bannerbannerbanner
История искателей сокровищ

Эдит Несбит
История искателей сокровищ

Полная версия

Глава третья. Мы – детективы

Дальше начались очень интересные события. Такие же настоящие, как полкроны: я буду рассказывать вовсе не про игру и постараюсь описать все, как в настоящей книге.

Конечно, мы читали про мистера Шерлока Холмса, а еще читали книжки в желтых обложках с плохо напечатанными картинками: их задешево продают в книжных киосках, у них загнуты и испачканы уголки, потому что люди в ожидании поезда пролистывают их и заглядывают на последнюю страницу, чтоб узнать, чем все закончится. Я думаю, это очень несправедливо по отношению к продавцу из книжного киоска. Желтые книги сочиняет джентльмен по имени Габорио, и дядя Альберта говорит, что это худшие переводы в мире, написанные на отвратительном английском. Конечно, они не похожи на книжки Киплинга, но все равно очень хорошие. А еще мы недавно прочитали книгу Дика Диддлингтона – на самом деле писателя зовут не так, но я знаю, что бывает за клевету, поэтому не скажу, как его зовут на самом деле. Вот его истории – полное барахло. И все-таки они надоумили нас сделать то, о чем я хочу рассказать.

Дело было в сентябре, и мы не собирались ехать на море, потому что такие поездки стоят дорого, даже если ехать в Ширнесс, где на берегу валяются жестяные банки и старые ботинки и вообще нет песка. Но все живущие поблизости поехали, даже соседи… Не с той стороны, где живет Альберт, а с другой. Их слуга сказал Элизе, что они всей семьей едут в Скарборо, и на следующий день шторы в их доме были опущены, ставни закрыты, а на крыльце больше не оставляли молоко.

Между их садом и нашим растет большой конский каштан, с которого можно рвать каштаны для игры и натирания обмороженных рук. Из-за дерева мы не видели, опущены ли жалюзи и на окнах в задней части дома, но Дикки взобрался на верхушку, посмотрел и сказал, что опущены.

Стояла ужасная жара, в комнатах было так душно, что мы часто играли в саду, соорудив палатку из рамы для сушки белья и одеял с наших постелей. В палатке тоже было жарко, но это же совсем другое дело. Дядя Альберта сказал – похоже на турецкую баню.

Плохо, если не едешь на море, но мы знаем, что нам есть за что благодарить судьбу. Мы могли бы быть бедными детишками из многолюдных трущоб, куда даже в летний полдень едва проникает солнечный луч, одетыми в лохмотья, босыми… Хотя я лично не возражаю против дырявой одежды, а босые ноги в такую погоду пришлись бы кстати. Вообще-то мы иногда разуваемся, если это нужно для игры.

Помню, в тот день мы играли в потерпевших кораблекрушение моряков и все забились в свою палатку из одеял. Мы только что доели припасы, с риском для жизни спасенные с тонущего судна. Довольно вкусные: кокосовую карамель на два пенса (мы купили ее в Гринвиче, где за пенни продают четыре унции), три яблока, немного макарон – тех самых, через которые можно всасывать воду или компот, а еще немного недоваренного риса и большой кусок холодного пудинга с салом – Элис стащила его из кладовой, когда ходила за рисом и макаронами.

И когда мы все это съели, один из нас сказал:

– Хотел бы я быть детективом.

Я собираюсь описывать все совершенно честно, но не могу точно припомнить, кто именно это сказал. Освальд думает, что он, а Дора говорит, что Дикки, но Освальд слишком взрослый, чтобы ссориться из-за таких мелочей.

– Хотел бы я стать детективом, – сказал… возможно, Дикки, хотя я так не думаю, – и расследовать странные загадочные преступления.

– Для этого надо быть гораздо умнее, – заметил Эйч-Оу.

– Не намного умнее, – возразила Элис. – Ведь когда читаешь книгу, сразу понимаешь, что означают рыжие волосы на рукоятке ножа или крупинки белого порошка на бархатном воротнике пальто злодея.

– Я бы не хотела иметь ничего общего с убийствами, – сказала Дора. – Мне почему-то кажется, это небезопасно…

– И дело всегда заканчивается тем, что бедного убийцу вешают, – добавила Элис.

