Ярослав Николаевич Зубковский
Кино и немцы, или исповедь самоубийцы

Полная версия

Предисловие

Спустя многие годы, воспоминания собственной жизни у меня превращаются в кадры приключенческого фильма, демонстрацию которого мне хочется устроить не только для близких людей.

Дорогой виртуальный друг, предлагаю Вам посмотреть этот увлекательный фильм о моём жизненном пути.

«Кино и немцы, или исповедь самоубийцы» – фильм-книга, основанная на реальных событиях, произошедших с автором.

Все персонажи, показанные в фильме, их имена и фамилии абсолютно подлинные, временны́е и территориальные данные максимально достоверны.

Эта кинокартина о любви и ненависти, правде и лжи, вере и безбожии, жестокости и сострадании, верности и предательстве и, наконец, о жизни и смерти.

Это фильм откровение, фильм исповедь, фильм крик души.

Кино и немцы, или исповедь самоубийцы.

Автобиографический многосерийный фильм

Ярослава Зубковского

События, происходящие в фильме, основаны на реальных

событиях и НЕ являются плодом воображения автора.

Все персонажи подлинные, имена героев настоящие.

Любые совпадения с реальными людьми

или событиями НЕслучайны

СЕРИЯ 1. ДРАМА

Иногда наступает время задуматься над своею жизнью, что-то переосмыслить, подвести первые итоги или, может быть, сделать работу над ошибками прожитого 25-летия. И нет лучшего времени, как поездка в поезде, даже если это поезд – военный эшелон, а я старший лейтенант Вооружённых Сил СССР. Сегодня понедельник 8 августа 1988 года я нахожусь на территории дружественной нам ГДР в городе Бад-Лангензальца, где прохожу службу в отдельном танковом полку прикрытия государственной границы в/ч 55140, на юго-западе восточной Германии, на самой границе с ФРГ. Мы, офицеры и солдаты только что загрузили технику на железнодорожную платформу, выставили часовых, и будем сопровождать её в город Дрезден. По прибытии на место, мы сдадим технику спецподразделению, которое будет сопровождать её для капитального ремонта в Союз, а мы снова вернёмся на место постоянного несения службы. Расстояние по карте небольшое, меньше трёхсот километров, но военный эшелон должен пропустить все гражданские поезда и электрички, поэтому тянуться до Дрездена мы будем долго, не зря же нам выдали командировочные и сухой паёк на трое суток. Мы уже расположились в единственном пассажирском вагоне, прицепленном к эшелону с техникой, поели тушёнки с гречкой и выпили чаю.

Поглядывая в окно, на проходившие мимо пассажирские поезда, я равнодушно жду, когда тронется наш состав. Вот она, Германия, спокойная и размеренная, ухоженная и процветающая, пунктуальная и прогрессивная, а когда-то гитлеровская и нацистская. Сколько жизней она погубила, сколько судеб она поломала, тем самым повлияв на нас, современных многонациональных людей Советского Союза. Вспоминая старые кадры военной кинохроники, я думал о том, как повлияла Великая Отечественная война на судьбу моей отдельно взятой семьи. Какими были бы мои родители, если бы живы были их отцы, а мои деды? Мамин папа Брезгунов Ефим Яковлевич весельчак и балагур, гармонист и душа компании, пропавший без вести в августе 1941 года. Папа отца Зубковский Пётр Свиридович крестьянин с золотыми руками и головой, в избе которого уже в начале двадцатого века были венские стулья и немецкая швейная машинка Singer, погибший в январе 1945 года в Австрии. Были бы они живы, уверен, что мой отец и мама были бы другими, а значит, и мы, их дети, несомненно, должны были стать не такими, какие мы есть сейчас. К сожалению, современная Германия оставила неизгладимый след и в моей жизни. Какой? Об этом и будет моё кино.

