Дмитрий Янковский
Рапсодия гнева
Во избежание путаницы так условлено в каждой группе – первую названную цель поражает снайпер, находящийся с корректировщиком, вторую – другой. Если работали тройкой или четверкой, заранее распи сывали номера.
Фролов поймал в прицел пулеметчика дальней вышки. Чуть добавить увеличение… В грудь стрелять нельзя, тело может вынести через перила вышки, а лишние трупы на виду – лишняя демаскировка. Он опустил сетку прицела на деревянный борт, за которым, он знал, прячется защищенный бронежилетом живот.
Выдох. Спуск.
Грохот, удар в плечо, пыль, шипение амортизаторов.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
Готов… В борту вышки зияла огромная дыра – голова бы пролезла, – через щели в полу уже падали в пыль первые капли крови.
– Молодцы ребята! – похвалил Андрей. – Работаем!
От второго выстрела Хитрый Обманщик ощутимо нагрелся, над ним начал струиться расплавленный воздух, как над углями костра. Это нормально. Обычный режим.
Группа работала у колючки: двое резали проволоку, четверо прикрывали, ощетинившись в пыли толстенными глушителями автоматов. Обычная группа. Два технаря для всех инженерных работ, вскрывания замков, подрывного дела и работы со средствами электроники, компьютерами и связью. Четыре стрелка для всего остального. Сила и ум – вечный тандем.
– «Караулка»! – нервно выкрикнул Андрей, и Саша тут же взял в прицел выход из караульного помещения.
Ага… Бородатый чечен вышел покурить анашу. Группа почти у него под носом, только высокая трава по периметру мешает их рассмотреть.
Прицел. Выдох. Спуск.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
Накурился… Развороченное тело повисло на колючей проволоке, изливая в траву широкие струи крови. Говорят, в таких местах маки потом растут.
– Снести антенную мачту! – чуть успокоившись, приказал корректировщик.
Это уже для Искорки. Пусть поработает девочка. А Андрей молодец! Раз валяется труп у дверей караулки, значит, надо оставить базу без связи. Разумно.
Фролов неотрывно смотрел в прицел, силясь заметить попадание в мачту – высокий бетонный столб с решеткой антенны на тонком конце. Есть! Белое облачко бетонного крошева и разлетевшиеся концы провода. Чистая работа! Следующая цель наша.
Группа прошла сквозь периметр и рассредоточилась у дверей караулки, теперь и в руках технарей чернели короткие автоматы. Внутри справятся сами, мы им там не подмога.
– Андрей, давай пока подавим две оставшиеся вышки. Подальше от греха, – предложил Саша. – Пока группа с караулкой возится.
– Только аккуратно… Там доты совсем рядом, – кивнул корректировщик. – «Колючка» на два часа, вышка. «Колючка» на пять, вышка.
«Опять мне дальняя, – подумал Фролов. – Я тебе это припомню, джентльмен хренов». Он уже не задумываясь опустил сетку прицела, целя в живот часового сквозь деревянный бортик вышки.
Выдох. Спуск. Боль удара. Шипение.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
Готов… Только пулемет слепо уставился в безоблачное небо оребренным стволом. Как там Искорка?
Саша перевел прицел на ближнюю вышку, и в этот момент голова пулеметчика исчезла как по волшебству, только метров на десять по ветру расползлось облачко из кровавых брызг вперемешку с выбитыми мозгами. Обезглавленный часовой тихо и спокойно присел за бортик вышки, словно устал стоять.
– Искорка, я – Эхо! – не удержался Фролов. – Высший класс! Мое почтение.
– Эхо, я – Группа! – Голос из наушников недовольно ударил в уши. – Что за базар в эфире?! Работаем! Мы очистили караулку. Двигаемся к казарме. Пока переходим, отработайте доты, чтоб не маячили за спиной.
– Левый дот, – послушно отозвался Андрей. – Пулеметчик, помощник.
Две пули почти одновременно влетели через амбразуру в полумрак бетонного укрытия, отбросив на стену два изуродованных трупа, ветер заботливо выдул изнутри тонкую пыль раскрошенного стальными сердечниками бетона.
