Эдуард Асадов
Что такое счастье
Дорожите счастьем, дорожите!
Что такое счастье
Что же такое счастье?
Одни говорят: «Это страсти:
Карты, вино, увлечения —
Все острые ощущения».
Другие верят, что счастье —
В окладе большом и власти,
В глазах секретарш плененных
И трепете подчиненных.
Третьи считают, что счастье —
Это большое участье:
Забота, тепло, внимание
И общность переживания.
По мненью четвертых, это —
С милой сидеть до рассвета,
Однажды в любви признаться
И больше не расставаться.
Еще есть такое мнение,
Что счастье – это горение:
Поиск, мечта, работа
И дерзкие крылья взлета!
А счастье, по-моему, просто
Бывает разного роста:
От кочки и до Казбека,
В зависимости от человека.
1966
Не надо отдавать любимых!
Не надо отдавать любимых,
Ни тех, кто рядом, и не тех,
Кто далеко, почти незримых.
Но зачастую ближе всех!
Когда все превосходно строится
И жизнь пылает, словно стяг,
К чему о счастье беспокоиться?!
Ведь все сбывается и так!
Когда ж от злых иль колких слов
Душа порой болит и рвется —
Не хмурьте в раздраженьи бровь.
Крепитесь! Скажем вновь и вновь:
За счастье следует бороться!
А в бурях острых объяснений
Храни нас, Боже, всякий раз
От нервно-раскаленных фраз
И непродуманных решений.
Известно же едва ль не с древности:
Любить бессчетно не дано,
А потому ни мщенье ревности,
Ни развлечений всяких бренности,
Ни хмель, ни тайные неверности
Любви не стоят все равно!
Итак, воюйте и решайте:
Пусть будет радость, пусть беда,
Боритесь, спорьте, наступайте,
Порою даже уступайте,
И лишь любви не отдавайте,
Не отдавайте никогда!
8 июля 1999 г.
Красновидово
Дорожите счастьем, дорожите!
Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз —
Это все для вас, для вас, для вас.
Услыхали трепетное слово —
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!
Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз…
Разве будет это тыщу раз!
На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!
Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!
Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!
Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте.
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта «прелесть» миновала вас.
Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте —
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, – не найти!
А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.
Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!
И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!
Если грянет беда
Если грянет беда и душа твоя волком завоет,
И ты вдруг обратишься к друзьям в многотрудной судьбе,
И друзья, чтоб помочь, забегут, может статься, к тебе,
Если помощь та им ничегошеньки будет не стоить.
Если ж надо потратить достаточно время и сил
Или с денежной суммой какой-то на время расстаться,
Вот тогда ты узнаешь, как «дорог» ты всем и как «мил»,
И как быстро начнут все друзья твои вдруг испаряться.
И лишь кто-то, быть может, не спрячет души, не сбежит,
И поделится искренне всем: и рублем, и душою,
Не унизит надменным сочувствием и не схитрит,
И в любых непогодах останется рядом с тобою.
Как же славно с друзьями упрямо шагать до конца,
И чтоб сверху судьба улыбалась сияющим ликом…
Только как все же грустно, что светлые эти сердца
Слишком редко встречаются нам в этом мире великом…
9 июня 1998 г.
Москва
Одно письмо
Как мало все же человеку надо!
Одно письмо. Всего-то лишь одно.
И нет уже дождя над мокрым садом,
И за окошком больше не темно…
Зажглись рябин веселые костры,
И все вокруг вишнево-золотое…
И больше нет ни нервов, ни хандры,
А есть лишь сердце радостно-хмельное!
И я теперь богаче, чем банкир.
Мне подарили птиц, рассвет и реку,
Тайгу и звезды, море и Памир.
Твое письмо, в котором целый мир.
Как много все же надо человеку!
Крылья души
Храните свято классику, товарищи,
Которая в нас исстари заложена.
Ведь в душах, где ей быть всегда положено,
Дымят сейчас порой одни пожарища.
Кто отнял наши чудные мгновения?!
