Эдуард Веркин
Большая книга ужасов – 1 (сборник)
Глава VI
Ночь на яблоне
Зима. Уже поздно. За стенами кочегарки пурга, мы сидим на длинной скамейке, греемся у бойлера, дуем чай из берестяных кружек и слушаем. Сухой ворочает в топке длинной кочергой, щурится от жара. Захлопывает дверцу, устраивается в самодельном, из большого пня кресле, смотрит на нас, потом запускает свою очередную историю:
– Когда я был маленький, пацаненок совсем, даже еще меньше вас, к нам в деревню пришел человек. Худой такой, бледный, еле живой. Его накормили, в бане попарили. А это давно было, сразу после войны, мужиков поубивало, а кто еще не успел вернуться, в деревне одни бабы да ребятишки. Ну, бабы обрадовались, руки рабочие всегда нужны, поселили его в избе председателя, одежду кое-какую собрали, поесть тоже. В деревне одна старуха жила, совсем из старых, богомольных старушек, она бабам и говорит, вы что, не видите, кого приютили? У него же на лице печать. Бабы смеются, какая еще печать – райповская или сельповская? А старуха опять: вы гоните его, пока не поздно, это не человек совсем. Поздно будет, кровушки попробует – не выгоните. Бабы не послушали, человек этот и остался. И в ту же ночь в одной избе женщина умерла. Никаких признаков, просто умерла, и все. Дочку ее стали спрашивать, что с мамкой случилось, не приходил ли кто? Дочка и отвечает, да, приходил и сказал, что, если кому скажешь, завтра и за тобой приду. Пытали ее, пытали, да она так ничего и не сказала. Молчала. В следующую ночь все заперлись на все замки, топоры с собой взяли, вилы. И стали ждать. Не дождались. А поутру еще одна женщина умерла. Все испугались. Я пошел гулять, иду по улице, а навстречу как раз этот человек идет. Румяный такой стал, круглый, красивый. И мне улыбается. И что-то в этой улыбке мне так не понравилось, не знаю просто… Я сам не свой стал, иду, не вижу куда. И прямо к дому старушки этой пришел, что всех предупреждала. А она меня будто ждала. И говорит, видел, мол, на лице у человека печать? Знак то есть? Я отвечаю, нет, не видел. Старуха говорит, запоминай и, если сможешь, расскажи другим. Если нос, глаза, брови и скулы образуют фигуру…
Сухой подбрасывает в топку дрова, шурует кочергой и, когда становится светлее, показывает на своем лице, какую фигуру должны образовывать нос, глаза, брови и скулы. Затем говорит:
– Это знак. У этих тварей челюсти не как у людей, кто знает, почти сразу может их опознать. Я спросил у старушки, что же это за человек-то такой, а она ответила, что это не человек вовсе. Тогда я сказал, что встретил его, а он мне улыбнулся. Старушка испугалась и стала надо мной что-то шептать, а потом достала бумажку и давай на этой бумажке писать закорючечки. Написала и сунула мне. И спросила, есть ли дома оружие какое. Я ответил, что есть. Бабка меня тогда научила, что надо делать. Это лесной человек, сказала она. Он живет в лесу и охотится на лесных животных, а когда их становится мало, он выходит к людям. И они умирают. А тот год как раз был бедным, и голодным, и жарким. И страшным.
Сухой снова добавляет в печку полено, мы сидим и слушаем.
– Я сделал все, как нужно. Я полез в погреб и достал обрез, еще дедовский обрез был, хороший. Патроны достал. И на каждой пуле иголкой выцарапал те самые закорючки, что старуха на бумажке записала. Один в один выцарапал, затем зарядил в магазин все пять патронов. Спрятал обрез под кроватью и стал ждать. А потом я уснул. Проснулся от такого тихого поскребывания. На улице скребут, слышу, смотрю, а мать сидит за столом в темноте и тоже ногтями по столу водит. И в сторону двери смотрит. Тогда я взял обрез и выстрелил прямо через дверь.
