Яна Саковская
Рука об руку
Сердцу, что бьётся в том же ритме
Иллюстратор Ксения Пальчикова
Иллюстратор Ксения Пташечная
Дизайнер обложки Ксения Пташечная
© Яна Саковская, 2018
© Ксения Пальчикова, иллюстрации, 2018
© Ксения Пташечная, иллюстрации, 2018
© Ксения Пташечная, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4493-3285-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Это книга о любви. Автор известен своим проектом перевода с японского и издания на русском языке в 2015 году великолепного сборника «Письма о любви длиною в жизнь». Так вот, эта книга – сборник рассказов о любви, которая длиннее и гораздо больше жизни.
Представьте, что вы больше, чем человек. Представьте, что вы являетесь уникальной Искрой, жемчужиной духа, проходящей свою уникальную эволюцию, и проживающей опыт разных воплощений в разных мирах. Сейчас – вот в этом теле, в этом времени, в этом месте, на этой планете. Если вам ничего специально для этого не приходится представлять, если для вас это очевидность – значит, эта книга говорит с вами на одном языке. Если для вас это новая или относительно новая мысль и вам интересно взглянуть на любовь с этого ракурса – эта книга определенно для вас. Если для вас это фантастика и эзотерика – вам понравятся такая фантастика и такая эзотерика.
А теперь представьте, что вы всем своим междумирным сердцем любите другую, настолько же уникальную Искру. Вы вспыхиваете и пылаете ярче – в той связи, что она существует. Ваши различия столь невероятны, сочетания ваших качеств и свойств настолько вам нравятся, что вы решаете двигаться вместе. На что это будет похоже?
На Земле? А в другом мире? А какие вообще миры бывают? А какие задачи и интересы прихода в мир у вас могут быть? А если вы на Земле, то – как это будет выглядеть с учетом контекста разных эпох и культур? А если у вас закрыта память о себе междумирном, то – как вы узнаете своего друга? А если вы одного пола в этом воплощении? А если сейчас один из вас не воплощен и не собирается быть воплощенным?
Это книга о любви, которая больше, чем жизнь и чем смерть. Больше, чем культурные различия и гендерные стереотипы. Больше, чем прошлое и чем будущее. Больше любых представлений и ожиданий. Здесь приключения, путешествия, расследования и квесты соседствуют с молитвами, песнями и постельными сценами. Для меня эта книга ценна тем, что поднимает к поверхности сознания и напоминает нам о существовании такой любви, которую многие из нас давно забыли. Если вы заплачете в конце какого-либо из рассказов (а я плакала в конце каждого) – значит, вы, как и я, – вспомнили. Значит, вы знаете, что так бывает. Желаю вам искупаться в этой любви и исцелить тем самым в себе те уровни, которые тоскуют без нее.
Думаю, что особый интерес книга представляет для любителей японской культуры, в особенности для знатоков эпохи Мэйдзи и Бакумацу. Персонажи знатно поучаствовали в событиях того времени, и предполагают, что в русскоязычном пространстве прямо сейчас тусуется достаточно душ – участников тех событий.
Также хочу отметить особенность жанра: повествование время от времени перетекает в реальный мир и оттуда обратно в книгу, оставляя вопрос о том, насколько реально все описанное, – открытым. Я крайне благодарна автору за то, что он удержался от собственного описания степени размытости границы между вымыслом и жизнью. Радуюсь оставленной возможности каждому читателю решить этот вопрос для себя самостоятельно. С нетерпением жду вторую книгу и продолжения приключений любимых персонажей!
Ирина Казанская,
музыкант,
регрессолог,
специалист по детективной психосоматике,
основатель фан-клуба Яны Саковской
Предисловие
Я хочу начать с того, что чувствую к этой книге большое уважение. Уважение к той степени искренности и смелости, с которой Яна работает со своими историями. Уважение к тому, с какой заботой и любовью, не оглядывающейся на посторонних, не принимающей полумер в этом «люблю», Яна выписывает каждую из них, подбирает слова, словно нанизывает керамические бусины на тонкую нить. Я любуюсь этой книгой как редким артефактом высочайшей степени искренности, душевной прозрачности «смотрите, как бывает», с которой книга приглашает читателя погрузиться в истории.
