bannerbannerbanner
Одиночество в сети. Возвращение к началу

Януш Леон Вишневский
Одиночество в сети. Возвращение к началу

Полная версия

Надя говорила больше десяти минут. Он мало что из этого понял. К русскому языку симпатий он не питал и изучать его никогда не стремился. Главным образом потому, что не видел в этом смысла. Он мог уловить только отдельные слова: музыка, культура, Рахманинов, Чайковский, Украина, Польша во всех склонениях. Ему даже показалось, что он расслышал имя Шопена. Обычно застенчивая, держащаяся в стороне, интровертная и немного отрешенная, Надя активно жестикулировала, улыбалась, кивала в знак согласия или не соглашалась с журналисткой, молитвенно складывала руки, морщила лоб. Он впервые увидел ее такой. В свете софитов он заметил в ее глазах проблеск незнакомой ему дерзости.

Оператор смотрел на нее, как завороженный. В атласном платье, которое стягивало вздымающуюся грудь, с копной светлых волос, заплетенных в косу, Надя, его девушка, выглядела очаровательной. Она говорила низким, мелодичным голосом, а русский, исходящий из ее уст, полностью опровергал все стереотипы о языке, в которые когда-то поверил Якуб. В ее исполнении речь звучала нежно, чувственно и ласкала слух.

Потом в их жизни много раз бывало, что они до поздней ночи засиживались на кухне и пили вино, приходило чувство неописуемого уюта. Он смотрел на Надю, и его охватывала неуемная нежность и влюбленность… Непонятно почему, но в такие моменты ему хотелось послушать, как она читает стихи, и почему-то именно по-русски. Она молчала, улыбалась, тянулась к обернутой в газету книжке, которая лежала на табурете рядом с плитой, клала ее на стол, но не открывала, а читала по памяти, глядя ему в глаза. Случалось и так, что, когда он прижимался к ней в постели, пытаясь успокоить свою дрожь, она целовала его в виски и начинала что-то шептать по-русски. И тогда он засыпал.

В парке под ивой они пробыли до вечера. Планировали маршрут путешествия. На «Гугл-картах» подсчитали километры и выбрали места, которые хотели посетить, на «Букинге» и Airbnb присмотрели квартиры, искали кемпинги и палаточные городки. Больше всего подсказок находили благодаря поисковой системе Yandex.ru, на этой альтернативе «Гуглу». А поскольку «Яндекс» не связан с интернет-молохом, они часто находили информацию, которую «Гугл» вообще не приводил или, если она была, то оказывалась слишком краткой и не совсем точной. «Яндекс» был создан в якобы отгороженном высокими стенами от остального мира «русском пространстве», так что, если речь идет об истории постсоветской Грузии, эта поисковая система работает исключительно четко. Якуб не мог понять, каким чудом на вопросы о Польше она давала ответов больше, чем польский «Гугл»! И, кроме того, гораздо более подробных ответов. Надя с типичным для себя сарказмом заявила, что «У русских всегда были очень хорошие службы, а, кроме того, русские интересуются тем, что происходит в мире». Якуб решил для себя, что, если он когда-нибудь что-нибудь будет искать в интернете, обязательно начнет с «Яндекса».

Он радовался предстоящей поездке. Целых три недели вместе! Все будут делить пополам. В дороге, под одной крышей или в одном спальном мешке. Радовался даже тому, что будут есть из одного котелка. Но больше всего ему нравилась перспектива совместных впечатлений, эмоций. Именно они самые важные, потому что объединяют людей. Так говорила его мать.

Он редко разговаривал с матерью о любви. А все из-за того, что когда-то, давным-давно, произошло то, чего он долго не мог простить ей. Вроде большой уже был и готовый к серьезным разговорам, но повел себя по-детски, в нем взыграло щенячье самолюбие. А когда понял это, поступил еще более нелепо и перед матерью не извинился… Его бросила девушка, мать любила ее и хотела узнать ее версию событий. В его отсутствие она пригласила девушку домой, а когда он случайно появился, то выбежал, хлопнув дверью, будучи убежден, что мать сговорилась с предательницей, которая испортила ему жизнь. Вот и вся история. Не спросил у матери, почему ее пригласила, не понял, что она имеет право, и увидел в этом не материнскую заботу, а заговор против него. Истерически крича, запретил ей лезть в его жизнь и отрезал ее от всей информации о своих чувствах, о своих девушках, страстях и проблемах. Так она до сих пор ничего не знала, например, о Наде. Да, он уходил в пятницу, да, возвращался в воскресенье, и поэтому она вполне основательно подозревала, что это из-за женщины, но, уважая его решение, никогда ни о чем не расспрашивала.