Со сменой обстановки пытаюсь снова и снова хоть немного отвлечься от череды скорбных событий последнего года жизни, но холодные свинцовые волны воспоминаний поочерёдно накатывают на меня, не оставляя в покое. Телеграмму о смерти мамы, по причине засекреченности нашей воинской части, я получил от отца 13 апреля 1987 года, спустя три дня после её кончины. Мама ранее писала мне, что отец по своим партийным связям добился, чтобы её обследовали в военном госпитале имени Н.Н. Бурденко. У неё была обнаружена доброкачественная опухоль головного мозга, которую врачи 11 апреля попытались удалить, но сердечко её во время операции не выдержало и остановилось. Метнувшись в штаб армии в город Веймар для открытия отпуска по семейным обстоятельствам, я сгрёб в охапку жену Лолиту, сына Яна и на перекладных мы добрались до моего родного города Сафонова в Смоленской области. Красная крышка гроба, стоящая на лестничной клетке, возле нашей двери, на всю жизнь останется в моей памяти кровавым пятном, обжигая душу и сердце. Мама лежала посредине гостиной, вокруг суетились члены семьи и ещё какие-то люди, которые при моём появлении замерли, и послышался плач моей бабули похожий на траурную песнь: «Ой де́тухна моя родная! Ай, горе горькое нас постигло! Ай, забили твою маты ро́дненькую!». Кто-то, видимо, попытался остановить её, но она чуть тише, но всё равно продолжала завывать. После похорон, на поминках, я пил водку не закусывая, опустив глаза в пол, Лолита держала меня всё время за руку и просила только об одном, чтобы я не сорвался на родственников.

У меня были холодные отношения со всеми членами семьи за исключением матери. С детства отец был ко мне деспотичен, за плохую оценку в школе по письменности в младших классах он мог заставить меня переписывать домашнее задание на всю новую двенадцати страничную тетрадь, за малейшую шалость или даже шум в квартире, я мог быть поднят за ухо к люстре. За детскую шалость мог получить такую оплеуху, что стоя у зеркала, мог на своей детской щеке отчётливо рассмотреть красный контур ладони своего батюшки. Старшая сестра Люда быстро уловила, что все выволочки за наше совместное баловство достаются только мне, и частенько провоцировала меня, а после наслаждалась, совершённой надо мной, экзекуцией. Младшая сестра Элина переняла у старшей много отрицательных качеств, но в дополнение к ним, в наших совместных играх и спорах всегда принимала ту сторону, которая больше даст ей вкусностей или мелких денег. Лживость и меркантильность, жадность и продажность стали главными чертами моих родных сестёр.

Когда я немного подрос, мама рассказала, что отец в молодости регулярно её бил и всё время по голове. В десятом классе я специально записался в секцию бокса, чтобы суметь постоять за себя и защитить мать. Отец, однажды, присутствовал на городских соревнованиях по боксу, где я выступал, может быть, поэтому до окончания школы больше попыток издеваться надо мной и матерью уже не было. Такая попытка произошла, когда я уже учился в военном училище и приехал домой с женой и сыном. Мне пришлось скрутить пьяного отца и предупредить о том, что, если он ещё раз тронет мать, я вызову милицию и сообщу о семейном насилии ему на работу в горком партии. За это мы были выставлены ночью на мороз с Лолитой и практически с грудным Яном. В этот момент я думал о том, что мама остаётся в этом доме, где издевательства над ней будут продолжаться, а я, будучи курсантом, ничего не могу изменить.

В придачу к этому, у отца оказалась последовательница насилия над мамой, ею стала родная дочь и моя старшая сестра Людмила. Узнал я об этом из материнских писем, в которых она даже не называла её по имени, а не иначе как «она» или «эта». До сих пор перед глазами стоят неровные строки материнских писем:

