Эдуард Овечкин
Акулы из стали. Туман (сборник)
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Э. Овечкин, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Хлорка и права человеков
Тут вспомнил одну историю о правах человека в военно-морском флоте. Не, ну помню-то я их немало, но одну расскажу сейчас. Один читатель очень активно возмущался, что на флоте есть вестовые, которые кормят офицеров: мол, не такие уж и барины, могли бы сами себе суп в тарелки наливать, а не бедных матросов заставлять себе прислуживать, ущемляя их права человека и унижая личное достоинство.
Ну, хуй его знает, что сказать на это. Про то, что офицерский корпус несколько привилегирован по отношению к остальным слоям военно-морского флота, я даже не стал говорить, чтоб не вызывать всплески повторных возмущений. Права человека – это вообще несколько размытое понятие во время выполнения боевых задач. Сейчас попробую объяснить.
Боевой корабль в море – это не набор отдельно котлет и мух. Это симбиоз людей и механизмов, заточенных только для одной-единственной цели: выполнить свою задачу с наибольшей эффективностью. Конечно, было бы неплохо при этом сохранить корабль и людей, но это вторично и, давайте будем откровенны, на это всем насрать. Нанёс удар по врагу – красава. Точка. А сохранил корабль, уведя его от ответного удара? Ну… тоже неплохо. Именно в такой очерёдности.
Поэтому нельзя сказать с чёткой разграничительной линией: вот это – механизм, а вот это – живой организм. Понятно, что вроде как живой организм ест, какает и бегает курить, но и механизм тоже ест и какает. Понятно, что механизм в боевом своём состоянии безотказно работает и выполняет одну уникальную для себя задачу, не обращая внимание на то, насколько сильно его этим унижают, но и живой организм – также!
Будет живой организм в нормальных условиях при температуре под семьдесят градусов, влажности за девяносто процентов, в грохоте турбины, свисте генератора и шипении паровых клапанов стоять в трусах и крутить маневровые устройства несколько часов к ряду? А турбинист будет. Будет живой организм в нормальных условиях оттирать говно со стен и подволока гальюна, потому что другой живой организм проебал проверить давление? Или выгребать опять же говно и органику из фильтров помп? А трюмный будет. Да что там турбинист с трюмным! Даже минёр во время выполнения боевой задачи будет въёбывать, как ломовая лошадь! Вы что думаете, что там кнопочками всё делается? Хуй вы угадали! Цепи, крюки, блоки, гидравлика, прищемленные пальцы, отдавленные конечности и сломанные рёбра. Любой БДСМщик заикаться начнёт от зависти, когда увидит торпедный отсек в действии!
И вот самый ущемлённый во всей этой вакханалии – вестовой в кают-компании? Ну, не знаю, не знаю. И кстати, не только офицерам прислуживают вестовые на лодке, а точно так же и мичманам, и другим матросам. А всё почему? А всё потому, что приём пищи – это досадная необходимость, которая только мешает выполнению боевой задачи. Ну не могут сорок офицеров пообедать за пятнадцать минут, если сами себе будут они разливать суп по тарелкам и накладывать потом ещё и второе туда. Не могут, понимаете? А, ну и посуду за ними потом тоже мыть же ещё приходится… Куда только смотрит Комитет по правам человека при ООН? Куда угодно, но только не в военно-морской флот, вот что я вам скажу.