Мы объяснили, почему убийц надо вешать, но она знай себе твердила:

– Мне все равно. Я уверена, что никто никогда не станет убивать дважды. Подумайте только: кровь и все такое, а потом просыпаешься ночью и тебе снова это мерещится! Но я бы не отказалась стать детективом, чтобы подстеречь шайку фальшивомонетчиков, напасть на них врасплох и взять в плен… Или самостоятельно, или с помощью одной только верной ищейки.

И она погладила Пинчера, но тот уже заснул, потому что прекрасно знал: пудинг с салом доеден. Пинчер очень умная собака.

– Ты всегда подходишь к делу не с того конца, – возразил Освальд. – Нельзя выбирать, что ты будешь расследовать. Просто если видишь что-то подозрительное, ищешь улики и идешь по следу. А уж там по ходу дела становится ясно, что это: убийство или украденное завещание.

– Бывает и так, – сказал Дикки. – А бывает и по-другому. Берешь газету и находишь два подходящих друг к другу объявления или кусочка новостей. Например: «Исчезновение молодой леди», где пишут о ее одежде, о золотом медальоне, который она носила, о цвете ее волос и так далее. А на другой странице читаешь: «Найден золотой медальон» – и тебе все становится ясно.

Мы тут же послали Эйч-Оу за газетой, но не смогли вычитать ничего полезного. Самыми лучшими оказались заметки о том, как какие-то грабители вломились в заведение в Холлоуэе, где делали консервированные языки и прочие деликатесы, и унесли много вкусностей. А на другой странице было написано: «Загадочные смерти в Холлоуэе».

Освальд решил, что в этом что-то есть, и дядя Альберта тоже так думал, когда мы спросили его мнения, но остальные возражали, поэтому Освальд согласился бросить дело. Кроме того, Холлоуэй далеко отсюда. Все время, пока мы говорили о газете, Элис, казалось, думала о чем-то своем, а когда мы закончили спорить, сказала:

– Мы могли бы заняться одним расследованием, только я не хочу втравить никого в беду.

– Ты имеешь в виду – втравить в беду убийц или грабителей? – спросил Дикки.

– Это не убийцы, – ответила Элис, – но я заметила кое-что странное. Только мне немного страшно. Давайте сначала посоветуемся с дядей Альберта.

Элис слишком любит приставать с вопросами к взрослым. Мы велели ей не заниматься ерундой, и ей пришлось рассказать о своих подозрениях нам.

– Только пообещайте, что ничего не будете без меня делать, – потребовала она.

Мы пообещали, и Элис начала:

– Это тайна, покрытая мраком! Тому, кто считает, что лучше не заниматься расследованием преступлений, лучше уйти, пока еще не поздно.

Тут Дора сказала, что ей надоела палатка, поэтому она пойдет полюбоваться на магазинные витрины. Эйч-Оу отправился с ней: у него были два пенни, которые он хотел потратить. Эти двое решили, что Элис просто играет, но Освальд по тону сестры понял, что она говорит всерьез. Он почти всегда понимает, когда люди говорят серьезно, а когда – нет. А если люди говорят неправду, Освальд обычно распознаёт вранье по их взглядам. Но Освальд не кичится своими талантами, потому что знает: не его заслуга, что он намного умнее некоторых.

Когда Дора с Эйч-Оу ушли, остальные теснее сбились в палатке.

– Ну, говори.

– Помните соседский дом? – спросила Элис. – Оттуда все уехали в Скарборо. И дом заперт. Но вчера вечером я заметила в окнах свет.

Мы спросили, как и когда она могла его заметить, ведь из ее комнаты соседского дома не видно.

– Я скажу, если вы, ребята, пообещаете никогда больше не ходить без меня на рыбалку.

Нам пришлось пообещать.

– Вчера вечером я забыла покормить своих кроликов, – объяснила Элис. – Проснулась, вспомнила об этом и испугалась, что утром найду их мертвыми, как нашел своих кроликов Освальд.

– Я не виноват, что зверушки чем-то заболели, – сказал Освальд. – Я нормально их кормил!

