Эдит Уортон
Век невинности
Глава третья
Что должно было случиться, то случилось.
Миссис Джулиус Бьюфорт в тот вечер давала бал. Она устраивала балы один раз в год, причем традиционно именно в тот день, когда все общество собиралось в Опере. И сама она не пропускала этого красочного зрелища, демонстративно оставаясь там до конца, чтобы предоставить возможность званым гостям оценить вышколенность ее слуг, способных в отсутствие хозяйки организовать прием на высшем уровне.
Дом Бьюфортов был одним из немногочисленных домов в Нью-Йорке с танцевальным залом. В этом отношении он превзошел даже особняки миссис Мэнсон Мингот и Хэди Чиверс. К этому времени он, однако, порядком обветшал. Многие даже стали называть его «провинциальным»: пол в некоторых комнатах затянули простым холстом, а всю мебель из них перетащили на верхний этаж; танцевальный зал не использовался ни для каких иных целей, но только для устроения балов, и потому пустовал все триста шестьдесят четыре дня в году; шторы на окнах были приспущены, и в зале всегда царил полумрак; старинные стулья с позолотой на высоких спинках сдвигались в дальний угол, а люстру покрывали чехлом. Но все же, наличие в доме зала считалось огромным преимуществом и компенсировало все то, что было достойно сожаления в таинственном прошлом семейства Бьюфортов.
Миссис Ачер, обожавшая представлять свои философские взгляды касательно современного общества в виде аксиом, однажды заявила:
«Мы все питаем слабость к простым людям».
И хотя фраза эта показалась чересчур дерзкой, она прочно укоренилась в сердцах многих влиятельных особ. Но Бьюфортов едва ли можно было назвать простыми людьми. Впрочем, кое-кто считал, что они «еще хуже». Миссис Бьюфорт принадлежала к одному из наиболее почитаемых в Америке семейств. Она, урожденная Реджина Даллас, писаная красавица из Южной Каролины, некогда прибыла в Нью-Йорк без цента за душой и была представлена обществу своей кузиной, бесшабашной Медорой Мэнсон, которая всегда поступала опрометчиво, преследуя при этом самые благие цели. Все выходцы из благородного рода Мэнсонов и Рашвортов имели (как говаривал мистер Силлертон Джэксон, неоднократно посещавший Тюильри) «право голоса» в нью-йоркском обществе. Но, по мнению многих, девица, выйдя замуж за Джулиуса Бьюфорта, потом долго расплачивалась за собственную глупость.
Весь вопрос заключался в том, кем был этот Бьюфорт на самом деле. Выдавал он себя за англичанина и был обходительным, красивым, гостеприимным и остроумным человеком. Но вот характер у него оставлял желать лучшего. Он прибыл в Америку с рекомендательным письмом от зятя старой миссис Мэнсон Мингот, английского банкира, и очень быстро стяжал себе сомнительную славу опасного донжуана. Он вел довольно беспутный образ жизни, и порой не стеснялся в выражениях. Прошлое его было покрыто сплошной тайной, и когда бедная Медора Мэнсон объявила о его помолвке со своей кузиной, ее чуть было не подняли на смех. Во всяком случае, это было расценено, как очередная глупость в нескончаемом списке опрометчивых поступков Медоры Мэнсон.