Я не знаю, сколько в мире существ, способных выдержать такую степень искренности, и тем больше я ценю то, с какой смелостью Яна довела свою большую и, на мой взгляд, очень сложную работу до логической завершенности, когда книга обретает собственное дыхание и свою жизнь. Я искренне надеюсь, что таких существ больше, чем привыкли думать скептики и приверженцы теорий духовного вырождения человечества. Я верю, что таким существом можно стать или проснуться, столкнувшись с книгой Яны и «прожив» эти истории вместе с их главными героями.
Несмотря на то, что в книге герои нередко поясняют свои действия и мысли, делая их зачастую абсолютно прозрачными в своей сути, все же в прозе Яны и ее языке я вижу много японского. В моей «душевной» библиотеке эта книга стоит рядом с «Исповедью маски» Юкио Мисима и «Стоном горы» Ясунари Кавабата (и даже, скорее, с его же «Рассказами на ладони»), а в эстетической линейке – со стилем укиё-э, «картинами зыбкого мира». В некоторые моменты создается впечатление, что автор фиксирует реальность, набрасывает ее несколькими изящными мазками и оставляет таять в воздухе, давая читателю возможность самому разобраться с тем, что он видит в этих образах, что слышит и чувствует, сталкиваясь с ними. И эти моменты тем удивительнее, что они свободны от «единственного правильного понимания». Это шаг к читателю и предложение увидеть в истории себя.
Традиционно считается, что катарсис – обязательное условие для душевного прозрения, а сильное эстетическое переживание неразрывно связано с трагедией, надрывом и высоким эмоциональным напряжением. Тем приятнее видеть и читать книгу, которая одним своим существованием доказывает, что душа может очищаться и прозревать не только единственно через страдания, но и посредством внимательного, заботливого наблюдения за миром, аккуратного и уважительного взаимодействия с ним, обостренного слуха и улавливания мирового опыта.
Для внимательного читателя керамические бусины рассказов могут стать четками. И это лишь один из десятков способов взаимодействовать с этой книгой. Возможно, вы, прочитав ее, изобретете свой.
Юлия Graurock Черненко,
кандидат филологических наук,
поэт с душой Крысолова
От автора
Здесь где-то есть грань между правдой и вымыслом. Знать бы, где.
Благодарю вас за то, что вы открыли и начали читать эту книгу. Надеюсь, что вы проведёте с ней приятное время.
В нескольких произведениях этой книги я пишу о Бакумацу. Бакумацу – это эпоха в истории Японии, название которой переводится дословно как «конец сёгуната». Действительно, это последние 15 лет сёгуната Токугава, с 1853 по 1867 год включительно. Это славная страница мировой истории, и я от всей души приглашаю вас почитать про неё и про Сакамото Рёму, посмотреть японский сериал «Рёма. Летопись» («Ryomaden», 2010), сходить на один из спектаклей про Бакумацу («Волки Мибу» или «Дракон в рукаве») в московский молодёжный музыкальный театр «Волки Мибу».
Бакумацу было временем, когда впервые в истории страны люди стали выбирать свою судьбу. Не просто продолжать традицию, а решать, кем они хотят быть и что они хотят делать.
Это Бакумацу я навсегда люблю.
Впервые в этой книге Бакумацу упоминается в рассказе «Писарь». Я приглашаю вас попробовать почитать его, но, если к концу второй страницы вы почувствуете, что всё-таки не идёт, вы можете безболезненно пропустить его и перейти к «Амстердаму».
В остальных рассказах такого заглубления в историю нет, и в них рассказывается о дружбе, любви и приключениях двух существ в разных мирах и телах. Надеюсь, вы найдёте интерес и удовольствие в том, чтобы следовать за ними и вместе с ними проживать эти истории.
К интерлюдии «Цветы Бакумацу», где персонажи подводят внутренние итоги Бакумацу, вы, наверное, уже привыкнете к ним. Может быть, это будет подходящий момент, чтобы вернуться к «Писарю» и попробовать ещё раз.
Бакумацу, Бакумацу, Бакумацу…
Улыбаюсь.
Хочу выразить благодарность.