«…дома нет никакой жизни из-за него и этой дуры, если она не уедет к мужу, то хоть в петлю полезай! Жить так больше нет силы! Ну, сынок, когда прочёл отец твоё письмо, я думала, что на стенку вскочит, а та ещё керосина в огонь подливала. Надо мной издевался сколько хотел и сейчас тоже. Кричал на меня: «Ты, дура, как твой сын, вот и езжай к нему!», с одной стороны, хорошо, что ты ему такое письмо написал, а с другой, он будет зло копить, ты же знаешь, какой он. Не пиши больше о нём ничего, а то он издеваться надо мной будет. А неделю назад она завалила меня на кухне, схватила сапог и била меня каблуком по голове, а я её об одном только просила: «Добей ты меня уже, деточка, не останавливайся на полпути! Уехала она, слава Богу, если бы не уехала, то меня бы увезли на кладбище. Не знаю, когда я теперь очухаюсь после неё. Чувствую себя очень плохо. Жить с ними невозможно…»

Спустя несколько дней, мне удалось поговорить с матерью по телефону, когда никого не было дома. Мама всё успокаивала меня, чтоб я не волновался за неё. Поинтересовавшись младшей сестрой, она ответила: «Элина, слава Богу, меня не бьёт. Пошлёт меня матом и музыку свою включит на всю громкость и танцует, а мне хоть на стенку лезь…»

Мама, возраст которой был чуть больше пятидесяти лет, уже была инвалидом второй группы, она была очень слаба, на один глаз не видела совсем, а на другой – три десятых. Как потом выяснилось после заключения врачей, у неё была огромная опухоль головного мозга, которая не только привела к слепоте, но и вызывала нечеловеческие головные боли. Эх, если бы я поступил в какой-нибудь гражданский ВУЗ, или пошёл работать простым трудягой, я бы смог вырвать маму из этого крысиного гнезда и облегчить её жуткую жизнь. К сожалению, в это время я служил в Германии, и забрать мать туда не было никакой возможности.

СЕРИЯ 2. ВЫБОР ПРОФЕССИИ

В раннем детстве судьба меня одела в чьи-то гостевые кирзовые сапоги, которые мне были по причинное место и все мои родственники утверждали, что я вышагивал в них, тяжело переставляя ноги и радостно пищал, что буду «малшалом». Вот, так вот, чья-то чужая обувь гостя-работяги, примеренная мною, повлияла на выбор моей профессии. Само собой, не мог же к нам в гости в городе Сафонове в шахтёрскую семью прийти на «богемную тусовку» какой-нибудь композитор, скульптор или поэт в лакированных туфлях.

Хотя поводов задуматься над иным выбором профессии было для меня и моих родителей достаточно. С младенчества я со своим другом Лёшкой Сморгуновым занимались лепкой из пластилина лошадей и все близкие искренно восхищались нашими поделками. В школе я читал стихи на конкурсе чтецов, дома изучал карточные фокусы и учился жонглировать, в пионерском лагере проявлял себя режиссёром детских постановок, и мог самостоятельно выучить какие-то музыкальные произведения на фортепьяно, совершенно не зная нот. А когда младшей сестре купили пианино, я с огромным удовольствием в 10-м классе играл на инструменте все гаммы, которые ей задавали в музыкальной школе. Частенько по вечерам, под руководством мамы, мы всей семьёй (само собой разумеется без отца) с удовольствием акапельно пели на разные голоса народные песни. Однажды, когда мне было лет четырнадцать, увидев на последней странице журнала «Комсомольская жизнь» напечатанные слова какой-то новой песни с нотами, я, не зная нот, непроизвольно намычал их на свой мотивчик, а потом напел матери. Когда же, на следующий день по радио, мы услышали оригинал этой песни, мама вдруг задумалась и серьёзно сказала: «Сынок, а у тебя эта песня получилось красивее».