Но то, что в свете называли глупостью, дети Медоры, вставшие на ее защиту, наоборот, считали верхом мудрости. Так или иначе, через два года после свадьбы, миссис Бьюфорт стала хозяйкой одного из наиболее престижных домов в Нью-Йорке. Никто толком не знал, каким чудом это произошло. Она была ленива, пассивна, а злые языки называли ее «большой занудой». Но одевалась она всегда, как примадонна, и любила завешивать себя жемчугами, с каждым годом становясь все моложе и красивее. При этом ее светлые волосы (она была блондинкой) тоже светлели год от года. Она царствовала во дворце из тяжелого коричневого камня, построенного мистером Бьюфортом, и заправляла хозяйством, палец о палец при этом не ударив (не зря она предпочитала носить на своих маленьких пальчиках дорогие кольца и перстни). Посвященные в семейные дела Бьюфортов рассказывали, что сам хозяин вышколил слуг и показал повару, как готовить новые блюда. Говорили также, что он указывал садовнику, какие цветы выращивать в оранжерее для украшения обеденного стола и гостиной, составлял списки гостей, готовил послеобеденный пунш и диктовал своей супруге письма, которые та рассылала своим знакомым. Он особенно не распространялся в свете о своих обязанностях по дому, желая прослыть беззаботным и радушным хозяином-миллионером, и, когда принимал гостей у себя на половине, всячески старался привлечь их внимание к аранжировке цветов, говоря при этом: «Не правда ли, глоксинии моей жены превосходны? Вероятно, ей поставляют их из Кью». Секрет успеха мистера Бьюфорта, как считали в обществе, заключался в умении на все смотреть «сквозь пальцы». Ходили слухи, что ему помог покинуть Англию один крупный международный банк, в котором он в свое время служил. И он совершенно невозмутимо воспринимал эти слухи, равно как и остальные; и несмотря на то, что к профессиональной репутации в Нью-Йорке относятся не менее щепетильно, чем к вопросам нравственности, он нисколько не стеснялся этих слухов. Может, поэтому весь Нью-Йорк перебывал у него в доме, и за последние двадцать лет у людей их круга вошло в привычку говорить: «Пойдем к Бьюфортам», – в таком тоне, который не оставлял ни малейших сомнений в том, что они собрались в один из «лучших домов», каким, скажем, являлся дом миссис Мэнсон Мингот. Кроме того, они заранее знали, что там их угостят фаршированной уткой и дорогими виноградными винами, а не тепловатым «Вдова Клико» годичной выдержки и разогретыми крокетами из Филадельфии.
Миссис Бьюфорт имела обыкновение появляться в своей ложе непосредственно перед арией со шкатулкой; и затем, она всегда поднималась с места в конце третьего акта, набрасывала на свои красивые плечи театральный плащ и исчезала. Это воспринималось светскими львами Нью-Йорка как сигнал: через полчаса начнется бал.
Дом Бьюфортов жители Нью-Йорка с гордостью показывали иностранцам, в особенности, в тот вечер, когда гости съезжались на бал. Бьюфорты одними из первых в Нью-Йорке обзавелись красным бархатным ковром. Их лакей всякий раз аккуратно скатывал его и уносил под лестницу, где он и хранился до следующего приема. Таким образом, у них были и ковер, и стулья в достаточном количестве, чтобы приглашать много гостей и не «занимать» ничего у знакомых. Бьюфорты ввели новый обычай: отныне их гостьи оставляли свои плащи прямо в холле, а не ускользали вместе с ними на половину хозяйки, откуда их потом невозможно было вытащить (они немедленно принимались завивать непокорные локоны на газовом рожке).
С Бьюфортом не могли не согласиться, ибо у всех подруг его супруги дома имелись служанки, ревностно следившие за тем, чтобы их чепчики сидели ровно на голове, когда дамы выезжают в свет.
Планировка этого дома (с танцевальным залом!) и в самом деле напоминала дворцовую. В зал вел не узкий коридор (как у Чиверсов), через который приглашенные вынуждены были пробиваться не иначе как работая локтями, но целая анфилада из просторных гостиных. Одна из них была цвета морской волны, другая – малиновая, а третья – в ярко-желтых тонах. И гости степенно вышагивали по этой анфиладе. Их взору открывалось зрелище, способное удовлетворить любой эстетический вкус: натертый до блеска паркетный пол отражал множество канделябров с зажженными свечами, а за танцевальным залом виднелась оранжерея; в ней камелии и древовидные папоротники покрывали сверху ажурные арки, создавая густую сень, под которой прятались скамейки из черного и золотистого бамбука.
Ньюлэнд Ачер, как и подобало молодому аристократу, прибыл на бал с некоторым опозданием. Плащ у него принял лакей в белых шелковых чулках (чулки были одной из слабостей хозяина), после чего Ачер некоторое время провел в библиотеке, – просторной комнате со стенами, обитыми испанской кожей, и мебелью в стиле «буль», инкрустированной бронзовыми и малахитовыми пластинками. В библиотеке несколько мужчин вели оживленную беседу, натягивая белые бальные перчатки. Вскоре и они влились в ряды гостей, которых миссис Бьюфорт встречала, стоя у порога малиновой гостиной.