Я благодарю:
Ирину Казанскую – за радость, с которой ты встречаешь мои произведения. Радость для меня показывать их в первую очередь – тебе;
Андрея Ампилогова – за то, что ты был рядом, когда я написала первые три рассказа, и слушал, как я читала их вслух. Тёплое воспоминание об этом – навсегда со мной;
Юлию Graurock Черненко – за высокую оценку рассказа «Угадай» и за то, что ты пригласила меня прочитать его на заседании литературного клуба. В твоей высокой оценке моей прозы я нахожу благословение продолжать;
Елену Евгеньевну Шув и Владимира Владимировича Крылова – за поддержку моих школьных литературных опытов;
Ксению Пальчикову и Ксению Пташечную за то, что в своих иллюстрациях вы выражаете гораздо больше, чем я прошу в ТЗ. Доброго творческого пути вам!1
Ирину Казанскую и Грау – за предисловия. Я чувствую, как книга гордится тем, что в ней есть ваши слова;
Ирину Казанскую – за помощь в оформлении этой книги на сервисе Rideró;
Грау – за помощь в редактировании песен и приведение подстрочника перевода в читабельный вид;
Катю Кузину – за то, что ты стала первым, кроме меня, человеком, вложившим деньги в создание этой книги – в частности, обложки;
г-на Соги Нобуюки и г-на Такэути Акихиро – за то, что вы проверили японские тексты песен, указали на странно звучащие места и подсказали, как их поправить;
Ингу Саковскую и Андрея Саковского, маму и папу – за то, что вы согласились принять меня как ребёнка и дали мне тело, чтобы я могла действовать в мире;
неизвестных мне читателей сервиса ЛитРес, которые скачивают мои рассказы. Для меня загадка, кто вы. Я нахожу много поддержки в том, что вы есть;
всех тех, кого сейчас я не упомянула, но кто ждал эту книгу и поддерживал меня во время её подготовки. Спасибо. Доброго времени вам.
Доброго пути нам всем.
Яна Саковская
Его смех
(из сборника молитв)
Когда мне плохо, мой друг смеётся.
Конечно, когда мне совсем плохо, он не смеётся. Он обнимает меня, и его присутствие и поток его любви – как горячий душ, под которым я согреваюсь и прихожу в себя.
Умеренно плохо мне бывает, например, когда я пытаюсь решить какую-то жизненную задачу весьма странным способом – как если бы я пыталась забивать гвозди мягкой мочалкой – и печалюсь оттого, что у меня не получается. Вот тогда мой друг смеётся.
Я склонна к психотерапии. Когда я вижу, что мой клиент забивает гвозди мочалкой, я склонна начать разбираться, откуда он узнал об этом ноу-хау, что оно ему даёт и чего не даёт. Обычно оно не даёт приближения к исходной цели. Как только клиент это осознаёт, ему удаётся отложить «ноу-хау» в сторону и найти более подходящие способы достижения цели. Или хотя бы допустить, что они есть.
Мой друг не склонен к психотерапии. Ему не интересно смотреть историю появления мочалки в моей руке и выяснять, чем она мне так дорога. Он посмеётся, пронаблюдав мои попытки забить гвоздь мочалкой, и принесёт молоток. Однако, прежде чем вручить мне его, он внимательно прислушается к моему состоянию. Он знает, что я не люблю готовых решений без запроса.
Если у меня совсем нет сил, он спросит меня, хочу ли я узнать вариант решения. Если у меня есть силы размышлять и рассуждать, то он может задавать наводящие вопросы: «В чём странность забивания гвоздей мочалкой? Каким должен быть предмет для забивания гвоздей? Где его найти?»
Когда мне интересно самой найти и ошибку в решении своей задачи, и правильное решение, он просто продолжает смеяться. Слыша этот смех, я допускаю, что есть состояния и пространства, из которых моя ситуация выглядит смешно. И я могу применить свою склонность к психотерапии к себе и постепенно дойти до идеи молотка.
В конце концов мы смеёмся вместе.
Место, где я могу встретиться с тобой
(из сборника песен)
Ты стоишь на палубе спиной ко мне
И смотришь на волны.
А я так сильно хочу тебя обнять, но
Не решаюсь приблизиться.
