Эдуард Лимонов
Подросток Савенко, или Автопортрет бандита в отрочестве
© Эдуард Лимонов, 1983
© ООО «Альпина нон-фикшн», 2021
Часть первая
1
Эди-бэби пятнадцать лет. Он стоит с брезгливой физиономией, прислонившись спиной к стене дома, в котором помещается аптека, и ждет. Сегодня Седьмое ноября, в прохладный полдень мимо Эди дефилируют наряженные граждане, или козье племя, как он их называет. Козье племя по большей части идет уже с демонстрации. Парад войск Харьковского гарнизона на площади Дзержинского закончился, и началась демонстрация. Передовые и сплоченные массы пролетариев уже давно прошагали в колоннах, пересекая вымощенную пленными немцами самую большую в Европе, вторую в мире площадь. «Больше нашей площади Дзержинского только площадь Тянь-Ань-Мынь в Пекине» – эту первую заповедь харьковского патриотизма Эди-бэби хорошо знает.
Граждане, идущие в настоящее время мимо Эди-бэби, – это ленивые, плохо организованные, недостаточно охваченные общественной работой представители мелких предприятий: магазинчиков, ларьков, лавочек по ремонту – как бы подобие буржуазии. Они выползли из домов в праздничной одежде только сейчас, предварительно уже успев выпить пару-тройку рюмок водки и закусить праздничной едой. Эди-бэби знает, что обычно это салат оливье, колбаса и неизменные шпроты. Глава семьи напялил тяжелое пальто, и черный или темно-синий пиджак, и галстук, и новые туфли, которые причиняют ему невероятную боль при каждом шаге. Нарядные дети, одетые под взрослых в большие нелепые костюмы, жрут неизменное мороженое, и каждый волокет за собой по нескольку шаров на нитках. Время от времени надувные шары лопаются со страшным пистолетным грохотом, всякий раз неожиданно. Платье супруги и ее пальто наверняка воняют невыдохшимся нафталином – они берегут свои вещи. Эди-бэби морщится.
Эди-бэби не такой, как они. Потому он и стоит тут в рваных и мятых польских вельветовых брюках и желтой куртке с капюшоном, стоит этаким Гамлетом Салтовского поселка и сплевывает независимо. Эди-бэби думает, что ебал он их всех. И еще он размышляет тоскливо над тем, где же ему достать денег.
Ему нужно 250 рублей. И достать их он должен завтра к вечеру. Если он не достанет денег… Эди-бэби предпочитает об этом не думать. Эди-бэби обещал Светке взять ее к Сашке Плотникову. Это самая клевая компания в поселке. Попасть к ним – большая честь. Эди-бэби удостаивается этой чести уже второй раз. Но на этот раз родители взбеленились, последний визит капитана Зильбермана произвел на них большое впечатление. Не дали денег.
Эди-бэби презрительно усмехается, вспоминая свой арест. Зильберман явился с двумя милиционерами в шесть часов утра, разбудил его, спавшего на веранде в спальном мешке – подарок семьи Шепельских, и, сунув ему под нос желтую бумажку, произнес: «Гражданин Савенко, вы арестованы!»
Зильберман чокнутый, он любит произвести впечатление. Он, очевидно, представляет себе, что он комиссар Мегрэ, недаром он вечно одет в идиотское кожаное пальто до пят и курит трубку. Эди-бэби фыркает, вспоминая комическую миниатюрную фигуру капитана Зильбермана. Чарли Чаплин, а не комиссар Мегрэ – вот он кто.
Заведующий отделом по делам несовершеннолетних 15-го отделения милиции капитан Зильберман – недоразумение. Начать с того, что он еврей. Милиционер-еврей звучит как анекдот. Смешнее этого может быть только еврей-дворник.