– Правый дот.
Выстрел, немилосердный удар в плечо, жаркое марево над винтовкой.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
– Группа, я – Эхо, доты подавлены.
– Группа принял. Все, ребята, давайте беглый огонь зажигательными по казарме! Будем выводить заложников и сматываться. Смотрите только не подпалите склад ГСМ, а то выводить будет некого.
Фролов довольно улыбнулся – дело почти сделано, причем быстро и гладко. Он деловито опустил приклад и вынул из укрепленного на винтовке патронташа два оставшихся экспансивных патрона.
– Давай зажигательные, – попросил он Андрея.
Вставать самому было нельзя – изменится, пристрелянная лежка.
Корректировщик оторвал взгляд от бинокля и, повесив его на шею, отполз к стоявшему позади цинку с патронами. Через десяток секунд он вернулся, притащив с собой девять патронов с зажигательными пулями. Саша без излишней спешки набил патронташ, вытянул затвор с уже заряженным патроном, поменял на зажигательный и отложил экспансивный в сторону. Затвор в казенник. Рычаг на место. К бою готов. Он допил оставшийся глоток остывшего кофе и снова упер приклад в ноющее плечо. Сейчас надо будет работать быстро. Сетка прицела цветной паутинкой легла на крышу казармы, палец потянул спусковой крючок. Тут можно особенно не выцеливать – в здание не промахнешься и сослепу.
Выстрел. Перезарядка.
Прикрыть глаза, продышаться. Прицелиться.
Выстрел. Перезарядка.
Справа дымились две только что отстрелянные гильзы, беспорядочно валялись уже остывшие.
Выстрел. Перезарядка.
Такая работа. Мозг не был занят сверхточной стрельбой, руки работали, как манипуляторы автомата. Да, работа не для живого человека, скорее для машины. Но делать ее должны люди, машинам пока так стрелять не дано, они еще с трудом отличают объект от его тени.
Выстрел. Перезарядка.
Казарма завихрилась первыми струйками дыма, кто-то бородатый с гранатометом выскочил наружу, перекосившись от ужаса. Обреченный.
Саша перевел веселенькую паутинку на его грудь и выжал спуск.
Выстрел. Перезарядка.
Подстреленный моджахед перевернулся в воздухе, как гимнаст, одежда полыхнула буйным факелом. Оля достала второго прямо в дверном проеме, и он скрылся во мраке, осветив его светом собственного вспыхнувшего тела.
Пламя жадно пожирало пересохшее дерево казармы, доблестные воины ислама выпрыгивали наружу через окна, как петухи из горящего курятника, – лица перекошены болью и ужасом, на многих полыхает одежда, но никто никому даже не пытается помочь, все ломятся, как обезумевшие бараны, к автопарку, прямо на непрерывно дергающиеся стволы автоматов группы.
Фролов вдруг вспомнил документальные кадры захвата больницы в Буденновске, наглую морду Басаева, доблестно прикрывшегося чужими женщинами. Он вспомнил и другие морды, вещавшие о том, что они лучше всех и что свободная Ичкерия будет стоять до конца. Улыбка тронула Сашины губы. Выстрел. Перезарядка.
Лучшие в мире воины и сейчас бы, наверное, прикрылись заложниками, но четверо наших стрелков, укрепившись за дотами и едва успевая менять магазины, расстреливали моджахедов, как резиновых уточек в тире. Гильзы сверкающими струями брызгали из затворов, кувыркаясь в теплой пушистой пыли. Двое технарей обошли стороной опасное место и уже помогали заложникам выбираться из душной, вонючей цистерны, их заметили, но собственные шкуры оказались дороже дутой чеченской чести, лишь один бородач прицелился в склад ГСМ из гранатомета, но…
Выстрел. Перезарядка.
…Закувыркался в залитой кровью траве.
Быстро опустел патронташ.
– Андрей, давай экспансивные! – задорно выкрикнул Саша.
Корректировщик, страдая от вынужденного безделья, резво метнулся к цинку и высыпал возле Фролова девять патронов с экспансивными пулями.