В череде и круговерти
Месяцев и лет, что мы проводим порознь,
Бывают ли моменты,
Когда мы смотрим на одно и то же?
Даже если поехать в Нагасаки, —
Там нет ничего, кроме воспоминаний.
И тебя в нём тоже нет.
Мы оба изменились.
Я больше не люблю подогретое сакэ.
Интересно, что мы в следующий раз будем пить вместе?
Бывает так, что я иду к станции,
И вдруг меня охватывает ощущение,
Что ты идёшь рядом со мной.
Так здорово!
А потом я возвращаюсь домой,
Кладу ключи и вешаю зонт,
Вхожу в комнату и базилику, посаженному в твою честь, говорю:
«Я дома».
Твоим присутствием
Окутаны мои дни.
Что я могу в одиночку?
А когда я беспокоюсь —
Выдержу ли я, хватит ли меня, достаточно ли меня, как я сейчас есть? —
Мне слышится твой смех.
Или мне кажется?
Слышится, слышится.
Тебе стоит только позвать —
И я примчусь отовсюду.
Глядя в твои глаза,
Я вспоминаю, кто я есть на самом деле.
Я спрашиваю себя,
Хочу ли я встретиться с тобой,
И мне страшен ответ.
Давай пока встретимся во сне.
Я спрашиваю себя,
Хочу ли я встретиться с тобой,
Но сейчас, когда мы не можем встретиться,
Я всегда чувствую твою
Руку, на которую я могу положиться.
Что я могу в одиночку?
Присматривай за мной – и увидишь.
Сейчас и впредь доверяюсь твоей заботе.
Всегда твой/всегда твоя.
Угадай
«Это было нечто…» – хочу, но не успеваю сказать я. Он вскакивает со стула, хватает меня за рукав и утягивает в мир. Видя по его намерению, куда он увлекает нас, догадываюсь, что нам предстоит.
«Дух бы хоть дал перевести!» – восклицаю я.
«Я соскучился», – следует ответ, и через мгновение он вместо рукава держит мою ладонь.
Голова ещё немного идёт кругом. Только что мне была доступна только память той личности в том мире, а теперь вся моя память, вся моя история как существа – вновь со мной, и он – как я мог забыть, что есть он?..
Я пожимаю руку.
«Я тоже».
«Я тоже» оказывается последней мыслью, слышной в телепатическом поле, ибо мы спустились в мир, и связь между нами пропала.
На самом деле я бы хотел выложить пакет с моими впечатлениями из этой жизни в общее поле, чтобы он мог воспринять его целиком и от первого лица. Я хотел бы и посмотреть его глазами на то, что он натворил в своей жизни. Теперь, когда я вновь помню, что это возможно, я хотел бы обычного слияния – мгновенно знать всю полноту, что происходит с каждым из нас, мгновенно отзываться и наслаждаться ощущением «мы». Но мне сладостно думать и о возможности медленного разговора, в котором из всего происходящего мне нужно будет выбрать что-то одно, сказать или спросить об этом и ждать, что скажет в ответ мой друг.
Поэтому мы здесь, и мир встречает нас клонящимся к горизонту солнцем.
Мы среди невысоких гор, на маленькой площадке, с которой видны город у подножия, блестящее у горизонта море, ждущее солнце в свои объятия. Всё, как я люблю. Похоже, мой друг действительно соскучился по мне, раз привёл нас сюда. Если бы я успел заждаться его, мы бы оказались у моря, он перешагивал бы с одного валуна на другой, дышал обещанием шторма и вспоминал себя. И меня.
Но сейчас это предзакатные горы, и мне интересно, до покалывания на кончиках пальцев интересно, как он жил.
– Кто начнёт? – слышу я голос. Этот мир отзывается лишь на озвученные слова, поэтому мой друг уже создал полутонкое тело – достаточное, чтобы производить звук. Мне стоит озаботиться тем же.
– Тебе же не терпится! Ты и начинай, – отвечаю я и прислушиваюсь к звуку голоса. Слепил что-то под настроение, из накопленного в камнях тепла, блеска далёкого моря и, конечно, из желания дотянуться до этого восхитительного, беременного легендарным закатом неба, – и для наших целей это тело сойдёт. А тех, кто может увидеть и удивиться, здесь всё равно нет.