Мне, конечно, жаль матроса, который брезгует такой унизительной работой, как ухаживать за боевыми товарищами, но жаль где-то на самом дне моей солёной души, потому как я – не брезгую. Для того чтоб приглушить у меня эту природную брезгливость и вот этот вот бесполезный аппендикс на моей гордости, меня с первого дня в военно-морском училище начали приучать ухаживать за моими товарищами, как и их – за мной. Я охранял их сон, стоя на тумбочке со штык-ножом или с автоматом в карауле, чистил для них картошку и разгружал мясо, накрывал им на столы и потом убирал за ними срач со столов и мыл за ними посуду, столы и пол. Несмотря на тонкость своей душевной организации, зажмурив волоокие глаза, я своими изящными пальцами мыл за ними и унитазы (типа «очко», или «дучка» по-флотски), в которые они срали, и писсуары, в которые они ссали, и раковины, в которые они плевались зубной пастой, сморкались и складывали туда свою щетину. И бумажки, которыми они вытирали свои жопы, я тоже за ними выносил. И да, резиновые перчатки тогда ещё не изобрели, чтоб вы понимали.
А ещё у нас был старшина роты в звании целого старшего мичмана, который полагал, что если в гальюне нет бодрящего запаха хлорки, то приборка там не проводилась.
Ну и стоим мы как-то «на тумбочке», то есть дневальными по роте, с моим дружком Лёшей. А Лёша только завёл себе новую «любимую на всю жизнь женщину» и как раз собирался ей первый раз «вдуть», потому как цветы ей уже подарил, в кино сводил и подержал её за руку, гуляя по Графской пристани. Поэтому Лёше очень нужно было убыть в увольнение до утра, сменившись с вахты.
– Приборку в гальюне зашуршишь, чтоб я охуел от её невъебенности, – тогда отпущу! – резюмировал старшина, выслушав Лешины стенания.
– Есть! – радостно ответил Лёша и, наплевав на пару часов дневного сна, вооружился тряпками, вёдрами, швабрами, фотографией любимой и ринулся в бой.
Он вымыл всё: стены, зеркала, плафоны на светильниках, краны на умывальниках, сами умывальники, писсуары, трубы к ним, дучки и дверцы на кабинках. Даже саму дверь в гальюн отдраил с мылом. Часа два шуршал, но за хлоркой в санчасть уже пойти у него сил не осталось.
– Ну как? – попросил он меня оценить приборку.
– Ну охуеть теперь! Даже поссать тут стесняюсь! Как в Эрмитаже, блядь, только чище!
– Спасибо, друх! – и Лёша побежал докладывать старшине.
Старшина походил, посмотрел, понюхал и выдал:
– Неудовлетворительно! Дезинфекция не проведена на должном уровне! Хуй тебе, а не увольнительная! Опять дрочить придётся!
– Таварищ старший мичман! – возмутился Алексей, а его частенько штырило, да. – Я требую проведения служебного расследования с целью установления истины и восстановления моих человеческих прав!
– Да пошёл ты на хуй! – ответил старший мичман и убыл из расположения части.
Но Лёша не успокоился. Он не сдавался никогда, когда пахло самкой. Ни-ког-да, чтоб вы понимали. Он побежал в санчасть и получил там хлорку. Хлорку нам выдавали в виде концентрата, который нужно было разводить, исходя из пропорции «одна капля на табун». Но Лёша решил, что это лишнее и чем сильнее будет пахнуть, тем более вероятен тот факт, что грудь любимой наконец-то окажется в его жадных руках. Он шухнул по стакану в каждую кабину, каждый писсуар и каждый умывальник, остатки просто разлил по палубе. А потом закрыл дверь в гальюн и убыл накрывать на столы.
Я стоял на тумбочке, когда через полчаса в роту вернулся старшина.
– Тащ старший мичман! – доложил я, желая помочь товарищу убыть на случку. – Курсант Карлихин продезинфицировал гальюн!
– Заебись, – ответил старшина, – пойду поссу заодно!
И, напевая песню «заебися пахнет пися, если пися заебися», вошёл в гальюн.
С тех пор, когда говорят «как пуля», я вспоминаю, как из того гальюна выскочил наш старшина, захлопнул дверь и, привалившись к ней спиной, как в фильме ужасов, тяжело дышал и вытирал слёзы.
– Иди-ка сюда-ка! – позвал он меня. – Попробуй-ка зайди-ка, – ласково попросил он меня.