Ведь радио и телепередачи,
Нас поливая часто дребеденью,
Давно забыли о такой задаче.
Сначала топчут гордую культуру,
Сначала, унижая, предают,
А после говорят: «Россия – дура!»
И чуть ни в лица каждому плюют?
Кто выдувал такие авантюры?
И для чего гасить великий свет?
Да дело в том, что в мире без культуры
Ни государства, ни народа нет!
А вспомните: ну разве же давно
Мы все совсем, совсем иначе жили,
Когда по ценам абсолютно были
Доступны и театры, и кино.
А не пошел, то запросто включаешь
Ты теле или радиоканал
И в драме негодяя побеждаешь
Иль сердце словно в пламень погружаешь
В высокий симфонический накал!
Нет! Это все не глупое ворчанье
И суть не в том, плохи ль мы? Хороши?
Но было же и вправду созиданье,
Расцвет культур, высокое слиянье
Ума и сердца, воли и души.
И, если шеи запросто сгибаются,
Что нам поможет? Ну скажите: что?!
Ведь нас все время превратить пытаются
В рабов, в скотов и вообще в ничто!
В газетах – криминальнейшая хроника,
Все – вдребезги, куда ни кинешь взгляд!
До основанья срыта экономика,
Стоят заводы, фабрики стоят…
Нам говорят, что следует смиряться,
Дорога и трудна и далека,
Так что ж, мы так и будем унижаться
И ждать все время нового пинка?!
И пусть живем мы даже на гроши,
Но все равно бороться надо снова,
С чего ж начать? Конечно же, со слова,
С культуры, то есть именно с души!
Чтоб не играться словно дети в классики,
Разгон как раз мы с воли и начнем,
Чтоб взмыть в зенит великой нашей классики
В литературе, в музыке, во всем!
А дальше что: победы, поражения?
Что опыт есть, история не лжет.
Россия в час беды и унижения
Всегда умела находить решения,
Когда за горло брали наш народ.
И я уверен, люди дорогие,
Что и теперь не покорить России!
25 апреля 1999 г.
Москва
Дорогие оковы
Россия без каждого из нас обойтись может.
Но никто из нас не может обойтись без России.
И. С. Тургенев
Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.
В осеннем дожде пузырятся лужи.
А в доме мучится человек:
Как снег, голова, борода, как снег,
И с каждой минутой ему все хуже…
Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,
Хоть был всем на зависть всегда гигантом:
И ростом велик, и душой велик,
А главное – это велик талантом!
И пусть столько отдано лет и сил
И этой земле, и друзьям французским,
Он родиной бредил, дышал и жил,
И всю свою жизнь безусловно был
Средь русских, наверное, самым русским.
Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,
И все-таки, как же все в мире сложно!
И что может сделать порой любовь —
Подчас даже выдумать невозможно!
Быть может, любовь – это сверхстрана,
Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,
И там, где взметает свой стяг она,
Нередко бывает побеждена
И гордость души, и надежда тоже.
С надменной улыбкою вскинув бровь,
Даря восхищения и кошмары,
Брала она с твердостью вновь и вновь
И славу его, и его любовь,
Доходы с поместья и гонорары.
Взлетают и падают мрак и свет,
Все кружится: окна, шкафы, столы.
Он бредит… Он бредит. А может быть, нет?
«Снимите, снимите с меня кандалы…»
А женщина горбится, словно птица,
И смотрит в окошко на тусклый свет.
И кто может истинно поручиться:
Вот жаль ей сейчас его или нет?..
А он и не рвется, видать, смирился,
Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.
Да, с хищной любовью он в книгах бился,
А в собственной жизни… увы, увы…
Ведь эти вот жгучие угольки —
Уедешь – прикажут назад вернуться.
И ласково-цепкие коготки,
Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.
Он мучится, стонет… То явь, то бред.
Все ближе последнее одиночество…
А ей еще жить чуть не тридцать лет,
С ней родина, преданный муж. Весь свет
И пестрое шумно-живое общество.
Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?
Какие-то тени ползут в углы…
А в голосе просьба, почти мольба:
– Мне тяжко… Снимите с меня кандалы… —
Но в сердце у женщины немота,
Не в этой душе просияет пламя.
А снимет их, может быть, только ТА,
В чьем взгляде и холод, и пустота,
Что молча стоит сейчас за дверями.
Ну есть ли на свете прочнее крепи,
Чем песни России, леса и снег,
И отчий язык, города и степи…
Да, видно, нашлись посильнее цепи,
К чужому гнезду приковав навек.
А женщина смотрится в зеркала
И хмурится: явно же не красавица.
Но рядом – как праздник, как взлет орла,
Глаза, что когда-то зажечь смогла,
И в них она дивно преображается.
Не мне, безусловно, дано судить
Чужие надежды, и боль, и счастье,
Но, сердцем ничьей не подсуден власти,
Я вправе и мыслить, и говорить!
Ну что ему было дано? Ну что?
Ждать милостей возле чужой постели?
Пылать, сладкогласные слыша трели?
И так до конца? Ну не то, не то!
Я сам ждал свиданья и шорох платья,
И боль от отчаянно-дорогого,
Когда мне протягивали объятья,
Еще не остывшие от другого…
И пусть я в решеньях не слишком скор,
И все ж я восстал против зла двуличья!
А тут до мучений, до неприличья
В чужом очаге полыхал костер…
– О, да, он любил, – она говорила, —
Но я не из ласковых, видно, женщин.
Я тоже, наверно, его любила,
Но меньше, признаться, гораздо меньше. —
Да, меньше. Но вечно держала рядом,
Держала, и цель-то почти не пряча.
Держала, объятьями, пылким взглядом,
И голосом райским, и черным адом
Сомнений и мук. Ну а как иначе?!
И вот уж колеса стучат, стучат,
Что кончен полон. И теперь впервые
Уж нету нужды в нем. Нужны живые!
Он едет навечно назад… назад…
Он был и остался твоим стократ,
Прими же в объятья его, Россия!
Трусиха
Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
Видно, распалясь от разговора,
Парень между прочим рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал.
Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые, горячие глаза…
А потом, вздохнув, сказала тихо:
– Я бы там от страху умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!
Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал: – Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел… И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!
Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.
Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
Все, что есть, на бочку, и живей!
А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал, спеша, отстегивать часы.
И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!
Что надулась?! – И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: – Мразь! Фашист проклятый! -
Как огнем, детину обожгла.
– Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
– Нож в кармане? Мне плевать на нож!
За убийство «стенка» ожидает.
Ну а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был – все равно найду!
И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: – Ладно… Тише, гром… —
А второй промямлил: – Ну их к черту! —
И фигуры скрылись за углом.
Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,
Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – «слабая натура»,
«Трус» и «воробьиная душа».
* * *
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно.
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!
Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
Ночь под Ивана Купалу
Сегодня поразительная ночь!
Сегодня небывалое сбывается, —
Печаль и горе улетают прочь,
И все мечты чудесно исполняются!
Сегодня – всем фантазиям простор!
Сегодня можно славно веселиться:
Перескочить, смеясь, через костер,
Стремясь, причем, нигде не опалиться…
Все нынче рвется в сказку: конный, пеший,
Свистит вдали разбойный соловей,
Хохочет в чаще, подвывая, леший,
Русалки в реку прыгают с ветвей…
Да, нынче тайна – за любым кустом,
Ведь здесь когда-то, словно бы приснилось,
Снегурочка, кружась перед костром,
Чуть слышно вскрикнув, в ветре растворилась…
В подобный час, как и в былые годы,
От всей души неплохо погадать!
И под крылом ночного небосвода
Водить, как наши предки, хороводы
И даже клад, быть может, отыскать!
Волшебник, всем удачу обещающий,
Наверно, мимо все-таки прошел!