– Тогда спрашивай, – говорит он, и так радостно и гордо светится, что я уже готов удивляться: в чём же он прыгнул выше головы, что теперь так сияет? А, знаю. И на первом ходу обойдусь без вопроса.
– Мечты, будущее, женщина.
Он весь про то, чтобы мечтать и творить будущее, – это понятно. Но так сиять он, пожалуй, может только оттого, что ему удалось женское воплощение, которые ему обычно непросто даются.
– Неплохо для начала! – одобрительно кивает он. – Но как именно?
На этом ставки повышаются. Угадать первый ход – легко, особенно если знать друг друга так, как знаем друг друга мы. Но в нашей игре участвует и этот гостеприимный, излюбленный нами мир, в котором слова имеют особую силу. От моих слов мечты, будущее и женщины этого мира оживились. Если буду дальше угадывать, с ними будет происходить то прекрасное, чем так гордится мой друг. Не буду угадывать – будет возникать сумятица. В интересах игры – чтобы я не сразу догадался. В интересах мира – чтобы в его мечтах, будущем и женщинах не было сумятицы. Отсюда наше правило: не больше двух ошибок. Две ошибки мир ещё может управить, да и мы поспособствуем этому, но больше – уже не бережно с нашей стороны.
Мне следует тщательно обдумать следующий ход. Догадка или вопрос? Мечты, будущее и женщины… Направление понятно, но он прав: как именно? О нём я знаю, что он умеет мечтать сильнее всех и увлекать всех своей мечтой – и он умеет собирать мечты других в одну большую и неостановимую. Интересно, как в этот раз? Вот об этом можно спросить.
– Мечтал сильнее всех или собирал мечты?
– Ни то, ни другое, – торжествующе улыбается он. Мир, готовый предложить живущим в нём мечтам одно из направлений, ахает и замирает. Даже время, кажется, замедляется.
Если ни то, ни другое, то он научился чему-то новому. Это сложнее угадать, но и интереснее угадывать. По нашим правилам, в каждую сторону можно задать три вопроса «или-или», и догадаюсь ли я за оставшиеся два?
Может быть, рассуждать не от того, что я знаю о нём, а от того, что я знаю о времени, в котором мы жили? Что для меня было важно в том времени? Для меня были важны война – о эта война! – и последовавший за ней бурный рост телевидения и прессы. Кстати, да. Работа в СМИ – а, зная его, могу предположить, что его могла увлечь работа в СМИ, – это не мечтать и не собирать мечты. Это то, что ему могло понравиться. Это…
– Пробуждать мечты, будоражить мечты! Пресса или телевидение?
Похоже, я попал. Выдерживаю его испытующий взгляд: в моих вопросах он ищет для себя ключей к следующему раунду. Затем он медленно отвечает:
– Пресса.
Вот ведь затруднение! Кажется, я знаю. Мечты, будущее, женщина, пресса – там был всего один такой журнал. Это было бы очень в его духе – делать этот журнал.
Если я догадаюсь сразу, я выдам себя. Но я чувствую, что в окружающем нас мире пробуждаются и будоражатся мечты женщин, и я буду не я, если не поддержу своими словами происходящее. Мы любим эту игру ещё и за то, что в этом мире мы можем доиграть последние, уже запредельные и эфемерные аккорды исполненных в мире воплощения сонат.
Конечно, пусть они звучат.
– Кто-то из «Graceful Weekly».
– Да, – я чувствую, что он многое отдал бы, чтобы понять, что происходит у меня в голове. Он с нетерпением ждёт следующего раунда. Он умирает от любопытства: как я так быстро догадался?
Graceful Weekly! Мир ликует, слыша такие слова. В нём появится что-то, что поможет женщинам еженедельно обновлять свою grace. Тоже журнал? Или необычные занятия танцами, уникальная художественная студия? Пока не видно, но к концу нашей игры проявится.
– Вообще здесь можно остановиться, потому что ты угадал. Да, «Graceful Weekly». Только откуда ты так быстро думаешь об этом журнале – вот, в чём вопрос… – протягивает он. Раунд закрылся, и мы можем обменяться парой фраз без такого влияния на мир, как в игре. Мне, например, вот что интересно.