Элис ответила, что ни в чем таком его не обвиняла, и продолжала:

– Я спустилась в сад и увидела в доме свет. В окне двигались какие-то темные силуэты. Я решила, что это грабители, но папа еще не вернулся, а Элиза легла спать, поэтому я ничего не смогла поделать. Только подумала: «Надо бы рассказать остальным».

– Так почему ты не рассказала сегодня утром? – спросил Ноэль.

Элис объяснила, что не хотела втравить никого в беду, даже грабителей.

– Но мы могли бы понаблюдать сегодня ночью, – предложила она, – вдруг там опять будет свет.

– Это вполне могут быть грабители, – сказал Ноэль. Он посасывал последний кусочек макаронины. – Ты же знаешь, какие соседи важные. Они с нами не здороваются, а иногда выезжают в настоящем личном экипаже. И у них есть «приемный день», когда к ним являются гости в кэбах. Осмелюсь предположить, у них там груды посуды, драгоценностей, богатой парчи, дорогих мехов и тому подобного. Давайте сегодня ночью покараулим.

– Сегодня ночью караулить бесполезно, – возразил Дикки. – Если там побывали грабители, они больше не придут. Но в пустых домах, где загораются огни, можно обнаружить не только взломщиков.

– Ты имеешь в виду фальшивомонетчиков, – сразу догадался Освальд. – Интересно, какую награду дадут тому, кто наведет полицию на их след?

Дикки решил, что награда должна быть ого-го, потому что фальшивомонетчики – всегда отчаянная банда, а машины, с помощью которых они чеканят монеты, тяжелые и ими очень удобно сбивать детективов с ног.

Тут настало время пить чай, и мы пошли в дом.

Дора и Эйч-Оу купили в складчину дыню, довольно большую и только немного подгнившую на конце. Дыня оказалась очень вкусной, а потом мы вымыли дынные семечки и начали мастерить из них разные вещи с помощью булавок и ваты. И никто больше не говорил о том, что надо понаблюдать за соседним домом.

Только когда мы укладывались спать, Дикки снял пиджак и жилет, но, взявшись за подтяжки, спросил:

– А как же фальшивомонетчики?

Освальд, уже расстегнувший воротничок, как раз собирался задать тот же самый вопрос.

– Конечно, я собирался за ними понаблюдать! – сказал он. – Просто воротничок довольно тугой, поэтому я решил сперва его снять.

 

Дикки сказал, что, по его мнению, девочкам не надо в этом участвовать, ведь дело может оказаться опасным. Но Освальд напомнил, что они дали обещание Элис, а обещание – дело святое, даже если тебе не хочется его выполнять.

Итак, Освальд позвал одну только Элис, притворившись, что хочет показать ей гусеницу. Дора их терпеть не может, поэтому с криком убежала, и тогда Освальд объяснил, в чем дело. Элис согласилась пойти и покараулить, если сможет.

Из-за всей этой возни мы припозднились, ведь Элис пришлось ждать, пока Дора успокоится, а потом идти очень медленно, чтобы не заскрипели половицы. Девочки спят, не закрывая дверь своей комнаты, чтобы выскочить, если грабители заберутся через окно. Когда Дора отвернулась, Элис ухитрилась надеть ночную рубашку прямо поверх одежды.

Наконец мы сошли вниз, прокрались на цыпочках мимо кабинета отца, потом через стеклянную дверь вышли на веранду, а оттуда по железным ступенькам очень тихо спустились в сад и залезли на каштан.

Тут я почувствовал, что мы всего лишь занимаемся тем, что дядя Альберта называет нашим любимым делом, в смысле – валяем дурака. Потому что в соседнем доме было темно, как в погребе.

И вдруг мы услышали какой-то звук со стороны соседской калитки в конце сада. Во всех садах есть такие задние калитки, через них очень удобно выходить, если вы не хотите говорить, куда именно направляетесь. Когда щелкнул замок калитки, Дикки так толкнул Элис, что та свалилась бы с дерева, если бы Освальд, проявив необычайное присутствие духа и расторопность, не ухватил ее крепко за руку.

Мы принялись наблюдать. Честно говоря, мы слегка испугались, ведь на самом деле не ожидали увидеть ничего необычного, кроме, разве что, света в окне. Но по дорожке соседнего сада быстро зашагала закутанная в темный плащ личность, скрывая под плащом таинственную ношу. Личность смахивала на женщину, но в матросской шляпе.

