Урок навеки дал ведь пользу: Нельзя вставать пред роем в позу. И мне уроком было тоже, Со мной ведь случай был похожий.
Гулял я днями как‒то лесом, Грибы сбирал и был повесом И шаловливого закваса: Я на берёзки вдруг взбирался!
Они, тонки все, вмиг сгибались, И в том была отрады завязь: Спускался, как на парашюте, Держась за стволик, в счастья жути!
А приземлясь, спешил по новой, Чтоб быть в отраде вновь медовой! В такие чудные мгновенья Не проявлял я уж стремленья
Грибов набрать, до них в игре ли?! К тому ж. прельщали птичек трели, А их увидеть глазкам надо! Их оперенье, вид – отрада…
И проходил так день бурливо. Грибов в корзинке – сиротливо, Они лежали лишь в рядочек… Вот так, в один такой денёчек
Я шершней рой узрел случайно, И захотелось чрезвычайно Медком полакомиться тут же. Я палку взял, ведь не снаружи
Их домик был. Хотел раскопки Уж совершать… Как вдруг наскоки, Сначала только одиночек, Потом вжужжал уж ручеёчек,
За ним взъярился рой весь оптом! Я вмиг покрылся страха потом… Сначала начал отбиваться, Но шершень в гневе, нет, не цаца,
А сверхбесстрашный в битвах воин! Я ж дать отпор был не достоин, Помчался прочь, как трус‒зайчишка! Зачем напал на их домишко?!
И был ли мёд в нём, может, детки? Лицо хлестали больно ветки, Стволы на лбу лепили шишки, Кустами рвались вдрызг штанишки…
Ну всё, не дать от них мне тягу, Как вдруг споткнулся о корягу, Упал, ударя больно тело… А роя злоба… пролетела!
Да, пролетела надо мною Вдаль по инерции стрелою! В траве лежал я тих, распластан… Нет, бег не нужен, бегу – баста!
Дождусь, коль рой уж вспять промчится. Уж онемела поясница… И вот отрадная минута, И в счастье вновь душа обута:
Рой вспять промчался, весь в жужжанье! И дал себе я заклинанье, Рои что трогать ввек не надо, Не зреть медового парада,
Защитник мёда есть коль грозный, И был в сей клятве ум серьёзный. Вот почему Тумана ропот Мне был понятен: жизни опыт!
Он у меня искал защиты, Судьбой нечаянно побитый… И гладил я его почаще, Быв на поляночках и в чаще.
Грибов набрав, пошли обратно, У дяди Пети ведь приятно, Он угощает чем‒то сладким, А я на сладкое был падким…
Эх, прокачусь!
К тому ж, имел он транспорт чудный, Велосипед! И я, занудный, Хотел иметь уж наслажденье Освоить им бы враз вожденье,
Крутить, крутить быстрей педали И мчаться вихрем, вихрем в дали! Но страсть, желание заметя, Мне так ответил дядя Петя:
«Тебе пока что рановато, Он взрослый, ездить трудновато, Ты не достанешь до педалей И не достигнешь, значит, далей,
А наберёшься только сраму». И посадив меня на раму, Проехал тихо по дорожке, Потом поставил вновь на ножки.
И я решил, что обученье Езды прошёл в одно мгновенье. К тому же, видел, как детишки, Вон засучив свои штанишки,
Хотя и ростом маловаты, Да вот умом не простоваты, Они обеими вставали Ногами ловко на педали,
Одну сквозь раму втиснув ногу, И за дорогою дорогу, Стремглавши мчася, покоряли Враз всевозмознейшие дали,
Прилипнув к раме чудно сбоку, Раз уж с сиденья нету проку. И хоть сей транспорт был мне милым, Он оказался не по силам,
И не знаком, и не привычен, И в управленье необычен, Держать ещё и равновесье… И был расстроен напрочь весь я.
Но не страдать же мне веками! И взявши крепко руль руками, Велосипед повёл по кругу, Дав равновесие‒подругу
Ему, руля, чтоб не наткнуться На что‒то, выглядев вмиг куце… Потом, залезши на скамейку, Я превратился вмиг в умейку,
И раму всё же оседлавши, — Где не бывали только наши! — Я, растопырив шире ноги, С пригорка съехал по дороге.
Но прекратилось лишь движенье, Упал я с грохотом в мгновенье… Но был азарт и радость рая! И ссадин уйму потирая,
Я вновь с пригорочка спускался, И превратился в экстра‒аса, Держа рулём уж направленье И равновесия уменье.
Теперь пора и за педали! И руки мелко хоть дрожали, Я встал на них, как все ребята, Но не поехал скоровато,
А завалился набок мигом, Велосипедным сдавлен игом… Так продолжалось многократно, Ох, падать было неприятно…
И я оставил все попытки В езды галоп пускаться прыткий, Что попадёт мне нагоняя, Неоднократно что роняя
Велосипед, его калечу, И не отделаюсь что речью… Уж лучше по лесу шататься, Он был замест родного братца,
В жару ведь было в нём не жарко, А в дождь в нём грязи нет, не марко. Вот и ходил уединённо, Красотам радуясь влюблено…
Легкомыслие
Иду я раз, с‒под ног вдруг птица Стрелой как в небо устремится! Глядь, из гнезда. В нём два яичка. Детей с рожденья же привычка
Всё брать, увидят что, руками, И было, будет так веками. Их взял я, радуясь находке, И вид при этом был не кроткий,
А чрезвычайно лучезарный! Не знал, поступок что коварный. Иду, несу их… Вдруг повторно Другая птица – фырк! – проворно
Взлетела прямо под ногами… В гнезде яички в той же гамме, Что и у первой были птицы. Как радость с чуда взфеерится,
Аж ли под самую макушку! «А подложу их под несушку, Она и выведет мне птичек Из этих самых вот яичек!».