– А кто?
– Так… – он улыбается, разводит руками и на миг подтягивает образ своего прошлого тела. Это лицо с длинными волнистыми и, как оказалось, рыжеватыми волосами, чего не было понятно с чёрно-белой фотографии, я видела сотни раз в колонке со статьёй от главного редактора.
Кларисса Гамильтон. «Praying that your dreams come true, Clarisse2», как подписывалась она в конце статей. «Eternally yours, Clarisse3», как заканчивала она письма мне.
Я рад, что моё лицо наспех слеплено из таких стихий, что оно не очень передаёт мимику. И ещё я держу себя в руках.
Что ж, друг мой. Готовься удивиться.
– Как ты хочешь? – спрашивает он. – Как сейчас или «мечта-явь»?
Часто бывает, что мы мечтаем об одном, а реальность не дотягивает до мечты. А бывает, что в реальности получается такое, о чём мы даже и не мечтали. Поэтому иногда мы играем так: кто-то рассказывает, а другой угадывает, рассказанное – это мечта или явь. Такой вариант игры интереснее, когда в жизни было много либо разочарований, либо приключений в духе «ты не поверишь». Чрезвычайно полезно для извлечения уроков – чего хотел, что получил и что делать дальше.
Однако у меня сейчас совсем нет настроения рассказывать.
– Угадывай. И мир тебе в помощь.
Я ещё повышаю ставки и приглашаю мир к большему участию в нашей игре. За меня, чувствуя мою историю, будет отвечать мир.
– Лучше и не придумаешь. Давай, мир, обозначь нам, пожалуйста, начало раунда. Мы приглашаем тебя играть.
Солнце касается далёкого моря, и золотистый свет разливается по куполу неба, от горизонта и до другого края, не видного за горами.
– Что ж… – задумчиво всматривается вглубь меня друг. – Зная тебя… Прошлое. Отпускание. Учитывая, как быстро ты назвал «Graceful Weekly», женщина.
«Прошлое» и «отпускание»! Друг мой, ты выбрал слова, ускоряющие время.
– Эй, я хочу продолжать любоваться этим закатом! – восклицаю я. Появившиеся было багровые тени развеиваются, и небо румянеет ало-оранжевым. Я бы хотел вглядываться в черты моего друга, но вокруг нас начинает твориться такое великолепие, что я ложусь на спину. Остаются голос и родное присутствие моего друга, трепещущий, пританцовывающий в нетерпении мир и проникающее своей роскошной прохладой до глубин существа небо над нами.
– Я тоже. Закат, продолжайся! – друг смеётся, взмахивает рукой, и закат продолжается. В небе набухает огонь, и мне интересно, как он проявится и развернётся. Пока мой друг думает, алая волна медленно катится по небу, и я так увлекаюсь этим зрелищем, что чуть не пропускаю момент, когда он готов сделать следующий ход. Его слова выводят меня из задумчивости и возвращают в игру.
– Учитывая время, когда мы жили…
Надо же! Он рассуждает в той же последовательности, что и я.
– …зная твоё сострадание и чувствуя твою большую печаль оттуда… Война. Потери.
Я бы сказал, что от этих слов мир поперхнулся. Наливающийся яркостью алый обратился в кровяной, как будто несколько раз проткнули ножом красный апельсин, но из него вместо сока полилась кровь. Небо в кровоподтёках.
«Ты что творишь!» – мысленно восклицаю я. Вслух – это только закрепило бы действие. Каждый раз, когда он берётся угадывать, он забывает о силе слов.
Позади раздаётся глубокий острый грохот, земля содрогается, и я привстаю посмотреть. Похоже, в горах произошёл взрыв. Шахты местных жителей. Тянусь туда вниманием и с облегчением понимаю, что в шахте уже не было горняков. Никто не пострадал. Но, похоже, до этой шахты будет очень сложно теперь добраться – на некоторое время она утеряна. И ещё что-то произошло в городе. Тянусь вниманием туда – а, ДТП. Один водитель отвлёкся на донёсшийся грохот взрыва, не обратил внимания на сигнал светофора и врезался в машину другой участницы дорожного движения. Очень неудачно столкнулись на перекрёстке и перегородили всю дорогу. Мир, как может, компенсирует разрушительный заряд, нечаянно привнесённый моим другом. Мне интересно, как он будет выкручиваться.