Видимо от матери мне передался ген творчества, она могла не только красиво петь, могла написать стихотворение и даже красиво рисовать. Как-то раз, когда я допоздна проболтался на улице и забыл выполнить задание по изобразительному искусству – нарисовать рисунок, посвящённый победе в Великой Отечественной войне, мама отправила меня спать, и сама села за выполнение этого задания. Проснувшись утром, я открыл рот от изумления, на письменном столе лежал не рисунок, а картина, по-другому этот шедевр нельзя было назвать. На переднем плане была изображена заснеженная ель, под которой прятались двое детей. Девочка, чуть постарше, прижимала к себе маленького брата, а слева и справа от ели замерли в серых шинелях фашисты со злобными лицами и с автоматами наперевес. Строгий педагог по рисованию Георгий Георгиевич Чижов поставил маме пять, а мне поставил единицу со словами: «Кол Вам, батенька, несите матери печку топить и следующий раз выполняйте задания сами». Педагог по русскому языку Неля Георгиевна Кривас привила мне вкус к русскому языку и литературе, именно с её подачи я выучил несколько крупных произведений наизусть, в том числе и отрывок «Война» из поэмы Роберта Рождественского «210 шагов». Помню меня несколько удивила реакция членов суровой комиссии из городского отдела народного образования, которые во время моего прочтения почему-то тайком вытирали слёзы. Но никто не относился ко мне с таким «пиететом» как наш преподаватель по физике В.С. Ахремцов. Владимир Сергеевич, конечно, замечательный был педагог, знал свой предмет исключительно, но разве он виноват, что я гуманитарием был, а не технарём. Может быть, поэтому урок он начинал с фразы: «Зубковский идёт в левый угол, Лебедев – в правый!» Мишка Лебедев нормально физику знал, но ему доставалось, потому что мы с ним сидели за одной партой. Хотя один предмет из разряда точных наук, как алгебра, благодаря настойчивости моей классной руководительницы Власовой Валентине Васильевне, я всё-таки, знал на твёрдую хорошую оценку.

Были, конечно, и знаки судьбы, которые могли предотвратить ошибку в выборе профессии. Например, после восьмого класса, завалив физику, я так и не поступил в калининское суворовское училище. А когда, спустя два года, я с треском провалил вступительные экзамены в Смоленское высшее зенитное ракетное инженерное училище, подсуетился мой отец (который после шахты продвинулся по партийной линии) и засунул меня в это престижное заведение. Из нашего класса, кроме меня, в это училище поступили, по-настоящему знающие физику, Сергей Власов и Алик Петроченков. Правда уже на первом курсе, находясь в строю перед входом в клуб, перед вечерним показом фильма, когда кто-то грозно ломился в дверь, я не удержался и выкрикнул: «Головой постучи!» Этим человеком, который настойчиво стучал в дверь, оказался заместитель начальника факультета полковник В.В. Лазаренко. Он приказал вычислить этого негодяя и строго наказать, я признался сразу, чтобы из-за меня не пострадали сослуживцы. Это ЧП дошло до начальника училища и меня должны были исключить из ВУЗа, но отец со своими партийными силами снова отстоял своё чадо на продолжение моей учёбы с ненавистными мне диодами и транзисторами, и птица другой неизвестной мне профессии только махнула мне крылом.

До сих пор сложно понять, как я умудрился окончить высшее инженерное училище, хотя, что здесь может быть непонятного, после каждой сессии у меня оставались хвосты, и когда все были в отпусках, я трудолюбиво отрабатывал свои двойки на подсобном хозяйстве. Именно тогда ко мне, будущему инженеру, подкрадывалась страшная мысль, что я до конца дней своих так и не пойму, каким образом эти электроны бегают по проводам и не спотыкаются. Мне бы уже тогда нужно было задуматься и попробовать перевестись в какой-нибудь институт народного хозяйства, ведь столько свинячьего дерьма сколько я покидал, будучи курсантом военного ВУЗа, не видел ни один студент-животновод. Но мама так сильно гордилась, что сын её станет офицером, и только из-за этого, я даже не помышлял о том, чтобы бросить учёбу в военном училище. Для меня это время было кошмаром: инженер, который не понимает физики процесса электрического тока сродни врачу, который не знает анатомии человека. К своему удовлетворению, даже в военном училище я находил отдушину, участвовал в праздничных концертных постановках, в конкурсах художественной самодеятельности и конкурсах рефератов городских студенческих работ. Именно это давало мне некоторую надежду, что, может быть, я, всё-таки, не совсем конченый идиот. Кстати, благодаря моей неуспеваемости в училище, меня так и не приняли в ряды Коммунистической партии Советского Союза, хотя, имея такой пример отца-коммуниста, я туда и не стремился, а став офицером, даже перестал об этом думать.