Тут мысль пришла вослед другая: Чтоб не разбить их, собирая Грибы в любимом мне лесочке, Дай, положу без проволочки
Все яйца в гнёздышко одно я, И радость мысли сей не скроя, Я так и сделал, заприметил, Где все сложил яички эти, А сам пошёл сбирать грибочки… И, точно, падал через кочки, Хваля себя за ум, решенье, Яички будут в сохраненье
В гнезде последнем что надёжно, А наберу грибов, несложно Забрать их будет из гнезда‒то, Домой идти уж шустровато!
Но как же жизнь у нас превратна! Когда к гнезду пришёл обратно, Погром в гнезде увидел птички: Разбиты были все яички…
Хозяйка, знать, подвох узрела И уничтожила все смело. Нельзя вовек их брать руками, А я… От горя со слезами
Домой пришёл и виновато Был удручён дней многовато, И даже к играм нету рвенья… Деданька это настроенье
Моё заметил глазом сразу И повторял от раза к разу, Что я виновник той беды‒то, И мною птичек жизнь разбита,
Мол, в голове должна ума‒то Всегда быть полная палата. И дал задачу в наказанье, Чтоб проявил я вмиг старанье,
Нашёл бы курицу: пропала, И нет её уж дней немало… По сторонам я левым, правым Искал её в кустах, по травам,
«Цып-цып!» – кричал я громко, ясно, Но всё‒то было, всё напрасно… Хорёк иль коршун вдруг украли? Сидим, тихи, в своей печали,
Она раскрыла настежь двери… Ну что ж, бывают и потери… Да слышим вдруг цыпляток писки, Ведёт их курица всех к миске
И квохчет мамою прилежной, О них в заботе тёплой, нежной… Вот и пришла сама пропажа! Мы рты разинули все даже…
Она ж, уняли чтоб волненье, Прими, хозяйство, пополненье, Своим как будто кажет видом, Не место, мол, теперь обидам.
Бабанька, вмиг пшена насыпав, Привычно вслух им: «Цыпа‒цыпа! А ну, покушайте-ка, детки…». Такие случаи нередки.
Взбредёт вдруг курам на сторонку Нестися тайно потихоньку, Им, вишь, вдруг стало не охота Нестись, как все, в одно гнездо‒то.
Вот ото всех они украдкой Яиц и радуются кладкой, Сидят на них, выводят деток… И эта сделала тож этак.
И ей на радости простили, Прощенье было долго в силе. Все в возбужденья были раже… Мы на обед пошли сейчас же,
Бабанька с ним уж хлопотала, На стол явив нам яств немало. И, как всегда, посередине Стояла миска в всей гордыне,
Своим объёмом пребогата, И горкой хлеб не скуповато, И деревянные вкруг ложки, Все расписные, как серёжки,
И молока‒то всем по кружке, Они стояли, как подружки, Все в нетерпении на старте! А отхлебнуть из миски, кстати,
Имел деданька первым право, Потом другая уж орава, Ведь был порядок в том старинный, И ряд веков прожил он длинный.
Все из одной и ели миски, Лишь за ушами были писки… Да каждый лишь с своей сторонки Не то удар в лоб распрезвонкий
Вдруг получал отменно ложкой! И затихал шкодливой кошкой… Все при еде стихали лясы. Кусочек первый брался мяса
Из миски тем, кто в доме главный, То бишь, хозяин мудрый, славный. Но к образам перед едою Все обращалися гурьбою
И утешалися молитвой Перед трапезной вкусной битвой, Хвалу воздав за все щедроты, За хлеб, скотину и компоты…
И съевши всё, до малой крошки, И облизавши чисто ложки, Вновь с сытым, приторнейшим стоном Все обращалися к иконам,
Хваля Всевышнего повторно, Что в животе уж не просторно. И с этим самым этикетом Я был знаком зимой и летом,
Когда неведомая сила Вдруг в дом деданькин заносила. Там лоб не знал всегда обновки, А только глаженье головки
Руками нежными всегда‒то… Я ж сын погибшего солдата. Ведь за свободу чем‒то платим, Мой папа был деданьке зятем,
А мамка дочерью родною. И безутешною вдовою… На грудь дедане сниспадала, Прикрывши часть её немало,
Седая в цвете бородища, Под носом мощные усищи, На голове копна густая Волос и тоже вся седая.
Не зрел под теми я усами, Владел ли всеми он зубами, Но у бабаньки было мало — Так жизнь подряд их все сжевала…
Когда во рту их маловато, Жевать и грызть, ох, трудновато… Её в том видя затрудненье, Я проявлял своё стремленье,
Помочь чтоб ей в её жеванье, От всей души взовья старанье При извлеченье тыквы зёрен От оболочки. Был проворен,
И кучка их росла степенно — Так разгрызать умел отменно! Потом дробил их, сыпал в ложку И в рот бабаньке понемножку
Уж отправлял со всем стараньем… В своём так возрасте уж раннем Во мне вспылала вдруг забота, Нуждался кто в ней. И охота
Всё делать доброе поныне, Наперекор всея гордыне. Бабаньки было умиленье, Слезинок даже появленье
Я замечал вдруг под глазами — То благодарность мне слезами. И было также вот однажды, Когда в подъёме был сей жажды,
Мы шум услышали снаружи И злобный лай собак, к тому же, Не на одном дворе – повсюду, Как будто бил кто где посуду,
