Я. М. Коган
Забытые психоаналитические труды

Полная версия

Но среди здоровых людей, не выдерживающих столкновения с жизнью, есть еще определенное количество наименее одаренных, наименее полноценных. Они бояться разбить готовые формы социального бытия и в то же время не могут приспособиться к ним, в обыденной реальности создать что-нибудь объективно заметное – не могут стать рабочей производительной единицей. Эти люди в большинстве становятся педагогами. Воспитатель (практик) не в состоянии в той или иной области сделать шаг вперед. Он является потребителем. Все приобретенные знания и навыки он передает новому поколению работников, только вступающих в жизнь. Неудачный представитель зрелого, сформировавшегося общества, педагог в то же время является крупной единицей в детском коллективе. Мы уже указали, что процесс сублимирования в буржуазном обществе крайне затруднителен. Если художник уходит от этого общества в глубины личных переживаний Бессознательного, то педагог – также результат неудачного столкновения с реальностью – уходит от этой реальности в организацию детей, в то же общество, но в более доступном виде. Здесь, в мире ирреальных психических объектов, он проявляет свою независимость, оригинальную форму своей личности, которые ему не удалось проявить в мире реальном.

Само собой роль работников просвещения в борьбе за повышение культурного уровня страны громадна; нет сомнения, что процент искалеченных питомцев наших школ ничтожен в сравнении с количеством тех из них, кто устоял против попыток педагога изломать его «по своему образу и подобию»;

но также ясно, что в лице большей части воспитателей «по призванию» мы имеем наиболее надломленный элемент общества и что желание наше социально обтесать каждое новое поколение с помощью профессионалов обходится человечеству слишком дорого.

Как бы там ни было, процесс исторического развития идет своим путем. Возникают все более сложные формы разделения труда. Область работы, отводимая отдельной личности, уже ни в коем случае не может принять и разрядить всю энергию. Но это же усложнение производства, так губительно отражающееся на отдельной личности, в то же время повышает общий уровень коллектива. Сейчас человечество достаточно технически богато, чтобы при равномерном распределении материальных ценностей удовлетворить себя с этой стороны и дать выход другим запросам. Необходимо только это распределение произвести. В час, когда «экспроприаторы экспроприируются» в распоряжении общества будет все, чтобы разрешить каждому работнику полноценное удовлетворение. Удовлетворение это не будет непосредственно сексуальным. Инфантильные переживания нами вытесняются навсегда и безвозвратно. Но у каждого человека есть своя возможность претворения, сублимирования его бессознательных сил. Эту возможность даст ему коммунистическое общество со своей сменой впечатлений, работ, прав и обязанностей, коммунистическое общество, в котором, как в биологическом растворе равных единиц, каждая будет кристаллизоваться в любой форме. Величие нашего времени и состоит в том, что коммунизм – формы жизни, при которых одинаково удовлетворены и социальные (сознательные), и личные (бессознательные) потребности человека, общественный строй, к которому биологически предопределенными дорогами рвались тысячелетиями и личность, и коллектив, этот общественный строй вызван сейчас и исторической необходимостью.

И если в обществе, к которому мы подходим, каждый индивид сумеет полностью претворить свою внутреннюю энергию, libido, если это общество в параллели с онтогенетическим развитием является «стадией свободного выбора объекта», то мы не должны забывать той роли, которую играет при образовании этой стадии процесс «вытеснения», проделываемый ребенком до пятнадцати лет и предопределяющий его развитие в дальнейшем. Слабое «вытеснение» у дикаря заставляет его подчиняться исключительно биологическим стремлениям. Недостаточное «вытеснение» человека старого общества приводит его к зависимости от тех или иных авторитетов – зависимости, в основе которой лежит все тот же подавленный эдипов комплекс. Нам необходимо так обставить процесс «вытеснения», чтобы инфантильные переживания не входили в общую систему психической жизни индивидуума. Лишь энергия их должна быть отщеплена и разряжена в процессе сублимации.