Мы затаили дыхание, когда некто прошел под деревом, на котором мы сидели. Потом некто очень тихо постучал в заднюю дверь, его впустили, и в окне столовой внизу загорелся свет. Ставни были закрыты, но в их верхней части имелись отверстия в форме сердечек, и желтый свет сочился через них и через щели.

– Ничего себе! – воскликнул Дикки. – Вот остальные огорчатся, что их здесь не было!

Но Элис происходящее вовсе не нравилось, и я ее не виню, она ведь девочка. Честно говоря, у меня мелькнула мысль – не удалиться ли на время, чтобы вернуться позже с вооруженным до зубов подкреплением.

– Это не грабители, – прошептала Элис. – Таинственный незнакомец принес что-то, но ничего не уносил. Должно быть, фальшивомонетчики, и… Ох, Освальд! Давай не будем с ними связываться! Штуками, с помощью которых они чеканят монеты, можно очень больно побить. Пойдемте лучше спать!

Но Дикки сказал, что собирается наблюдать и дальше: если за раскрытие таких дел полагается награда, он хочет ее получить.

– Они заперли заднюю дверь, – прошептал он. – Я слышал, как щелкнул замок. Я могу заглянуть внутрь через дырки в ставнях и перелезть через стену задолго до того, как они отопрут дверь, даже если они начнут делать это сразу.

Освальд заявил, что если Дикки пойдет, он тоже должен пойти, ведь он старший, а Элис сказала:

– Если кто и пойдет, так это я, потому что я все затеяла.

– Ну так иди! – предложил Освальд.

А Элис ответила:

– Ни за что!

И стала умолять, чтобы и мы тоже не ходили.

Мы препирались, сидя на дереве, пока совсем не осипли от шепота, и, наконец, определились с планом действий. Элис должна остаться на дереве и в случае чего вопить: «Убивают!», а мы с Дикки спустимся в соседний сад и будем по очереди подглядывать в окно.

Итак, мы как можно осторожнее слезли с каштана, но дерево скрипело гораздо громче, чем днем, и несколько раз мы замирали, боясь, что нас обнаружат. Этого не случилось.

Под окном стояла груда красных цветочных кадок, а одна очень большая кадка – на подоконнике. Казалось, сама рука судьбы поместила ее туда. Герань в ней засохла, и ничто не мешало встать на кадку, что и проделал Освальд. Он забрался первым, ведь он старший, и Дикки напрасно пытался его остановить, считая, что лезть надо ему, раз он это предложил. Как он мог что-то предложить, если разговаривать под окном было опасно?

Итак, Освальд встал на цветочную кадку и попытался заглянуть в одно из отверстий. На самом деле он не ожидал увидеть фальшивомонетчиков за работой, хоть и делал вид, что верит в них, когда мы разговаривали на дереве. Но если бы он узрел, как фальшивомонетчики заливают расплавленный металл в оловянные формы-полукроны, он не был бы так поражен, как сейчас.

Дырка, к несчастью, находилась слишком высоко, и сперва глаз детектива смог разглядеть только картину «Возвращение блудного сына» в блестящей рамке на противоположной стене. Но Освальд ухватился за оконную раму, привстал на цыпочки – и какое же зрелище предстало его взору?

Ни печи, ни низкопробного металла, ни бородатых мужчин в кожаных фартуках со щипцами и прочими инструментами; только стол, накрытый скатертью, а на нем – банка лосося, салат и пиво в бутылках. На стуле лежали плащ и шляпа таинственного незнакомца, а за столом сидели две младшие взрослые дочери соседа, и одна из них говорила:

– Знаешь, я купила лосося на три с половиной пенса дешевле, а салат-латук стоит на Бродвее всего шесть пенсов, представь себе! Мы должны как можно больше экономить на домашних расходах, если хотим в следующем году тоже поехать отдыхать в какое-нибудь приличное место.