Ачер заметно волновался. Он не поехал в клуб сразу после Оперы, как это обычно делали все молодые аристократы. Ночь выдалась ясной, и он прогулялся по Пятой Авеню перед тем, как направиться в сторону дома Бьюфортов. Он боялся, что Минготы приедут слишком поздно. Это могло означать только одно: старая миссис Мэнсон Мингот распорядилась, чтобы на бал пригласили и графиню Оленскую.
Из разговоров, которые велись в клубной ложе, он понял, что Элен Оленская совершила серьезный проступок. И хотя теперь ему как никогда хотелось посмотреть на это сквозь пальцы, его рыцарский пыл несколько поугас, после их короткого разговора в Опере. Он уже с меньшим энтузиазмом готовился встать на защиту кузины своей невесты.
Миновав ярко-желтую гостиную, где Бьюфорт вывесил картину Богоро «Триумф любви», с обнаженной натурой (вокруг этой картины ходили разные толки), Ачер увидел миссис Велланд с дочерью, стоявших у входа в танцевальный зал. Пары плавно скользили по блестящему полу; пламя восковых свечей освещало развевающиеся кружевные юбки, девичьи головки, украшенные скромными бутоньерками, молодых замужних дам, с перьями и драгоценностями, и крахмальные воротнички, манишки и белые перчатки мужчин.
Мисс Велланд уже готова была войти в танцевальный зал вместе с другими гостями, но задержалась у дверей. В руке она по-прежнему держала букет майских ландышей. Никаких бутоньерок из других цветов на ней не было. Личико ее показалось Ачеру несколько бледным, но глаза ее светились нескрываемым восторгом. Вокруг нее плотным кольцом теснились подруги и их кавалеры. Девицы то и дело всплескивали руками, смеялись и шутили. Сияющая мисс Велланд, стоявшая в центре, принимала одобрительные улыбки и поздравления. Было очевидно, что мисс Велланд в тот вечер привлекала к себе всеобщее внимание: как-никак ее помолвка состоялась! А ее мать тем временем стояла в стороне и переживала, как и все родители во время помолвок своих чад.
Ачер на мгновение остановился. Ведь это по его инициативе решили объявить о помолвке раньше намеченного срока. Нет, он вовсе не собирался выставлять свои чувства напоказ. Он не желал хвастать своим счастьем. Но зачем же, тогда объявлять о таком личном деле, о своей сердечной склонности средь шумного бала? Ачер был уверен, что его радость настолько безгранична, что ее не омрачит чужое вмешательство, и ее источник никто не в силах будет осквернить. Впрочем, он не хотел даже думать о том, что кто-то может замутить его чистые воды. И он с удовлетворением отметил про себя, что Мэй Велланд думает о том же. Ее глаза встретились с его глазами, и он прочел в них:
«Не забывай, что мы делаем это лишь потому, что так надо».
Этот взгляд быстрее всяких слов нашел отклик в душе Ньюлэнда Ачера. Быть может, ему и хотелось, чтобы делали они это в силу более возвышенной причины, а не ради того, чтобы поддержать «бедняжку Элен Оленскую». Люди, окружавшие мисс Велланд, расступились с многозначительными улыбками и, получив причитавшиеся ему поздравления, он увлек свою невесту в центр зала и обнял ее за талию.
«Как славно, что хоть теперь можно помолчать», – сказал он с улыбкой, глядя в ее сияющие глаза, пока они вальсировали. Они медленно плыли по волнам «Голубого Дуная». Мэй не ответила. Губы девушки слегка дрожали. Она попыталась улыбнуться, но взгляд ее был отрешенным и серьезным, как если бы она в тот момент думала о чем-то своем.
«Дорогая!» – прошептал Ачер, слегка прижимая ее к себе. Он всегда думал, что первые часы после их помолвки будут особенно торжественными и незабываемыми. А потом начнется новая жизнь, – чистая, светлая и добрая!
Музыка смолкла, и счастливая пара ускользнула в оранжерею. Они уселись под зеленым пологом из древовидных папоротников и камелий, и Ньюлэнд поднес к губам ее руку, обтянутую перчаткой.
«Я сделала так, как вы просили», – сказала она.
«Да, я не мог больше ждать, – ответил он, улыбаясь, и через секунду добавил: – Жаль только, что это произошло здесь, на балу».