Не уловив подвоха, я приоткрыл дверь. Пары хлора немедленно набросились на меня. Они въелись мне в глаза, нос, уши, рот и, по-моему, моментально проникли даже в уретру. Через полвдоха мы уже вдвоём вытирали слёзы и сопли, привалившись к дверям спинами.
И тут в роту вернулся Лёша.
– Алексей, – ласково позвал его старшина, – а не желаете ли поссать?
– Так точно, тащ старший мичман! Желаю! – и Лёша вошёл внутрь, а мы захлопнули за ним двери и начали слушать. Мы слышали, как Лёша ссал, напевая «В краю магнолий», и как потом мыл руки, осторожно заглянув внутрь, прищурившись и затаив дыхание, мы увидели, как Лёша ковыряется в зубах, любуясь собой в зеркале.
– Окна там открой, блядь! – рявкнул на него старшина.
– А чо такова-то? – сделал удивлённые глаза Лёша. – Свежо же, и так довольно.
– Что должен сделать военнослужащий, получив приказание?
– Есть! – ответил Лёша и ринулся к окнам.
– Бля, Эдик, я чуть не сдох же! – рассказывал мне потом Лёша.
– Ну, ты артист, бля! Да Станиславский бы ладони отбил, тебе хлопая!
– Всё ради любви же!
Права человека – это хорошо, их ущемление – это плохо. Но если уж вы решили идти в военно-морской флот, то знайте: основным вашим правом там будет положить свою жизнь на защиту интересов Родины, а на этом фоне подносить суп офицеру – сущие мелочи.
Сверхъестественное
То реже, то чаще, но неизменно настойчиво меня просят рассказать случаи встреч с потусторонними силами и проявлениями мистических событий во время службы. Я не раз отмечал, что я – знатный скептик (или «упёртый баран», как предпочитает произносить вслух эту характеристику моя жена). Тем не менее настал уже момент, когда мне представляется более приличным кратко описать эти события, чем писать слово «потом» в ответ на каждое письмо с такой просьбой.
Чем меньше мы осведомлены о физических параметрах некой вещи и её существовании вообще, тем легче убедить нас поверить в её существование с любыми параметрами. Это утверждение, на первый взгляд спорное, покажется вам очевидным, если вы зададитесь целью немного об этом подумать.
Смотрите: если вы, например, никогда не видели корову и не знали о её существовании, то поверить в то, что корова – крайне опасное животное, которое передвигается на двух ногах и питается кроликами, вам будет намного легче, чем если бы вы хоть раз в своей жизни видели корову, мирно пасущуюся на лугу. Особенно важную роль играет личность того, кто пытается вас убедить поверить: доверительно ли случаю он одет, каков у него тембр голоса и обладает ли он признаками принадлежности к какой-либо организации. Хорошо, если ещё при этом у него будут в наличии какие-либо титулы, пусть их название вам ни о чём и не говорит. Даже так – особенно если их название ни о чём вам не говорит. И непременно найдутся свидетели, которые будут утверждать, что вот всё это вот видели собственными глазами или, по крайней мере, лично знают человека, который точно видел. Непременно.
Кроме того, к вашим услугам всегда будет ваша память, об особенностях работы которой вы не задумываетесь, а просто пользуетесь ею в своё удовольствие. Между тем работу памяти можно, несколько упростив, представить в виде слепого, собирающего пазлы. Вокруг слепого бегают мышки и растаскивают кусочки из уже собранных пазлов, слепой находит подходящий по размеру и форме фрагмент и вставляет его на место украденного. В итоге все пазлы собраны и имеют законченную прямоугольную форму, но рисунок на ней будет соответствовать изначальному с ничтожно малой долей вероятности.
Сверхъестественное манит человеческий разум, как магнит железные гвозди. Во-первых, это интересно и захватывает дух, а во-вторых, в это легко поверить, не имея общепринятых представлений о том, как обстоят дела на самом деле, тем более не обладая изрядной долей скептицизма и не заставляя себя критически относиться ко всей поступающей извне информации, как, впрочем, и поступает большинство людей.