А папоротник, в полночь расцветающий,
Пожалуй, вряд ли кто-нибудь нашел…
Клад признает удачливых и смелых,
Идущих в бой сквозь истины и ложь,
Конечно, клад найти – святое дело!
Но как откроешь? Где его найдешь?
Ведь медлить здесь не следует нисколько!
Тут все сомненья и смущенья – прочь!
Ведь если клад отыскивать, то только
Лишь вот в такую сказочную ночь!
И я ему стократно был бы рад!
Я молча руку протянул. И что же…
Кто скажет мне: я беден иль богат?
Рассыпав темно-русый водопад,
Со мною рядом ровно дышит «клад»…
И вряд ли есть хоть что-нибудь дороже…
7 июля 2000 г. В ночь под Ивана Купалу.
Красновидово
Любим мы друг друга или нет?
Любим мы друг друга или нет?
Кажется: какие тут сомненья?!
Только вот зачем, ища решенья,
Нам нырять то в полночь, то в рассвет?!
Знать бы нам важнейший постулат:
Чувства хоть плохие, хоть блестящие,
Теплые иль пламенно-горящие,
Все равно их строят и творят.
Чувства можно звездно окрылить,
Если их хранить, а не тиранить.
И, напротив, горько загубить,
Если всеми способами ранить.
Можно находить и открывать
Все, буквально все, что нас сближает,
И, напротив: коль не доверять,
Можно, как болячки, ковырять
Именно все то, что разделяет.
То у нас улыбки, то терзанья,
То укоров леденящий душ,
То слиянье губ, и рук, и душ,
То вражда почти до обожания.
То блаженство опьяняет нас,
То сердца мы беспощадно гложем.
Осыпая ревностями фраз,
Но причем ни на день, ни на час
Разлучиться все-таки не можем.
Кто ж поможет разгадать секрет —
Любим мы друг друга или нет?
20 июня 1998 г.
Москва
Микроклимат
День и ночь за окном обложные дожди,
Все промокло насквозь: и леса, и птицы.
В эту пору, конечно, ни почты не жди,
Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.
Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды.
Все дождем заштриховано, скрыто и смыто.
На кого и за что так природа сердита
И откуда берет она столько воды?!
Небо, замысла скверного не тая,
Все залить вознамерилось в пух и прах.
Даже странно представить, что есть края,
Где почти и не ведают о дождях.
Где сгорают в горячих песках следы
И ни пятнышка туч в небесах седых,
Где родник или просто стакан воды
Часто ценят превыше всех благ земных.
Дождь тоской заливает луга и выси,
Лужи, холод да злющие комары.
Но душа моя с юности не зависит
Ни от хмурых дождей, ни от злой жары.
И какой ни придумает финт природа,
Не навеет ни холод она, ни сплин.
Ведь зависит внутри у меня погода
От иных, совершенно иных причин.
Вот он – мудрый и очень простой секрет:
Если что-то хорошее вдруг свершилось,
Как погода бы яростно ни бесилась,
В моем сердце хохочет весенний свет!
Но хоть трижды будь ласковою природа,
Только если тоска тебя вдруг грызет,
То в душе совершенно не та погода,
В ней тогда и бураны, и снег, и лед.
Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер
Плющит капли о стекла и рвет кусты.
Он не знает, чудак, о прекрасном лете,
О моем, о веселом и добром лете,
Где живет красота, и любовь, и ты…
Любовь и трусость
Почему так нередко любовь непрочна?
Несхожесть характеров? Чья-то узость?
Причин всех нельзя перечислить точно,
Но главное все же, пожалуй, трусость.
Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,
А именно трусость – первопричина.
Она-то и есть та самая мина,
Что чаще всего подрывает счастье.
Неправда, что будто мы сами порою
Не ведаем качеств своей души.
Зачем нам лукавить перед собою,
В основе мы знаем и то и другое,
Когда мы плохи и когда хороши.
Пока человек потрясений не знает,
Не важно – хороший или плохой,
Он в жизни обычно себе разрешает
Быть тем, кто и есть он. Самим собой.
