Вячеслав Кемеров
Социальная философия: хронотопический поворот
Глава 4. А что обсуждали философы
Семнадцатое и восемнадцатое столетия были эпохой наступления динамики. Причем динамики в различных ее вариациях. Большие корабли пересекали и связывали океаны. Физики-механики занимаются усовершенствованием машинерии, использующей энергию пара. На повестке создание пароходов и паровозов.
А философы обсуждают размерность простых вещей. В чем – проблема.
Общепринятой формой является четырехмерное представление пространства-времени. И если с пространственными координатами почти все ясно, то время не имеет ясного определениями. Мы не предполагаем, говорил Декарт, в вещах движущихся иного рода длительности, чем в не движущихся. Стало быть, можно сводить их время к движению других тел или к их перемещению в пространстве.
Следовательно мы можем редуцировать время к пространству. Или оно остается чисто мыслительной категорией.
И. Кант предложил двойственную трактовку вещей. Есть вещи для нас, поддающиеся обычному наблюдению и измерениям. И есть вещи в себе, не подвластные нашим восприятиям, и, соответственно, не подлежащие фиксации и измерениям.
Естественно, возникли вопросы: как осмысливать эти вещи и можно ли их использовать… Или же они только мысленная конструкция философа?
Глава 5. Где скрываются вещи-в-себе
Если философов заставлял задуматься вопрос о познании вещей, особенно вещей-в-себе, то экономистов все более занимал вопрос о соотношении вещей и, соответственно, вопрос о взаимодействии людей, создающих и меняющих конфигурации вещей. Последний имел значительную практическую ценность, ибо от его понимания зависел ответ о причинах человеческого богатства и его росте. Так считал шотландский экономист Адам Смит. Он не дожил до расцвета промышленной революции. Но его прозорливости хватило, чтобы определить почему простые, казалось бы, вещи обретают и меняют свою ценность и тем самым влияют на жизнь людей.
Классической формуле «Человек и вещь» или «Субъект и объект» приходит другая «Люди, их производительная деятельность, обмен ее продуктами».
Иначе говоря, между человеком и вещью находится его труд, его умения и знания; воплощая свой труд в вещах, он делает вещь желанной и необходимой для других людей и сам приобретает новые возможности для удовлетворения своих потребностей.
Так начинает приоткрываться тайна вещи-в-себе. Пшеничное зерно, кусок угля, деревянный столб, слиток серебра достойны поклонения или даже молитвы. Но вот они попадают в руки мельника, кочегара, плотника, ювелира и обнаруживают качества, за которыми люди начинают охотиться, бороться и даже воевать.
Вспомним, что в 17 в. Испания была богатейшей страной, т. к. ее флот привозил огромные объемы награбленного золота и серебра. А в 19 в. об этом уже не было и речи. Между тем английский флот гнал корабли, наполненные углем, хлопком сырцом и железной рудой.
Вопрос о том, где находится вещь-в-себе оказывается не совсем корректным. Мешает слово «где». Оно предполагает какое-то место, какую-то часть вещественного объекта, какое-то пространство. Но такого пространства нет, какие бы географические открытия мы ни совершали: нет страны вещей-в-себе, нет, клада где они спрятаны.
А вещи-в-себе есть. Но они раскрываются не в пространстве, а во времени. И это – не абстрактное время классической физики или философии. Это – время человеческой деятельности. И течет оно по-разному в зависимости от конкретной конфигурации человеческих взаимодействий. Вот и складываются ситуации, когда земля стоит дороже серебра, а зерно – дороже золота, а вот алмаз на необитаемом острове не стоит ничего. К тому же – вопрос: кто богаче: раджа, у которого подвалы забиты сапфирами, или промышленник, чьи корабли везут сырье для металлургических заводов и ткацких фабрик?
* * *
Карл Маркс писал свои основные работы, когда промышленная революция проникла во все главные сферы экономики. Объемы производства диктовали условия конкуренции. Но решающим условием становился фактор времени. Выигрывал тот, чьи станки работали быстрее, чьи корабли пересекали океаны с большей скоростью. А главное – чьи работники лучше справлялись со скоростью производственного процесса. Деятельность этих людей определяла максимальные возможности прибыли.
Заметим, сами люди с их мускулами, нервами, самочувствием пока не интересовали экономику. Их деятельность была как бы абстрагирована от их телесности и психики. Она была важна как важнейший фактор воспроизводства богатства и его роста. Она работала как стимул и мотив производственного процесса и являлась важным компонентом прибыли, стоимости и цены продукта. Похоже, вещь-в-себе оказалась в пространстве, где ее можно исчислить, измерить и взвесить.
В этом пространстве скоопирированных человеческих деятельностей вещи меряются прежде всего не их природными свойствами, а временем их создания, в котором скрыто присутствуют и формирующие их человеческие силы. Но эти силы лишены своего чувственного присутствия. Зато их сверх-чувственное бытие явлено за счет взаимодействия с другими вещами и, соответственно, с другими производителями или участниками обмена.
Итак, в деятельность вовлечено огромное количество вещей. При этом они наделяются сверхчувственными свойствами, которыми не обладают от природы. Но именно эти свойства обретают все большую товарную стоимость. Вместе с тем к производству привлекается все больше людей. Их деятельность также оценивается по формам сверхчувственной реализации человеческих сил и способностей. То есть, речь идет не о самореализации этих масс, а о возможности включения их в расширяющееся воспроизводство вещного богатства.
Литература
«Формы дерева изменяются, например, когда из него делают стол. И, тем не менее, стол остается деревом – обыденной, чувственно воспринимаемой вещью. Но как только он делается товаром, он превращается в чувственно сверхчувственную вещь. Он не только стоит на земле на своих ногах, но становится перед лицом всех других товаров на голову, и эта его деревянная башка порождает причуды, в которых гораздо более удивительного, чем если бы стол пустился по собственному почину в танец.
Мистический характер товара порождается, таким образом, не потребительной его стоимостью. Столь же мало порождается он содержанием определений стоимости. Потому что, во-первых, как бы различны ни были отдельные виды полезного труда, или производительной деятельности, с физиологической стороны это – функции человеческого организма, и каждая такая функция, каковы бы ни были ее содержание и ее форма, по существу, есть затрата человеческого мозга, нервов, мускулов, органов чувств и т. д. Во-вторых, то, что лежит в основе определения величины стоимости, а именно, продолжительность таких затрат, или количество труда, совершенно отчетливо отличается от качества труда. Во всяком обществе то рабочее время, которого стоит производство жизненных средств, должно было интересовать людей, хотя и не в одинаковой степени на разных ступенях развития. Наконец, раз люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму».
Маркс К. Капитал., т 1 // К. Марс и Ф Энгельс. Соч.т.23., М.1960, с. 81.