Нам страшно. Кажется, что там, за стенами, бредет сквозь снег ужасный лесной человек, что он стучится в чьи-то двери, и люди, не знающие, кто он, впускают его в дом и наливают горячего чая.
– Как только рассвело, мы с матерью утащили его к омуту. От самого нашего дома до омута по траве тянулась черная полоса – у этой твари была черная кровь. Мы кинули его в воду, но он не тонул, плавал, как поплавок. Пришлось бежать за багром и доставать его обратно. Я привязал к ногам его жернов и скатил в воду. Даже жернов не помог, эта тварь продолжала держаться на поверхности. Тогда мы достали его, обложили смолистым лапником и сожгли. Он горел долго, мне приходилось бегать к опушке и срубать новые елки. Пуля с закорючками торчала у него прямо из черепа, я не стал ее вынимать. А теперь запомните, все, кто сидит здесь и слушает меня, если вы увидите человека с лицом…
Я вспомнил рассказ Сухого, мгновенно вспомнил, едва только разглядел через голубоватое стекло автомобиля Па лицо Риммы.
На следующий день Ли и Римма отправились гулять в город. Па уехал на работу, Ма с соседкой отправились в спортклуб. Дома остались я, Бакс и Селедка. Селедка возилась на кухне, Бакс общался с кроликами. Я вошел в гостиную, постоял несколько секунд, послушал. Наши комнаты располагались на втором этаже. Я быстро взбежал по лестнице. Бежал я правильно – по самому краю ступенек, чтобы не скрипели, и Селедка меня не услышала.
Комната Ли была первой. Я нажал на ручку, дверь открылась, я проскользнул внутрь.
В комнате Ли как всегда беспорядок. На стенах плакаты каких-то бессмысленных певцов, на подоконнике фикус, который Ли упорно переделывает в бонсай.[8] Все, как обычно.
Следующая комната Риммы. Толкаю дверь, вхожу. Полный порядок.
Я осмотрел комнату повнимательнее. Порядок. Даже постель вроде бы не помята. Она что, стоя спала? Или не спала вовсе? Обошел комнату несколько раз и ничего не обнаружил. Комната имела абсолютно нежилой вид. Меня несколько заинтересовало окно. Я специально подошел и изучил подоконник. Окно недавно открывали. Под рамой была зажата ночная бабочка, она даже не успела высохнуть. Римма приехала вчера. До нее комната была заперта. Значит, окно открывали сегодня ночью. Вполне могло быть, что Римма просто дышала ночным воздухом, слушала ветер с озера…
Я вышел в коридор и спустился вниз.
В гостиной меня поджидала Селедка. Селедка сметала пыль, а на самом деле следила за мной.
– Чего по коридору шастаешь? – спросила она. – И так от твоего пса шерсти по всему дому! Хоть шапки катай! Поназаводят всяких…
– Носки из собачьей шерсти очень полезны, – сказал я. – От ревматизма помогают…
– Не порют вас сейчас. – Селедка погрозила мне метелкой. – А надо пороть, это хорошо…
Она выглядела весьма самоуверенно, и я решил ее немного пугнуть, так, для порядку.
– Знаете, Изольда Петровна, – сказал я, – у нас ведь в районе маньяк появился.
Селедка насторожилась и зашарила свободной рукой в кармашке, я подумал, что у нее там наверняка газовый баллончик.
– Он на одиноких женщин нападает и защекатывает их до смерти, – продолжил я.
Селедка вздрогнула и опасливо посмотрела на дверь.
– Предварительно перемазав их… рыбьим жиром!
И я отправился обдумывать свои дела. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось этой ночью последить за комнатой Риммы, посмотреть, как она спит.
Римма и Ли вернулись уже под вечер. За ужином Ли рассказала, что они заглянули в мороженицу и съели по три порции: шоколадного, ванильного и с карамелью. Вернее, это она съела, поскольку Римма ничего заказывать не стала.
– Я не люблю мороженое, – объяснила Римма. – Я мало ем.
– И правильно делаешь, – сказала Ли. – А я вот люблю мороженое и уже в прошлогодние джинсы не влезаю.