А в тот раз Зильберману пришлось к вечеру отпустить Эди-бэби. Никаких доказательств, что это он ограбил магазин тканей на проспекте Сталина, не было у капитана. Зильберман не дает покоя Эди-бэби – воспитывает его. Он часто приходит и к Эди домой, вечерами, проверяет. Хуй он теперь застает Эди-бэби, после пары таких визитов Эди стал убегать от Зильбермана нарочно – уходить на танцы, скажем. Однажды Зильберман приперся в поисках Эди-бэби и на танцы в «Бомбей». Но киномеханик Сева выпустил Эди через служебный вход. Официальное название этой большой комнаты по соседству с 11-м гастрономом – «Клуб работников пищевой промышленности Сталинского района города Харькова», для ребят же это «Бомбей». В «Бомбее» все свои – Эди-бэби может прийти туда без копейки в кармане и через двадцать минут выйти оттуда вдребезги пьяным, если захочет. Ребята его уважают и поят. Эди, правда, не любит унижаться и пользуется даровой выпивкой редко, когда уж совсем паршивое настроение, только тогда.
«Ебаная жизнь! – думает Эди-бэби. – Где же все-таки взять денег?» Знал бы, что родители откажут, придумал бы что-нибудь заранее. Двести пятьдесят рублей не такие большие деньги, но когда их нет, их нет. Вчера еще у него была сотня, но спокойно размотал, надеясь на родителей. Тридцать рублей заплатил Вацлаву за стрижку, остальные неизвестно куда делись. Поил Толика Карпова и Кадика – вот куда! С Вацлавом тоже нужно будет выпить – он никогда не берет с Эди-бэби на чай, а между тем он лучший парикмахер в городе с миллионным населением. Работает он в парикмахерской 3-й автобазы, ему бы в Кремле работать, но Вацлаву, кажется, все равно. Эди-бэби потрогал свой выбритый пробор. «Волосы следует стричь каждую неделю, – говорил ему поляк, – они не должны быть длиннее спички». С прической у Эди все в порядке. Ебаные деньги – вот проблема.
Эди-бэби не просто торчит у аптеки, убивая праздничное утро, но ждет своего приятеля Кадика. Кадик живет совсем рядом – от аптеки Эди-бэби может видеть серый угол его дома номер семь по Салтовскому шоссе. Дом, в котором живет Кадик, – один из самых старых на Салтовском поселке, когда-то там размещалось общежитие, теперь живут семейные.
Кадик, он же Колька, Николай Горюнов, – почтальоншин сын. Отца у него нет, во всяком случае мать Эди-бэби Раиса Федоровна никогда не слышала об отце Кадика, и никто другой не слышал, а вот почтальоншу тетю Клаву, она разносит письма «на нашей» – нечетной стороне Салтовского шоссе, знают все. Маленькая, как бы испуганная чем-то женщина. Злые языки утверждают, что Кадик бьет свою мать. «Здоровый кобель отмахал, – говорят злые языки, – пятнадцать лет, а такой бугай откормленный. Рад, что отца у него нет, над матерью измывается». Эди знает, что Кадик не бьет свою мать, ругаются они очень, это да.
Эди-бэби любит Кадика, хотя и чуть-чуть над ним подсмеивается. «Кадик» – ненормальное, синтетическое имя, которое Колька сам придумал себе от американского названия автомобиля – «кадиллак», конечно, немножко пижонски звучит, но Кадик с малых лет отирается с «лабухами» – с джазовыми музыкантами, ему простительно.
Кадик же и придумал звать его, Эдьку, – «Эди-бэби», тоже на американский манер. Кадик даже немного говорит по-американски, или по-английски, он утверждает, что эти языки почти не отличаются. «Эди-бэби» пристало к Эдьке, теперь многие его так называют. Вообще-то до знакомства с Кадиком Эди-бэби умудрился прожить без клички.
В случае Эдьки Савенко «Эди-бэби» все же ближе к истине, чем Колька и «кадиллак», потому что Эдуард – настоящее имя Эди-бэби. На Салтовке есть еще два Эдуарда, один из них делает самодельные однозарядные пистолеты у себя на заводе «Поршень», где он работает подручным токаря, и продает их ребятам. Эди-бэби купил у него такой пистолет год назад, но теперь пистолет не работает, что-то с затвором, Эдька обещал починить. У того Эдьки русская фамилия Додонов.