О любви с тех пор разговор имел место только один раз. Возвращались домой после концерта Кортеза и – что редко бывает – за рулем был именно он. Еще дома мать пила вино, а во время концерта – виски с колой из банки. На обратном пути она постоянно напевала, и тогда он спросил, почему она так любит Кортеза. Она ответила так:

– Потому что он поет о переживаниях. Так же, как и Коэн. Иногда даже лучше. Когда Коэн умер, я начала искать ему замену. Того, кто бы нес в своей душе его печаль. Потому что песни Коэна печальнее чем даже стихи Посвятовской[16]. Очень органично выглядели бы его диски с бесплатным приложением в виде бритвы. Кортез через переживания рассказывает о любви. Не с помощью каких-то смыслов, а с помощью переживаний, эмоций, потому что они – самое важное в жизни, они объединяют людей сильнее всего. Помни об этом. Сегодня я это уже знаю, – вздохнула она.

Он взглянул на нее. Мать сидела задумчиво, понурив голову, и смотрела на свои руки. Очень грустная. Каждый раз, когда она опускала голову и смотрела на руки, она действительно хотела скрыть печаль. Он давно знал об этом.

– Когда-то, очень давно, – сказала она вдруг, – когда я еще не знала, что скоро у меня будешь ты, я очень страдала от отсутствия эмоций. Я делала много глупостей ради того, чтобы они у меня были. Впрочем, не я одна. Однажды мы с тетей Аней и тетей Урсулой ехали за ними полдня и всю ночь на разбитом автобусе до Парижа. Я помню, что тогда хотела… – она замолчала. Они добрались до парковки перед домом. Мать поспешно утерла слезы и вышла. Никогда потом он не спрашивал ни о Париже, ни о том, чего она тогда хотела.

По дороге домой они с Надей остановились у траттории, которая недавно открылась в самой большой из «стекляшек» на краю жилого комплекса, недалеко от дома под номером восемь. Варшавско-хипстерская наливайка, пристроенная к супермаркету – похоже, так называли это место аборигены.

Одним из владельцев заведения был человек по имени Шимон. Надя часто заходила туда. По большей части из-за него, а не из-за подаваемых там деликатесов. Она садилась за столом рядом с вешалками, заказывала пиво и через некоторое время появлялся Шимон с арахисом или с фарфоровой миской, полной оливок. Очаровательный, чуткий, высокообразованный мужчина за сорок с профессиональной улыбкой начинал разговор с безопасных тем. Осыпал комплиментами ее красоту, жаловался на погоду, расхваливал пиво или оливки, после чего под любым предлогом переводил разговор на философию. И когда Надя заглатывала крючок, он говорил о философии в два раза быстрее, чем о пиве. Будто боялся, что не успеет сказать всего. Наверное, поэтому Надя называла его «Симонидом». Эдакий Парменид – он тоже свои речи произносил очень быстро – с концепциями изящной гастрономии в модернистской атмосфере итальянской траттории. Нужно было иметь немалое мужество, чтобы потратить деньги на такое заведение, которое соседствует с культовой, вечно переполненной «Жемчужинкой» и которое и дизайном, и ценами отличалось от того, что в районе считалось нормой. При этом Шимон, кормивший своих гостей кровавыми стейками, был правоверным веганом. Не ел яичницу, не носил свитеров из шерсти, не дотрагивался до меда, не носил шелковых галстуков и, где только мог, протестовал против наличия животных в цирках.