Завелось как-то в нашем военно-морском училище привидение. Аккурат после очередного всплеска паранормальной активности на крейсере «Москва». Однотипный со «Славой», он в отличие от неё обладал несколько дурной репутацией и преследовался чередой несчастий, в которых было принято обвинять в основном нечистую силу. На крейсере регулярно появлялись переборки, какие были на кораблях Великой Отечественной войны, в неожиданных местах (по ним сочилась вода, и они передвигались, сужая пространство), и в трюмах расхаживали привидения матросов в окровавленных одеждах (чаще всего в белых робах времён той же войны) со струпьями на лицах. По словам очевидцев, естественно. И сколько мы ни расспрашивали этих очевидцев, так и не удалось установить, отчего привидения появлялись, чего хотели и куда исчезали, если никто с ними не боролся, а только обсирался от страха при одном их виде. Рассказы свидетелей ширились, росли, наматывая на себя новые подробности и прирастая мелкими деталями, но так и не проливая хоть сколько-нибудь света на свою природу.
И, видимо, не выдержав такой несправедливости (не, ну а чем мы хуже крейсера?), военно-морское училище в бухте Голландия завело своё собственное привидение. Его источником стал лейтенант (фамилию его я умышленно не называю из уважения к памяти), который, прослужив чуть более полугода после выпуска, погиб на одной из атомных подводных лодок. Летними и осенними ночами он стал появляться на аллеях училища в белой парадной форме и с кортиком, лицо и руки его были страшно обожжены, но не подвержены неизбежному разложению временем. Он ходил под плотными крышами из ветвей каштанов и грецких орехов, где и погожим днём было несколько темновато, и пытался что-то сказать курсантам, которые ночью отчего-то гуляли там же. Что он хотел сказать, никто не знал, хотя поводов бояться его не было – про его агрессивность либо плохие намерения известий ни разу не поступало. Тем не менее курсанты предпочитали всегда либо терять сознание, либо бежать со всех ног, позоря гордое имя военного моряка, но спасая таким образом свой рассудок.
Не удовлетворившись такими объяснениями и считая рассказы очевидцев (в основном с химического факультета) несколько неполными, мы со Славой решили взять дело в свои руки и выяснить, откуда у всего этого растут ноги. Не с крейсером «Славой», а с моим другом, в честь которого, как он любил говорить, и был назван тот самый славный крейсер. К тому времени мы уже знали, переняв опыт старших товарищей, что как в жизни ноги всегда растут из жопы, так и в училище всё, что не подлежит здравому объяснению и не укладывается в нормы приличия или логики, появляется строго из недр химического факультета.
С одной стороны, это выглядело логичным: если вы можете выбрать профессию благородного турбиниста, степенного управленца, ловкого перегрузчика, бесшабашного электрика или загадочного киповца, но выбираете профессию, называемую в народе «дуст» (просто дуст, без всяких прилагательных), то чего от вас вообще можно ожидать? Хорошего, в смысле. Но с другой стороны, объяснение такое хоть и выглядит логичным, отнюдь не исключает возможных из себя исключений, и вдруг это оно самое и есть?
Выслушав нас внимательно, заместитель командира взвода (пятикурсник) сказал, что с такими тараканами в голове нам проще перевестись на химфак. Но ладно, так как учимся мы хорошо, замечаний по службе имеем в пределах нормы и просьба наша не коррелирует с развратом, пьянством и нарушениями воинских уставов, он, так и быть, согласен расписывать нас со Славой в парно-пожарный дозор до начала зимы. С тем условием, что причина этого останется между нами до конца наших дней, или хотя бы разглашать её мы не будем минимум пять лет. Согласившись на эти кабальные условия (а выбора у нас не было), мы со Славой занялись подготовкой к нашей миссии, то есть засели за штудирование По, Кинга и Лавкрафта; остальных писателей типа Стокера и Кунца мы хоть и уважали, но считали несомненно попсовее классической тройки и не допустили себе полагаться на их мнение в столь ответственном мероприятии, как отлов привидений.