Эдуардом Эди-бэби назвал его отец. Когда мать позвонила ему в часть из родильного дома и спросила, как назвать сына – у вас, Вениамин Иванович, сын родился! – то отец Эди-бэби, ему было тогда 25 лет, сидел у себя в кабинете и читал стихи поэта Эдуарда Багрицкого, – отец сказал, чтоб сына записали Эдуардом. Стихи Багрицкого отцу очень нравились. Так получилось, что Эди-бэби дали имя в честь поэта-еврея.
Недавно, прошлой весной, Эди-бэби впервые прочел стихи Багрицкого, собранные в небольшой книжечке в синем твердом переплете, и они ему тоже понравились, как и его отцу пятнадцать лет назад. Особенно понравилось стихотворение «Контрабандисты»:
По рыбам, по звездам проносит шаланду,
Три грека в Одессу везут контрабанду…
В середине стихотворения Эди-бэби, к своему изумлению, обнаружил неприличные строчки:
Чтоб звезды обрызгали груду наживы —
Коньяк, чулки и презервативы…
Стихи эти Эди-бэби показал Кадику, про презервативы. Ему тоже понравилось. Хотя Кадик не очень любит стихи. Он любит джаз и рок. Он учится играть на саксофоне.
Эди-бэби долгое время не любил стихи. Когда в библиотеке Виктория Самойловна, кутаясь в шаль и кашляя, у нее слабые легкие, предлагала ему стихи, он всегда, иронически ухмыляясь, отказывался. Баловство!
Виктория Самойловна знает Эди-бэби с девяти лет. Он, может быть, самый «старый» читатель в библиотеке. Правда, сейчас Эди-бэби приходит в библиотеку все реже и реже. Ему не до библиотеки. Эди-бэби стал мужчиной, и у него свои дела. Последний раз он видел Викторию Самойловну в июле. А сейчас уже ноябрь, книги давно просрочены. Два тома Валерия Брюсова и стихи Полонского. Эди-бэби не хочет их отдавать, хочет оставить себе. Скажет, что утерял. Однако Эди-бэби стыдно обманывать Викторию Самойловну, и он все тянет с визитом в библиотеку. «Завтра… на той неделе», – говорит он себе, и с каждым днем ему все труднее пойти в районную библиотеку. В школьную он давно не ходит, во-первых, он терпеть не может Лору Яковлевну, от нее противно пахнет мочой, во-вторых, там ему нечего читать, он ненавидит школьные книги.
2
Эди-бэби повезло со стихами. Первые стихи, прочитанные им в жизни, Виктории Самойловне удалось все-таки всунуть ему книгу, были «Юношеские стихи Александра Блока» с нарисованной на обложке веткой сирени. Стихи Блока Эди-бэби открыл в мае, в саду у Витьки Фоменко, как раз цвела в саду именно сирень. Вместе со всем классом Эди-бэби пришел на похороны Витькиной матери. С похоронами произошла задержка: во-первых, похороны оттянул майский ливень, потом – старухи. Витькина бабка настояла на том, чтобы ее дочь пришел отпевать священник, в то время как Эди, ужасаясь и поражаясь, захлебываясь, читал, сидя на бревнах, спрятавшись от соучеников в угол сада:
Снится, снова я мальчик и снова любовник,
И – овраг, и в овраге колючий шиповник…
Старый дом глянет в сердце мое,
Розовея от края до края,
И окошко твое… Этот голос – он твой,
И его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам…
Из старого дома Витьки Фоменко доносилось заунывное пение старух.
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам…
И от этих слов Эди хотелось умереть, умереть от любви к Светке, с которой он только на Первое мая познакомился.
Многое началось с Витьки Фоменко. Карьера Эди-преступника тоже. Вообще-то Витька трус – по нему видно, что он трус, – он кругленький, жирненький и небольшого роста. Но у Витьки свой дом, старый, деревянный, у самого Турбинного завода расположенный. С другой, не с уличной, а с задней стороны дома Витьки – кукурузные поля, потом овраг, опять поля, и дальше начинается настоящая деревня.