Это Ли просто на комплимент напрашивалась. Она прекрасно влезала даже в позапрошлогодние джинсы, но очень любила, чтобы ей это все говорили.
После ужина девочки отправились в гостиную смотреть телевизор, Бакс попросил разрешения и потащился за ними. Па и Ма скрылись в своей спальне, она находилась в противоположном конце дома. Я вышел на улицу. Часа два я слонялся по саду и ждал. Потом в окнах на втором этаже зажегся свет, и я медленно двинулся к дому.
Сначала я хотел сесть на траву, прямо напротив комнаты Риммы. Но потом выбрал еще более удачную позицию. Яблоня, под которой я устроил наблюдательный пункт, оказалась старой и ветвистой, я изловчился и взобрался на толстую ветку в трех метрах над землей.
С ветки открывался прекрасный вид на окна девочек. Римма и Ли не спали. Сначала они сидели у Ли и рассматривали какие-то журналы, затем Римма вернулась к себе. Ли еще почитала немного и выключила свет. Римма спать не ложилась. Она сидела перед окном и смотрела в сад. Как кукла. Не двигаясь, не моргая, может быть, даже не дыша.
А потом что-то случилось с моими глазами, будто попало в них что-то, я моргнул, а когда открыл глаза, обнаружил, что Риммы в окне больше нет.
Я огляделся по сторонам. Риммы не было нигде в пределах видимости. Она исчезла, растворилась в ночной тьме.
Тогда я посмотрел вниз.
Она стояла прямо подо мной и смотрела.
Сухой рассказывал про такую штуку, но самому мне сталкиваться с этим не приходилось. Некоторые умеют на мгновение наводить затмение на глаза наблюдателя. Вот только что вы их видели, а потом бац – и их нет, а они сами уже рядом, как будто мгновенно переместились из одного места в другое. Я слышал, что такую способность можно у себя развить, но никогда не встречал никого, кто бы этим искусством обладал.
Римма, видимо, обладала.
Она стояла и смотрела на меня. Она положила руку на ствол дерева, и я видел, как странно шевелятся на яблоневом стволе ее пальцы. Они двигались самостоятельно, как короткие подвижные черви, они хотели оторваться от ладони и подняться по шершавой яблоневой коре ко мне… Я закрыл глаза и быстро их открыл. Пальцы как пальцы. Привиделось. Привиделось…
Римма положила на яблоню вторую руку. Зрачки ее резко сузились и превратились в длинные щелочки, а может, это снова мне померещилось…
Запах, тот самый запах, вонь мертвечины, ударил меня снизу и сбил дыхание. Я пополз вверх по ветке, мне было так страшно, что я, наверное, мог бы забраться на самую тонкую ветку, если понадобилось бы.
Но вдруг Римма убрала руки с дерева. Она опустила голову, мне показалось, что она к чему-то прислушивается. Я тоже послушал. Ночь как ночь. У озера только что-то гудело.
Римма развернулась и пошла в сторону изгороди. Я остался один.
Я не слезал с дерева до тех пор, пока мои руки не одеревенели и не задрожали, так что я уже не мог толком держаться. Сад был насквозь пропитан этой вонью, мне казалось, она исходила от каждого дерева, от каждой травинки. Голова у меня закружилась, меня замутило, мне стало страшно и холодно, и я вернулся домой.
Всю ночь я провел возле двери. С ножом в руках. Я не спал, но, как вернулась Римма, я не слышал.
Глава VII
Прятки
Мне это до сих пор снится. И, наверное, будет сниться еще долго. Прятки.
Под ногами земля, над головой доски с занозами. Сквозь щели просачивается пыльный солнечный свет. Лучи падают почему-то под разными углами, образуют причудливую многоугольную сетку. Пахнет ветошью и грибами. Я слушаю.
Шаги. Медленные, тяжелые шаги над головой. От каждого шага доски прогибаются и осыпают мне на голову какой-то колючий прах. Шаги направляются ко мне. Бакс. Шерсть у него на загривке поднимается, спина начинает дрожать. Шаги останавливаются прямо над нами. Я уже не дышу.
Голос.