Вторая девушка сказала:

– А мне бы хотелось, чтобы мы каждый год ездили отдыхать все вместе, пусть даже не в Скар…

Все время, пока Освальд смотрел, Дикки дергал брата за куртку, чтобы заставить уступить место и дать и ему тоже взглянуть. И как только девушка сказала: «Не в Скар», Дикки дернул слишком сильно, и Освальд почувствовал, что падает на кошмарную кучу больших цветочных кадок. Напрягая все силы, наш герой старался восстановить балансиров… Или как ее там – но она была безвозвратно утрачена.

– Добился своего! – сказал он Дикки и тяжело рухнул на кадки внизу.

Он слышал, как кадки трещат, грохочут и ломаются, а потом ударился головой о железный столб, поддерживавший крышу веранды, и ничего больше не помнил.

Вы, возможно, решите, что в этот миг Элис закричала: «Убивают!»

Если вы так думаете, вы мало знаете девчонок. Едва оставшись в одиночестве на дереве, она слезла и бросилась к дяде Альберта, чтобы обо всем ему рассказать и привести на помощь: вдруг банда фальшивомонетчиков окажется отчаянной и опасной! И как раз в тот момент, когда я упал, дядя Альберта перебирался через стену.

Элис не завопила, когда Освальд рухнул, но Дикки послышалось, что дядя Альберта сказал:

– Черт бы побрал эту ребятню!

Говорить так было бы нелюбезно и невежливо, поэтому надеюсь, что Дикки просто послышалось.

Соседи даже не вышли посмотреть, что там за шум, и дядя Альберта не стал дожидаться, пока они выйдут.

Он поднял Освальда, отнес бесчувственное тело юного доблестного детектива к стене, водрузил его сверху, затем перелез через стену, перенес безжизненную ношу в наш дом и положил на диван в отцовском кабинете. Отца дома не было, поэтому зря мы крались на цыпочках, выбираясь в сад. Освальда привели в сознание, перевязали ему голову и отправили спать, а назавтра на его молодом лбу красовалась шишка величиной с индюшачье яйцо, которая очень болела.

На следующий день дядя Альберта пришел и побеседовал с каждым из нас по отдельности. Освальду он наговорил много неприятного о том, что не по-джентльменски шпионить за дамами и лезть не в свое дело, а когда я начал рассказывать о том, что слышал, он велел мне заткнуться. Это было еще больнее шишки.

Освальд никому ничего не сказал, но, когда уже сгущались сумерки, тихонько улизнул, написал на клочке бумаги: «Мне нужно с вами поговорить» – и просунул бумажку в отверстие в виде сердечка в ставнях соседнего дома. Самая юная барышня приложила глаз к отверстию, потом открыла ставень и очень сердито спросила:

– Ну?

– Мне очень жаль, и я прошу прощения, – сказал Освальд. – Мы хотели быть детективами и подумали, что ваш дом наводнила банда фальшивомонетчиков, поэтому прошлой ночью подсматривали в ваше окно. Я видел салат, слышал, как вы говорили про лосося на три с половиной пенса дешевле, и я знаю, что совать нос в чужие тайны, особенно женские, очень бессовестно, и никогда больше не буду, если на этот раз вы меня простите.

Дама нахмурилась, потом засмеялась и сказала:

– Значит, это ты вчера вечером упал на цветочные кадки? Мы ужасно испугались, решив, что в дом хотят забраться грабители. Ну и шишка на твоей бедовой головушке!

Она еще немного со мной поговорила и сказала, что они с сестрой не хотели, чтобы люди знали, что они дома, потому что… Тут она замолчала и сильно покраснела.

– Я думал, вы все в Скарборо, ваша служанка так и сказала нашей Элизе. Почему вы не хотели, чтобы люди знали, что вы дома? – спросил я.

Дама покраснела еще больше, потом рассмеялась и сказала:

– Неважно, почему. Надеюсь, у тебя не очень болит голова. Спасибо за милую, мужественную речь. Во всяком случае, тебе нечего стыдиться.

Потом она меня поцеловала, и я не стал сопротивляться.

– А теперь беги, милый, – сказала она. – Я собираюсь… собираюсь поднять жалюзи и открыть ставни, пока не стемнело, чтобы все видели, что мы дома, а не в Скарборо.