Спокойно, без горячки, набиваем патронташ. Замечательно.
Выстрел. Перезарядка.
Последняя зажигательная пуля смертоносным шмелем прошила две с половиной тысячи метров пространства и по плечо оторвала руку далеко отбежавшему чечену. Тот грохнулся на колени, но вскочил и, как раненый заяц, запетлял к прорехе в колючей проволоке.
– Эхо, я – Искра. Ну ты и мазила! – весело отозвались наушники.
– Чтоб его… – шикнул Фролов.
– Базар в эфире! – строго напомнил командир группы.
Искалеченный моджахед почти добежал до колючки, но Саша успокоился, продышался, дал максимальное увеличение прицела и выжал спуск. Экспансивная пуля вышибла в удалявшейся спине дыру с обеденную тарелку, и воин ислама полетел вперед, как сбитая грузовиком свинья.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
«Зачем? Только пулю зря извел… Ну и бежал бы себе подыхать в горы. Но нет же – азарт, черт бы его подрал. А ведь прицел все записывает, есть там маленькая такая кассетка. Вставят мне пистон на разборе. И поделом».
Хорош, надо успокоиться. Саша опустил приклад и устало лег на бок.
– Надоело? – усмехнулся Андрей, отрываясь от бинокля.
– Плечо болит, – почти честно признался Фролов. – Надо же и группе чем-то заняться.
– Они уже закончили. Взяли из автопарка «КамАЗ» и грузят заложников. Все целы. Прямо как на учениях, блин, аж не верится.
– Ну и ладушки… Часик посидим и будем выбираться.
Ветер стих, воздух над Хитрым Обманщиком томился мерцающим маревом, заставляя дрожать синие вершины гор. Вдруг далекий взрыв неприятно вдавил барабанные перепонки, тут же еще один, потом сразу еще. Кусок арматуры над головой запел длинно и жалобно, за шиворот посыпалась мелкая бетонная пыль.
– Черт! – вскрикнул Андрей. – Искорку накрыли! Наверное, оптика бликанула…
Фролов, еще до конца не осознав случившееся, прильнул к прицелу, но тут же зажмурился, будто по глазам сухо щелкнул кончик бича. Лишь огромным усилием воли он снова поднял веки и уменьшил увеличение для большей обзорности.
Ольга бежала с холма, похожая на двуногую черную пантеру, за которой по пятам гонятся охотники на ревущих джипах. Но не фонтанчики ружейных выстрелов, а жуткие столбы минометных взрывов взметались за ее стройной спиной. Саша явственно представил, как теплый воздух рвут корявые осколки металла, как они пролетают, по счастливой случайности, мимо беззащитного тела. Пара минометов била непонятно откуда, но явно не из разбитой базы, а не найдя огневую позицию, нечего и думать ее подавить.
– Ложись!!! – заорал он в микрофон так, словно его жгли раскаленным железом. – Искорка, я – Эхо! Ложись!
– Сдурел так орать? – одернул его Андрей. – На ней все равно шлема нет!
Одна из мин разорвалась совсем рядом с девушкой, сбив ее с ног ударной волной, но Ольга упрямо вскочила и снова бросилась бежать во весь рост.
– Переклинило с перепугу… – бессильно выдохнул Саша. – Как же ее уложить? Погибнет ведь… Чтоб меня! Андрей, дай бронебойный патрон!
– Засек минометчика? Бей экспансивным!
– Дай бронебойный!!!
Корректировщик не стал спорить, бросился к цинку и вынул один из пяти бронебойных патронов.
Фролов уже точно знал, что надо уложить бегущую девушку любой ценой. Любой. Иначе корявые зазубренные осколки разнесут ее тело в неопрятное месиво. Он глянул на показания лазерного дальномера и ужаснулся – больше трех километров до мелькающих в дыму и пыли ног. C такого расстояния стрелять еще не приходилось. Но надо. Нужно только сменить патрон на бронебойный, который проколет в кости аккуратную дырочку, а не срежет ногу брызнувшей ртутью.
Саша перезарядил винтовку и вжался в приклад, как испуганный ребенок вжимается в мягкую подушку.