Эх, как я завидую вам, современные пытливые умы! Имея под рукой Интернет и каплю усидчивости, как быстро можно научиться всем этим хитростям и мерам безопасности даже в этом, казалось бы, туманном вопросе экспертов – как блох на собаке! Не то что получить исчерпывающую информацию, но и приобрести всё необходимое (например, крылья летучей мыши, хвост носорога, пепел Феникса и кровь девственницы) можно прямо не выходя из дома и за довольно разумные деньги!
Мы же со Славой, проштудировав классику и написав краткий конспект с алгоритмами действий в различных ситуациях, отправились на цыганский двор за дельными советами и практическими приспособлениями. К тому времени мы уже знали, что гипнозам не подвержены, и опасений этот поход у нас не вызывал, да и денег, как и материальных ценностей, у нас отродясь не водилось.
Старый цыганский двор располагался на Северной стороне в частном секторе, был широк, неухожен и кишел цыганами – в различные времена в нём проживало или временно располагалось от десяти до пятидесяти человек, большинство из которых промышляли на пристанях и рынках города Севастополь.
– Кто тут у вас главный по колдовству? – не найдя другого повода, напрямую спросили мы у цыганёнка лет пятнадцати, который шил сапоги, сидя на вытертом крыльце.
– Пошли, – сказал цыганёнок, не проявляя лишнего любопытства, и сразу повёл нас вглубь странно дышащего жизнью, но неприглядно запущенного дома.
– Чарген! – крикнул он на пороге одной из дальних комнат. – К тебе пришли!
– Здорово, морячки! – весело подмигнула нам сгорбленная старушка с чёрными, обильно тронутыми сединой волосами, одетая во вполне цивильные брюки и свитер. – За приворотным зельем?
– А откуда вы узнали, что мы морячки? – немного затупил Славик.
– Так вы же в форме и бескозырках! Что ж я – совсем из ума выжила?
– А! Точно! – обрадовался Слава отсутствию колдовства на этом этапе. – Не, не приворотное, мы же и так красавцы! Надо какое-то средство для привлечения привидений и вступления с ними в контакт!
– Привидения отпугивать? – пробормотала старушка. – Да есть что-то, сейчас поищу.
– Да нет, – говорю я, – не отпугивать, а наоборот – приманивать надо привидение.
– Приманивать? – Она как будто и не удивилась вовсе. – А для чего вам такое в голову пришло?
Вкратце пересказав ей историю и добавив, что кроме как военными моряками нам бы хотелось стать ещё и охотниками на привидений по совместительству или, может быть, потом, на пенсии.
– Слышала я про это приведение! – подтвердила бабка рассказы дустов, от чего они стали ещё более подозрительными. – Сама-то я его не видела, хотя с другими-то да, встречалась!
– Не, ну вы-то понятно, что встречались. Это конечно. Вот как бы и нам встретиться, не прибегая к сильнодействующим наркотикам и в здравом уме? Есть какой-то надёжный способ, желательно проверенный на практике?
– Есть один! Да! Но для этого мне надо обряд над вами провести специальный для привлечения нечистой силы. Вещь опасная, конечно, но может помочь! Потом, когда дело закончите, ко мне вернётесь – я обратно вас расколдую.
Так как мы со Славиком были атеистами и обряд не был связан с болевыми ощущениями, питьём крови и поеданием несъедобных или плохоперевариваемых веществ, то мы с готовностью согласились, предупредив цыганку, что денег у нас нет и мы надеемся на её сознательность в деле проведения научных экспериментов, потому и настаиваем на бесплатном магическом обслуживании.