«Да, я согласна, – она с пониманием взглянула на него и потом заметила: – Но, так или иначе, мы даже здесь смогли найти укромный уголок, не правда ли? И сейчас мы с вами одни…»
«О, дорогая, любимая навек!» – воскликнул Ачер.
Вероятно, она создана для того, чтобы понимать его с полуслова. Это открытие переполнило его душу блаженством, и он сказал весело:
«Самое ужасное то, что мне хочется поцеловать вас, но я не могу себе этого позволить. А впрочем…»
С этими словами он быстро обвел взглядом оранжерею и, удостоверившись в том, что они совершенно одни, привлек ее к себе и легко коснулся губами ее губ. Чтобы сгладить некоторую неловкость, он повел ее дальше, в дальний уголок оранжереи, и они присели на бамбуковую скамейку.
Он осторожно вынул один из ландышей из ее букета. Она молчала в глубокой задумчивости, и весь мир лежал у их ног, как залитая солнцем долина.
«А моей кузине Элен вы сообщили о нашей помолвке?» – спросила Мэй, и ее голос словно донесся откуда-то издалека.
Его вдруг поразила мысль о том, что он забыл это сделать. Или, быть может, внутренняя неприязнь, которую он невольно испытывал к этой странной женщине, заставила его позабыть о своем обещании.
«Нет, у меня просто не было возможности», – поспешно сказал он, слегка солгав.
«О! – протянула она разочарованно и, продолжая мягко настаивать на своем, сказала: – Но вы непременно должны это сделать, поскольку я ей тоже пока не говорила о нас. А мне не хотелось бы, чтобы она подумала».
«Нет, это исключено. Но, может быть, вам лучше самой сказать ей о нашей помолвке?»
Она немного помолчала, а потом ответила, взвешивая каждое слово:
«Если бы только я сразу поставила ее в известность… Но я упустила время, и теперь лучше всего вам так прямо и сказать ей, что я просила вас сообщить об этом еще в Опере, до того, как ехать на бал, чтобы объявить во всеуслышание… Иначе она чего доброго решит, что я так поступила намеренно. Она ведь член нашей семьи и столько времени провела вдали от нас, за границей, что сейчас чувствует себя здесь белой вороной».
Ачер с восторгом взглянул на свою невесту.
«Мой прекрасный ангел! – воскликнул он. – Конечно, я скажу ей!»
Он с некоторым принуждением поискал взглядом знакомую фигуру. Но ее не было среди танцующих.
«Я что-то не вижу ее, – сказал он, наконец. – Она на балу?»
«Нет. В последний момент Элен передумала и решила не ехать».
«В последний момент?» – переспросил он, удивленный тем, что его невеста так спокойно говорит о том, что у ее кузины, оказывается, еще и был выбор.
«Да, да! Она обожает танцевать, – поспешно сказала Мэй. – Но Элен вдруг изменила свое решение, сославшись на то, что ее платье недостаточно подходит для бала, хотя мы все думаем, что оно превосходно. Так что тетя увезла ее домой».
«А, понятно!» – протянул Ачер со вздохом облегчения. Ничто в его невесте не радовало его так, как ее упорное желание противостоять щекотливой ситуации, в которую их вовлекли.
«Она, так же как и я, прекрасно знает истинную причину, из-за которой ее кузина отказалась ехать на бал, – подумал он. – Но я, ни словом, ни жестом не дам ей понять, что мне известно, как Элен Оленская запятнала свою репутацию.»
Глава четвертая
На следующий день члены семей, собиравшихся породниться, наносили друг другу визиты, согласно давнишней нью-йоркской традиции, которая оставалась неизменной на протяжении многих лет. В точности следуя ей, Ньюлэнд Ачер вместе со своей матерью и сестрой первыми отправились навестить невесту и ее родных. Их приняла миссис Велланд и почти сразу же повезла Ньюлэнда и Мэй к миссис Мэнсон Мингот, с тем, чтобы досточтимая пожилая леди, глава семейства Минготов, благословила молодых.