– Ненормальный… – Андрей уже все понял, но боялся даже пошевелиться, чтоб не сбить прицел в роковую сторону. – Три двести!
Саша дал полное увеличение, но это помогло мало, ноги мельтешили в прицеле, палец нервно вздрагивал на спусковом крючке.
Выдох.
Перекрестье остановилось на уровне мелькающих лодыжек, и Фролов с замершим сердцем выдавил спуск. Грохот. Удар. Шипение амортизаторов.
Рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой ударом об пол. Новый патрон вставляем в затвор, обратно в казенник, на место запор.
Глаза открывать не хотелось, и яркий солнечный свет кровавым маревом пробивался сквозь опущенные веки.
14 ИЮНЯ. ПЕРВЫЕ ВЕРСИИ
Он все же раскрыл глаза и сделал четыре снимка, затем вытер со лба выступившие капельки пота и перелез на лесенку, скобами убегающую к земле.
Ногу Ольги тогда спасли. Бронебойная пуля минимально для такого калибра повредила кость, и через год даже хромота не напоминала о страшном случае, остался только шрам на лодыжке. Но за два последующих года совместной службы девушка не сказала Фролову ни единого слова. Даже не здоровалась по утрам.
Саша чуть задумался и снова оглядел позицию ночного стрелка. Доски, одеяло, крышка от выварки. Усмехнулся. Потом уверенно скинул одеяло в чернеющие недра трубы, осторожно, за самый краешек, взял крышку и, уцепившись локтем за кромку трубы, нажал тангенту.
– «Воздух!», Владислав Петрович!
– Что? – прошипела рация.
– Лови, говорю, вещдок. Только осторожно, он тяжелый.
Саша огляделся, чтоб не угостить по башке случайного прохожего, и бросил крышку вниз. Она ушла ребром, как сбитая летающая тарелка, вонзившись в землю у самой трубы.
– Мастер… – усмехнулся Саша и полез вниз. Когда он спрыгнул на землю, Владислав Петрович сидел на корточках, пристально оглядывая крышку от выварки.
– Что это? – заинтересованно спросил он.
– Донышко уютного гнездышка, – пояснил Фролов. – Лежала на расклиненных досках, как я и говорил. Похоже, что мы с ним проходили одну школу. Вообще позиция устроена грамотно, по всем правилам. Судя по количеству использованного материала, все поднималось веревкой, потому что три раза лазать вверх-вниз – дело весьма затруднительное. Веришь?
– Значит, иногородний? Вроде у нас больше таких, как ты, нет. Официально, по крайней мере.
– Разбирайся… Ты же сыщик. Мой номер восемь, говорю, что знаю, а больше помалкиваю.
– Не прибедняйся! – Владислав Петрович встал и поправил брюки на коленях. – Что-то еще?
– Мог бы и сам додуматься… Кто-то цеплял груз на веревку, значит, работали, как минимум, двое. Ладно, пойдем за чемоданом, надо попробовать отпечатки с крышки снять. Если даже он работал в перчатках, то не всю ведь жизнь. Хотя крышку, конечно, мог запросто подобрать на свалке. Еще советик хочешь?
– Не терплю, когда ты знаешь больше меня, – скривился следователь. – Все жилы вытянешь, пока расскажешь.
Они медленно пошли к стоявшей у бани «Волге», в тени деревьев жара не так угнетала, но духота все равно выдавливала из тела неприятные струйки пота.
– Это я себе цену набиваю, – улыбнулся Фролов. – Опроси свидетелей во дворе. Узнаешь точное время смерти этого юсовца, а заодно наверняка найдешь зацепку по машине, на которой приехал ночной стрелок.
– Наверняка все спали без задних ног, – уныло махнул рукой Владислав Петрович.
– Да? А ты когда-нибудь слышал выстрел из оружия почти тринадцать миллиметров калибром? Он запросто поднимет на ноги еще не остывшего покойника, не то что мирного горожанина с постели. Могу сказать наверняка, что нынешним утром в этом дворе проснулись все. А кто не спал, обязательно подбежал к окну.