С грехом пополам мне удалось окончить училище, имея в своём аттестате сплошные тройки и две пятерки по-иностранному (английскому) языку и физической подготовке, кроме того, я даже защитил диплом на тему «Разработка рациональной методики настройки тренировочного устройства Радио Локационной Станции IРЛ35MI». Однако Господь Бог, видимо, заметил мои страдания и направил молодого лейтенанта по распределению в 1985 году в воинскую часть Киргизской ССР, где я получил должность заместителя командира зенитно-ракетной батареи по технической части, то есть подальше от электричества и поближе к двигателям и ходовой части. Спустя пару месяцев, когда мне выделили однокомнатную квартирку в военном городке, приехала Лолита с годовалым Яном.

СЕРИЯ 3. ЛЮБОВЬ

Знакомство с моей будущей женой произошло на одном из танцевальных вечеров, когда к нам в училище на майские праздники пришли девушки из педагогического института. Получив увольнительную записку, я уже собирался в родное Сафоново и всё же решил перед тем, как пойти на электричку заскочить в клуб. Там-то я и увидел девушку, красотой которой был сражён сразу. Она танцевала с подругой в кругу курсантов четвёртого курса. Набравшись смелости, я, первокурсник, попросил разрешения и встал вместе с ними в круг, танцуя быстрый танец. Как только зазвучала медленная музыка, я тут же пригласил её на танец под округлённые глаза, ошалевших от такой наглости, без пяти минут офицеров. У меня было приблизительно три минуты танца, чтобы получить больше информации об этой девушке и не потеряться в трёхсоттысячном Смоленске. Я очень волновался от соприкосновения наших тел, и мне показалось, что девушка тоже смотрела на меня с нескрываемым любопытством. Мне кажется, что тогда я был раскован, остроумен и элегантен, или, может быть, мне хотелось быть таковым. В танце я узнал, что такое редкое имя девушка получила в честь аргентинской актрисы и певицы Лолиты Торрес, что учится она на первом курсе педагогического института на факультете иностранных языков. Для меня в этой девушке совпало всё: голос и рост, фигура и цвет волос, цвет глаз и даже такое редкое имя. Теперь найти её, подумал я, не составит труда, и после танца, побежал на свою электричку.

К сожалению, с моей «успеваемостью» в учёбе, увольнительные в город мне давали не часто, а когда всё же это случалось, я чаще уезжал на дорогую сафоновскую родину к матери. Но помощь пришла неожиданно, когда прошло уже несколько месяцев, один из курсантов вдруг поинтересовался.

– Ну, как там поживает дочка зама?

– Какая дочка, какого зама? – удивился я.

– Лолита Сороколетова, – ухмыльнувшись, ответил он.

– Лолита? Дочка…

– Да ладно, видели, как ты с ней пританцовывал. Смотри, она ещё та фифа, меняет курсантов, как перчатки.

Оказалось, что Лолита была дочерью заместителя начальника училища по вооружению полковника Сороколетова Николая Ивановича. Я одновременно и обрадовался, и огорчился этой новости. Обрадовался тому, что нашёл ту девушку, которая мне запала в сердце, а огорчился тому, что она оказалась дочка зама. Да ещё его эта фраза: «она курсантов меняет, как перчатки» озадачила меня в конец. На тумбочке дневального по батарее были написаны все телефоны экстренных служб, а также рабочие и домашние телефоны командования училища, в том числе и Сороколетова Н.И. Мне пришлось хорошо подумать, прежде чем решиться на звонок Лолите, ведь если она такая легкомысленная и ветреная, на фик она мне сдалась. А если это всё наговоры, сам себя успокаивал я, впрочем, уже созревая сделать звонок, я бесшабашно размышлял: «А что я теряю? Я что замуж её беру? Я только поговорю с ней и всё. Может быть, она меня уже и не помнит, ведь прошло уже четыре месяца». И с этими словами я направился к телефонной будке.