Но час наступил – человек влюбляется.
Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и появляется
Трусость – двуличный и тихий враг.
Волнуясь, боясь за исход любви
И, словно стараясь принарядиться,
Он спрятать свои недостатки стремится,
Она – стушевать недостатки свои.
Чтоб, нравясь, быть самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,
Скупые на время становятся щедрыми,
Неверные – сразу ужасно верными,
А лгуньи за правду стоят горой.
Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,
Влюбленные словно на цыпочки встали
И вроде красивей и лучше стали.
«Ты любишь?» – «Конечно!» —
«А ты меня?» – «Да!»
И все. Теперь они муж и жена.
А дальше все так, как случиться и должно:
Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!
Вот тут и ломается тишина…
Теперь, когда стали семейными дни,
Нет смысла играть в какие-то прятки.
И лезут, как черти, на свет недостатки,
Ну где только, право, и были они?
Эх, если б любить, ничего не скрывая,
Всю жизнь оставаясь самим собой,
Тогда б не пришлось говорить с тоской:
«А я и не думал, что ты такая!»
«А я и не знала, что ты такой!»
И может, чтоб счастье пришло сполна,
Не надо душу двоить свою.
Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна
Не меньше, чем в космосе или в бою!
Задумчиво она идет по улице
Она идет задумчиво по улице,
Стройна, как синеглазый василек.
Но все сейчас в ней словно бы сутулится,
Сутулится душа, и взгляд сутулится,
И даже чувства съежились в комок.
Идет она, как в проклятое царство,
Где нет ни звезд, ни пищи, ни воды.
И нет на свете, кажется, лекарства,
Чтоб вдруг ее избавить от беды.
Но есть лекарство прочих посильней,
Которое помочь всегда готово,
Чтоб человек, известный только ей,
Который всех важнее и нужней,
Сказал одно-единственное слово…
3 июня 1998 г.
Москва
Разные натуры
Да, легко живет, наверно, тот,
Кто всерьез не любит никого.
Тот, кто никому не отдает
Ни души, ни сердца своего.
У него – ни дружбы, ни любви,
Ибо втайне безразличны все.
Мчит он, как по гладкому шоссе,
С равнодушным холодком в крови.
И, ничьей бедой не зажжено,
Сердце ровно и спокойно бьется,
А вот мне так в мире не живется,
Мне, видать, такого не дано.
Вот расстанусь с другом и тоскую,
Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.
Встречу подлость – бурно протестую,
Ну, буквально лезу на рожон!
Мне плевать на злобную спесивость,
Пусть хоть завтра вздернут на суку!
Не могу терпеть несправедливость
И смотреть на подлость не могу!
Видимо, и в прошлом, и теперь
Дал мне бог привязчивое сердце,
И для дружбы я не то что дверцу,
А вовсю распахиваю дверь!
Впрочем, дружба – ладно. Чаще проще:
Где-нибудь на отдыхе порой
Свел знакомство на прогулке в роще
С доброю компанией живой.
Встретились и раз, и пять, и восемь,
Подружились, мыслями зажглись,
Но уже трубит разлуку осень,
Что поделать? Жизнь – ведь это жизнь!
Люди разлетелись. И друг друга,
Может, и не будут вспоминать.
Только мне разлука – злая вьюга,
Не терплю ни рвать, ни забывать.
А порой, глядишь, и так случится.
В поезде соседи по вагону
Едут. И покуда поезд мчится,
Все в купе успели подружиться
По дорожно-доброму закону.
А закон тот вечно обостряет
Чувства теплоты и доброты.
И уже знаком со всеми ты,
И тебя все превосходно знают.
Поверяют искренно и тихо
Ворох тайн соседям, как друзьям.
И за чаем или кружкой пива
Чуть не душу делят пополам.
И по тем же взбалмошным законам
(Так порой устроен человек) —
Не успели выйти из вагона,
Как друг друга в городских трезвонах
Позабыли чуть ли не на век!
Вот и мне бы жить позабывая,
Сколько раз ведь получал урок!