– Может, и так, – кивнул следователь.
– Вот я и говорю, что кто-то мог увидеть машину. Какая-никакая, а все же зацепка. Заодно и на часы кто-то взглянул. Звони в полк, пусть присылают сержантов с блокнотиками. Человек двадцать за три часа справятся.
– Должны, – ответил Владислав Петрович, открывая заднюю дверь машины. – Ты уверен, что они не пришли пешком? Ты ведь наверняка, шельмец, оставил что-то напоследок, причем самое интересное. А ну колись!
– Хе… – усмехнулся Фролов. – Хорошо ты меня изучил. Ладно, получай довесочек. Стреляли точно из «Рыси», там на кромке трубы очень характерные насечки от сошки с крюками, а такая только там и стоит. Она тяжелая, как гроб собственной матери, и большая. Таскать ее по городу я бы не стал, значит, на чем-то привезли. Гильзу можете не искать, у этой винтовки нет инжектора, отстрелянная гильза вытягивается вместе с затвором, вынимается из него и только потом, уже с новым патроном, затвор вставляется обратно. Перезарядить «Рысь» – целое дело, нужно от четырех до шести секунд. Но поскольку выстрел был лишь один, гильза лежит у стрелка дома.
Они вернулись к вонзившейся в землю крышке, и Фролов открыл чемодан. На белый свет показалась резиновая груша и несколько листов специальной липкой ленты для снятия отпечатков пальцев. Эксперт деловито обдул крышку от выварки красящим порошком из груши, посмотрел с одной стороны, потом с другой.
– Пальцев до чертика, – почесал он макушку. – Непонятно, какие брать. Если все, то не хватит ленты, крышка вся залапанная.
– Ладно. – Владислав Петрович не любил лишней ответственности. – Бери ее аккуратно и ложи в багажник, пусть в ЭКО разбираются. Иди, иди, я чемодан заберу. Заодно забегу к кассирше в баню, скажу, что мы уехали, и один вопросик задам.
– Какой? – удивился Фролов.
– Есть ли у них в бане ночной сторож. Может, и не надо никого из полка вызывать. Один такой свидетель стоит десятка.
– Верю, – ответил на незаданный вопрос Саша.
Выпуск новостей по радио еще не кончился, диктор-мужчина равнодушно рассказывал о том, что московским диггерам-спелеологам наконец-то удалось найти в заброшенных штольнях легендарную библиотеку Ивана Грозного, способную, по его словам, перевернуть все современные представления об истории.
Вариация 4
14 ИЮНЯ. ЗЕЛЕНАЯ ПАПКА
Отпустив Сашу Фролова, Владислав Петрович решил уделить внимание пухлой зеленой папке. Он выключил глухо урчавший кондиционер, отпер сейф, и добытый утром трофей шлепнулся в кучу бумаг на столе.
Списки «Миссии надежды» выглядели скорее как досье: анкетные данные, количество посещений, степень усвоения материала. И фотографии. Неизвестный фотограф умело схватывал довольные лица, нескрываемое любопытство и интерес на занятиях, подчеркнутую покорность душ на проповедях. К каждой фамилии – три-четыре фото.
После списка лежали отчеты. За первый год принято столько-то, отчислено столько-то, за второй год, за третий. И опять фотографии. Празднование Дня благодарения с индейкой, празднование Дня независимости с костюмированным шоу и самодельным фейерверком, поездка отличившихся в Америку.
– Сколько же денег в это вбухано? – задумчиво шепнул следователь, переворачивая листы первосортной бумаги.
Отдельным документом лежала малопонятная бумага, включавшая в себя только фамилии ездивших в Америку. Странно… Возраст не меньше четырнадцати лет, а напротив фамилий наших детей – фамилии явно американские. Мальчики напротив девочек, девочки напротив мальчиков. Десять человек наших и шесть американцев. Четверо наших без пары.
Догадка пришла сразу, но Владислав Петрович никак не мог найти привязку своим мыслям. В принципе, нет ничего плохого в том, что во время поездки наши познакомились с американскими ребятами, но зачем все это фиксировать? Кому нужны такие странные сведения? И что они дают? Бред какой-то.