Вот почему психоанализ также должен будет столкнуться с вопросом о системе педагогики. Здесь, подходя к ребенку в плоскости общественной, с точки зрения социального воспитания, мы, прежде всего, встретимся с биогенетическим законом. В своем развитии ребенок повторяет развитие рода. Ясно, что если психика детей в определенном возрасте соответствует психике дикарей, то не их сознание соответствует этому – сознание определяется окружающей обстановкой, – а бессознательный мир. Фрейд, Юнг, другие психоаналитики приводят значительное количество примеров тождества бессознательной психической деятельности современного ребенка и первобытного человека.

Фантазия некоторых нервнобольных, у которых всплывают переживания детства, в точности соответствует религиозным композициям примитивных народов.

Выше было указано на одинаковое происхождение у ребенка и дикаря страха пред определенными видами животных. Точно так же анализ сновидений покажет нам, что детям бессознательно знаком смысл символов, которые мы встречаем в древнейших мифах.

Но наиболее четко проскальзывают тенденции бессознательного мира детей в их игре. Игра – если исключить моменты внешней подражательности – является средством выявления бессознательных желаний. Задумывались ли мы когда-нибудь над любовью ребенка к первобытному оружию: луку, стрелам? Сюда же относится и необъяснимое тяготение детей (а иногда и взрослых) к огню – необъяснимое в наше время, но имеющее весьма значительные основания в доисторическую эпоху^[24].

Именно, основываясь не биогенезе, мы строим наш подход к ребенку на детском общественном движении. Социальное воспитание должно группировать детей не по возрастному, образовательному или какому-нибудь другому цензу. Вспомним, что родовая первобытная община, которой на определенном уровне соответствуют наши дети, в социальном отношении представляла единый класс. Мы также должны объединять детей в монолитные социальные образования с выборным вождем, «вожаком», во главе^[25]. Таким образованием и является детский коммунистический отряд. Поскольку целый ряд отклонений современного ребенка от нормы объясняется социальными моментами, поскольку многие из этих уклонов (уход из семьи в погоне за приключениями и т. д.) предопределены биологическими (биогенетическими) стремлениями детства – коммунистическое воспитание, опирающееся на детскую организацию и учитывающее все ее запросы, сумеет поглотить ребенка целиком. Через этот маленький коллектив, детскую коммунистическую группу, общество будет так влиять на ребенка, как это ему, социальному целому, нужно. Ребенок будет избавлен от одиночества, в котором сейчас проходят его первые попытки познания, одиночества, предопределяющего в значительной степени идеологию старого общества.

Само собой разумеется, что в вопросе о «подходе к ребенку», социальном влиянии на общий ход развития личности нам придется произвести полную переоценку всего имеющегося в этом отношении материала. Теория «свободного воспитания» – яркое отражение индивидуализма в педагогике, совпадающее с футуризмом в искусстве, только несравненно менее плодотворное и талантливое – отпадает вместе с обществом, породившим ее. Личность будет гармонически развиваться, лишь поскольку это ее развитие совпадает с общим ходом жизни коллектива. Если тот или иной ребенок в силу большой яркости атавистических переживаний вызовет перебой в этой жизни, коллектив не замедлит на него соответствующим образом реагировать, даже если эта реакция будет носить название «наказания».

Точно так же в методах преподавания отнюдь не будет преследоваться цель даже лучших из старых школ – наиболее легкое усвоение детьми необходимых сведений. Комплексный метод, как и многое другое, более крупное, взятое нами из практики буржуазного общества, крайне ценен для работы со взрослыми, помогая им с наименьшей затратой энергии расширить свой кругозор. Что же касается энергии в нормальной школе, то она поставит своей задачей далеко не голое сообщение знаний (фактов). Психологическая установка каждого ребенка предполагает определенную область труда, соответствующую его сублимированной энергии. И задача школы – выявить в ряду наук, отраслей практического знания ту, в которой эта сублимация будет произведена с наибольшим эффектом. Много данных за то, что школа в будущем совершенно исчезнет, ее заменит непосредственное знакомство детей с различными видами производства. Что же касается комплексного метода, своей сумбурностью вполне соответствующего «гармоническому развитию свободной личности», то он уже сейчас должен быть выключен из практики социального воспитания^[26].