– Мир, прости меня! Я… – я почти слышу, как он говорит: «Я дурак», – но он вовремя осекается, сообразив, что, назвав себя дураком, он только усугубит положение. – Я любуюсь тобой. Я обещаю быть бережным. Я желаю тебе долгого мира…
Он стоит в полный рост, подняв лицо и руки к небу, и поглаживает ладонями кровоподтёки. Я ложусь обратно и наблюдаю, как под руками моего друга раны неба затягиваются, а избыток небесной ткани собирается в ватные облака, тотчас впускающие в себя огненный свет.
Закончив, мой друг вновь усаживается рядом со мной, и я чувствую его пронзительный взгляд. Угадал или не угадал? Я улыбаюсь и размышляю, не помочь ли облакам составить какую-нибудь причудливую форму – или оставить как есть. Пусть будут, как есть.
– Жить прошлым или искать для себя будущее? – тихо спрашивает он и прислушивается к отклику мира. Ничего. Пробуждённые нашим первым раундом мечты пока спокойны, но и ностальгическое чувство не наполняет души жителей этого мира.
Интересно, как он интерпретирует это. «Не попал вопросом»? «И то, и то»? «Ни то, ни другое»?
– Помогать себе или помогать другим?
Я смеюсь. На этот вопрос ответ такой же, как на предыдущий, поэтому мир молчит, но я чувствую, как ему нравятся эти слова. «Помогать себе». «Помогать другим».
Мой друг закусывает губу и погружается в глубокую задумчивость. Солнечный диск наполовину утонул.
– Я хочу, чтобы закат продолжался, – шепчу я и вижу, как стая чёрных на фоне пламенеющего неба птиц пролетает над солнцем и скрывается из вида.
– Муж или сын? – я чувствую прикосновение его руки к моей. Он догадывается, и это последняя проверка. Будет отклик в одну из сторон – значит, ему придётся сдаться. Не будет отклика – значит, на все эти вопросы один и тот же ответ.
– И то, и другое, – шепчу я. Ну же. Разгадай меня. Разгляди меня. Узнай меня.
Он встряхивает головой, и рыжеватое золото волос рассыпается по плечам. Передо мной Кларисса.
– Nice to finally meet you, Amanda4.
Моё наспех слепленное тело не умеет выдерживать столько чувств, поэтому я погружаю руки в пламенеющее небо, вдыхаю прошлое и будущее, помощь себе и помощь другим, любовь к мужу и любовь к сыну и позволяю своему телу преобразиться в тело Аманды Пёрлз. Женщины, потерявшей на войне мужа, а от болезни – сына. Организовавшей группу поддержки для женщин, переживших потерю. Нашедшей отдохновение для души и надежду в журнале «Graceful Weekly», благодаря нему учившейся вновь мечтать и помогавшей мечтать другим. Написавшей однажды благодарственное письмо главному редактору Клариссе Гамильтон и получившей приглашение раз в месяц писать статью о проживании потерь и помощи себе в обретении новой надежды. Принявшей это приглашение и нашедшей задушевного друга по переписке в Клариссе, но так и ни разу не решившейся поехать на другой конец страны, чтобы нанести визит. Получившей однажды по почте номер журнала, где фотография Клариссы была в траурной рамке.
– Nice to finally meet you, Clarisse. Знала бы ты, как я мечтала произнести эти слова.
Я знаю, что происходит сейчас внизу в городе.
Таксист Марио, скучающий в мёртвой пробке, образовавшейся из-за столкновения машин поперёк дороги, высовывается из окна, убеждается, что в ближайшие минут двадцать он вряд ли сможет проехать дальше, бросает взгляд на небо и глушит двигатель. Вставляет в уши раковины маленьких наушников, включает в плеере ту самую песню и, опершись на крышу машины, смотрит закат.
– Моя вина! На самом деле моя вина! – говорит Пауль, водитель одной из столкнувшихся машин, Кристине, бывшей за рулём другой машины. – Готов оплатить ремонт крыла и замену двери. Главное, что вы не пострадали.