Цыганка пожевала губами и махнула рукой, что ладно, потом, мол, сдерёт с нас двойную цену, кода мы расколдовываться придём. Мы, конечно же, от души пожелали ей удачи, так как денег больше чем на пару пирожков с ливером, а то и картошкой у нас в карманах в те времена отродясь не водилось, а вряд ли магические ритуалы эквивалентны таким суммам, как их ни интерполируй.
Усадив нас на старый сундук и вызвав себе на подмогу чёрного кота с каким-то непроизносимым цыганским именем, старуха долго хлопотала, выискивая какие-то куриные лапы, сухие палочки и специальные мисочки, после этого лазила в погреб и доставала оттуда пузырьки с загадочными жидкостями и вязанки трав, разводила огонь в маленьком примусе и, когда мы совсем уже было заскучали, начала обряд.
Сказать, что в обряде этом было что-либо необычное, я не могу – повидав на своём веку всяческих, начиная от официально принятых в церквях и заканчивая совсем уж примитивными, я твёрдо укоренился во мнении, что все они имеют одинаковую суть и никаких иных целей, за исключением нагнетания загадочности, не преследуют. Во время проведения этого, правда, в комнату вошёл тот самый юноша, который встречал нас у порога, и, постояв секунду, сделал страшные глаза и начал было пятиться назад, бормоча что-то себе под нос и закрываясь руками, но так как вошёл он после того, как цыганка начала петь, а расслабился, как только Славик сказал, что у нас денег нет и всё это за бесплатно, то немудрено было сделать вполне очевидный вывод о некоторой театральной природе этого эпизода.
Попев песен и напоив нас ароматными травами с ноткой полынной горечи, бабушка поводила по нам сухой куриной лапой (не уверен, правда, что она была именно куриной) и на том завершила обряд, сказав, что теперь на нас привидения будут слетаться как мухи сами знаем на что. Правда, одно условие для этого необходимо: нам со Славой непременно нужно находиться вместе, а поодиночке можно тоже, но это может быть несколько более опасным предприятием, хоть и привидения будут не так активно нападать – в два раза же слабее заклятие, что мы должны понимать как будущие инженеры. Конечно-конечно, ответили мы, и да, мы помним, что надо прийти расколдоваться во избежание, и на этом покинули гостеприимный цыганский дом.
Доложив заместителю командира взвода о завершении предварительной подготовки, мы сообщили ему, что всё – уже пора расписывать нас в парно-пожарный дозор, когда взвод наш будут назначать дежурным, то есть несколько раз в месяц.
Парно-пожарный дозор был не то чтобы самым лёгким бременем в дежурном взводе, но пользовался определённой популярностью – иногда даже приходилось тянуть спички или бумажки из шапки с целью установления того, к кому благоволит Фортуна. Но то – Фортуна, сущность если и существующая, то довольно капризная и непостоянная, а то – заместитель командира взвода! Куда там Фортуне с ним тягаться!
Обязанности парно-пожарного дозора состояли, как нетрудно догадаться из названия, в том, чтобы предотвращать возможные возгорания в учебном корпусе ночью путём непрерывного его патрулирования как внутри, так и снаружи.
Учебный корпус состоял из пяти четырёхэтажных зданий, соединённых колоннадами с внутренними оранжерейными двориками, и имел центральный парадный вход с башней и шпилем; вокруг он был окружён довольно густым парком и по ночам внутри не освещался почти совсем, а снаружи – лишь редкими жёлтыми фонарями. Даже просто хождение по учебному корпусу ночью уже было определённого рода приключением – он был и вправду огромен, с гулкими паркетными полами, высоченными потолками и здоровенными окнами, сквозь которые лунными ночами струи белёсого света так необычно освещали все эти барельефы вождей, космонавтов и учёных, а также мотивационные лозунги на стенах «Учиться настоящему делу военным образом!» (или наоборот – я уже точно не помню) и прочие, что даже им, сто раз виденным днём, придавалась некоторая мистическая загадочность и смыслы, которых вовек не увидеть при дневном свете.