Неожиданно, Лолита меня вспомнила сразу и уже через неделю, когда меня отпустили в увольнение (благо, что новый учебный год только начался, и я не успел нахватать двоек), мы встретились. На первом свидании мы гуляли по Смоленску, ходили в кино и кафе, просто болтали, смеялись и наслаждались общением друг с другом. Провожая её домой, а жила она напротив училища, мы договорились не прекращать наши встречи. Нам было хорошо вдвоём, и почти каждое моё увольнение мы проводили вместе. У Лолиты было необычное не только имя, она была вся какая-то необыкновенная, меня восхищало в ней всё: и то, что она была шатенка с чайными глазами, и то, что она закончила музыкальную школу, что красиво пела, аккомпанируя себе на пианино, и что родилась в немецком Потсдаме, где на тот момент служил её отец. Хотя Лолита не была ослепительной красавицей, она обладала своим неповторимым шармом, изысканным стилем и особенной статью. У неё была завораживающая особенность притягивать к себе похотливые взгляды мужчин и завистливые взоры женщин. В какой бы компании, транспорте или на улице мы не находились, она сразу обращала на себя внимание. В глубине души мне было крайне удивительно, что она, вообще, могла найти во мне такого, что всё свободное время проводила или рядом со мной, или в беседах по телефону. Я, обычный курсант, которых тысячи, а она обворожительная девушка и дочка заместителя начальника училища могла бы выбрать себе если уж не писаного красавца, то курсанта с красным дипломом, а не такого двоечника, как я.

Мне хотелось каждый день оказывать ей знаки внимания, дарить ей подарки и цветы, которые не всегда мог позволить себе бедный курсант. Я экономил на всём, даже те деньги, которые давали родители, я откладывал, чтобы потом мог сводить Лолиту в кино и даже иногда привезти её домой на такси. В казарме, на лестничном пролёте стояли в горшках цветы, когда в одном из них зацвела роза, я сорвал её и, перемахнув через забор, подарил цветок своей красотке. Роза всем курсантам радовала глаз, и когда она исчезла, все немного расстроились. Кто-то из моего отделения позвонил Лолите и прямо спросил, мол, не приносил ли Ярослав тебе цветочек аленький, она ответила утвердительно. Так меня уличили в воровстве, но, если бы сейчас меня вернуть в тот самый момент, я бы и сейчас сделал тоже самое. Эта роза была достойна, чтобы ею любовалась моя Лолита.

Когда меня не отпускали в увольнение, я мог часами не вылезать из телефонной будки, разговаривая с Лолитой. У меня был целый карман двухкопеечных монет, чтобы в любой момент позвонить ей. На звонках можно было, в прямом смысле этого слова, разориться, особенно, когда длительность звонка ограничили по времени. Голь на выдумки хитра, я заметил у одного из курсантов двухкопеечную монету с дырочкой и привязанной к ней шёлковой нитью, и сделал себе такую же. После окончания разговора нужно было одновременно нажать на рычаг телефона и вытащить монетку из телефона автомата. Таким образом, я стал экономить кучу денег. Как-то по телефону я похвастался, что делаю на перекладине двадцать раз подъём переворотов, на что Лолита возразила, что такого просто не может быть, потому что её старший и очень сильный брат Александр – курсант четвёртого курса нашего училища, делает только восемь. Мы поспорили на бутылку шампанского, которую я выиграл и, уже в следующий выходной, был приглашён к ней домой. Под светом красивой настольной лампы мы сидели за журнальным столиком в гостиной, закусывали шампанское кусочками шоколада и слушали музыку. Передо мной сидела милая девушка, выгоняя пузырьки, она покручивала в хрустальном бокале проволочкой от бутылки налитое в хрустальные бокалы шампанское и нежно мне улыбалась. Шампанское я пробовал впервые в жизни, а тут целая бутылка, и на двоих. Пребывая в блаженной неге, я получал несказанное наслаждение от нашего общения, пока не прозвучал звонок в дверь. «Папа», – произнесла Лолита и пошла открывать дверь. Мне хватило ума не встать по стойке смирно, и не представиться по-военному. Судя по его поведению, он был предупреждён о моём визите и поздоровавшись со мной за руку, оставил нас. Не знаю, как у командования, у нас курсантов полковник Сороколетов пользовался уважением в училище, он был требователен, но справедлив, что, как я понял по дальнейшей своей службе, не было закономерностью для других офицеров.