Посещение особняка старой миссис Мэнсон Мингот всегда было особым событием в жизни Ньюлэнда Ачера. Само по себе здание уже вошло в историю городской архитектуры, несмотря на то, что на Юниверсити-плейс и в конце Пятой Авеню стояли дома и других представителей не менее древних родов. Они были построены еще до 1830 года, и их внутренние интерьеры непременно включали в себя ковры с причудливым узором из цветочных гирлянд, ширмы со створками из розового дерева, аркообразные камины из черного мрамора и длинные ряды застекленных книжных полок, изготовленных на заказ краснодеревщиками. Что касается старой миссис Мингот, строившей свой особняк значительно позднее, то нельзя сказать, чтобы она отдавала предпочтение массивной мебели, загромождавшей дом в годы ее юности: в ее комнатах наблюдалась некая эклектика интерьеров. Здесь можно было видеть и часть мебели, доставшейся ей по наследству от Мингота, и множество безделушек времен Второй Империи.
Она любила часами просиживать у окна на первом этаже, спокойно наблюдая за размеренным течением жизни, обходившей стороной ее уединенную обитель. Из окна она видела модных дам и кавалеров, спешивших пройти мимо и направлявшихся в северные районы города.
Но она не торопилась впустить их в свою жизнь: ей были свойственны в равной мере и самонадеянность, и терпение. Она полагала, что все это – суета сует, и со временем неизбежно утвердятся ее идеалы. Взять хотя бы современные землевладения. Что эстетичного в этих одноэтажных домишках, деревянных постройках и оранжереях, обнесенных невысоким забором, из-за которого нет-нет да и выскочат козы?.. Рано или поздно на смену этим жалким постройкам придут такие же величественные особняки, как и ее собственный, а может быть (в конце концов, объективные суждения не были ей чужды!) еще более грандиозные. И тогда старые омнибусы перестанут грохотать по булыжной мостовой и будут ездить по гладкому асфальту (говорят, им теперь заливают дороги в Париже).
И поскольку люди, которые были ей не безынтересны, часто наведывались к ней, и ее комнаты заполнялись гостями, посещавшими старую миссис Мингот не менее охотно, чем Бьюфортов, – почтенная леди не страдала от своей «географической изоляции». Народ валом валил к ней на званые вечера, хотя меню ее отнюдь не состояло из одних деликатесов.
Когда миссис Мингот уже была дамой в возрасте, она вдруг начала стремительно набирать в весе. Как обреченный город оказывается под потоками лавы, так и феноменальная полнота миссис Мингот заточила ее в стенах собственного дома, превратив из миловидной толстушки, ратовавшей за активный образ жизни, в затворницу.
К подобной метаморфозе собственной фигуры она отнеслась философски. Кэтрин Мингот всегда спокойно воспринимала удары судьбы; и вот, в пожилом возрасте, она была вознаграждена за это тем, что, глядя в зеркало, с удовлетворением отмечала, что на ее лице – «кровь с молоком» – почти совсем отсутствуют старческие морщины. Впрочем, его контуры были весьма расплывчатыми, так что их не сразу удавалось выхватить взглядом.
Мягкие линии двойного подбородка плавно переходили в очертания необъятной груди, еще не утратившей своего лилейного цвета. Тонкие белоснежные кружева были сколоты над вырезом брошью с миниатюрным изображением мистера Мингота уже в преклонном возрасте. Все просторное кресло, в котором она сидела, было заполнено складками черного шелкового платья; две крохотные ручки белели на их поверхности, как чайки на волнах.
Немало времени прошло с тех пор, как чудовищная полнота миссис Мэнсон Мингот перестала позволять ей подниматься и спускаться по лестнице, так что она, с присущей ей независимостью, нарушила давнишний неписаный закон всех салонов Нью-Йорка (тем самым вызвав явное неудовольствие со стороны их хозяев) и перенесла гостиную наверх, обосновавшись на первом этаже. Таким образом, сидя вместе с ней в холле у окна, вы невольно (через дверь в будуар, которая никогда не закрывалась, и шелковую желтую портьеру) могли разглядеть огромную, но невысокую кровать, обитую мягким материалом, туалетный столик с кружевными салфетками и зеркало в позолоченной раме.
Ее гости обычно бывали потрясены и даже шокированы явным преобладанием всего иностранного в обстановке. Должно быть, при создании интерьеров, миссис Мэнсон Мингот руководствовалась описаниями, почерпнутыми из французских романов (некоторые из ее нововведений могли показаться чересчур смелыми простому американцу, никогда бы не отважившемуся на такое). На ум немедленно приходили француженки с их распущенностью нравов и целой армией любовников, – так сказать, продукты развращенного общества. Где это видано, чтобы и мужчины и женщины проживали на одном этаже? Откуда тут взяться благонравию? И этот век распущенности воспевается в модных романах!