Следователь перевернул следующий лист и замер. Ого! В списке учащихся за следующий год отсутствовало шесть фамилий. Четыре из них – ребята, оставшиеся в прошлом списке без пары. Отчислили? Вот это номер! Надо бы выяснить, за что.
Интересно, кто-нибудь вообще интересовался работой этой секты? Хотя любой интерес можно погасить ливнем денег… Но тогда это уже преступление. Подкуп должностных лиц.
Владислав Петрович встал, достал из сейфа поросший накипью кипятильник и, сунув его в стакан с водой, включил в розетку. Сквозь жалюзи неработающего кондиционера просачивалась злая жара, голова работала вяло, но нервы постепенно входили в то напряженное состояние, которое всегда сопутствует началу раскрытия преступления. Надо выпить кофе, чтобы его поддержать, иначе монотонное разбирательство и выискивание мелочей быстро сожрут это гуляющее по нервным волокнам пламя.
Он вдруг понял, что мысль, независимо от его желания, выбрала себе вполне однозначное направление. Да, убийство из снайперской винтовки – преступление, безусловно, тяжкое, но, раскрыв только его, удастся ли уничтожить корень зла? Не является ли это убийство лишь тенью чего-то куда более грозного и мерзкого, спрятанного под розовощекой улыбкой в тридцать два имплантированных зуба?
Нечто глубоко внутреннее упорно подсказывало, что именно в работе миссии таится мотив ночного выстрела, что это не ревность к загулявшей жене и не банальные финансовых разборки. И если не понять причину, то кто гарантирует от других преступлений, например, от бомбы, взорванной во время проповеди? А там ведь НАШИ дети…
Стакан на столе захлопал крупными пузырями кипения, заплевав кипятком бесчисленные бумаги. Владислав Петрович не глядя вытянул вилку из розетки и, спрятав в сейф исходящий паром кипятильник, достал оттуда пакетик растворимого «Нескафе». На миг задумался и достал еще один.
Кофе получился черным, как антрацит, но именно такой сейчас и нужен. Пять ложек сахару на стакан. В кофе всего должно быть много – и сахару, и кофе, и кипятка.
Снова присев на скрипнувший стул, следователь вздрогнул. Собственная мысль отозвалась в сердце острой льдинкой полузабытого страха. Вот как! В первую очередь подумал о НАШИХ детях. Не о людях, которые могут пострадать при взрыве, а четко разделил возможные жертвы на наших и не наших, словно смерть американцев менее значима.
Он попробовал восстановить необходимый баланс чувств, отхлебнув черного кипятка из стакана, но от этого легче не стало. В голове носились мудрые изречения вроде тех, что «человек – это звучит гордо», что все люди братья и что жизнь, как и небо, одна на всех. Но что-то не ладилось… Вспоминалась Хиросима, Вьетнам, огнеметный напалм, Карибский кризис и графитовые бомбы, вырубавшие системы жизнеобеспечения в больницах Югославии. А тут еще этот Фролов с предложением выпить пивка по поводу убиения «урода» из миссии. Интересно, много таких, кто, прочитав в «Вечерке» про убийство американца, побежит в магазин за пивком? Нет, это уж слишком… Слишком! Жестокости нет оправдания, кто бы ее ни творил, но не Алекс сидел за штурвалом «F-II 7», не он жег деревни Вьетнама и не он назвал смертоносный бомбардировщик именем собственной матери. Точно так же, как не все немцы – фашисты.
Владислав Петрович снова отхлебнул из стакана, поморщился – по жилам уже начинал разливаться знакомый огонь. А если бы он? Что, если бы убили туриста, узнав в нем летчика, пускавшего ракеты по родильным домам Югославии? В памяти возник хрипловатый голосок Саши Фролова: «И что бы ты сделал?» Действительно, что?