Я ж, как прежде, к людям прикипаю
И сижу, и глупо ожидаю
Кем-нибудь обещанный звонок.
А любви безжалостные муки?!
Ведь сказать по правде, сколько раз
Лгали мне слова и лгали руки.
Лгали взгляды преданнейших глаз!
Кажется, и понял, и измерил
Много душ и множество дорог,
Все равно: при лжи не лицемерил
И подчас по-идиотски верил,
И привыкнуть к лжи никак не мог.
Не хвалю себя и не ругаю,
Только быть другим не научусь.
Все равно, встречаясь, – доверяю,
Все равно душою прикипаю
И ужасно трудно расстаюсь!..
Ну, а если б маг или святой
Вдруг сказал мне: – Хочешь, превращу
В существо с удачливой душой,
Сытой и бесстрастно-ледяной? —
Я сказал бы тихо:
– Не хочу…
Преступление и наказание
Однажды парком в предзакатный час
Шла женщина неспешно по дороге.
Красавица и в профиль, и анфас,
И в глубине зеленоватых глаз —
Одна весна и никакой тревоги.
Была она как ветер молода,
И, видимо, наивна до предела,
Иначе б непременно разглядела
Три тени за кустами у пруда.
Не всем, видать, предчувствие дано.
Тем паче если не было примеров
Чего-то злого. В парке не темно,
И шла она уверенно в кино
Без всяческих подруг и кавалеров.
Но быть в кино ей, видно, не судьба:
Внезапно с речью остроэкзотичной
Шагнули к ней три здоровенных лба
С нацеленностью явно эротичной.
Один промолвил, сплюнув сигарету:
«Она – моя! И споров никаких!»
Другой: «Ну нет! Я сам сожру конфету!»
А третий хмыкнул: «Мы красотку эту
По-дружески разделим на троих!»
Закат погас, и в парке стало хмуро.
Вдали сверкнули россыпи огней…
«Ну, хватит! Брось таращиться как дура!
Ступай сюда в кусты!» И три фигуры,
Дыша спиртным, придвинулись плотней.
«Ребята, что вы?!»… Голос замирает.
А трое смотрят хмуро, как сычи.
«Вы шутите? Ну что вас раздирает?!» —
«Мы шутим? Да серьезней не бывает!
Снимай же все, что надо, и молчи!»
Один дохнул: «Заспоришь – придушу!
Сейчас исполнишь все, что нам угодно!
Чтоб выжить – покажи, на что способна!»
Она вздохнула: «Ладно… Покажу!»
Неторопливо сбросила жакетку
И первому, уже без лишних фраз,
Ребром ладони яростно и метко
Но горлу – словно сталью: раз! И раз!
И вновь – удар! «Теперь души, скотина!»
И тут буквально чудо наяву:
Почти со шкаф величиной, мужчина
Как сноп мгновенно рухнул на траву!
Другой, взревев, рванулся к ней навстречу,
Но тут – прием и новый взмах рукой!
И вот уже второй за этот вечер
Как бык уткнулся в землю головой…
А третий, зло зубами скрежеща
И целясь впиться в горло пятернею,
Вдруг резко вырвал нож из-под плаща
И прыгнул кошкой с бранью площадною.
Она же резко вымолвила: «Врешь!»
И, сжавшись, распрямилась как пружина.
И вот, роняя зазвеневший нож,
На землю третий грохнулся детина.
И тут, покуда, ползая ужом,
Они стонали, мучаясь от боли,
Она, как вспышка воплощенной воли,
Шагнула к ним с подобранным ножом.
«Ну что, мерзавцы? Отвечайте, что?!
Насильничать решили? Дескать, сила?
Скажите же спасибо мне за то,
Что я вам жизни нынче сохранила!
Сейчас я вновь в кинотеатр иду,
А ровно через два часа – обратно.
Однако же прошу иметь в виду:
Чтоб даже духу вашего в саду
Здесь просто близко не было. Понятно?!