В довершение всех этих чудачеств он мало того, что пропагандировал в своем заведении культуру, так еще и спонсировал ее. И науку тоже. Люди ели его пиццу и лазанью, запивая вином и слушая лекцию о генетически модифицированных помидорах, с которой выступала профессор Магдалена Фикус, самая известная в стране ученая-генетик. Или пили коктейли и думали о сексе, слушая лекцию самого Издебского, профессора-сексолога. В другой раз человек идет к Симониду на спагетти, а там воздушная Магдалена Целецка рассказывает о том, как делается хорошее кино и почему она все время с Хырой[17]. Когда Надя спросила Шимона, что нужно сделать, чтобы привлечь таких людей к «что ни говори, но все же мало известной (по сравнению, скажем, с такой, как варшавское «Big Book Café»)» траттории, он ответил, что «нужно быть женщиной и очень хотеть». А очень хочет «одна настроенная на культуру рыжая полонистка из дома, что рядом с твоим садом».

– Если женщина по-настоящему хочет, она своего добьется. За «Big Book Café» тоже стоит женщина. Не рыжая, но зато королева. В смысле Аня Круль. Когда я в Варшаве, всегда туда заглядываю. Смотрю, учусь, записываю и завидую за чашечкой кофе.

Якуб с Надей сидели за столиком напротив бара. Несмотря на поздний час, в ресторане было много людей. Баллада, лившаяся из динамиков под потолком, смешивалась с шумом разговоров. Вскоре перед ними появился мужчина в забавных очках, обнял Надю и поцеловал в щеку. Надя улыбнулась:

– А это тот самый Шимон, о котором я тебе столько рассказывала. Самый выдающийся философ среди кулинаров. Или, может, наоборот – лучший кулинар среди философов.

 

Они крепко пожали друг другу руки. К столику подошла молодая официантка с папками меню. Прежде чем она положила их, Шимон сказал:

– Что бы господа ни заказали, принесите бутылку нашего нового сицилийского мерло, от заведения, а пани Наде – тарелку оливок, большую. – После чего, обращаясь к Якубу, добавил: – Так значит, вот кто этот счастливчик.

Надя заказала баклажаны, запеченные в помидорах. Он понятия не имел, что такое блюдо вообще существует. В ожидании они съели оливки и хрустящий пшеничный багет, который макали в оливковое масло с приправами. Бутылку вина опорожнили, когда в тарелке еще оставались оливки.

Надя не просто любила вино, она, как считал Якуб, знала о нем все. В Никарагуа она несколько месяцев подрабатывала на небольшом винограднике, причем не на сборе винограда. Когда его владелец, богатый пенсионер из Калифорнии, узнал, что Надя может измерить pH жидкости и разбирается в сульфате меди, который удаляет нежелательные сернистые соединения из вина, отправил ее на работу в сарае, где располагалась лаборатория. Главным там был один венгр, а она стала работать его помощницей и зарабатывать в двадцать раз больше, чем на сборе винограда. Здесь, среди мензурок, пипеток и котлов, она поняла, что есть места, где знание – самый ценный капитал. Там же от мудрого Ласло Домокоша, бывшего монаха из венгерского города Эгерсалок, она узнала о плохих винах столько же, сколько и о плохих поступках. А заодно научилась отличать хорошие от плохих – и вина и поступки.

Якуб тоже любил вино и вроде даже неплохо разбирался в нем, единственном алкогольном напитке, который он признавал. У него это, наверное, было от матери, потому что отец различал только красные от «прозрачных как слеза», сладкие от «кислятины», «варшавские за более чем сотню злотых для подарка от фирмы» от тех за 14,99, что из сетевого магазина «на подарки для семьи». Ему нравилось, когда Надя «приобщалась» к вину. Особенно вечерами, перед тем, как они ложились в постель. И когда она читала ему вслух русскую поэзию.

Надя вытрясла последние капли Мерло на багет и, пряча пустую бутылку в рюкзак, спросила:

– Ну что, сыграем в бутылочку? Давно не играли. На мне сегодня нет нижнего белья, так что, может быть, сможем закончить по-честному.

Он улыбнулся. На самом деле иногда они играли в бутылочку. И на самом деле до сих пор им не удавалось выдержать до конца. Никогда честная игра не раздевала их до последней нитки. И это по его вине. В какой-то момент он забывал, что это игра, набрасывался на Надю и раздевал, не дожидаясь, когда ход дойдет до него. Иногда это происходило под столом на кухне, иногда на полу в гостиной с фотографиями, иногда на чердаке, иногда, когда она убегала от него, только под душем в ванной комнате.