Воображение Ньюленда Ачера не раз рисовало пасторали с картин месье Декамора, развешенных в спальне миссис Мингот. Его умиляло, что пожилая дама, прошедшая столь славный жизненный путь, доживала последние годы, почти полностью отказавшись от мирской суеты. Но он допускал мысль, опять-таки давая волю своему воображению, что если бы на ее горизонте появился мужчина, достойный ее, эта решительная женщина непременно завела бы с ним роман.
Все вздохнули с облегчением, когда выяснилось, что графиня Оленская не почтит своим присутствием двоюродную тетушку во время визита молодой пары. Миссис Мингот сказала, что Элен отправилась на прогулку.
Возможно, это был не слишком дипломатичный ход со стороны этой особы, уже успевшей себя скомпрометировать в обществе. Она словно бросала им новый вызов: мол, нечего наносить визиты, когда самое время пройтись по магазинам! С другой стороны, в ее обществе молодая пара чувствовала бы себя более скованно. И еще одно. Интуиция подсказывала Ньюленду Ачеру, что бесславное прошлое этой женщины может каким-то образом омрачить их счастливую супружескую жизнь с Мэй Велланд, их светлое будущее…
Как и надеялись, визит прошел успешно. Старая миссис Мингот обрадовалась, узнав об их помолвке; прозорливые родственники, во время встреч на семейных советах, давно намекали на возможность такого поворота событий.
Миссис Мингот не смогла скрыть искреннего восхищения, когда держала в своих крохотных ручках кольцо с крупным сапфиром, подаренное Мэй Ачером.
«Это – современная ювелирная работа. Конечно, она превосходна, и камень с красивой огранкой, но любителям старины может показаться несколько… э… простой», – пояснила миссис Велланд, искоса посматривая на своего будущего зятя.
«Любителям старины? Уж не меня ли ты имеешь в виду, дорогая? – воскликнула почтенная леди, приближая кольцо к своим ясным глазам; очков она никогда не носила. – Напротив, я большая поклонница всего нового. Очень красиво! – добавила она, возвращая кольцо. – А что за чудо эти мелкие бриллианты! В дни моей молодости вместо них использовались обыкновенные жемчужины! Но кольцо нужно изготавливать так, чтобы оно пришлось впору. Вы согласны со мной, любезный мистер Ачер? – и она взмахнула своей маленькой, заплывшей жиром ручкой с коротко обрезанными ногтями. При этом жировые складки пришли в движение и напомнили Ачеру браслеты из слоновой кости. – Мое кольцо, – продолжала пожилая леди, – было изготовлено в Риме великим Ферриджиани. И вам надо бы заказать такое для Мэй: не сомневаюсь, работа вас не разочарует, мой мальчик! Ее рука больше моей: это все из-за совремённых упражнений, от которых только увеличиваются суставы. Но кожа у нее белая, – чистый атлас!.. Так когда брачная церемония?» – внезапно спросила она, пристально глядя в лицо Ачера.
«Ну…» – нерешительно начала миссис Велланд, но Ньюлэнд Ачер поспешил ответить за нее:
«Мы не станем откладывать ее в долгий ящик, – бодро сказал он. – Если, конечно, вы ничего не имеете против моей кандидатуры, миссис Мингот!»
«Нужно время, чтобы они смогли узнать друг друга получше, тетушка», – снова вступила в разговор миссис Велланд, стараясь не дать чувствам одержать над собой верх. Но старая Кэтрин Мингот возразила:
«Узнать друг друга? Все в Нью-Йорке давным-давно знакомы! Пусть его поступает, как подсказывает ему сердце! Дорогая моя, не стоит ждать, пока шампанское выдохнется! Пускай поженятся до начала Великого Поста! Со дня на день я могу подцепить пневмонию, и кто же тогда будет устраивать прием в честь молодых, я вас спрашиваю?»
Эти доводы были встречены одобрительно, хотя кое-кто и усомнился в их неоспоримости.
Тут гости почувствовали, что пора и честь знать и начали тепло прощаться с хозяйкой. И как раз в этот момент двери распахнулись, и в холл вошла графиня Оленская в шапочке и меховой накидке, в сопровождении Джулиуса Бьюфорта.