Еще недавно на месте Салтовского поселка была тоже деревня, но лет десять назад на ее месте стали строить двухэтажные и трехэтажные дома с двумя или четырьмя подъездами, так и построили постепенно поселок. Эди-бэби отлично помнит, как в 1951 году солдаты привезли их – отца, мать и его – на Салтовку. Их дом был еще заперт, и сержант Махитарьян взял кусок толстого железного прута, расплющил его молотком на камне, потом этим прутом он открыл замок, и они вселились. Их сосед по квартире майор Печкуров вселился только через два месяца, а через полгода уже умер. Выселился.
Отец Эди-бэби – старший лейтенант, скоро он будет капитаном. «Никогда, – думает Эди-бэби, – никогда он не будет капитаном, потому что он робкий, как женщина». Мать говорит, что он будет капитаном, но Эди-бэби знает, что его отец занимается не своим делом. Это тоже говорила ему мать, только она не помнит всего, что она говорит. Отцу Эди-бэби не нужно быть военным, ему нужно быть музыкантом, все это утверждают. Он очень талантливый – он играет на гитаре, и на пианино, и на многих других инструментах, и даже сочиняет музыку, а он почему-то старший лейтенант.
Отец Витьки Фоменко – мастер на Турбинном заводе. Денег он получает меньше, чем отец Эди-бэби, но живут они куда лучше и веселее. И у них дом. Эди-бэби живет с отцом и матерью хотя и в большой, и с верандой, но в одной комнате.
Витьку Фоменко перевели из другой школы к ним в класс меньше года назад. Было сразу видно, что он трус, но было видно также, что он веселый трус, и, когда Витька пригласил Эди к себе на Новый год вместе с несколькими ребятами и девочками из их класса, Эди пошел. У Витьки Фоменко он и познакомился с Вовкой-боксером, красивым мальчиком с Тюренки. Вместе с Вовкой Эди-бэби ограбил свой первый в жизни магазин.
Тюренка занимает большое место в жизни салтовчан и Эди-бэби. Тюренка начинается за кладбищами – если пройти мимо заросшего зеленью действующего русского кладбища и перейти недействующее еврейское, все в каменных плитах и обелисках, по нему вьется тропинка, растоптанная салтовскими жителями, каждый вечер в хорошую погоду отправляющимися на тюренский пруд за целебной водой, она там испокон веков льется из железной трубы (летом салтовчане толпами ходят на тюренский пруд купаться); за еврейским кладбищем и начинается Тюренка.
Тюренские ребята – все дети «куркулей», как их называют на Салтовке. Живут они в старых частных домах, то есть их родители – частники. Родители тюренских ребят обычно устраиваются на работу на заводы поздно осенью и увольняются, когда сходит снег. Гораздо больше денег, чем за зиму на заводах, тюренские жители зарабатывают летом, когда продают на харьковских базарах свои вишни и яблоки или клубнику. Некоторые имеют небольшое картофельное поле или выращивают у себя на участке помидоры и огурцы. Тюренку еще называют и Тюриной дачей. Говорят, что давно, до революции, у самого пруда находилось имение помещика по имени Тюря. Так говорит бабка Витьки Немченко.
На Тюренке из их класса, кроме Витьки Немченко, живет еще Сашка Тищенко. Витька Проуторов и докторская дочь Вика Козырева живут у входа в еврейское кладбище. Это еще не Тюренка, это самая дальняя часть Ворошиловского проспекта. Витька Проуторов и Вика ходят на совсем другую трамвайную остановку.
Так как часть тюренских ребят учится в салтовской школе, то отношения у Тюренки с Салтовкой почти всегда хорошие. Иногда случаются стычки, особенно с тюренскими цыганами, их там живет целая толпа, но в общем тюренские и салтовские ребята – союзники. Некоторое превосходство, которое испытывают салтовские ребята, в основном дети рабочих и служащих, по отношению к детям полудеревенских куркулей, вполне уравновешивается тем обстоятельством, что тюренцы имеют на своей территории источник минеральной воды, и пруд, и еще часть единственной в миллионном городе реки, в которой возможно купаться. Точнее говоря, один ее берег. Другой берег занимает Журавлевка.