Коль скоро психоанализ, примененный в психотехнике, дает возможность учитывать и психическое предрасположение будущего работника, человек будет избавлен от необходимости вытеснять или удалять в нереальную жизнь (фантазии) некоторые свои стремления. Вот почему в прежнем смысле слова в коммунистическом обществе не будет ни неврозов, ни религии, ни философии, ни искусства (как l’art pour l’art). Ведь мы видели, что и религия, и творчество есть проявление не нашедших себе реального применения бессознательных сил. При других обстоятельствах творцами религиозной системы овладевает невроз навязчивости, художник заболевает истерией, философ – паранойей. Все это одни и те же виды ухода от реальности, от обыденной жизни.

Человек всегда будет социальным существом, переживания первых стадий развития libido всегда будут вытесняться за пределы социальной части нашей психики – в Бессознательное. Сейчас мы разряжаем подавленную энергию в фантазии. В тот момент, когда фантазия станет жизнью, когда мы будем сами искать и создавать объективную обстановку своего творческого Я, а не приспосабливаться с помощью «вытеснения» к ней, каждый разряд нашей личности найдет свое реальное применение. «Человек должен стать коллективным кузнецом своей исторической судьбы. Тогда он сумеет сбросить главную тяжесть труда на спины металлических рабов, овладеет стихией бессознательного в собственной душе и сосредоточит все свои силы на творчестве новых, прекрасных, скульптурных форм сотрудничества… Могучая сила соревнования, которая в буржуазном обществе имела характер рыночной конкуренции, не исчезнет при социалистическом строе, а, говоря языком психоаналитики, сублимируется, то есть примет более высокую и плодотворную форму: станет борьбой за свое мнение, свой проект, свой вкус … Дальнейшая эволюция искусства пойдет по пути всевозрастающего слияния с жизнью, то есть с производством, народными праздниками, коллективно – семейным бытом»^[27].

Художник – творец, ищущий сейчас удовлетворения в процессе выявления творческой личности, в коммунистическом обществе найдет это удовлетворение, кладя отпечаток своей индивидуальности на то или иное общественное искание. Уже сейчас так называемые «архитектурные памятники» представляют первый шаг к переносу бессознательного творчества в реальную жизнь. Точно так же и все искусство в целом может быть непосредственно переброшено в реальность. Новые достижения в производстве, изобретения, всегда будут делом личного творчества; это же творчество сможет проявиться в более удачной форме того или иного общественного процесса. Пока на этот путь реализации своих достижений стал театр, уже сейчас сводящий на нет роль артиста и превращающий режиссера в организатора коллективного отдыха масс.

Коммунизм, таким образом, примирит те основные, друг другу противоречащие факторы, которые до сих пор обуславливали развитие отдельного Я и коллектива: индивидуалистические стремления, связанные с инстинктом самосохранения, и социальные запросы, основанные на libido, энергии инстинкта, продолжения рода. Организация коммунистического общества, предоставляющая выход личности в целом, будет определяться уже не конфликтом между основными тенденциями человека, а их сочетанием.

Вместе со всеми видами нереального творчества исчезнет и педагогика.

Прежде всего, коль скоро в многообразии коммунистического общества каждая единица сумеет найти себе реальное место – не будет «педагогов», людей, сейчас себе этого места не находящих. Педагог олицетворяет один из отрядов той полиции, которая охраняет безопасность коллектива. Каждому вновь вступающему члену общество открывает узкую лазейку к существованию в виде определенной профессии, к которой он уже заранее предуготовлен целым рядом экономических моментов. Поскольку этот навязанный труд далеко не удовлетворяет работника, роль педагога сводится к такому воздействию на его психику, чтобы подавленные запросы его не могли найти асоциальный выход. Новое общество, мучительное зарождение которого мы имеем счастье видеть, раскроет каждому человеку все виды удовлетворения. Не будет нужды в «вытеснении», не будет неразрешенных запасов психоэнергии, исчезнет и возможность антиобщественного претворения этой энергии.

Когда общественный строй явится социальным претворением бессознательного мира человека, когда жизнь наша будет так же точна, как философская система, и красива, как произведение искусства, тогда только человечество освободится от бесплодной борьбы с лежащим вне сознания прошлым и совершит свой великий прыжок «из царства необходимости в царство свободы».