А притаитесь где-то за кустом,
Тогда, клянусь, что я на этом месте
Лишу вас вашей жеребячьей чести
Вот этим самым вашим же ножом!
А если ж вдруг найдете пистолет,
Намного хлеще сыщете ответ:
Ведь я кладу почти что пулю в пулю
И рисковать вам даже смысла нет!»
Чуть улыбнувшись, строго посмотрела,
Губной помадой освежила рот,
Неторопливо кофточку надела
И легким шагом двинулась вперед.
Шла женщина спокойно и упрямо,
И строгий свет горел в ее глазах,
А сзади три насильника и хама,
Рыча от боли, корчились в кустах…
О, люди! В жизни трудно все предвидеть!
И все-таки не грех предупредить
Мужчин, способных женщину обидеть
И даже силу где-то применить:
Чтить женщину есть множество причин:
Когда умом, да и силенкой тоже
Она сегодня часто стоить может
И двух, и трех, и пятерых мужчин!
Моя любовь
Ну каким ты владеешь секретом?
Чем взяла меня и когда?
Но с тобой я всегда, всегда:
Днем и ночью, зимой и летом!
Площадями ль иду большими
Иль за шумным сижу столом,
Стоит мне шепнуть твое имя —
И уже мы с тобой вдвоем.
Когда радуюсь или грущу я
И когда обиды терплю,
И в веселье тебя люблю я,
И в несчастье тебя люблю.
Даже если крепчайше сплю,
Все равно я тебя люблю!
Говорят, что дней круговерть
Настоящих чувств не тревожит.
Говорят, будто только смерть
Навсегда погасить их может.
Я не знаю последнего дня,
Но без громких скажу речей:
Смерть, конечно, сильней меня,
Но любви моей не сильней.
И когда этот час пробьет
И окончу я путь земной,
Знай: любовь моя не уйдет,
А останется тут, с тобой.
Подойдет без жалоб и слез
И незримо для глаз чужих,
Словно добрый и верный пес,
На колени положит нос
И свернется у ног твоих.
Девушка
Девушка, вспыхнув, читает письмо.
Девушка смотрит пытливо в трюмо.
Хочет найти и увидеть сама
То, что увидел автор письма.
Тонкие хвостики выцветших кос,
Глаз небольших синева без огней.
Где же «червонное пламя волос»?
Где «две бездонные глуби морей»?
Где же «классический профиль», когда
Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?
«Белая кожа»… – Но гляньте сюда:
Если он прав, то куда же тогда
Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!
Девушка снова читает письмо,
Снова с надеждою смотрит в трюмо,
Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,
Ищет старательно, но… напрасно!
Ясно, он просто над ней подшутил.
Милая шутка! Но кто разрешил?!
Девушка сдвинула брови. Сейчас
Горькие слезы брызнут из глаз…
Как объяснить ей, чудачке, что это
Вовсе не шутка, что хитрости нету.
Просто, где вспыхнул сердечный накал,
Разом кончается правда зеркал!
Просто весь мир озаряется там
Радужным, синим, зеленым…
И лгут зеркала. Не верь зеркалам!
А верь лишь глазам влюбленным!
Если любовь уходит!
Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,
Можно пойти на просьбы и даже на униженья,
Можно грозить расплатой, пробуя запугать.
Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И, с дрожью твердя, как горько в разлуке пройдут года,
Поколебать на время, может быть, вызвать жалость
И удержать на время. На время – не навсегда.
А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,
Сказать: – Я люблю. Подумай. Радости не ломай. —
И если ответит отказом, не дрогнув, принять как надо,
Окна и двери – настежь: – Я не держу. Прощай!
Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.
И все-таки, чтобы себя же не презирать потом,
Если любовь уходит – хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
Прямой разговор
Л. К.
Боль свою вы делите с друзьями,
Вас сейчас утешить норовят,
А его последними словами,
Только вы нахмуритесь, бранят.
Да и человек ли в самом деле
Тот, кто вас, придя, околдовал,
Стал вам близким через две недели,
Месяц с вами прожил и удрал.