Журавлевская шпана – враги и салтовских, с которыми они не граничат, и тюренцев, с которыми граничат и постоянно дерутся. В основном большие сражения происходят летом. Две армии обычно сходятся на искусственном острове посередине реки размером с пару квадратных километров – на острове находятся пляжи и большой, нелепый, якобы современный, сделанный из бетона ресторан, который, впрочем, больше похож на немецкие береговые укрепления эпохи Второй мировой войны, чем на место отдыха харьковских граждан.
Прошлым летом, в августе, Эди-бэби участвовал в таком сражении. Ему тогда порезали руку, и он сам, по неосторожности, сломал себе палец. А один из журавлевских ребят умер потом в больнице. Четыреста человек, сказал ему Зильберман, участвовало в этой битве. Эди сделал вид, что он безобидный малолетка и ни в чем не участвовал.
Кадик, который почему-то постоянно вытесняет из жизни Эди-бэби всех его других друзей, говорил Эди-бэби, чтобы он не ходил на побоища шпаны. Кадик одинаково терпеть не может и «своих» – салтовских, и тюренских, и журавлевских, он ездит гулять «в центр» – на Сумскую улицу, там у него свои друзья – джазисты и стиляги, все они намного старше Кадика. «Эди, зачем тебе все эти раклы?» – говорит Кадик. Это его обычная песня. «Зачем тебе раклы, Эди?» За эту песню Кадик – единственный из всех друзей Эди-бэби, кто нравится его матери, потому что это и ее песня.
Эди-бэби считает, что Кадик – «тухлый интеллигент». Выражение это Эди услышал впервые от майора милиции Шепотько. Шепотько поселился в их квартире недавно – после того, как уехал совсем в Иваново-Франковск Вовка Печкуров, последний выучившийся в Харьковском политехническом институте сын рано усопшего майора Печкурова. Шепотько упрямо называет мать Эди-бэби Лариса Федоровна вместо Раиса Федоровна, и он – этот здоровенный пузан в синих галифе – начальник вытрезвителя, впрочем, не в их районе. Так что Эди-бэби живет теперь в одной квартире с мусором.
Кадик – тухлый интеллигент, Эди даже думает, что он боится шпаны, но Эди-бэби интересно с Кадиком. Когда нет дома его матери-почтальонши, Эди-бэби ходит к Кадику в их девятиметровую комнатку слушать музыку. У Кадика есть маг – у очень немногих ребят на Салтовке есть маги. У Сашки Плотникова, к которому Эди-бэби обещал повести завтра Светку, тоже есть маг. Кадик знает все о таких музыкантах, как черный Дюк Эллингтон, или Гленн Миллер, или «сам» Элвис Пресли. Кадик поднял Эди-бэби на смех, когда узнал, что Эди не имеет представления о том, кто такой Элвис, и о том, что его недавно взяли в армию (или он вернулся из американской армии, Эди-бэби не помнит).
Если бы Эди-бэби считал, что Кадик трус, он бы с ним не общался. Но Кадик особенный, он не трус, очевидно: Эди-бэби видел, как Кадик однажды набил морду Мишке Шевченко, когда тот стал его высмеивать. Все ребята сидели тогда тут же, на Салтовском шоссе, под липами на зеленых скамейках. Обычно под липами собираются старшие ребята: штангисты Кот и Лева, только что пришедшие из тюрьмы – сидели за то, что побили милиционера, – друг и покровитель Эди-бэби Саня Красный, Славка Цыган, Бокарев, Толик Дерганый, Фима Мешков, Витька Косой, но он сейчас в армии. Этим ребятам всем уже за двадцать, они не малолетки.
3
Ага, вот и Кадик. В точно такой же желтой, как у Эди-бэби, с капюшоном куртке, подпрыгивая и корча гримасы, Кадик выбегает из-за серого угла своего дома и машет Эди рукой. Желтые куртки они придумали сами, а сшила их тетя Мотя – соседка Кадика. У него сто соседей или больше, Кадик живет не в квартире, а у них коридорная система. Осталась от общежития. Модель желтых курток ребята сняли с австрийского альпийского пальто Кадика, которое он привез с фестиваля. Вместе со старшими ребятами из «Голубой лошади» Кадик ездил на фестиваль. Это было год назад, а среди лабухов Кадик отирается с двенадцати лет. Все на Салтовке знают, что Кадик – это тот парень, который был в «ГОЛУБОЙ ЛОШАДИ» и ездил на ФЕСТИВАЛЬ.