Психоанализ шахматной игры (опыт толкования)^[28]

А. Гербстман

Введение

О шахматной игре существует богатейшая, накопленная веками литература на всех языках. Кроме множества учебных книг, сперва в форме дидактических стихотворений (Абрахам, Ибн Эзра на древнееврейском языке и др.), затем – более или менее систематических руководств, авторы которых пытаются проникнуть в психологию шахмат, разгадать скрытое значение фигур, объяснить, почему именно эта игра привлекает к себе внимание всего человечества. Следующую большую группу образуют исторические изыскания, своего рода филологические раскопки, стремящиеся установить, где, когда и кем были изобретены шахматы. В задачу предлагаемого очерка не входит рассмотрение этого учебного наследства. Интересующиеся могут обратиться к старому (1694), но солидному труду Th. Hyd на латинском языке, V. Lasa и V. der Linde (vol. 1–2, 1874) – на немецком.

Кратко характеризуя две вышеназванные группы исследований о шахматах, психологическую и историческую, можно прежде всего подчеркнуть обилие различных, зачастую прямо противоречивых, мнений и предположений в первой: начиная от средневекового монаха Якоба из Чезоле и кончая современным гипермодернистом Р. Рети^[29], каждый высказывает свой, подчас довольно остроумный, но достаточно произвольный взгляд, обычно не поддающийся научному подтверждению. Для оценки второй группы, исторической, достаточно будет привести заявление V. der Linde, написавшего книгу в 1000 страниц «Geschichte und Litteratur des Schachspiels», совершившего кругосветное путешествие в поисках родины игры, изучившего всю шахматную литературу, заявление, гласящее: «Дабы предупредить наивные ожидания, я должен прежде всего подчеркнуть, что протокола об изобретении шахмат я во всяком случае все еще не нашел». Это замечание приводится для того, чтобы не показалось странным и необоснованным наше некоторое недоверие к материалу, претендующему на историческую достоверность.

Очерк ставит своей целью установление и определение соответствий между шахматной игрой и человеческой психикой. Для этого будет подвергнута рассмотрению и анализу, с одной стороны, общая концепция игры, с другой – реакция психического организма на соприкосновение с шахматами, выразившаяся в мифах, легендах, преданиях, которые служат нам не историческими, но исключительно психологическими документами, и в заключение явления обыденной жизни, так или иначе связанные с шахматами.

Неудача, постигшая всех стремившихся раскрыть психологическую загадку шахмат, объясняется тем, что ни один автор не пытался выйти за пределы содержания, обычно приписывающегося человеческому сознанию. Наиболее философски обосновано мнение д-ра Ласкера, выдвинувшего «положение, что у каждого человека есть потребность к состязанию, будь то в спорте, в картах, в игре с доской; мы хотим каким бы то ни было образом испытать свои силы, попытаться победить как бы в возмещение за то, что в современной нашей жизни мы должны соблюдать размеренный шаг, придавленные машинной техникой» (Рети. Новые идеи в шахматной игре. М.: Современные проблемы, 1924). Получается крепкий логический круг: потребность к состязанию заставляет нас состязаться. Констатируется наличие этой потребности без объяснения достаточно обоснованных причин ее возникновения.

Множество аналогичных попыток раскрыть загадку шахматной игры, постичь ее значение для человечества оканчивалось в общем неудачно, так как затрагивало только частности, не охватывая концепцию игры в целом. Кроме того, попытки эти не имели под собой более или менее научно проверенного фундамента. Они стремились установить связь игры с дневным человеческим сознанием: в упомянутой идее д-ра Ласкера это сознательная воля человека к борьбе, к победе, удовлетворяющаяся в ясном для рассудка процессе игры. Изыскания следует направить по иному пути.

Психоанализом открыта в человеческой психике область бессознательного, содержание которой было применено при толковании мифов, религий, произведений искусства, не говоря о главной цели психоаналитического метода – излечения ряда душевных болезней. Блестящие результаты, достигнутые рядом ученых (Jung, Rank, Riklin, Ferenszi, Sachs, Abraham, Jones и др.), приобщившихся к новому методу, и главным образом основоположником системы профессором З. Фрейдом («Леонардо да Винчи», «Градива», «Тотем и табу», «Остроумие и его отношение к бессознательному». Изд-во «Современные проблемы», 1925) позволяют a priori полагать, что в свете психоанализа будет решена если не полностью, то в основных чертах психология и шахматной игры.