Кристина не сразу находится со словами.
– Вы очень любезны. Я первый раз попала в аварию и вначале даже запаниковала. Однако посмотрите, как неудачно мы столкнулись! Похоже, здесь соберётся огромная пробка.
– Зато вы посмотрите, какой закат! Ради него не жалко и в пробке постоять. Полицию я вызвал. Главное, чтобы они не по этой дороге поехали.
Кристина смеётся.
– Раз уж мы всё равно надолго встали, вы не возражаете, если я добегу до этого кафе за кофе? Подмёрзла в машине от кондиционера.
– Без проблем. Покурю пока.
Через несколько минут Кристина возвращается с двумя стаканами кофе. Что-то надоумило её взять для Пауля кофе с ореховым сиропом – именно такой, как вскоре окажется, любит он.
Ивонна, бариста кафе, приготовившая для кофе для Кристины, увидела за окном оранжевое зарево, вышла глянуть, вернулась, сделала для себя чашку горячего молока, написала и оставила на стойке записку «перерыв 15 минут» и села на летней веранде – пить молоко, смотреть за тем, как болтают и пьют кофе горе-водители, как смотрит на небо и слушает музыку таксист, как всё больше людей выходит из машин, останавливают работу, замолкают на полуслове и смотрят на небо. К середине чашки Ивонна тянется к телефону и набирает номер своей подруги Маргариты.
– Марго, привет! Слушай, тут такой закат, и я очень захотела разделить его с тобой, хотя ты на другом конце города. Хочу поговорить с тобой несколько минут и послушать твой голос.
Это наводит меня на мысль.
– На этом, наверное… – говорит, Кларисса, очевидно, предлагая завершить игру, но я жестом останавливаю её.
– О мир. Мы не встречались ни разу в жизни и ни разу не было такого, чтобы мы делали что-то, находясь рядом друг с другом. Я приглашаю тебя участвовать в том, чтобы мы вместе любовались закатом, пока не наговоримся.
Внизу таксист Марио сквозь затухающие аккорды музыки слышит, что девушка с молоком смотрит закат вместе со своей подругой – пусть они и на разных концах города, и задумывается, с кем бы он хотел быть сейчас. Ответ приходит сразу. Если бы он мог оставить машину, то он вернулся бы домой к своей жене Анне. Утром она что-то говорила про пирог, и было бы совершенно здорово провести этот вечер с ней. Если бы можно было оставить машину… Взгляд Марио останавливается на виновниках образовавшейся пробки, и у него появляется идея. Ведь можно же… А вдруг… Но ведь сегодня такой день! И Марио решается и подходит к месту столкновения.
– Ребят, добрый вечер. У меня есть самая странная в мире просьба к вам. Вы так встали поперёк дороги, что я в ближайшее время никуда не выеду. А очень хочу быть в это время дома с женой. Она обещала вечером пирог. Поэтому моя просьба такая: я сейчас хочу уйти, оставив вам ключи, а когда здесь что-нибудь начнёт ехать, пожалуйста, припаркуйте вон то такси где-нибудь поблизости, а завтра, позвонив по телефону с этой визитки, скажите мне, где мне найти машину и ключи.
– Без проблем, – Кристина берёт протянутые ключи и визитку и убирает их в карман сумочки. – Вы уж извините, что мы так неудачно столкнулись. Хорошего вечера.
У Пауля не находится слов, поэтому он молча пожимает руку Марио, и Марио идёт домой.
Через три улицы, в новом доме, в квартире на 10-м этаже Анна вынимает из духовки пирог, подходит к окну, чтобы открыть его и проветрить кухню от жара, и видит огненное небо. Она думает о том, что было бы здорово, если бы Марио поскорее пришёл домой, пока пирог не остыл. И она думает о три года назад покинувшей этот мир маме, которая любила выходить на балкон и провожать солнце. Ей бы понравился этот закат. Анна выходит на балкон. По другую сторону стекла закат кажется живым существом. Анна представляет, что мама стоит рядом с ней, полуприкрывает глаза и вдруг чувствует, как впервые за долгое время боль покидает её и тает в закате, а в уставшее болеть сердце вливается новая надежда.