Вы встречались, дорогая, с дрянью.
Что ж нам толковать о нем сейчас?!
Дрянь не стоит долгого вниманья,
Тут важнее говорить о вас.
Вы его любили? Неужели?
Но полшага – разве это путь?!
Сколько вы пудов с ним соли съели?
Как успели в душу заглянуть?!
Что вы знали, ведали о нем?
То, что у него есть губы, руки,
Комплимент, цветы, по моде брюки —
Вот и все, пожалуй, в основном?!
Что б там ни шептал он вам при встрече,
Как возможно с гордою душой
Целоваться на четвертый вечер
И в любви признаться на восьмой?!
Пусть весна, пускай улыбка глаз…
Но ведь мало, мало две недели!
Вы б сперва хоть разглядеть успели,
Что за руки обнимают вас!
Говорите, трудно разобраться,
Если страсть. Допустим, что и так.
Но ведь должен чем-то отличаться
Человек от кошек и дворняг!
Но ведь чувства тем и хороши,
Что горят красиво, гордо, смело.
Пусть любовь начнется. Но не с тела,
А с души, вы слышите, – с души!
Трудно вам. Простите. Понимаю.
Но сейчас вам некого ругать.
Я ведь это не мораль читаю.
Вы умны, и вы должны понять:
Чтоб ценили вас, и это так,
Сами цену впредь себе вы знайте,
Будьте горделивы. Не меняйте
Золота на первый же медяк!
Эдельвейс
(Лирическая баллада)
Ботаник, вернувшийся с южных широт,
С жаром рассказывал нам
О редких растениях горных высот,
Взбегающих к облакам.
Стоят они гордо, хрустально чисты,
Как светлые шапки снегов.
Дети отчаянной высоты
И дикого пенья ветров.
В ладонях ботаника – жгучая синь,
Слепящее солнце и вечная стынь
Качаются важно, сурово.
Мелькают названья – сплошная латынь —
Одно непонятней другого.
В конце же сказал он: – А вот эдельвейс,
Царящий почти в облаках.
За ним был предпринят рискованный рейс,
И вот он в моих руках!
Взгляните: он блещет, как горный снег,
Но то не просто цветок.
О нем легенду за веком век
Древний хранит Восток.
Это волшебник. Цветок-талисман.
Кто завладеет им,
Легко разрушит любой обман
И будет от бед храним.
А главное, этот цветок таит
Сладкий и жаркий плен:
Тот, кто подруге его вручит,
Сердце возьмет взамен.
Он кончил, добавив шутливо: – Ну вот,
Наука сие отрицает,
Но если легенда веками живет,
То все-таки кто его знает?..
Ботаника хлопали по плечам,
От шуток гудел кабинет:
– Теперь хоть экзамен сдавай по цветам!
Да ты не ученый – поэт!
А я все думал под гул и смех:
Что скажет сейчас она?
Та, что красивей и тоньше всех,
Но так всегда холодна.
Так холодна, что не знаю я,
Счастье мне то иль беда?
Вот улыбнулась: – Это, друзья,
Мило, но ерунда…
В ночи над садами звезды зажглись,
А в речке темным-темно…
Толкаются звезды и, падая вниз,
С шипеньем идут на дно.
Ветер метет тополиный снег,
Мятой пахнет бурьян…
Конечно же, глупо: атомный век —
И вдруг цветок-талисман!
Пусть так! А любовь? Ведь ее порой
Без чуда не обрести!
И разве есть ученый такой,
Чтоб к сердцу открыл пути?!
Цветок эдельвейс… Щемящая грусть…
Легенда… Седой Восток…
А что, если вдруг возьму и вернусь
И выпрошу тот цветок?!
Высмеян буду? Согласен. Пусть.
Любой ценой получу!
Не верит? Не надо! Но я вернусь
И ей тот цветок вручу.
Смелее! Вот дом его… Поворот…
Гашу огонек окурка,