Он взял оливку, положил ей в рот и сказал:

– Сегодня? До конца? Даже не рассчитывай на это.

На столе завибрировал телефон. Надя украдкой взглянула на дисплей. Некоторое время она колебалась, но все же вытерла рот салфеткой, извинилась и приняла звонок. Он понял, что на проводе была Карина. В какой-то момент на лице Нади появилось беспокойство. Она внимательно слушала, лишь изредка поднимая взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза. Так прошло несколько минут. Наконец она заговорила:

– Когда? Когда самое позднее? Нет, я не могу принять это решение сама. Потому что так. У нас есть планы. Так же, как и у вас. Я знаю, что это важно. Кари, пожалуйста, verdammt noch mal, не повторяй мне это в сотый раз. Нет! Потому что нет! Не смей ему звонить, – крикнула она вдруг. – Это так обязательно? Думаешь, что Алекс расскажет мне что-то новое? Хорошо, тогда дай ему трубку.

Сначала она долго слушала, а потом начала говорить. По-немецки. Он не мог сказать, был ли разговор спокойным. Другая интонация, скрежещущая «r», непривычно длинные слова. Немецкий ассоциировался у него с напряжением, конфликтами и ссорами. Но чаще всего с приказами.

Наконец, Надя отложила телефон. Остановила проходящую мимо официантку и попросила бутылку холодной воды. Потом посмотрела на Якуба и сказала:

– Курить хочется. Иногда я жалею, что ты не куришь.

Отключила телефон и спрятала в рюкзак. Подошла официантка налила воды в бокалы и ушла. Она продолжила тихо:

– У Карины с Алексом серьезная проблема. Куратор проекта, этот всемогущий представитель министерства, не хочет подписывать договор, если в объекте не будет сметчика из Польши.

– Ну и что? – спросил он, не понимая.

Надя начала нервно заламывать руки. Он заметил на ее лице румянец, который медленно расползался, заливая шею и декольте.

– Ну и то, что этот господин считает, что польский сметчик – это я.

– Как ты? Какой ты сметчик, ты же студентка?

– А вот такой. Карина и Алекс внесли меня в ходатайство. Все расчеты, которые я делала, имеют три подписи: Алекса, Карины и мою. Причем моя подпись оказалась самой важной, они только давали одобрения расчетам, – пояснила она. – И теперь для этого бюрократа из Мюнхена за смету отвечаю я. А поскольку они только что узнали, что выиграли тендер… Видать, дело срочное, потому что сам куратор позвонил им. Причем в воскресенье! А в Германии звонить в воскресенье по делам – это как нарушение прав человека. Ведь я последние файлы отправила им только перед обедом, а они переслали их дальше, – добавила она тихо и замолчала.

В один момент у него в голове все сложилось в логическое целое. Он понял, о чем шла речь в разговоре с Кариной. У них были свои планы, и Надя не хотела их менять. Он посмотрел на нее.

– Не печалься о Грузии, она подождет нас, – сказал он, пытаясь успокоить ее.

Взял оливки, медленно отправил их в рот, достал косточки и положил на тарелку. Ровненько, одну рядом с другой, будто сейчас это было самое важное.

Надя молчала, нервно сжимая рюкзак.

– Когда ты должна быть там? – спросил он.

– Третьего августа.

– А когда вернешься?

– В начале ноября.

– Что с учебой?

– Карина уже написала декану. Он зачтет мне это как практику. Но экзамены я все равно обязана сдавать, как и все остальные.

Он понурил голову. Все думал, стоит ли спрашивать, если ответ ему известен. Ему когда-то задали один идиотский вопрос. «Хочешь поехать?». Ему было шестнадцать, и спрашивали его про Кливленд. Вопрос был жестоким. Он улыбнулся. Решил, что не станет спрашивать. Он взял ее руки и, целуя их, сказал тихо:

– Стало быть, Карина все продумала. Супер. Я буду к тебе приезжать. В сущности, Мюнхен – это не так далеко.