I. Общая теория психоанализа

Мы ставим своей целью, чтобы каждый интересующийся шахматами, но мало знакомый со второй частью темы – психоанализом – мог понять, как психоанализ применяется в толковании шахматной игры и что нового дает он в ее понимании.

Нелишним будет поэтому краткое популярное изложение общей теории психоанализа, его основных терминов. Изложение коснется той части теории, которая нашла широкое распространение во всех частях света, подверглась живейшему обсуждению в течении 30 лет и была сочувственно встречена. Последних взглядов Фрейда, высказанных им в книгах «По ту сторону принципа удовольствия», «Психология масс и анализ человеческого «Я» и «Я и Оно», мы разбирать не будем, так как эти взгляды навеяны упадочной философией Ницше и Шопенгауэра и не совместимы с основными принципами материалистического миропонимания^[30].

Проф. З. Фрейд совместно с д-ром Брейером исходил из симптомов, внешних проявлений истерии. Держа сначала испытуемого под гипнозом, а затем и в бодрственном состоянии, он следил за цепью ассоциаций, возникавших у субъекта, полагая, что цепь эта приведет к первопричине заболевания, предлагал больному высказывать все представления, пусть самые нелепые, неожиданные, быть может, неприятные, приходящие ему в голову при мысли о болезни. Таким путем удалось проникнуть в самое ранее детство субъекта, пробудить в нем воспоминания, которые всегда забываются, вытесняются из памяти, но, становясь бессознательными, тем не менее оказывают постоянное воздействие на психику. Удалось установить некоторую однородную схему, через которую с известными вариациями проходит в детском возрасте каждый человек в силу одинаковости семейных и государственных установлений. Лицу, впервые знакомящемуся с психоанализом, такая схема может показаться странной, неправдоподобной, даже отталкивающей, но необходимо помнить, что теория психоанализа проверена тридцатилетней практикой во всех частях света, что благодаря ей тысячи невротиков были освобождены от тягчайших страданий и стали снова нормальными членами общества, что наконец психоанализ нашел блестящее оправдание и подтверждение в приложении к объяснению различных видов искусства.

Предпосылками в психоанализе утверждаются два принципа, действию которых подвержен каждый: принцип наслаждения и реальность. Человек с момента рождения стремится получить какое бы то ни было удовольствие, наслаждение, а среда, условия культуры – повседневная реальность – с первых же шагов накладывают на него тяжелую цепь непрерывным рядом «нельзя». В горниле яростной борьбы этих принципов кристаллизуется психика индивидуума.

Основной базой психоанализа служит понятие сексуальности, непосредственно вытекающее из «принципа наслаждения», расширенное до совпадения с Эросом Платона, в противовес обыденному представлению о сексуальности, проявляющейся только в период половой зрелости и тесно от него зависящей.

Фрейд утверждает, что «новорожденный приносит с собой на свет зародыши сексуальных переживаний, которые в течение некоторого времени развиваются дальше, а затем подлежат увеличивающемуся подавлению, которое, в свою очередь, нарушается закономерными порывами сексуального развития и может быть задержано индивидуальными особенностями» («Теория сексуальности»). В дальнейшем мы будем придерживаться своеобразной терминологии Фрейда и ссылаться на него и его учеников.