Дамы оживленно зашептались, а миссис Мингот вручила банкиру кольцо работы Ферриджиани.
«О, Бьюфорт! Чем обязана столь высокой честью?» (У нее была эта странная европейская манера обращаться к мужчинам по фамилии.)
«Благодарю вас! Жаль, что мне не удается бывать у вас чаще, – ответил вошедший, как всегда, стремясь подчеркнуть свое несомненное превосходство над окружающими. – Я буквально погряз в делах житейских! Но спасибо графине: она заставила меня ненадолго позабыть о них! Мы встретились на площади Мэдисона, и она милостиво позволила проводить себя до дома».
«Ну, надеюсь, нам теперь вдвоем с Элен будет веселее! – воскликнула миссис Мингот. – Садитесь, садитесь, дорогой Бьюфорт! Вон туда, в желтое кресло. Раз уж мне удалось заполучить вас к себе, давайте поболтаем! Наслышана, что ваш бал наделал много шуму. Насколько мне известно, среди приглашенных была миссис Лемюэль Страферс? Я и сама не прочь познакомиться с этой дамой!»
Старая Кэтрин Мингот уже не обращала никакого внимания на своих родственников, которые прохаживались по холлу вместе с Элен Оленской. Почтенная леди не скрывала своей симпатии к Джулиусу Бьюфорту. Вероятно, в нем она видела родственную душу: они оба были высокомерны, обладали холодным и расчетливым умом и зачастую действовали наперекор традициям.
И теперь Кэтрин Мингот не терпелось узнать, что побудило Бьюфортов пригласить (они сделали это впервые!) миссис Лемюэль Страферс, вдову владельца обувного магазина, которая в прошлом году, после длительного пребывания в Европе, возвратилась в Нью-Йорк и вновь стала появляться в свете.
«Конечно, если вы с Реджиной начнете принимать ее, она без труда займет надлежащее положение в свете. Ну что ж, нам нужны новые имена и деньги, – кстати, я слышала, что она все еще очень хороша собой!» – молвила пожилая леди, лукаво поглядывая на Джулиуса.
Пока миссис Велланд и Мэй кутались в меха, Ачер наблюдал за графиней Оленской. Она повернулась к нему и улыбнулась одними глазами. В ее взгляде был немой вопрос.
«Конечно, вы уже знаете о нас с Мэй, – начал он, отвечая на ее взгляд легким смешком, стараясь преодолеть неловкость ситуации. – Она пожурила меня за то, что я не сообщил вам о нашей помолвке еще вчера, в Опере: ей очень хотелось, чтобы я это сделал сам, но в той толпе я как-то не смог».
Теперь она уже по-настоящему улыбнулась ему и от этого вдруг стала похожа на прежнюю Элен Мингот, с которой они когда-то играли в детстве.
«Разумеется, я уже все знаю! И я так рада за вас обоих! Но, конечно, говорить о подобных вещах в толпе не следовало».
Миссис Велланд и Мэй уже были готовы, и Элен помахала им рукой.
«До свидания, – сказала она, все еще не спуская глаз с Ачера. – Навестите меня как-нибудь!»
Проезжая в коляске по Пятой Авеню, все оживленно обсуждали встречу с миссис Мингот. Они отметили, что несмотря на свои преклонные годы Кэтрин Мингот сохраняет крепость духа. Она всегда была замечательной женщиной, – такою и осталась. Об Элен Оленской даже не упоминали, но Ачер знал, о чем миссис Велланд думала в тот момент. А думала она следующее:
«Зря Элен разгуливает по Пятой Авеню в час, когда особенно много народу, и ее без труда могут узнать. Не успела приехать, а уже ищет приключений на свою голову! Да еще Джулиус Бьюфорт за нею увязался…»
Молодой человек добавил от себя:
«Как будто она не знает, что человеку, чья помолвка только что состоялась, нечего делать в обществе замужней женщины. Но, конечно, она столько времени жила в обществе, в котором замужние дамы только и делают, что расставляют свои ловчие сети наивным простачкам!»
И хотя Ньюлэнд Ачер всегда считал себя космополитом и гордился своими широкими взглядами, но в тот момент он возблагодарил небо за то, что родился и вырос в Нью-Йорке, а не в каком-либо другом городе.