Надя кусала губы. По ее щекам текли слезы. Она не могла их утереть, потому что он держал ее за руки. Он чувствовал, как они дрожат. Старался, чтобы в его голосе не было слышно разочарования. Он знал, это очень важно, но придется делать вид, что ничего такого не случилось.

– А что сказал Алекс? Ведь это он занимается бухгалтерией.

– Что он должен был сказать? – Вздохнула тяжело и сжала его пальцы. – Ничего нового. Все то же самое, что и Карина, только по-немецки. Но что хуже всего: все понимают, что чиновник прав. Я обязана быть на месте. Так записано в контракте. И совсем не мелким шрифтом. Просто они не ожидали, что до этого дойдет, что кто-то будет настаивать на строгом исполнении всех пунктов. Алекс – сторонник строгого следования букве закона и соблюдения всех договоренностей, предпочитает спать спокойно. Он убеждал меня по-своему, – продолжала Надя, – совершенно иначе, чем Карина. Рационально, без эмоций, по-деловому. Назначил мне минимальную зарплату, размер которой может быть предметом для переговоров. А потом… Потом он просто попросил, по-человечески. Когда Алекс просит, у него меняется голос, ты знаешь? Это уже не тот же самый принципиальный и уверенный в себе бизнесмен. Хотела бы я посмотреть тогда на него. Он попросил меня приехать в Мюнхен. Но по-другому, чем Карина. Она какая-то крайне иррациональная, романтичная. О деньгах говорит только тогда, когда может взять что-то у богатых и раздать это бедным. Мало заботится о себе. Я знаю это по Руанде. Она больше волновалась за тебя. Обо мне вообще не беспокоится. Ныла, что они от тебя бедного меня отрывают. А о том, что забирают тебя от меня, даже не подумала. – Взяла бутылку с водой, подняла руку, давая знак официантке, что просит счет. – Пошли домой, а? Я хочу быть с тобой. Поскорее и подольше.

Когда они шли с велосипедами к Надиному дому, Якуб спросил:

– Просто из любопытства, сколько, по словам Алекса, минимальная зарплата для польской студентки?

– В Мюнхене? По договору? Десять штук, – ответила Надя.

– Десять штук за три месяца?!

– Нет, за месяц.

– Десять тысяч? Евро? За месяц? – он остановился как вкопанный.

– Ну да, евро, за месяц. А что?

– И это Алекс называет минимумом?! – Он посмотрел на нее с недоверием.

– Да, Алекс – человек экономный. Я бы даже сказала прижимистый. Ни в Германии, ни в Швейцарии, ни в Австрии он не нашел бы такого дешевого бухгалтера. Впрочем, это никакая не бухгалтерия, а составление смет. Чтобы рассчитать суммы в евро и центах, нужно хорошо разбираться в проектировании CAD, 3D/2D, уметь выполнять поиск в базе данных с материалами, знать, где продают дрянь, а где качественный товар. А еще надо много считать. Суммировать издержки: от обычной шпаклевки, кистей и напильников до строительных лесов. Так понемножку и набирается. И Алекс это знает. Лучше, чем кто-либо другой.

Когда они добрались до дома, Надя оставила велосипед на крыльце, подошла к Якубу и прошептала:

– Может, не надо об этом сейчас, ладно? Ведь у нас есть дела более приятные, а вот времени мало. – Она начала искать ключ в сумке. – Verdammt noch mal! Куда он подевался? Слишком много вещей, – негодовала она.

Рюкзак вывалился у нее из рук и упал на пол. Раздался звук бьющегося стекла. Якуб наклонился, чтобы поднять рюкзак.

– Бутылка! – воскликнул он. – И что нам теперь делать? Как я теперь тебя должен раздевать? Verdammt!

– Я помогу тебе, – усмехнулась Надя, стягивая футболку. – Жаль терять время! – Она схватила его за руку и потянула в кусты смородины.

В дом они попали со стороны сада, через двери, ведущие на террасу. По винтовой лестнице он побежал за ней на чердак…

Домой он вернулся последним трамваем. Глянул на часы. Было уже около двух ночи.

Начинался вторник, 18 июля.

@3

– Что произошло, мама? Ты что, не спишь? И плачешь? – Услышала она голос Якуба и подняла голову. Он сел с ней рядом и не отставал: – Что случилось?