– Извини, старик, – говорит Кадик. – Маханша, дура, куда-то переложила пласт, который я должен отвезти сегодня Юджину. Все перерыл, так и не нашел. Пласт дорогой. Вот сука, вот блядь старая!..
В отличие от всех других салтовских ребят, Кадик и Эди ругаются мало. У других ребят после каждого «нормального» слова следует «ебаный в рот!», или «блядь», или «пизда», или более редкие индивидуальные ругательства. Эди-бэби же ругается только иногда. Он сам не знает, почему так получилось.
До одиннадцати лет Эди-бэби был невероятно примерным мальчиком – каждый год получал похвальные грамоты и несколько лет подряд был председателем совета отряда. Эди-бэби помнит себя с красным галстуком, с маленьким чубчиком идиота, стоящего, подняв правую руку в пионерском салюте, перед председателем совета дружины или старшим пионервожатым и рапортующим: «Товарищ старший пионервожатый!» – дальше следовала пшенная каша из слов, которую Эди-бэби начисто позабыл. Раиса Федоровна вспоминает о том времени как о потерянном рае.
В свободное от школьных занятий время Эди-бэби читал все, что попадалось под руку. И не просто читал, а выписывал интересующие его сведения в особые, тщательно рассортированные тематически тетрадки. Эди-бэби ни с кем не дружил в тот период, кроме Гришки Гуревича, с которым они изредка играли в карты – Гришка всегда жульничал и выигрывал – и исследовали окружающие поля и овраги. Гришка, очень похожий на лягушку, необыкновенно умный мальчик, был так же любопытен, как и Эди-бэби…
Можно сказать, что первые четыре года школы до роковых одиннадцати лет Эди-бэби промечтал. Он читал, выписывал и мечтал. Выписывал он многое. Например, из нескольких томов путешествий доктора Ливингстона по Африке Эди мелким почерком исписал восемь (!) 48-страничных тетрадей. На среднем пальце правой руки у Эди появился внушительный мозоль, сам палец искривился, и, хотя мозоль постепенно сократился в размерах, палец остается кривым и мозолистым и посейчас. Ночами на его диване Эди-бэби снилось, что он наблюдает солнечное затмение в Африке, в травяной хижине вокруг него разложены никелированные мореходные инструменты для определения местонахождения – широты и долготы, секстан, астролябия и другие, бьет барабан и голые туземцы кружатся в соломенных юбочках вокруг изгороди, на колах которой, спокойно моргая глазами, торчат отрубленные человеческие головы.
Вероятнее всего, Эди-бэби был в те годы практический романтик. Едва научившись читать, он поспешно поглотил огромное количество обычных книг, вроде детей капитана Гранта и пятнадцатилетних капитанов, разбавленных островами сокровищ, прихватив по пути все содержимое родительского книжного шкафа, довольно обширного, в числе родительских книг несколько разрозненных Мопассанов и Стендалей, которые, впрочем, оставили его тогда равнодушным.
Очевидно, как практический романтик, Эди-бэби не удовлетворился бессистемными восторгами Жюль Вернов, Стивенсонов и других авторов и решил пойти дальше – приготовить себя к жизни романтического путешественника крепко и основательно. Посему в последующие годы он, скривив позвоночник, старательно скорчившись за родительским круглым столом, стоявшим в центре комнаты, – позже ему купили маленький письменный стол, видя его старания, – а то и стоя на коленях, положив книгу и тетрадку на табурет, выписывал латинские названия растений и животных, терпеливо изучал методы добывания воды в Сахаре или названия кактусов, которые возможно употреблять в пищу, оказавшись без еды в мексиканской пустыне.
Его страсть к систематизации простиралась так далеко, что Эди-бэби завел себе специальные каталоги, где растения и животные были растасованы по семействам и родам, со старательно выписанными на отдельные листки данными. О растении было сказано, каких бывает размеров, какого вида у него листья, размер ореха, способ размножения, какие части данного растения возможно употреблять в пищу, где данное растение возможно встретить Эди-бэби в его последующих скитаниях, и рисунок растения. В нормальной стране Эди-бэби не отходил бы от ксерокс-машины. В городе Харькове Эди-бэби переводил рисунки на кальку и затем наклеивал рисунок на лист с данными растения или животного. Строгий порядок царил в мире будущего путешественника и исследователя. Замечательно все же, что предпочтение Эди-бэби отдавал растениям и животным экзотическим, а среди экзотических решительно предпочитал виды и роды тропической зоны. Может, потому, что холодный период года длится в Харькове много дольше, чем теплый?
Нетрудно догадаться, что, как истинный романтик, в сфере мореходства Эди предпочитал парусные суда. Он мог бы, если бы было кому – Гришку Гуревича родители скоро увезли на другую квартиру, – часами говорить о бермудском и латинском парусных вооружениях, о стоячем и бегучем такелаже, о типах якорей, о галсах и узлах, о том, как совершить поворот на зюйд-зюйд-вест, если ветер дует неблагоприятный.
Библиотекарша Виктория Самойловна вначале не верила, что Эди-бэби читает все эти книги со сложными названиями «Фауна Патагонии» или «Записки русского географического общества», работы Дарвина на Галапагосских островах или бесконечные путешествия по миру никому, кроме Эди-бэби, не известных биологов и зоологов загоскиных и зенкевичей, но однажды, заговорив с бледным мальчиком, только что отстучавшим шапкой с валенок снег, вдруг обнаружила, что зеленое существо все знает. Мало того, существо, вообще-то не любившее читального зала, время от времени вынуждено было в своих изысканиях обращаться к помощи Большой советской энциклопедии – посему проводило часы, близоруко (очков существо стеснялось) копаясь в огромных томах, – пополняло свои знания.
Такое существо было единственным на весь район, и, хотя русские дети традиционно много читали в те годы и в библиотеке всегда стояла очередь, – Эди-бэби вскоре получил исключительное право входить за конторку, где восседала Виктория Самойловна, и копаться в книгах сколько влезет, хоть весь день. Эди-бэби был счастлив и вскоре присоединил к своим обширным каталогам, которые он хранил с молчаливого согласия соседей по квартире в неработающей ванной комнате (все равно не было горячей воды), еще и каталог геологический. Изучать так изучать!
Фанатический педантизм их дитяти в накапливании знаний выглядел, надо полагать, весьма странно для людей вне его мира, для родителей Вениамина Ивановича и Раисы Федоровны, так как Эди-бэби никому и никогда не хвастался своими знаниями, никогда не раскрывал их в школе, что уж и вовсе было непонятным.
Когда же в дополнение к сланцам, песчаникам, известнякам и базальтам мира Эди-бэби вдруг сделал резкий поворот и стал изучать и систематизировать французских и английских королей, римских императоров и даже императоров никому не нужной Австро-Венгерской империи, родители не на шутку всполошились.
«Эдинька, ты пошел бы погулял, что ли, – говорила ему мама Рая, – что ты все сидишь взаперти. Смотри, какой ты бледный. Вот Гена все время на улице, у него поэтому розовые щеки – здоровый вид. Пойди, покатайся на лыжах!» Отец – старший лейтенант – только что купил сыну лыжи, которые Эди-бэби игнорировал.
Эди-бэби терпеть не мог мальчика Гену из соседнего подъезда, которого ему всегда ставили в пример, и знал, что Гена круглый идиот. Если Эди-бэби и держался до своих одиннадцати лет в школе особняком, его все же уважали, не совсем понятно за что, может быть, именно за то, что он держался особняком, и в конце концов три года подряд единодушно выбирали председателем совета отряда, хотя Эди это и мало интересовало. Отсидев с большими муками свои шесть часов в школе, Эди-бэби бежал в библиотеку, она находилась по другую сторону трамвайной линии, напрямик от школы, а потом домой, к своим тетрадкам и каталогам. Гену же никто не уважал, ребята над ним смеялись и часто били. Эди-бэби был избит только раз, и он, этот один раз, навечно отразился на психике Эди и даже сформировал его характер. Но об этом дальше. Сейчас Эди-бэби и Кадик пошли к гастроному.