У Лолиты была подруга Татьяна, которую мы познакомили с моим однокурсником Аликом Петроченковым, и скоро уже вся батарея знала, что я встречаюсь с дочкой Сороколетова. Но Татьяна Алику не особо понравилась и он, мне показалось, продолжал с ней встречаться только потому, что она была подругой Лолиты, в чём я вскоре и убедился. Однажды в выходной день, когда меня снова не пустили в увольнение по причине моей неуспеваемости, я целый день не мог дозвониться Лолите домой, и мне пришлось отгонять от себя жуткую мысль, что она может встречаться с кем-то кроме меня. Вернувшийся из увольнения Алик, на мой вопрос «где был, что делал?», ответил, что один ездил домой в Сафоново. Дозвонившись Лолите, она беспечно сообщила мне, что по приглашению Алика, она ездила к нему в гости в Сафоново. «Как же ты мог, Алик? – стучало у меня в голове набатом, – почему ты не сказал мне правду? Мы же с тобой учились в одном классе, вместе росли? А ты!?» В глазах у меня потемнело от злости, тут же закончив разговор, я взбешённый, бросился в казарму и нанёс Алику несколько ударов. Однокурсники бросились нас разнимать, успокаивать, так, впервые в жизни, я ощутил вкус предательства не только со стороны своего товарища, но и со стороны возлюбленной девушки. Хотя, позже, спокойно обдумывая эту ситуацию, осознал, что со стороны Лолиты, ведь, не было никакой измены. Кто я ей муж, жених или суженый? Нет, конечно, тогда какие могут к ней претензии?

После этого случая наши отношения с Лолитой стали походить на своеобразный аналог американских горок. Мы то встречались, то расставались, она, издеваясь надо мной, распускала слухи, что выходит замуж, в ответ на это я, через своих друзей, оповещал Лолиту, что у меня в скором времени состоится помолвка.

Какое-то время мы ещё изводили друг друга, но, когда мне это надоело, я написал ей прощальное письмо, в котором предложил ей остаться друзьями, потому что ей нравится быть объектом любви, а сама она любить не умеет. Мне удалось тогда вывести свою формулу любви: «Если мне хорошо от того, что хорошо тебе, и если я хочу, чтобы тебе было лучше и делаю это, то я тебя люблю! Если другой в отношениях ко мне руководствуется этой же формулой, то и он любит меня!» На это моё послание, Лолита ответила следующим откровением.

«Я шла к тебе многое ломая, и, если я пойму, что это напрасно, я даже не знаю, что и будет. Мне слишком много от тебя надо, а быть только одной из тех, кто тебе нравится – не для меня… Я хочу, чтобы ты был для меня самым добрым, самым славным, самым умным и любимым, потому что я люблю тебя очень и всегда удивляюсь, и не понимаю, как ты можешь говорить, что я тебя не люблю! Ты мне нужен для того… потому что без тебя я не смогу! И очень хорошо это поняла!»

На третьем курсе учёбы всё это закончилось облаченьем точёного силуэта Лолиты в белое длинное платье, увенчанного белой широкополой шляпкой, и меня, приодетого в молочные цвета костюм, важно вышагивавшими под вальс Мендельсона. Впрочем, свадьба запомнилась не только поздравлением нас родственниками, сокурсниками и высоким командованием, сколько тем, что «первая» брачная ночь могла оказаться под угрозой срыва. Удрав со свадьбы на такси под конец пафосного благословенного торжества, мы решили переодеться и сходить на какую-нибудь дискотеку потанцевать. Но, оказавшись перед квартирой невесты, мы обнаружили, что ключей от входной двери у нас нет. Ехать через весь город обратно нам не хотелось, и я решил забраться на третий этаж по перилам балконов.