Ответственность… Невероятная ответственность за чужие судьбы. Не каждый день думаешь об этом, может, даже не каждый год. Со временем начинаешь черстветь, меньше думать о частностях, меньше чувствовать чужую боль. Но иногда накатывает…
Владислав Петрович вспомнил громкое дело, когда возле радиозавода зверски изнасиловали, убили и расчленили двадцатипятилетнюю девушку. Он сам вел дело, и меньше чем за полторы недели преступники были пойманы. Трое. Одному дали пятнадцать лет, другому восемь, третьему три. Но на этапировании, когда их сажали в спецпоезд, чтобы отвезти в областной изолятор, под ноги преступникам с крыши вокзала швырнули гранату. Погибли все трое, с ними двое милиционеров, а еще семеро конвойных получили тяжелые ранения. Мстителя задержали, конечно, с оцепленного вокзала уйти не было ни малейшего шанса, он знал об этом прекрасно и даже не думал сопротивляться.
Следователь вздохнул, из памяти никак не лез последний допрос задержанного.
– Зачем ты это сделал? – спросил тогда Владислав Петрович с искренним непониманием. – Ведь они уже получили свое. А так пострадали невинные люди…
– Там не было невинных, – ответил молодой парень. – У всех было оружие, и никто не расстрелял этих скотов на месте. Как они собирались жить после этого?
Только когда парнишка ушел по этапу, мама задержанного сообщила, что именно его девушку изнасиловали и убили у радиозавода. Ему вкатили по полной, пятнадцать лет, но он и трех лет не протянул, перерезал себе вены обломком жестяной кружки.
Этот случай следователь запомнил на всю жизнь, тогда он отчетливо понял, что слишком сложно провести четкую грань между Добром и Злом. Но она должна быть. Должна быть обязательно. Потому что без нее сам смысл человеческой жизни становится фикцией, пустым звуком, никчемным потреблением пищи.
Для него этой гранью стал закон – описанные другими нормы поведения и морали, где месть – это плохо, где убийство оправдано только при обороне. Ночной стрелок не оборонялся, он убил хладнокровно и расчетливо, а значит, был Злом по всем категориям. И все же его мотив необходимо понять хотя бы затем, чтоб не допустить этого в будущем.
Чужая боль со временем притупляется, слишком много ее на такой работе, и, лишь заменив ее собственной болью, можно что-то понять.
Жена Владислава Петровича умерла в больнице. Сколько лет прошло? Она легла в гинекологию на сохранение, а молодая медсестра по ошибке вколола ей хлористый кальций. Ей надо было вколоть глюкозу, но трем предыдущим пациенткам прописан был хлористый, и она не разбираясь вколола его и четвертой. Естественно, выкидыш, маточное кровотечение… Остановить не смогли…
Медсестре дали три года за преступную халатность, а его на время рассмотрения дела выгнали в отпуск. Он сидел дома и неотрывно смотрел на вороненый ствол ухоженного «ПМ», не зная, куда пустить пулю: то ли себе в голову, то ли в лицо задержанной медсестры… Он бы смог зайти в кабинет во время допроса, он бы смог поднять оружие на уровень глаз, он только не был уверен, что палец послушно выжмет спусковой крючок.
Две недели он заливал холодную подушку слезами, а верный пистолет терпеливо ждал на столе. Он никогда не подводил – ни в ночных засадах, когда его хозяин еще служил простым оперативником, ни на зачетных стрельбах, посылая пули точно в десятку. Никогда… Но в те жуткие дни он напрасно ждал прикосновения знакомой руки.
Иногда это очень трудно – прощать. Иногда почти невозможно. Только четкая граница между Добром и Злом могла разделить прощение с непрощением. Но он установил ее для себя, и она выдержала натиск бурливших эмоций, позволила отгородиться от рвавших душу чувств.
Закон, основанный на человечности, отличает общество от звериной стаи. Именно он не позволяет убивать соседа по коммуналке из-за украденной мочалки, именно он отмеряет каждому по делам его. Владислав Петрович был уверен, что если довести законы до совершенства, то ими можно будет мерить все в человеческой жизни – от гневного слова в лицо до выстрела в спину. Именно закон, по его мнению, был противовесом беззаконию и жестокости, именно он и только он может их остановить.