– Ничего, сынок. Ничего не случилось. Заснуть долго не могла. Ночь такая прекрасная, – солгала она, пытаясь выглядеть романтичной, подумала и добавила, – Настроение такое сказочное.

– Конечно, так я и поверил – ночь прекрасная и поэтому ты закурила? Ты ведь не куришь! Что произошло, мама? – не унимался он. Попытался забрать у нее сигареты.

Она остановила его руку, вытащила сигарету из пачки и закурила.

– Изредка, сынок, курю. А точнее…, – она выпустила дым изо рта… один день в году. Всего один день. Именно сегодня. А так ничего особенного не произошло.

– Раз в году? Сегодня? Почему именно…

Она не позволила ему закончить и попыталась обратить все в шутку:

– Что произошло? Сын застукал мать за курением. Обычно всегда бывает наоборот. Ты ведь никогда не курил? – спросила она, попыхивая сигаретой. – Даже немного волновалась, потому что сыновья всех моих подруг пытались. Я так боялась, что ты вырастешь маменькиным сынком. Но ты никогда не был таким. Ты ведь и теперь вроде как не куришь, да?

– Да, в смысле нет, – смутился он.

Она обняла его, крепко прижала к себе и нежно погладила по голове.

– Все в порядке, сынок. Я ждала тебя с ужином. Ты пообещал в пятницу, что мы поужинаем вместе. Так что я ждала. А в последнее время я вижу тебя только по утрам. Было время, когда ты проводил с нами воскресенье. Спал до полудня и уходил после ужина. Теперь только ночуешь дома. И то не всегда. Вот хотя бы вчера – не было тебя. А про воскресенье уж и не говорю. Даже не позвонил. И до тебя не дозвонишься, трубку не берешь. Может, скажешь, что происходит?

– У меня в последнее время важные дела, мама, – ответил он устало и положил голову ей на плечо.

– И как их зовут, эти твои важные дела? – пошутила она.

Она тут же пожалела о сказанном, прикусила губу и задержала дыхание, ожидая атаки с его стороны. Но никакого нападения не произошло. Якуб тихо вздохнул и сказал:

– Надя…

Его реакция была столь неожиданной, что у нее перехватило дыхание, она сглотнула слюну, взяла его руку и нежно прижала к своим губам. Ей сразу стало легко и радостно. И тогда на нее накатили воспоминания.

А вспомнить было что.

ОН

На протяжении почти трех лет, сознательно и последовательно борясь с любопытством и глуша все внешние проявления материнской заботы, она старалась избегать разговоров на тему его «девочек, симпатий или подружек». Ей повезло, что сын не только любил ее, но и дружил с ней, что в жизни случается вовсе не так часто. Она тоже любила свою мать, но они никогда не были подругами. Любовь – это следствие большого увлечения. В течение какого-то времени, особенно в самом начале нашей жизни, родители очень важны. Тогда они для нас словно боги, все от них зависит. Первая из сонма богов – мать, потом идет отец, часто появляется бабушка, реже – дедушка. Основанная на бесконечном доверии, эта привязанность рождает любовь. Из-за отсутствия у ребенка знаний и возможности оценивать эта любовь безусловная, очень похожая на инстинктивную любовь собаки, которую регулярно кормили и поили; собачка не знает, кто ее выводит на прогулку – последний негодяй или первый из праведников. Обоих она будет любить одинаково. У собаки это на всю жизнь, а у человека с какого-то момента может быть и по-другому. Вот, например, своего отца она любила только в детстве. Когда немного подросла и поняла, что он плохой человек, ее любовь очень быстро превратилась в ненависть. Что также нормально. К человеку, которому безгранично доверяли и который потом оказался монстром, невозможно оставаться равнодушным. В этом случае любовь превращается в не менее горячую ненависть.

 

А вот дружба между детьми и родителями – это совсем другое дело. Источником дружбы вообще является изумление, что существует человек, который видит вещи так же, как и ты. Родители же обычно видят мир совершенно по-другому и, кроме того, обязательно хотят, чтобы их дети воспринимали его точно так же. А пользуясь своим доминирующим положением, часто этого от них и требуют. Иногда с жестокой беспощадностью. Мало того, что они забывают о пропасти между поколениями, так еще и нередко навязывают свои взгляды и убеждения сыновьям или дочерям, пытаясь реализовать в них свои несбывшиеся мечты и неосуществившиеся планы.