Глава четвертая. Доброй охоты

После того как мы получили четыре шиллинга, выкапывая сокровища, нам по чести полагалось бы испробовать идею Дикки и ответить на объявление о леди и джентльменах, которые зарабатывают в свободное время по два фунта в неделю. Только сперва нам захотелось купить несколько очень нужных вещей. Доре нужны были новые ножницы, и она сказала, что потратит на них свои восемь пенсов. Но Элис возразила:

– Их должен купить Освальд, потому что это он сломал кончики ножниц, выковыривая шарик из медного наперстка.

Так все и было, хотя я почти забыл о сломанных ножницах. Но, с другой стороны, шарик в наперсток сунул Эйч-Оу.

Поэтому я сказал:

– Эйч-Оу виноват не меньше меня, почему бы ему не потратиться?

Не то чтобы Освальду так сильно не хотелось платить за паршивые ножницы, но он терпеть не может несправедливости.

– Эйч-Оу еще маленький, – заметил Дикки, а Эйч-Оу, конечно, возразил, что он вовсе не маленький, и дело чуть не дошло до ссоры.

Но Освальд знает, когда проявить великодушие, поэтому предложил:

– Давайте, я внесу шесть пенсов, а остальное пусть заплатит Эйч-Оу, это научит его аккуратности.

Эйч-Оу согласился: он не такой уж плохой мальчуган… Но после я узнал, что за него заплатила Элис.

Еще нам понадобились новые краски, а Ноэлю – карандаш и блокнот за полпенни, чтобы писать стихи. К тому же очень трудно удержаться от покупки яблок. В общем, мы истратили почти все деньги и решили ответить на объявление чуть позже.

– Надеюсь только, что там не наймут всех нужных леди и джентльменов, прежде чем мы раздобудем деньги на образцы и инструкции, – сказала Элис.

Я и сам опасался упустить такой прекрасный шанс, но мы каждый день просматривали газету, а объявление продолжали публиковать, поэтому мы решили не волноваться.

Когда все деньги кончились, кроме моих полпенни, двух пенсов Ноэля, трех пенсов Дикки и нескольких пенсов, сэкономленных девочками, мы устроили еще один совет.

Дора пришивала пуговицы к воскресной одежде Эйч-Оу. На свои деньги он купил ножик и срезал все пуговицы со своих лучших вещей. Вы просто не представляете, сколько пуговиц на одном только костюме! А Дора их пересчитала, и оказалось, что их двадцать четыре, в том числе маленькие не расстёгивающиеся на рукавах.

Элис пыталась научить Пинчера просить милостыню, но у него слишком много здравого смысла и он знает, когда у тебя в руке ничего нет.

Остальные пекли в камине картошку. Мы специально развели камин, хотя было довольно тепло. Печеная картошка очень вкусная, если срезать обгоревшие куски, но сначала ее нужно помыть, иначе весь перепачкаешься.

– Ну, и что мы можем предпринять? – спросил Дикки. – Вы все любите говорить: «Давайте что-нибудь предпримем», но никогда не говорите, что именно.

– Сейчас у нас нет денег, чтобы откликнуться на объявление. Может, попробуем кого-нибудь спасти? – предложил Освальд.

Он с самого начала это предлагал, но не настаивал, хотя в семье он все равно что главный (если не считать отца). Освальд знает, что это дурной тон – заставлять людей тебя слушаться, когда они того не хотят.

– А какой план был у Ноэля? – спросила Элис.

 

– Принцесса или сборник стихов, – сонно ответил Ноэль. Он лежал на спине на диване, болтая ногами. – Только я сам подыщу себе принцессу. Но я позволю тебе на нее взглянуть, когда мы поженимся.

– А у тебя хватит стихов для сборника? – поинтересовался Дикки.

И правильно сделал, что поинтересовался, потому что когда Ноэль проверил, оказалось, что у него только семь стихотворений, которые мы смогли разобрать, в том числе «Крушение „Малабара“» и стих, написанный после того, как Элиза сводила нас на воскресную проповедь. В церкви все плакали, и отец сказал, что все дело в красноречии проповедника. Поэтому Ноэль написал:

 
– О красноречие, что ты?
Или кто ты?
Рыдали из-за тебя все мы,
Глаза наши были красны,
А сердца чисты,
И папа сказал –
Это все ты.
 

Но Ноэль признался Элис, что первые две строчки он списал у мальчика в школе – тот собирался на досуге сочинить книгу. Еще у Ноэля нашлось стихотворение «Строки на смерть отравленного таракана»:

 
– О, таракан, оплачу я тебя!
Лежишь ты, бедный, на спине.
Гляжу я на тебя, скорбя,
О длинноногий, как печально мне!
Я так хочу, чтоб снова ползал ты по свету,
Хоть все твердят, что в этом смысла нету.
 

Отрава для тараканов была что надо, они дохли сотнями, но Ноэль написал стихи только для одного. Он сказал, что у него нет времени, чтобы писать для всех. Но самое худшее – он не знал, которому из отравленных тараканов посвятил свое стихотворение, поэтому Элис не смогла похоронить нужного и возложить строки на его могилу, хотя ей очень хотелось.

Что ж, было совершенно ясно, что поэзии Ноэля на сборник не хватит.

– Можно подождать год-другой, – сказал он. – Когда-нибудь я обязательно напишу еще. Сегодня утром я как раз думал про муху, которая узнала, что сгущенка липкая.

– Но деньги нам нужны сейчас, а не через год-другой, – возразил Дикки. – И все-таки продолжай писать. Сборник когда-нибудь да выйдет.

– Стихи публикуют и в газетах, – сказала Элис. – Лежать, Пинчер! Ты никогда не станешь умной собакой, не стоит даже пытаться тебя дрессировать.

– А газеты платят за стихи? – задумчиво спросил Дикки: он часто думает о важных вещах, даже если они скучноваты.

– Не знаю. Но вряд ли кто-нибудь позволил бы публиковать свои стихи бесплатно, – сказала Дора.

Ноэль заявил, что не будет возражать, если ему не заплатят, лишь бы увидеть свои стихи в газете и свое имя под ними.

– Во всяком случае, можно попытаться, – сказал Освальд. Он всегда готов по справедливости оценить чужие идеи.

Итак, мы переписали «Крушение „Малабара“» и остальные шесть стихотворений в альбом для рисования – это сделала Дора, у нее самый лучший почерк, а Освальд нарисовал картинку, как «Малабар» идет ко дну со всем своим экипажем. Это была шхуна с полным парусным вооружением, и все канаты и паруса были нарисованы правильно, потому что мой двоюродный брат служит во флоте и рассказал, как они должны выглядеть.

Мы долго думали, не послать ли стихи по почте, приложив к ним письмо. Дора считала, что так будет лучше всего. Но Ноэль сказал, что не выдержит, если не узнает сразу, примут его стихи или нет, поэтому решил отвезти их сам.

Я отправился с Ноэлем, потому что я старший, а он еще недостаточно взрослый, чтобы ехать в Лондон в одиночку. Дикки сказал:

– Поэзия – это чушь. Я рад, что не мне придется валять там дурака.

На самом деле ему просто не хватило денег, чтобы отправиться с нами. Эйч-Оу тоже не мог поехать, но пришел на станцию, чтобы нас проводить, и, когда поезд тронулся, помахал фуражкой и крикнул:

– Доброй охоты!

В углу купе сидела дама в очках и писала карандашом на длинных полосках бумаги, на которых было что-то напечатано.

– Что сказал тот мальчик? – спросила она.

– «Доброй охоты», – ответил Освальд. – Это из «Маугли».

– Приятно слышать, – сказала дама. – Я очень рада познакомиться с людьми, которые читали «Маугли». И куда вы направляетесь – в зоологический сад, чтобы посмотреть на Багиру?

Мы тоже рады были встретить человека, который читал «Маугли».

– Мы собираемся восстановить пошатнувшееся состояние дома Бэстейблов, – объяснил Освальд. – Мы много чего напридумывали и решили испробовать все средства. Средство Ноэля – это поэзия. Ведь великим поэтам платят?

Дама рассмеялась (она была ужасно веселая) и сказала, что она тоже вроде как поэтесса, а длинные полоски бумаги – это гранки ее новой книги рассказов. Оказывается, перед тем, как книга становится настоящей книгой со страницами и обложкой, ее печатают на полосках бумаги, а писатель делает пометки карандашом, чтобы показать печатникам, какие они идиоты, раз не понимают сразу, что хотел сказать писатель.

Мы рассказали даме о поисках сокровищ и о том, что собираемся делать дальше. Она попросила показать стихи Ноэля, но он засмущался и пробормотал, что ему что-то не хочется.

– Послушай, если ты покажешь мне свои стихи, я покажу тебе свои, – предложила веселая леди.

Тогда он согласился.

Леди прочитала стихи Ноэля и сказала, что они ей очень понравились. И что картинка с «Малабаром» просто отличная. А потом сказала:

– Я пишу серьезные стихи, как и ты, но у меня есть один стишок, который может вам понравиться, потому что он о мальчишке.

Она дала нам этот стишок, я его переписал и сейчас вставлю в книжку, чтобы вы поняли – некоторые взрослые дамы не так глупы, как другие. Мне ее стих понравился больше стихов Ноэля, хотя я сказал ему, что меньше, а то у него был такой вид, будто он вот-вот заплачет. Конечно, я поступил плохо, ведь надо всегда говорить правду, как бы она ни огорчала людей. Я обычно так и поступаю, но мне не хотелось, чтобы Ноэль разревелся в вагоне.

Вот стихотворение той дамы:

 
«Когда просыпаюсь я солнечным утром,
В окно погляжу – и ликую, как будто
Все новые игры подарит мне день,
Играть никогда-никогда мне не лень.
Меня поджидают десятки открытий,
И сто приключений, и тыща событий,
Все то, что из мальчика делает мужа,
Но взрослым все это как будто не нужно.
Я часто гадаю: неужто они
Такого не делали в прежние дни?
Всегда они были – само послушанье,
Не прыгали в пруд, не возились с мышами?
Ты должен играть в магазинные игры,
И кошку не сметь перекрашивать в тигра,
Тебе не дают ни петарду взорвать,
Ни даже сестренку в ловушку поймать.
В поднос барабанишь – и тотчас накажут,
Гостей напугаешь – и в сладком откажут.
Рыбалку не любят смешные невежды –
Ведь ты там промокнешь, испортишь одежду.
Они опасаются даже хлопушек,
Хоть нет безобидней на свете игрушек.
И им никогда я не мог объяснить,
Как надо порядочный день проводить!
Что лучше попозже приду я на ужин,
Раз есть приключенья – мне ужин не нужен.
Зачем же так рано ложиться в кровать?
Могу я еще хоть часок поиграть?
Невежливо, взрослые, громко шептаться:
„Уф! Можно проказ до утра не бояться!“»
 

Дама рассказала нам еще много всяких историй, но я их не запомнил. Она разговаривала с нами всю дорогу, а когда мы подъезжали к Кэннон-стрит, сказала:

– У меня есть два новых шиллинга! Как думаете, они помогут вымостить путь к славе?

– Спасибо, – сказал Ноэль и хотел взять шиллинг.

Но Освальд, который всегда помнит, как ему велено себя вести, заявил:

– Большое спасибо, но отец говорит, что мы ничего не должны брать у незнакомых людей.

– Вот невезуха! – воскликнула дама. Ее послушать, так она была не настоящая дама, а скорее веселый взрослый мальчишка в платье и шляпе. – Вот досада! Но вам не кажется, что, поскольку мы с Ноэлем оба поэты, меня можно считать кем-то вроде его родственницы? Вы же слышали о братстве поэтов, не так ли? Нас с Ноэлем можно считать тетей и племянником, как думаете?

Я просто не знал, что на это ответить.

– Очень честно с вашей стороны слушаться отца, но давайте сделаем так, – предложила дама. – Вот шиллинги, а вот моя визитка. Когда вернетесь домой, расскажите обо всем отцу, и, если он не позволит взять деньги, можете их вернуть.

Мы взяли шиллинги, дама пожала нам руки и сказала:

– До свидания и доброй охоты!

После мы рассказали обо всем отцу, и он ответил, что все в порядке, деньги можно взять. Когда же увидел визитку, сказал, что нам выпала большая честь, потому что та леди пишет стихи лучше, чем любая другая из нынешних леди. Мы никогда о ней не слышали, и она казалась слишком веселой для поэтессы.

Старый добрый Киплинг! Мы обязаны этими двумя шиллингами тебе и твоему «Маугли»!

Рейтинг@Mail.ru