный нож и, будто разгневавшись, ударил им в грудь Ивана. Тот лишь охнул от внезапной боли, но ни кровинки не пролилось, даже кожа не разошлась под железом. – Вот так оно теперь и будет.
Парень потрогал грудь, не веря собственным ощущениям. Впрочем, за сегодняшний день случилось много такого, во что в здравом уме верилось с трудом.
– Но ты не больно-то радуйся, кому много дано, с того много и спросится. Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода – твоя невзгода. Потому запомни – с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь. Чему надо, я тебя обучу.
Но помни, срок твой подходит. Отец мой вырвался из темницы, в которую я его под Хвалынским морем запер, и люто жаждет расквитаться. А коли так, то глядишь, и брат мой жив. А стало быть, и меч при нем.
– Да что ж ты, дедушка, загадками-то говоришь? Тебе самому в обед сто лет, а отцу твоему и все двести, почитай, будет!
Старик лишь захохотал от этих слов.
– Сто говоришь? Да когда мне сто было, на месте дома твоего густой лес шумел! А вон те дубы я помню еще желудями! Отец мой – Горын Змеич, брат, стало быть – Змей Горыныч.
– Что за сказки такие? – не удержался удивленный отрок. – Мне бабка о том сказывала, как богатырь Волх Всесла… – Глаза Ивана округлились. – Так ты, значит, и есть Волх Всеславлич?!
– Я и есть. Нечто раньше не дотумкал? Сражался я с братом моим и даже победил его. Да только мне его не убить: как раню я его, моя сила тогда к нему утекает. Вот как нынче сила побратима твоего в схватке к тебе ушла. На благо ты когда-то волчонка этого спас. Не раз тебе то добро вернется.
Так вот, мне отца и брата моих не сразить, а тебе под силу. Но только ж помни, не одним могуществом, но злым коварством сильны они. В каком облике тебе явятся, не ведомо, сами ли придут или пришлют кого – не угадаешь. Вон Святослав Хоробрый, что прежде тебя этим мечом владел, в бою непобедим был. Ан ворожбой и предательством брат мой сгубил его. Так что готов будь, парень, к схватке и в день, и в ночь, и в жару, и в ненастье, и на земле, и в воде, и в небесах. Сейчас подкрепи силы. – Волхв Всеславлич провел рукой над костром и там, где только что, пожирая хворост, скакало веселое пламя, очутился накрытый стол. – А мне сейчас уйти надо. Позже вернусь, тогда учить тебя стану управляться с мечом.
Старец поднялся, развел широченные плечи и, казалось, стал выше на две головы.
– А звать все тебя отныне будут Иван Сирко, как побратима твоего, Егориева зверя. Уразумел?
Иван Сирко молча кивнул, не сводя завороженного взгляда с наставника. И вдруг – будто молния ударила с земли в небо. Исчез, растворился в воздухе седобородый богатырь, и следа не осталось.
Иван сидел у кошмы, заставленной снедью. Мысли беспорядочно кружили вокруг событий нынешнего дня. Меч лежал у него на коленях, и почему-то от прикосновения гладкой стали ему сделалось удивительно спокойно. Он бы, пожалуй, решил, что старик посмеялся над ним, рассказал старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.
«Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»
С реки послышался дружный плеск весел.
– Давай, навались! – зычно прикрикнул кто-то.
Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.
Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.
– Эй, хлопец! – послышался с воды зычный голос. – Как тут рыбалка?
Иван пожал плечами.
– А что ж ты тут, птицу бьешь?
– Не-а. Но рыбы и птицы тут много.
– Вот и славно, – отозвался казачий ватажник. – А татар нет?
Сирко мотнул головой.
– Не видать, не слыхать.
– Ну, стало быть, оторвались. – Атаман крикнул: – Здесь лагерем станем!
Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.
– Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?
– Милости прошу, – подхватился Сирко. – Почитай, вас и жду.
– А ну, хлопцы, налетай!
Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.
– Ты, малый, чьих будешь? – довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.
– Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.
– Митрич, стало быть. – Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. – Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?
Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.
– А тут что делаешь? – спросил он.
– На Сечь иду.
– Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?
Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил – вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир[1] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.
– Не-а, сам добыл, – возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.
– Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! – хмыкнул Лихолет. – Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся – ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой[2] к себе возьму. Ну что, по рукам?