Сексуальность младенца состоит из различных компонентов, не согласованных между собой, стремящихся к наслаждению порознь и находящих удовлетворение на собственном теле. Эта стадия, внешне проявляющаяся в том, что ребенок сосет свой палец, губу и т. д., называется аутоэротизмом и сменяется стадией выбора объекта. Сексуальные влечения сливаются в одно целое и находят объект первоначально не внешний, а собственное, организовавшееся к тому времени Я. Ребенок по своей уже физиологической конституции влюблен в самого себя, он – центр окружающей его жизни, всё для него. Отсюда вполне понятен эгоизм детей. Это время нарцизма. Два упомянутых состояния сексуальности тесно связаны с естественными отправлениями малютки (анальная эротика). Далее начинаются поиски внешнего объекта, и ребенок обычно находит его вблизи себя. Вся сила инфантильных, детских чувств мальчика устремляется на мать^[31]. Он хочет, чтобы мать была только с ним и смотрит на отца, препятствующего этому, как на лицо постороннее и враждебное, как на соперника – по психологии взрослых, отсутствие, отъезд которого приятен и желателен. Ребенок, не имеющий ясного представления о смерти, заменяет смерть именно отсутствием, отъездом. Это – период инцеста, кровосмешения, особенно явственный у первобытных народов, преодолеть который в детстве должен каждый человек. Сын влюблен в свою мать (или женщину, ее заменяющую) и желает исчезновения, смерти отцу. Такая направленность, конечно, только в фантазии сексуальных чувств ребенка называется эдиповым комплексом, потому, что древняя легенда об Эдипе реализует, только немного смягчая, оба крайние желания: убить отца и взять в жены мать. Эдипов комплекс, по утверждению психоанализа, составляет ядро неврозов. В нем завершается инфантильная сексуальность, оказывающая решающее влияние на сексуальность взрослых. Каждому предстоит задача победить, пережить эдипов комплекс, применить силы, пробужденные им, сублимировать, переработать их, сделать достоянием своего сознания. Но самый важный момент в сексуальной жизни человека заключается в том, что сознание ребенка почти не участвует в переработке этого комплекса.

Многовековые условия воспитания, морали, культуры, воспрещающие, отгоняющие всякую мысль о кровосмешении даже в невинных (на первый взгляд) фантазиях ребенка, вызывают особый психический процесс – вытеснение, благодаря которому подобные фантазии категорически изгоняются из сознания, но не переживаются путем открытой душевной деятельности. Все неприемлемые мысли вытесняются, становятся бессознательными. «Они сохраняют свою энергию, а воспоминания о них не сохраняется: процесс вытеснения совершается незаметно для Я» (Фрейд). Таким образом объясняются большие проблемы в воспоминаниях о детстве, амнезия памяти, наблюдаемая обыкновенно в возрасте от 6 до 8 лет. Хотя в это время ребенок уже хорошо воспринимает совершающиеся события, но каждый из нас «вспоминает из раннего детства только отрывочные детали ничего не значащих сцен, совершенно забыв те факты, которые были важнее всего. В психическом мире также господствует закон сохранения энергии; инфантильное, вытесненное из сознательной душевной жизни, не исчезает, оно в бессознательном образует тот стержень, вокруг которого кристаллизуется дальнейшая душевная жизнь (д-ра Ранк и Сакс). Вытесняется воспоминание о раннем выборе внешнего объекта любви, но эта бессознательная мысль в совокупности с другими детерминирует, предопределяет не только выбор объекта в период полового созревания, но и мельчайшие детали существования зависят от нее.

Позднее должно сказаться влияние отца на мальчика, авторитет которого сын признает после периода энергичного вытеснения, так как чувство, испытываемое ребенком к отцу, амбивалентно, двойственно; в нем одновременно налицо компоненты ненависти и любви. При нормальном сексуальном развитии должны победить последние, а отцовское начало в значительной степени предопределяет отношение юноши к авторитету других мужских начал в категориях жизни, религии и общественности – к богу и царю. Не нужно забывать, что речь идет о дореволюционном времени.

Вытесненные, ставшие бессознательными мысли не пропускаются в сознание психической цензурой, но в некоторых явлениях жизни они проникают туда, маскируясь символами, намеками, сдвигами. Так, их можно нащупать путем свободного ассоциирования. Наиболее ясную картину этого представляет сон. Во сне человек мыслит архаическими символами, создает типические ситуации аналогично тому, как это происходит в мифах, как это наблюдается в разоблаченных посредством психоанализа фантазиях ребенка и на ранней ступени развития человечества с целыми племенами. Сон – это звено органической цепи душевных переживаний и как таковой служит ближайшей тропинкой для проникновения в бессознательное, для его девуалирования, разоблачения его сущности. Поэтому психоанализ много внимания уделяет толкованию сновидений, не суеверному народному толкованию, но такому, которое дешифрует символы и ситуации сна, вскрывает сообразно с психическими особенностями исследуемой личности основные причины их возникновения, определяет мельчайшие подробности в вышеизложенной схеме инфантильного сексуального развития, дает понять в случае ненормального вытеснения, какие именно мотивы давят на сознание, создают истерию, неврозы и их внешние проявления, симптомы. Исследование сновидений установило возможность классификации их по характеру символики, от которой и нужно исходить при каждом отдельном факте толкования, имея в виду индивидуальные качества испытуемого. В большинстве случаев сновидения воспроизводят разнообразные ситуации вытесненного эдипова комплекса, который, будучи однородным по схеме, может проявляться в бесчисленных вариациях подобно тому, как многоразлично выражение лиц у людей при внешней схематической одинаковости. В сновидении имеются «дневные остатки», переживания предшествующего (и более ранних) сновидению дня.