Попади туда в зрелом возрасте и с бодрящим напитком (конечно, я имею в виду ром с капелькой кофе), я бы бродил по этим лабиринтам без устали, переполненный восхищением, но во времена юности в парно-пожарном дозоре полагалось найти укромное местечко и крепко в нём спать. Были как стандартные шхеры: рояль за бальной залой, маты под турниками в малом спортзале или парты в каком-нибудь учебном классе, так и необычные места, которые искались с завидным рвением. Дежурные по училищу, естественно, были осведомлены об этих привычках юных пожарных и периодически совершали обходы с целью найти, разбудить, пригрозить, дать тумаков и отправить дежурить. Бывало, что и находили, да.
Но мы-то со Славиком спать не собирались, полагая, что научная польза от нашего эксперимента будет значительно превосходить пользу от нашего крепкого сна. Причём превосходить будет как для нас, так и для всего человечества в целом. К первому своему дозору в заколдованном состоянии мы подготовились со всей необходимой тщательностью: подстриглись, помылись, побрились, надели свежее бельё (наизнанку, согласно инструкциям цыганки) и новенькие чехлы на бескозырки, взяли с собой мешочки с солью и написали прощальные письма матерям, в которых изложили мотивы нашего поступка и просили не держать на нас зла за чрезмерную тягу к неизвестным граням бытия. Письма спрятали в свои учебные шкафчики с тетрадками и учебниками, чтоб их не обнаружили заранее; дождавшись темноты, присели на дорожку и выдвинулись на позиции.
Для приличия, а скорее от некоторой робости, обошли учебный корпус изнутри, ожидаемо никого в нём не встретив, кроме сонного караульного и сонного дежурного по училищу. Впрочем, встретить там никого сверхъестественного мы и не планировали – призрак лейтенанта предпочитал исключительно открытые пространства.
– Как думаешь, уже достаточно стемнело? – спросил Славик.
– Думаю, что да. Да и полночь совсем скоро – пора приступать.
– Ну погоди, сейчас я курну ещё одну и пойдём.
В курилке прямо у дверей такого уютного и манящего роялем, матами и столами учебного корпуса Славик выкурил свою «Астру», а я потренировался закусывать ленточки у бескозырки, чтоб не потерять её, если вдруг случится… резко менять позиции для более удобного наблюдения, и мы, соблюдая почтительное и торжественное молчание, тронулись. В смысле – на позиции тронулись, а не умом.
Если вам никогда не доводилось видеть летних южных ночей, то я вынужден предупредить, что скорее всего последующее повествование не заиграет для вас теми красками, которые переливаются в моей голове, и в том не будет вашей вины, а, скорее, моя. К своему глубокому сожалению, я мало того что не Гоголь, так ещё и не могу им даже притвориться хотя бы на время одного рассказа.
Напишу я, например, просто «Ночь была черна», а вы, сидя в своей Пензе, Санкт-Петербурге, Бобруйске или Петрозаводске, выглянув в окно, наверняка подумаете: ну да, ночь чёрная, но видали мы и почернее цвета, – в этом и будет заключаться главная ваша ошибка.
Чернота южной летней ночи настолько глубока и насыщенна, что пытается поглотить даже контуры света от фонарей, делая их края неровными, расплывчатыми и дрожащими. Если долго сидеть в этой темноте, то становится понятным, что даже и звуки немного не те, какими должны бы быть. Нет, они есть, конечно, но настолько несмелые и настолько не к месту, что, кажется, даже цикады понимают, что у них мало шансов своими стрекотаниями наполнить эту темноту хоть чем-нибудь, кроме неё самой. Может быть, даже само слово «чёрный» было придумано именно в летней южной ночи – тогда это многое объясняло бы.