В случае Якуба это даже не было изумлением. Скорее, констатацией его поразительной схожести с матерью, такой схожести, что они были обречены стать друзьями. Казалось, что в его геноме доминируют гены, полученные от матери. У него была такая же форма и цвет глаз, которые под влиянием эмоций из зеленых делались серыми, такой же контур губ и те же ямочки на щеках. У него тоже небольшая родинка под левой грудью, точно в том же месте, что и у нее. От нее он унаследовал тонкие руки, длинные пальцы, а также цвет волос. Вскоре оказалось, что, как и она, он левша. Несмотря на то, что они с Иоахимом разрабатывали у него с детства правую руку, Якуб остался левшой. Сегодня ей было стыдно, что она в свое время поддалась уговорам мужа, который «со знанием дела» утверждал, что «левшам в жизни не везет», что, якобы, они просто «неуклюжие, неполноценные». Космическая чушь, уходящая корнями в средневековье, когда леворукость не только рассматривалась как божья отметина, но и… «лечилась». Например, побоями, плаваньем в ледяной воде, жесткой фиксацией левой руки, а также – когда это не помогало – ломанием пальцев. Помнит, как ей было не по себе, когда однажды во время ссоры она напомнила Иоахиму, что тот женился на «неуклюжей и неполноценной» женщине, которой «в жизни не везет», а он ответил, что «бабам многое прощается», а она позволила уговорить себя на это идиотское «исправление» леворукости Якуба, потому что ее очаровал восторг, с которым муж относился к их первенцу. Иоахим был так влюблен в своего сына, что, если бы она позволила ему, он оставил бы все его подгузники себе на память.

Изначально она не могла понять этого. Когда она сказала ему, что ждет ребенка, он повел себя подло. Никогда не забудет, что он тогда сказал: «Ты, верно, шутишь? Мы же договорились! Ты не можешь так поступать со мной! Я не готов. Ты же обещала. У меня уже весь год распланирован. Ты не посмеешь!». Тогда один-единственный раз в жизни она была готова бросить его. Но когда она тихо паковала чемодан, произошло нечто необъяснимое. Он не умолял ее остаться, не просил прощения. Он подошел к ней и сказал всего одну фразу: «Поверь мне, я изменюсь».

И она осталась.

И оказалась свидетелем того, как после той вспышки с Иоахимом произошло что-то необъяснимое. С каждым днем он все больше становился таким, каким она помнила его по периоду ухаживания и каким он перестал быть после свадьбы, когда она от него отдалилась. Настолько отдалилась, что уехала в Париж.

Это была не просто перемена, это было – как она сейчас понимает – преображение. Нежеланный сначала, ребенок вдруг оказался долгожданным и желанным, а Иоахим снова был добрым и отзывчивым, любящим и заботливым.

И это не было спектаклем, который разыграл муж, испуганный уходом жены. Что бы ни говорили об Иоахиме, ложь, притворство и лицемерие были ему чужды. Он был не из числа людей сдержанных, что при его прямолинейности часто заставляло других считать его грубияном. Дело в том, что при разногласиях, конфликтах или в дискуссиях он не заботился о деликатности, был бесчувственным правдорубом и легко мог обидеть или даже ранить оппонента. Сколько же было ссор из-за этого. Тем не менее, она скорее предпочитала его, такого, какой он есть, нежели чем позера и трепача.

У чудесного преображения Иоахима была и другая причина. Ожидание рождения Якуба оказалось для них обоих временем страха и неуверенности. До конца не было понятно, родится ли этот ребенок вообще. Последние три месяца она провела в больнице на сохранении. У нее уже был один выкидыш, она приближалась к тридцати, и прогнозы были не лучшие. Они часто слышали от врачей призывы быть готовыми ко всему. Беспомощное ожидание на фоне сильного желания убрать страшный сценарий подальше больше повлияло на Иоахима, чем на нее. Поэтому, когда первенец, наконец, родился – хоть и был он малюсеньким, жалким, с желтоватым морщинистым тельцем – а врачи сказали, что младенец абсолютно здоров, Иоахим впал в состояние эйфории.