На основе инфантильных воспоминаний, выходящих из мрака бессознательного, отлагаются впечатления позднейших лет. Мы не будем говорить об учении Фрейда о неврозах, о том, что в симптомах, внешних проявлений неврозов наблюдается символика, аналогичная символике снов и мифов, исследование которых заставляет утверждать, что отдельный индивидуум проходит тот же путь развития, какой проходит и все человечество, что процесс накопления поколениями содержания сознательной и бессознательно душевной жизни подобен приобретению условных рефлексов (проф. Павлов). Нам нужно рассмотреть еще одну способность психического организма, наличие которой психоанализ констатирует, не имея, впрочем, достаточных данных для объяснения причин ее возникновения, – способность сублимации, возгонки сексуальных влечений. Благодаря ей, влечения эти концентрируют свою энергию для высших эмоций, например, для социального строительства, для художественного творчества. Этой способностью обладает не каждый человек, и только очень немногие могут сберечь секрецию для создания мировых теорий, великих произведений искусства, направить влечения «на иную цель, далекую от сексуального удовлетворения» (Фрейд). У некоторых людей не все запретные мысли детства изживаются или вытесняются. Часть их сублимируется и, в зависимости от творческого предрасположения человека, он становится художником, поэтом, социологом и т. д. «Обладая особенно тонкой организацией, большой восприимчивостью сокровенных стремлений и желаний других людей, они в то же время обнаруживают достаточно мужества, чтобы раскрыть перед всеми свое бессознательное» (Фрейд). Если Шекспир (то есть Ратленд) видел до основания душу мудреца и глупца, святого и преступника, то он не только бессознательно был всем этим, но обладал еще и отсутствующей у других способностью проникать в свое бессознательное, создавать фантазии, по-видимому, самостоятельные образы. Эти образы все – только бессознательное поэта, которое он, чтобы освободиться от него, изжить, проецировал вовне.

Таким образом, царство фантазии, получившее признание всего человечества, питается элементами бессознательного. Произведения искусства, в которых в замаскированной форме выражены вытесненные комплексы, затрагивая соответственные комплексы в психике отдельных людей (д-р Ранк в работе «Der Kьnstler» пытается установить, что основной темой большинства поэтических произведений на протяжении веков служит более или менее завуалированный эдипов комплекс), «дают возможность снова почерпнуть облегчение и утешение от сделавшихся недоступными в бессознательном источников наслаждения» (Фрейд. «Лекции по введению в психоанализ»).

II. Психоанализ шахматной игры

1. Современный вид игры в свете психоанализа

Шахматы представляют собой произведение искусства, способное оказывать воздействие на самые сокровенные глубины бессознательного, волновать и доставлять наслаждение, причину которого до сих пор объяснить не могли, так как она лежит вне категорий рассудка. Излишне затевать здесь спор о том, являются ли шахматы действительно произведением искусства: существует множество различных взглядов на сущность искусства, и всем, пытающимся примирить, синтезировать их или предложить свой собственный взгляд как единственно верный, следует помнить мудрую пословицу: «На вкус и цвет товарища нет», ибо категории вкуса и цвета, являющиеся в искусстве основными, глубоко субъективны. Примем условно определение, опирающееся на взаимодействие искусства в самом широком смысле слова, с одной стороны, и человеческой психике – с другой: к искусству относится всё, созданное человеком, способное удовлетворить бессознательные источники наслаждения^[32]. Пусть не смущает нас, что шахматы называются игрой: вспомним, что игра на музыкальном инструменте может быть тончайшим произведением искусства.