Мы со Славиком медленно пересекли плац – единственное место, которое было ярко и ровно освещено, как и положено любому капищу, – к плацу военные всегда проявляют максимальную степень почитания. Нам не было страшно в классическом понимании этого слова, мы, скорее, почтительно робели от того, что не понимали, надо нам бояться или вовсе нет. В привидения мы не верили, но всегда же есть шанс, неважно какого размера, что то, во что ты не веришь, выскочит у тебя перед лицом во всей своей ужасности и с радостным оскалом на клыках скажет: «Привет, морячок!» И вот что тогда делать? Когда страшно – всё понятно, нужно изолироваться от источника страха и всех делов, а вот когда не страшно?
Обходя по кругу аллеи вокруг учебного корпуса раз за разом, мы, конечно, потеряли и первоначальную робость, и странное чувство сожаления даже стало одолевать нас – ну блин, ну так же интересно могло бы быть, а тут просто выскакивают бешеные мотыльки, да листья каштанов, в темноте похожие на огромные человеческие руки, машут приветливо южным тёплым ветерком. Все эти загадочные тени, движения и звуки тоже могли бы насторожить, а то и испугать особо впечатлительные натуры, но с нами таких не было. Даже если мы и обладали некоторой степенью впечатлительности, а вернее – мы точно ею обладали, то в данных условиях при всей предварительной подготовке и больших ожиданиях степень эта не работала абсолютно.
– Облом, да? – первым не выдержал Славик круге на четвёртом. – Ни тебе привидений, ни тебе упырей, ни котов учёных на деревьях!
– Слава, ну так ты что думал, что вот прямо с первого раза и клюнет? Мы же охотники. Терпение – наш ключ к успеху!
Но, в принципе, он был прав. Облом – именно то самое чувство, которое пришло на смену робости и дрожи в коленках, лучше и не скажешь.
Чтобы сменить обстановку и тем самым привлечь к нам внимание Судьбы, мы решили уйти с маршрута и побродить по корпусу – там именно это привидение никому не встречалось, но вдруг какое другое попадётся? Дусты утверждали, что и там встречалось им много необъяснимых вещей. Что было неудивительно вообще, если задаться себе целью проанализировать статус-кво химического факультета.
Факультет этот не был, условно говоря, родным для Голландии – изначально в ней предполагалось выпускать только нормальных инженеров для флота, а химический был переведён из Баку только в 1985 году, хотя само Каспийское училище просуществовало до 1992 года. Чтоб бедные дустики не чувствовали себя обделёнными, им построили отдельную казарму – не в пример остальным – современную, красивого внешнего вида и со всякими излишествами в виде душевых и прочих мелких пережитков сибаритства. Правда, в учебный корпус допустили их не сразу и неохотно. В основном занимались они в здании, где находилась самая загадочная в инженерном училище кафедра морской пехоты (до сих пор не понимаю, для чего будущему инженеру перед допуском к граалю инженерных знаний на первом курсе полагалось изучить тактику морской пехоты и сдать по ней зачёт) и в своём отдельном учебном корпусе.
С появлением химиков жизнь в училище несомненно оживилась и заиграла новыми творческими нотами. Раньше ведь как приходилось враждовать? Со смежными в определённой степени специальностями – управленцам с турбинистами, спецтрюмным с перегрузчиками и всем им – с электриками от неизбавимой зависти за то, что они единственные жили в общежитии прямо с первого курса. Не, ну а как – белая кость всё же. А тут – химики! Это как в клетку с тиграми бросить кролика – в этом сравнении принимать в расчёт нужно только сам эффект такого поступка, без окрашивания его кровью. Да и слово «вражда», которое я написал выше, имеет не совсем тот смысл, который в него обычно вкладывается – здесь это, скорее, такой разовый синоним гусарства, чем вражда по классовым или каким другим признакам. Видимая вражда без признаков вражды и без цели в ней победить – лучше и не скажешь.