С тех пор он считал своего сына идеальным. Впрочем, настало время, и этот идеал слегка подпортила леворукость. К ее исправлению подключилась – к счастью, ненадолго – и она. Сегодня ее трясет от одного лишь воспоминания, какой идиоткой она была тогда. Она до сих пор не может простить себе потворства мужниным предрассудкам.

Со временем, когда Якуб превратился из мальчика в подростка, между ними стало проявляться сходство и в других областях жизни. Как и она, он был робким, отрешенным и задумчивым, упорно держался своей позиции, даже вопреки мнению большинства, но очень редко выносил ее на публику. Он отличался крайне критическим настроем, все подвергал сомнению, а убедить его в чем-то было задачей не каждому под силу – долгой и кропотливой. Но если он в чем-то убеждался, то полностью с этим сживался. Друзей находил с трудом, хотя, если честно, то и не искал их. В школе, так же, как и она в свое время, прослыл нелюдимым – такой взвешивающий каждое слово молчун, остро чувствующий несправедливость. Некоторые учителя считали его учеником конфликтным, высокомерным и самонадеянным, что, между прочим, находилось в полном противоречии с тем, как его воспринимали сверстники: для них он был пусть и слегка странноватым, но все равно «своим чуваком», который «шифровался». Негативная же оценка со стороны учителей была связана в основном с тем, что он часто задавал им неудобные вопросы, порой выявляя их невежество и демонстрируя свое превосходство. Она прекрасно помнила себя в школе – была такой же. Ее тоже считали интровертом, хотя временами из нее вырывалась острая на язык всезнайка.

А вот отца он не напоминал ничем. Иоахим либо игнорировал это, либо не замечал. Но было и то, что отличало Якуба от обоих родителей: он закрылся в своем замкнутом мирке. Закрылся так герметично, что даже родителям трудно было к нему прорваться. Он не был при этом ни грустным, ни озлобленным, не демонстрировал каким-либо образом свою асоциальность. Просто чаще, чем у других, у него случались периоды, когда он не хотел ни с кем разговаривать. Со временем она свыклась с этим, а вот Иоахим воспринимал это болезненно, как идиотскую детскую дурость с тараканами в голове.

Иногда Якуб вел себя как эгоист, а иногда – как исключительно чуткий альтруист, готовый на самопожертвование. Она вспомнила, как его класс – Якубу тогда было одиннадцать – отправился на экскурсию в Краков и Величку. Поездка стоила приличных денег, а для некоторых семей стала просто неподъемной. В частности, для родителей Игоря, его соседа по парте. И тогда Якуб сделал нечто необычное. Собрал в коробочку накопления, которые откладывал на новый компьютер – карманные деньги, деньги, полученные в красивых конвертах на день рождения и на Рождество, те, которые получил от отца за мытье автомобиля, заработок от продажи старых игрушек на блошином рынке – и поставил перед родителями на столе во время воскресного завтрака, сначала прося, а потом и настаивая, чтобы те передали их родителям Игоря на экскурсию. Дело было очень деликатное. Они не могли просто позвонить родителям Игоря и рассказать им о жесте Якуба, потому что это так, как будто они говорили: «Вы бедные-несчастные, и мы хотим вам помочь». Бедных много, но никто из них не хочет услышать подтверждение этого из уст других. Мать тогда встретилась с учительницей Якуба и передала деньги ей. Родители Игоря не приняли этот жест. Они были возмущены, что кто-то смеет вмешиваться в их жизнь. Объяснили, что экскурсия совпадает по времени с их семейным торжеством – золотой свадьбой у бабушки Игорька, а это важнее, чем какая-то там экскурсия. Когда выяснилось, что Игорь не едет, Якуб тоже отказался. Заявил, что без друга не поедет. Это трудно было понять, потому что друзьями мальчики не были. У Якуба вообще не было друзей. Игорь был просто одним из его одноклассников.

16Посвятовская Халина (1935-1967) – польская поэтесса.
17Анджей Хыра (р. 1964) – польский актер.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru