Эдит Несбит
Освальд Бэстейбл и другие
– А как насчет денежных призов? – спросил мистер Биггс, который, судя по всему, не собирался сажать Освальда в тюрьму, как того опасался наш юный герой. На самом деле у детектива был довольно веселый вид. – В вашей лотерее разыгрываются деньги?
– Нет… О нет! Но приз такой ценный, что выиграть его – все равно что выиграть деньги.
– Тогда это всего лишь обычная лотерея, – сказал мистер Биггс. – Вот что это такое, просто лотерея. Так что там за приз?
– А нам разрешат его разыграть? – настороженно спросил Освальд.
– Почему бы и нет. Раз это не деньги, почему бы нет? Так что там за ценный предмет?
– Ну же, Освальд, – сказал отец, видя, что Освальд молчит. – Что там за предмет искусства?
– Мне бы не хотелось об этом говорить, – ответил Освальд, чувствуя себя очень неловко.
Мистер Биггс сказал что-то насчет того, что долг есть долг, а отец упрекнул:
– Ну же, Освальд, не будь юным болваном. Смею предположить, тут нечего стыдиться.
– Наверное, и вправду нечего, – согласился Освальд, с нежностью думая о красивом козле.
– Итак?
– Ну, сэр, – отчаянно заговорил Освальд, удивляясь отцовскому долготерпению и видя, что терпение это иссякает, – видите ли, самое главное, чтобы никто не знал, что мы разыгрываем ко… Я имею в виду, приз секретный. Никто не должен знать, что это такое. Только когда его выиграют, тайна будет раскрыта.
– Что ж, – сказал отец, – если мистер Биггс выпьет со мной бокал вина, мы спустимся в оранжерею, и он сам все увидит.
Мистер Биггс сказал что-то о том, что благодарен за предложение, но сейчас он при исполнении.
Вскоре они спустились в оранжерею. Отец не представил мистера Биггса – наверное, забыл, и Освальд сделал это сам, пока отец разговаривал с миссис Лесли. Мистер Биггс был очень любезен с дамами.
Потом состоялась лотерея. Все получили билеты, и Элис попросила мистера Биггса тоже купить один. Она продала ему билет за шиллинг, потому что билет был последним, и все мы надеялись, что гость выиграет козла. Теперь детектив не сомневался: Освальд не шутит и приз в самом деле не денежный. Вообще-то Освальд зашел так далеко, что сказал ему наедине, что приз слишком большой, чтобы поместиться в карман, а если его поделить, он испортится. Это справедливо для козлов, но не для денег.
Все смеялись, болтали и с тревогой гадали, что же окажется призом.
Освальд пронес шляпу по кругу, и каждый вытащил бумажку с номером. Выигрышным числом было шестьсот шестьдесят шесть, и дядя Альберта впоследствии назвал это любопытным совпадением. Не знаю, что он имел в виду, но миссис Лесли рассмеялась. Когда все взяли бумажки, Освальд позвонил в колокольчик, призывая к тишине, и наступило молчание, полное тревожного ожидания.
– Призовой номер – шестьсот шестьдесят шесть! – объявил Освальд. – У кого бумажка с таким числом?
Мистер Биггс сделал шаг вперед и протянул ему бумажку.
– Приз ваш! Поздравляю, – тепло сказал Освальд.
Потом он пошел в пекарню, поспешно водрузил на голову козла специально приготовленный Элис венок из бумажных роз, вывел животное, потихоньку показывая ему кусочек кокосового мороженого, и тем же манером доставил к ногам счастливого победителя.
– Вот ваш приз, – сказал Освальд с чувством великодушной гордости. – Я очень рад, что он у вас. Он послужит вам утешением и компенсирует все неприятности, которые у вас были из-за нашей лотереи… Не денежной, а обычной.
И он вложил свободный конец веревки в неподатливую руку удачливого сыщика.
Ни Освальд, ни остальные дети так и не поняли, почему все взрослые так смеялись. Но они хохотали. Люди сказали, что лотерея стала лучшим событием дня. А дамы без конца поздравляли мистера Биггса.
Наконец, люди начали расходиться, и детектив, на которого внезапно свалилось неслыханное богатство, сказал, что ему тоже надо идти. Он привязал козла к двери оранжереи и пошел прочь.
– Вы забыли вашего козла! – закричали мы хором.
– Нет, – очень серьезно ответил мистер Биггс. – Я никогда не забуду этого козла, до самой смерти. Но мне надо навестить мою тетю, живущую неподалеку, и я не могу взять его с собой.
– Почему не можете? – спросил Эйч-Оу. – Это очень милый козел.
– Тетушка боится козлов, – объяснил детектив. – Когда она была маленькой девочкой, ее боднул козел. Но если позволите, сэр, – и он подмигнул моему отцу, что было не очень вежливо, – если позволите, я заеду за козлом по дороге на станцию.
Мы выручили за лотерею и распродажу пять фунтов тринадцать шиллингов и пять пенсов. Еще десять шиллингов мы должны были получить от отца, но ему пришлось отдать эти деньги мистеру Биггсу, которого мы заставили проделать долгий путь из Скотланд-Ярда. Дело в том, что детектив решил, будто наши рекламки – дело рук матерого преступника, пожелавшего обмануть легковерных простаков.
На следующее утро мы отнесли выручку Огастесу Виктору Планкетту, и тот был просто счастлив.
Мы ждали чуть ли не до ночи, когда же сыщик вернется за своим роскошным призом, но он так и не пришел. Надеюсь, на него не напали и не зарезали в каком-нибудь темном переулке. Если мистер Биггс жив и не попал в тюрьму, не понимаю, почему он не вернулся. Я часто с тревогой думаю о нем, ведь у детективов наверняка много врагов среди преступников, которые только и мечтают о том, чтобы пырнуть человека ножом в спину. Пасть от руки убийцы в темном переулке – с детективами такое частенько случается.
Беглецы
Это случилось после того, как мы переболели корью, подхватив ее от Элис, которая подобрала пять зараженных шиллингов: какая-то бесстыдная семья завернула деньги в бумажку, чтобы заплатить доктору, а потом беспечно уронила на улице. Элис взволнованно сжимала пакетик в муфте, слушая благотворительный концерт. «Отсель и слезы», как писал Вергилий, и если вы когда-нибудь болели корью, то знаете, что про слезы я говорю не фигурально, ведь во время этой болезни глаза слезятся, как сумасшедшие.
Когда мы снова начали выходить из дома, нас послали в Лимчерч к некой мисс Сандал, чьим жизненным принципом было: «Простая жизнь и возвышенные мысли». Брат мисс Сандал придерживался тех же принципов – как раз на организованном им благотворительном концерте Элис и сжимала в муфте роковые шиллинги. Позже этот брат в порыве легкомысленного рвения попытался вручить свои душеспасительные брошюрки каменщику и упал со строительных лесов. Мисс Сандал пришлось ухаживать за братом, поэтому мы, все шестеро, остались в ее доме без взрослых. Мы вели простую жизнь и предавались возвышенным мыслям, а старая миссис Биль из деревни каждый день приходила и занималась работой по дому. Она была скромного происхождения, но истинной леди во всем, что касалось работы: в ее руках спорилось то, что очень многие дамы вообще не умеют делать. Летом, в каникулы, мы могли участвовать в любых приключениях, а только приключения имеют в жизни настоящую ценность. Все остальное – лишь «время в промежутке», как говорит дядя Альберта, писатель.
В доме мисс Сандал, очень простом и чистом, многое было выкрашено в белый цвет. В таком доме не поиграешь как следует, поэтому мы много времени проводили на улице.
Дом стоял на морском берегу, рядом, конечно, имелся пляж, а кроме того, топь – просторные зеленые поля, где повсюду паслись овцы и тянулись мокрые насыпи, поросшие осокой. Еще там было много тины, в которой водились угри. По топи извивались белые дороги – вроде бы одинаковые, но такие интересные, как будто могли привести нас ко всяческим неожиданностям. На самом деле они, конечно, вели к Эшфорду, Ромни и Айвичерчу и к обычным деревушкам вроде нашей, но по их виду такого не скажешь.
В тот день, когда случились события, о которых я собираюсь рассказать, мы стояли, прислонившись к каменной стене, и смотрели на свиней. Все мы очень дружили со свинопасом. С нами не было только моего самого младшего брата, Эйч-Оу. Вообще-то его зовут Гораций Октавиус, а если хотите знать, почему мы звали его Эйч-Оу, вам лучше прочитать «Искателей сокровищ», тогда сами поймете. Так вот, брат ушел пить чай с сыном школьного учителя – отвратительным мальчишкой.
– Разве ты не дерешься постоянно с этим мальчиком? – спросила Дора, когда Эйч-Оу сказал, куда идет.
– Дерусь, – ответил брат. – Но у него есть кролики.
Тут мы все поняли и отпустили его.
Так вот, все мы с любовью смотрели на свиней, когда мимо прошли два солдата. Мы спросили, куда они направляются, и нам велели не совать нос, куда не просят. Грубый ответ, даже если ты солдат и идешь по личному делу.
– Ну и ладно, – сказал Освальд, самый старший из братьев, и посоветовал солдатам приглядывать за своими волосами. Те немногие, что у них остались, были острижены очень коротко.
– Думаю, они разведчики или что-то в этом роде, – сказал Дикки. – Наверное, сегодня учения или маневры.
– Пойдемте за ними и посмотрим, – сказал Освальд, всегда быстро принимавший решения. Мы так и сделали.
Сперва нам пришлось пробежаться, чтобы не слишком отстать от солдат. Красные мундиры на фоне извилистой белой болотной дороги помогали не упускать цель из виду. Но мы их не догоняли: солдаты, казалось, шли все быстрее и быстрее. Поэтому время от времени мы снова пускались бегом. Так мы довольно долго их преследовали, но не встретили ни одного из офицеров или военных отрядов. Мы уже начали думать, что, возможно, тратим время впустую – так иногда бывало.
Примерно в двух милях от Лимчерча есть разрушенная церковь. Неподалеку от нее мы потеряли красные мундиры из виду, поэтому остановились на маленьком мосту, чтобы осмотреться.
Солдаты исчезли.
– Вот и весь сказ! – заметил Дикки.
– Пустая трата времени, – сказал Ноэль. – Я напишу об этом стихотворение и назову его «Исчезающие красномундирники, или солдаты, которых не было, когда мы добрались до цели».
– Заткнись! – велел Освальд, чей орлиный глаз уловил проблеск алого под разрушенной аркой.
Никто другой не заметил бы этого. Вы, может, решите, что я слишком мало говорю о зоркости Освальда, но не забывайте: я и есть Освальд, и я очень скромный. По крайней мере, стараюсь таким быть, поскольку знаю, что истинный джентльмен обязан быть скромным.
– Они в развалинах, – продолжал Освальд (то есть, я). – Наверное, решили сделать передышку и покурить там, где нет ветра.
– По-моему, они ведут себя очень загадочно, – сказал Ноэль. – Не удивлюсь, если они собрались искать закопанный клад. Подсмотрим!
– Нет, – возразил Освальд – скромный и благоразумный. – Если мы будем подсматривать, они перестанут копать… Или делать то, что они там делают. Когда уйдут, проверим, не разрыта ли земля.
Итак, мы задержались на мосту, но больше красномундирников не видели.
Вскоре к нам подъехал на велосипеде унылого вида человек в коричневом костюме, остановился и спросил Освальда:
– Ты не видел тут пару солдатиков, парнишка?
Освальд терпеть не может, когда его называют парнишкой, особенно такие унылые личности. Но он не хотел испортить смотр, или маневры, или учебный бой, или что там намечалось, поэтому ответил:
– Видел, они там, в развалинах.
– Да что ты! – воскликнул мужчина. – И оба в форме, я полагаю? Конечно, в форме, иначе как ты понял бы, что это солдаты. Вот тупицы!
И он покатил на велосипеде по неровной дороге, ведущей к старым развалинам.
– Дело явно не в кладе, – сказал Дикки.
– Мне плевать, клад там или нет, – ответил Освальд. – Пошли посмотрим, что произойдет. Вот бы испортить дельце этому человеку. Будет знать, как называть меня парнишкой!
Итак, мы последовали за велосипедистом. Когда мы добрались до церкви, велик стоял, прислоненный к воротам кладбища, а его хозяин шел к развалинам, и мы двинулись за ним.
Он не окликнул солдат, что показалось нам странным, но не заставило задуматься, как задумался бы любой, у кого есть хоть капля здравого смысла. Человек крался, заглядывая за стены и под арки, как будто играл в прятки. В центре развалин возвышался небольшой холм, на котором во времена средневековья нагромоздились камни и всякая всячина, а после заросли травой. Стоя на этом холме, мы наблюдали, как незнакомец рыщет вокруг, словно хорек.
В развалинах есть арка, за ней вниз тянется лестница в пять ступенек, а дальше все завалено упавшими камнями и землей. И вот незнакомец остановился у этой арки, подался вперед, упершись руками в колени, и посмотрел туда, куда уходили ступени.
– А ну, вылезайте оттуда! – с яростью сказал он.
И солдаты вылезли. Я бы на их месте не стал вылезать. Их было двое против одного, но они вышли, съежившись, как побитые собаки. Человек в коричневом что-то надел им на руки… А в следующую минуту оказалось, что оба солдата скованы друг с другом наручниками, и он гонит их перед собой, как овец.
– Назад вы пойдете тем же путем, каким сюда пришли, – сказал велосипедист.
Тут Освальд увидел лица солдат, и ему никогда не забыть, как они выглядели. Он спрыгнул с насыпи и побежал к ним.
– Что сделали эти люди? – спросил он у велосипедиста.
– Дезертировали, – ответил тот. – Благодаря тебе, мой мальчик, я сгрябчил их легче легкого.
Один солдат – не очень старый, ростом с пятиклассника – посмотрел на Освальда, и, перехватив его взгляд, Освальд сказал:
– Я не доносчик и ничего бы не сказал, если бы знал, в чем дело. Надо было открыться мне вместо того, чтобы советовать не лезть не в свое дело, тогда я бы вам помог.
Солдат промолчал, за него ответил велосипедист:
– И ты бы отправился в тюрягу, мой мальчик. Помогать грязному дезертиру? Тебе достаточно лет, чтобы понимать, что можно делать, а что нельзя. А ну, топайте, мерзавцы!
И все трое ушли.
Когда они скрылись из виду, Дикки сказал:
– Как странно. Я ненавижу трусов, а дезертиры – трусы. Не понимаю, почему я так скверно себя чувствую.
Элис, Дора и Ноэль были в слезах.
– Конечно, мы правильно сделали, что рассказали о них. Только когда солдат на меня посмотрел… – пробормотал Освальд.
– Да, – кивнул Дикки, – именно.
В глубоком унынии компания пошла обратно, и по дороге Дора сказала, шмыгая носом:
– Наверное, велосипедист выполнил свой долг.
– Конечно, – согласился Освальд, – но у нас-то не было такого долга. И мне ужасно хочется, чтобы мы ничего подобного не делали!
– А ведь такой прекрасный день, – сказал Ноэль, тоже шмыгая носом.
Денек и вправду стоял прекрасный. Сперва небо хмурилось, но теперь лучи солнца озаряли болота, и все вокруг как будто было покрыто лучшим листовым золотом – и болото, и деревья, и крыши, и трубы и все остальное.
Тем вечером Ноэль написал стихотворение о случившемся. Стих начинался так:
– Бедняги солдаты, как вы налажали,
Когда в ясный день почему-то сбежали!
Ведь если бы вы в непогоду ушли,
Наверное, вас бы ни в жизнь не нашли,
Ведь Освальд, боясь промочить свои ноги,
Не слал бы ловца к вашей тайной берлоге.
Освальд отколотил бы брата за эти строки, не будь Ноэль таким слабачком. К тому же в поэтах, даже самых юных, есть что-то такое, отчего кажется, что бить их – все равно что бить девчонок. Поэтому Освальд даже не разругал дурацкий стих, ведь Ноэль плачет по малейшему поводу.
– Сходим к нашему свинопасу, – только и сказал Освальд.
И мы пошли, но Ноэль отказался. Его ни за что не стронуть с места, если на него накатывает вдохновение. Элис осталась с ним, а Эйч-Оу уже лежал в постели.
Мы рассказали свинопасу о дезертирах и о нашем смиренном раскаянии, и он заявил, что понимает наши чувства.
– За несчастным парнем, рванувшим в бега, и так слишком многие охотятся, и незачем остальным к ним присоединяться, – сказал он. – Не то чтобы я одобрял дезертирство – я называю его подлым трюком. И все равно шансы слишком неравны. Один против тысячи: вся армия, флот, народ, парламент и король Англии против единственного недалекого малого. Держу пари, ты навел на них погоню не нарочно.
– В общем, да, – мрачно ответил Освальд. – Хотите мятную конфетку? Она ядреная.
Съев конфету, свинопас продолжал:
– Возьмите молодого парня, сбежавшего недавно из Дуврской тюрьмы. Я знаю, за что он вляпался: стащил четырехфунтовый кекс с прилавка кондитерской Дженнера, на Хай-стрит. Отчасти потому, что хотел есть, отчасти из озорства. Но даже если бы я не знал, за что его задержали, неужели я натравил бы на него полицейских? Да никогда. Дайте парню шанс – я так считаю. Но не грызи себя из-за тех солдатиков. Может, их в конце концов поймали бы и без тебя. Я тоже их видел – самые большие разгильдяи, которые когда-либо натягивали солдатские сапоги. Просто в следующий раз остановись и подумай, а после уж открывай рот, понятно?
Мы сказали, что понятно и в следующий раз мы так и сделаем, и отправились домой. По дороге Дора заметила:
– Ну а если на свободу вырвался жестокий убийца? Тогда о нем надо сообщить.
– Да, – согласился Дикки. – Только прежде чем сообщить, надо быть абсолютно уверенным, что он жестокий убийца, а не парень, который с голодухи стащил кекс. Откуда ты знаешь, что сделала бы сама, если б как следует проголодалась?
– Воровать бы я не стала, – сказала Дора.
– Не уверен, – ответил Дикки.
Они спорили об этом до самого дома.
Не успели мы войти, как начался проливной дождь.
Когда разговор заходит о еде, начинает казаться, будто ты очень давно не ел. Миссис Биль, конечно, ушла домой, но мы сами отправились в кладовую. Это гостеприимная кладовая, на ее двери нет замков, только большая деревянная щеколда, которую можно поднять, потянув за веревочку, как в сказке про Красную Шапочку. Кладовая выложена чистым влажным красным кирпичом, и, если положить на пол пакет с имбирным печеньем, оно размягчится. Мы нашли половину пирога с ревенем и мясные котлеты с картошкой. Миссис Биль – предусмотрительная особа. Я знаю много людей гораздо богаче ее, которые вовсе не так предусмотрительны.
Мы удобно устроились за кухонным столом и отлично угостились, хотя ели стоя, как лошади.
Потом нам пришлось позволить Ноэлю прочитать стихотворение о солдатах. Ноэль бы глаз не сомкнул, если бы его не прочитал. Стих был очень длинным, начало я уже процитировал, а заканчивался он так:
– Бедные солдаты, вот вам урок:
Убегать – неправильно, какой в том прок,
Служить королю вам теперь пора,
А еще – стране, ура-ура!
Ноэль признал, что «ура-ура» звучит слишком бодро для стихотворения о солдатах с такими лицами, какие были у беглецов.
– Но тут не столько про солдат, сколько про короля и страну. Подождите секундочку, я кое-что вставлю.
И вот что он вставил:
– Постскриптум: бедные солдаты,
Не обижайтесь на меня, ребята,
Я не вам, а королю до утра
Готов распевать: «Ура-ура!»
– «Ура-ура» петь нельзя, – сказал Дикки.
Поэтому Ноэль пошел спать, распевая «ура», и Элис сказала – пусть лучше поет, чем спорит, что это спеть нельзя. Но от его пения было еще больше шума, чем от споров.
Освальд и Дикки всегда обходили дом, проверяя, заперты ли двери и закрыты ли ставни. Так обычно делает глава семьи, а Освальд остается за главного, когда рядом нет отца. На верхнем этаже окна были без ставней, только с занавесками. «Белый Дом», как называется жилище мисс Сандал, находится не в деревне, а «в двух шагах» от нее, по словам миссис Биль. Тому, кто идет по дороге с болот, этот дом попадается первым.
Каждый вечер мы с Дикки заглядывали в шкаф и под кровати в поисках грабителей. Об этом просили девочки, хотя сами не хотели смотреть. Не знаю, кой толк с таких проверок. Если где-то и притаился грабитель, иногда безопаснее о нем не знать. Вот уж когда справедливы слова, что в незнании – благо. Глупо искать грабителя, тем более что он наверняка вооружен до зубов! Впрочем, взломщик мало чем может поживиться в домах, обитатели которых следуют девизу: «Простая жизнь и возвышенные мысли», и мы ни разу никого не находили ни в шкафах, ни под кроватями.
Осмотрев дом, мы очень осторожно потушили все свечи, чтобы не случилось пожара – все, кроме свечки Ноэля. Ему не нравится темнота, он говорит, что в ней обитают твари, которые исчезают, когда зажигаешь свечу. Сколько ни тверди ему о разуме и науке, все без толку.
Потом мы надели пижамы. Именно Освальд попросил отца купить нам пижамы вместо ночных рубашек: в пижамах так удобно играть в клоунов, или в вест-индских плантаторов, или в любых других персонажей в свободных нарядах. Переодевшись, мы легли в постели и заснули.
Мы спали, и нас не заботила причудливая судьба, стремительно надвигавшаяся на нас в эти безмолвные ночные часы. Дождь все шел и шел, ветер дул в болотах с яростью маньяка, превратившегося в кузнечные мехи. И сквозь ночь, ветер и дождь наша ужасная судьба неумолимо приближалась. Я хочу, чтобы мои слова навели вас на мысль, будто что-то должно произойти. Надеюсь, мне это удалось. Надеюсь, сердце читателя замрет от страха за нас, но не хочу, чтобы оно замерло навсегда, поэтому сразу скажу: нас не убьют в постелях и мы не скончаемся во сне мирно, с ангельскими улыбками на юных красивых лицах. Ничего подобного!
На самом деле случилось вот что. Спустя некоторое время после того, как мы закрыли глаза и безмятежно уснули, Освальд проснулся оттого, что Дикки сильно толкнул его в спину и с ужасом спросил… Дикки утверждает, что ничуть не ужасался, но Освальду видней. Итак, Дикки спросил:
– Что это?
Освальд приподнялся на локте и прислушался, но ничего не услышал, кроме тяжелого дыхания Дикки да плеска дождевой воды, льющейся из водостока под окном.
– В смысле – «что»? – спросил Освальд.
Он спросил это без ярости, хотя на его месте многие другие старшие братья разъярились бы, если бы их разбудили внезапным толчком.
– Вот! – сказал Дикки. – Вот опять!
На этот раз Освальд расслышал стук – как будто кто-то молотил кулаками по входной двери. У тех, кто живет простой, но возвышенной жизнью, не бывает дверных молотков.
Освальд обуздал свой страх (если вообще испугался, а я не буду уточнять, боялся он или нет), и чиркнул спичкой. Не успело пламя свечи замереть, как шум раздался снова.
У Освальда железные нервы, но кто угодно вздрогнул бы, увидев в дверях две белые фигуры. Оказалось, прибежали Элис и Дора в ночных рубашках, но нельзя винить человека в том, что он не сразу это понял.
– Там грабители? – спросила Дора, стуча зубами.
– Думаю, это миссис Биль, – предположила Элис. – Наверное, она забыла ключ.
Освальд вытащил из-под подушки часы.
– Уже половина второго, – сказал он.
Снова раздался стук. Тогда бесстрашный Освальд подошел к окну на лестничной площадке, которое находилось как раз над входной дверью; остальные пошли за ним. И вот он открыл окно, высунулся в него в пижаме и спросил:
– Кто там?
Внизу послышалось шарканье, как будто кто-то отступил от двери, и мужской голос крикнул:
– Это дорога на Эшфорд?
– До Эшфорда тринадцать миль, – ответил Освальд. – Идите по дороге на Дувр.
– Я не хочу идти по дуврской дороге, – отозвался голос. – Хватит с меня Дувра!
Как мы потом признались друг другу, наши сердца тревожно забились.
– И все-таки до Эшфорда всего тринадцать миль… – начал Дикки.
– В доме есть еще кто-нибудь, кроме тебя?
– Скажи, что у нас тут люди, собаки и ружья, – прошептала Дора.
– Нас шестеро, – заявил Освальд, – и все вооружены до зубов.
Незнакомец рассмеялся.
– Я не грабитель, я заблудился, вот и все. Я рассчитывал добраться до Эшфорда прежде, чем стемнеет, но ошибся дорогой. С тех пор я все брожу по этим болотам, под дождем. Наверное, меня уже ищут, но я смертельно устал и не могу идти дальше. Ты не впустишь меня? Я могу посидеть у кухонного очага.
Освальд убрался из окна, и на лестничной площадке состоялся торопливый совет.
– Да, – сказала Элис.
– Вы слышали, что он сказал о Дувре и о том, что его ищут?
– Послушайте, вы могли бы меня впустить, – сказал мужчина на улице. – Я не преступник, я порядочный человек. Клянусь честью!
– Лучше бы он этого не говорил, – прошептала Дора. – Какой ужас! А мы ведь даже не спрашивали, преступник ли он.
– Судя по голосу, он очень устал, – сказала Элис.
– И промок, – добавил Освальд. – Я слышал, как вода хлюпает в его сапогах.
– А что будет, если мы его не пустим? – спросил Дикки.
– Его поймают и отведут туда, откуда он сбежал, как тех солдат, – сказал Освальд. – Знаете, я рискну. А вы можете запереться в своих комнатах, если боитесь.
И Освальд высунул храбрую юную голову из окна (дождь тек на его смелую юную шею с крыши, словно поливая из лейки прекрасный цветок) и сказал:
– У боковой двери есть навес. Обогните дом и спрячьтесь там, а я спущусь через полсекунды.
В ранней юности Освальд принял решение: никогда не встречаться с полуночными визитерами без сапог, поэтому слегка задержался. Он и Дикки надели сапоги и куртки и велели девочкам идти спать.
И вот мы спустились и открыли входную дверь. Незнакомец услышал, как лязгнули засовы, и уже ждал снаружи.
Мы вежливо придержали дверь, и этот человек, войдя, сразу накапал на дверной коврик, а когда дверь закрылась, дико огляделся.
– Успокойтесь, вы в безопасности, – сказал Освальд.
– Спасибо, – ответил незнакомец. – Вижу, так и есть.
Наши сердца были полны жалости к изгнаннику, и его вид вправду мог потрясти великодушного человека. «Даже тюремщики, – подумал Освальд, – или тот, у кого он украл кекс, сжалились бы, если б увидели его сейчас».
Незнакомец был не в тюремной робе. Освальду очень хотелось бы посмотреть на робу, но он вспомнил, что беглецы для безопасности обычно избавляются от одежды заключенного. Итак, гость носил серый, сильно перепачканный костюм. Наверное, подкладка его шляпы была синей, и синяя краска стекала по лицу, как у джентльмена в рассказе мистера Киплинга. Никогда в жизни я не видел человека, который промок бы сильнее – не считая тех, кто купался в ванной или в море.
– Пойдемте на кухню, – сказал Освальд. – Там кирпичный пол и вы сможете преспокойно на него капать.
Незнакомец последовал за нами на кухню.
– Вы что, одни в доме, дети? – спросил он.
– Да, – ответил Освальд.
– Тогда, наверное, бесполезно спрашивать, есть ли у вас капелька бренди?
– Нету, – ответил Дикки.
– Виски тоже сойдет, или джин… Любая выпивка, – с надеждой сказал перемазанный незнакомец.
– Ни капли, – сказал Освальд. – Но я посмотрю в аптечке. И лучше снимите одежду и положите в раковину, а я принесу вам другую. Здесь есть кое-какие вещи мистера Сандала.
Мужчина колебался.
– Это будет лучшая маскировка, – тихим многозначительным шепотом сказал Освальд и тактично отвернулся, чтобы незнакомец не чувствовал себя неловко.
Дикки принес одежду, и незнакомец переоделся в задней кухне. Единственный крепкий напиток, который смог найти Освальд – это соляную кислоту (гость назвал ее ядом) и камфарный спирт. Освальд дал ему немного камфарного спирта на кусочке сахара, зная, что такое лекарство хорошо помогает от простуды. Незнакомцу средство очень не понравилось.
Он переоделся в задней кухне, а мы тем временем попытались разжечь огонь в камине, только ничего у нас не получалось, поэтому Дикки поднялся наверх, чтобы попросить у Элис спички. Он обнаружил, что девочки не легли спать, как велел им Освальд, а наоборот, оделись. Дикки позволил им спуститься, а раз уж они сошли вниз, почему бы им было не развести огонь? Они так и сделали.
Когда несчастный вышел из задней кухни, он выглядел вполне прилично, хотя на его лице все еще синели пятна краски, натекшие с подкладки шляпы. Дикки шепнул мне:
– Как сильно человека меняет одежда!
Незнакомец вежливо, хоть и отрывисто, поклонился девочкам, и Дора сказала:
– Как поживаете? Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете.
– Так хорошо, насколько возможно, – ответил ставший опрятным беглец, – учитывая, через что мне пришлось пройти.
– Чай или какао? – спросила Дора. – Предпочитаете сыр или холодный бекон?
– Оставляю это полностью на ваше усмотрение, – ответил незнакомец и тут же добавил: – Уверен, что могу вам доверять.
– Конечно, можете, – серьезно заверила Дора. – Вам нечего бояться. С нами вы в полной безопасности.
Услышав это, незнакомец широко распахнул глаза.
– Он не ожидал такой доброты, – прошептала Элис. – Бедняга! Сколько он пережил!
Мы подали гостю какао и бутерброды с сыром и беконом, и он отдал должное угощению, поставив ноги в утепленных сапогах мистера Сандала на кухонную решетку.
Девочки выжали воду из одежды беглеца и развесили по другую сторону очага.
– Я очень вам обязан, – сказал он. – Вот что называется настоящим милосердием. Никогда вам этого не забуду, честное слово. Мне следовало бы извиниться за то, что я так колотил в дверь, но я уже несколько часов бродил по проклятому болоту мокрый до нитки, с полудня у меня во рту не было ни крошки, и я впервые за последние пару часов увидел свет в окне.
– Очень рада, что вы постучались именно в нашу дверь, – заметила Элис.
– Я тоже рад, что к вам постучался, – ответил беглец. – Не в каждом доме получишь такой прием, я это прекрасно понимаю.
Он говорил гладко, не как рабочий, а как джентльмен, и, казалось, обрывал концы фраз, как будто хотел прибавить: «мисс» или «сэр».
Освальд думал о том, как ужасно, должно быть, бродить одному под дождем, в темноте, когда по твоим следам идет полиция и нет никого, кто радушно бы встретил тебя, если ты постучишься в дверь.
– У вас, должно быть, был ужасный день, – сказал Освальд.
– Уж поверьте, – ответил незнакомец, отрезая себе еще бекона. – Спасибо, мисс…
На этот раз он действительно сказал «мисс».
– …всего полчашечки, если не возражаете. Уж поверьте! Не хотел бы я еще когда-нибудь пережить подобный день. Утром я успел закончить кое-какие дела, но потом то ли настроение пропало, то ли еще что… Вы же знаете, как это иногда бывает.
– Могу себе представить, – сказала Элис.
– А потом все затянуло тучами. Как вы помните, на закате небо прояснилось, но тогда уже было слишком поздно. А после начался дождь. Еще какой, клянусь честью! И все пошло наперекосяк. Я угодил в канаву и уж думал, настал мой последний час. Вылез, буквально цепляясь зубами, оставил там все свои вещи. Бывает же, чтобы парню так не везло! Ей-богу, после такого закаешься заниматься своим делом.
– Надеюсь, вы и вправду никогда больше не будете им заниматься, – серьезно сказала Дора. – Вы же знаете, что прибыли от него немного.
– Честное слово, готов с вами согласиться, хотя не понимаю, откуда вам это известно.
И незнакомец принялся за сыр и соленые огурцы.
– Я бы хотела… – начала Дора, но Освальд, считая, что нечестно читать бедняге проповеди, перебил:
– Итак, вы оставили все свои вещи в канаве. А где же вы раздобыли эту одежду? – Он показал на серый костюм, исходящий па́ром у очага.
– Да где обычно, – ответил незнакомец.
Освальд был слишком хорошо воспитан, чтобы спросить, где обычно получают серый костюм взамен тюремного. Он боялся, что обычный способ раздобыть такой костюм – тот же, каким был раздобыт четырехфунтовый кекс.