В глазах сверкнула яркая вспышка света, тело молодого мужчины в белом костюме в луже крови, мелькнувшее в моём воображении, слава Богу, не было обнаружено по адресу улица Чернышевского 5, потому что мне всё же удалось проникнуть в квартиру и открыть невесте дверь.

Через год, когда Лолита была уже на сносях, я упрашивал руководство батареи отпустить меня, чтобы сопроводить жену в роддом, но, к сожалению, не был услышан. На следующий день заместитель начальника училища полковник Сороколетов лично проводил осмотр оружейной комнаты нашей батареи, а командир батареи капитан Морозов А.Н. получил взыскание за массу недостатков, обнаруженных в ходе этой инспекции. После этой взбучки, в увольнение на этой неделе меня отпустили три раза. Во время родов я уже стоял с цветами под окнами смоленского роддома, и во все глаза смотрел на третий этаж, где один разочек мелькнула моя Лолита. Медсестры передали мне от неё записку.

«Ну, вот и всё! Теперь всё позади! Очень боялась, ребёночек, вообще-то, маленький. Чувствую себя нормально. Окошко не разрешают открывать, заметят, будут ругать. Всё вроде хорошо! Наружных швов нет, вставать сразу разрешили. Вроде всё. Целую, Лолита».

Через пару дней я снова обивал пороги роддома, в награду за это снова получил от жены весточку.

«Ярик, родной, не мокни! Иди домой! У меня всё хорошо! Тут уже по роддому пошло имя нашего ребенка. Сестра приходила спрашивать национальность! Завтра после обхода всё будет ясно (12:00). Целую крепко, крепко».

Оба, этих пожелтевших со временем, листочка я храню, как самую дорогую реликвию своей жизни в коробочке с мамиными письмами.

СЕРИЯ 4. ИСТОРИЯ

«Ярослав проверь посты!» – крикнул мне начальник эшелона из соседнего купе, низводя меня с небес воспоминаний на грешную землю. Проверив часовых, я обошёл весь эшелон по периметру, в вечерних городских окнах стали зажигаться огни. Немецкие дома были расположены довольно близко друг к другу и вокзалу. Узкие дороги, небольшие площади, всё какое-то немного сжатое спрессованное, на мой взгляд, после наших русских просторов все эти скукоженные улочки кажутся какими-то кукольными. Город Бад-Лангензальца (в переводе с немецкого «курорт длинных солей»), насчитывающий не более 15 тысяч жителей, в котором была размещена наша часть, был именно таким. Кроме городской ратуши, небольшого зоопарка, в нём есть красивый парк замка вдовствующей герцогини Фридерики Саксен-Вейсенфельской, существующий с 17 века. Мы же, русскоязычные жители Бад-Лангензальца, главной достопримечательностью города считали памятник, расположенный рядом с монастырём монахов-отшельников Августинцев. На высоком постаменте из цельного камня высечена лошадь, на которой восседает голый мужчина. Древнее предание гласит, что однажды ранним летним утром молодой горожанин вместе со своей возлюбленной выехал на лошади в ближайшие окрестности, и на заливных лугах они предались занятиям любовью. Жаркие интимные отношения прервал услышанный ими топот копыт, издалека к ним приближалось войско иноземцев-захватчиков. Молодой человек, бросив свою пассию, вскочил на лошадь, прискакал в город и успел предупредить горожан о наступлении врага, тем самым не дав завоевать родной город. В наше время этот памятник является излюбленным объектом для наших дембелей. Два раза в год весной и осенью на всаднике неожиданно появляются то солдатская фуражка, то накинутый на плечи китель, а то и перекинутый через плечо противогаз.