Лишь одно не давало покоя… Ощущение, что понятия о Добре и Зле стоят выше человека, что они являются чем-то глобальным вроде закона тяготения. И что человек, создавая свои законы, лишь манипулирует Добром и Злом, как ловкий фокусник. Ведь в разные периоды истории законы были очень разными! Око за око, суд Линча, право первой брачной ночи, узаконенное убийство крестьян самураями, расстрелы в период сталинизма, унижение и осуждение бежавших из плена солдат, рабовладение, гладиаторские бои, хороший индеец – мертвый индеец, подставь другую щеку, возлюби ближнего, не убий, не изливай семя на землю… Общество и государство всегда подстраивало законы под себя, они являлись лишь инструментом в его жестких руках, рельсами для движения к цели. Дальней и непонятной.
Получается, что законы изменяются вместе с обществом, они являются лишь отражением условий, в котором общество существует. И если для выживания общества будет необходим каннибализм, рано или поздно он будет узаконен так же, как было узаконено рабовладение.
Владислав Петрович почувствовал, что установленная им граница между Добром и Злом начала размываться, стала зыбкой, как туманное марево. В голове смутно стали проявляться вопросы, на которые он не знал ответа.
– Стоп! – тихо сказал он себе, отпив три добрых глотка горячего кофе. – Так мы зайдем черт знает куда.
Действительно, если законы создает общество, а он является частью этого общества, то нынешние законы должны его устраивать. Устраивают? Почти во всем. Значит, все верно… Значит, это единственное, что может отделить хорошее от плохого. Законы надо соблюдать. Точка. Конец абзаца.
Он прикрыл папку и удовлетворенно откинулся на расшатанную спинку стула. Кофе в стакане еще оставался, мысли стали ясными и конкретными. Надо, пожалуй, включить кондиционер, теперь его шум не будет мешать.
Когда жуткое устройство в окне снова затряслось мелкой дрожью, Владислав Петрович сел за стол, отставил грязный стакан и принялся печатать первый отчет по новому делу. Не для начальства – для себя самого.
Мысли, изложенные на бумаге, часто позволяли выявить такие связи, которые в уме не проследить никогда. «Что мы имеем? Предварительно и по непроверенным данным два преступления. Одно совершено работниками „Миссии надежды“, другое в отношении одного из работников миссии. Так? Назовем это чутьем. Никаких доказательств против миссионеров у меня пока нет, но с этой сектой что-то не чисто. С чего начнем разматывать клубок? Первое – проверить отпечатки пальцев на крышке. Второе – снять отпечатки у всех работников миссии. Третье – снять отпечатки у родителей тех детей, которые были отчислены из секты. Глупо. Стрелял явно профессионал. Ну и что? Его мог нанять кто угодно, а заодно презентовать свою личную крышку от выварки. Маловероятно, но за спрос не бьют в нос. Заодно лишние пальчики в картотеку. Главное, есть законное основание.
Дальше… Проверить пальчики по картотеке, может, обладатель хоть одного отпечатка уже знаком с правоохранительными органами. Это было бы идеально. Но мы предполагаем, а бог располагает.
Потом главное – установить путь появления в городе столь необычного оружия. По словам Фролова, оно все на строжайшем учете, а значит, возможны лишь три варианта. Первый – использование оружия санкционировано какой-то государственной спецслужбой. Если так, то мне хрена с два дадут что-то разнюхать, зато я сразу пойму это и закину дело подальше.
Второй вариант интереснее. До или после проведения назначенной операции снайпер государственной спецслужбы несанкционированно использовал оружие в своих целях. Вот на этом можно орден заработать. С закруткой на спине… Ладно, поглядим.
Третий вариант из области фантастики. А значит, наиболее вероятен. Во время боевых действий одна из винтовок была утрачена, о чем нужно найти соответствующий отчет военных. Скорее всего, утрачена была не одна, а несколько, но тогда одна уж точно уцелела. После этого нам останется лишь выяснить имена людей, причастных к утрате этого оружия, проследить их дальнейший жизненный путь и найти конец ниточки. Самому мне в этом копаться не дадут, значит, надо подпрячь украинскую Службу Безпеки.