– Вы проиграли.
Смех.
– Вы проиграли.
Смех становится ближе, солнечные лучи гаснут один за другим, сквозь щели наваливается мясной гниющий смрад…
Я дергаюсь и просыпаюсь.
Возле двери с той стороны стоит Белобрысый.
– Что, кошмары мучают? – неожиданно сочувственно спрашивает он. – Бывает. После того, что ты натворил, и должны кошмары мучить. Так что не удивляйся.
А я и не удивляюсь.
Белобрысый открывает дверь и входит. В руках у него поднос, он ставит его на стол, пододвигает мне миску с какими-то бобами в томатном соусе. Я секунду думаю, потом запускаю в миску ложку и начинаю хлебать. Бобы ничего, вкусные. И наверняка очень полезные. Белобрысый смотрит на меня. Потом включает телевизор.
– Смотри-ка. – Белобрысый переключает каналы. – Это все из-за тебя. Целая передача.
Передача была не из приятных. Телекамера снимала антисобачью демонстрацию. Народу было немного, человек, наверное, двадцать. В основном женщины, мужчин мало.
Впереди шагал здоровенный дядька в кожаной куртке. Этот дядька тащил на поводке испуганную упирающуюся собачку, такую же, как Бакс. Только там, у них была сука. Не знаю, что они с этой собакой собирались делать и в чем она провинилась, может, тяпнула этого здоровяка за ляжку, не знаю. Но вся эта компания была настроена весьма решительно – лица озлобленные, у многих плакатики в виде дорожных знаков: собачья голова, перечеркнутая красной полосой. А у некоторых были даже транспаранты с надписями «Остановим собак-убийц». И фотографии каких-то детей. А у одной женщины в рыжей куртке в руке была табличка. На одной стороне было нарисовано число «594», а на другой «загрызенных в год». Где она нашла столько загрызенных в год, не знаю. Скорее всего она эту цифру просто выдумала. И эта тетка поворачивала свою табличку то так, то сяк, и эти надписи упрямо скакали у меня перед глазами.
То и дело кто-нибудь выскакивал из этой толпы и пинал собачку ногой или лупил палкой. Псина была так напугана, что даже не огрызалась, только взвизгивала при каждом тычке. Вся эта куча людей тащилась чуть ли не по главной улице незнакомого мне города и явно собиралась добраться до его центра, как вдруг наперерез им вышла точно такая же с виду толпа. Такие же женщины, мужчины и немного детей. Судя по тем плакатам, которыми вооружился этот народ, это были зеленые, защитники собак и животных вообще. Плакаты были такие же неоригинальные. Добрые собачьи морды с печальными глазами, надписи «Остановим убийц!» и «Вы же люди!». Многие несли плюшевых собак.
Демонстрации остановились друг напротив друга и принялись скандировать каждая свое. Из-за поднявшегося шума разобрать что-то конкретное было сложно. Но они старались, от души старались. Между ними на свободном асфальтовом пространстве металась обезумевшая от всего происходящего псина породы Бакса. Мужик удерживал ее с большим трудом, хотя собака была не из крупных, видимо, не очень хорошей линии. Вдруг кто-то выскочил из толпы с бутылкой…
Белобрысый взял пульт и принялся листать каналы. Он спустился до первого, потом стал двигаться назад, когда на экране снова возникли демонстрации, Белобрысый остановился.
– Жалко, – сказал он. – Самое интересное пропустили.
Ситуация на экране изменилась, демонстрации слились друг с другом, и теперь собаколюбы и собаконенавистники, смешавшись, стояли кольцом, в центре которого что-то дымилось. Они смотрели на черный дымящийся комок. Никто не расходился. На этом трансляция прекратилась, и ведущий задал зрителям тупейший вопрос: «Что делать? Что делать со взбесившимися животными?»
Я отвернулся от экрана и занялся тем, чем я занимался все последнее время. Я стал вспоминать.
Белобрысый постоял еще минуту, похмыкал и вышел.
В тот день я испугался. В тот день я серьезно задумался.
Была суббота. С утра Па и Ма уехали за покупками. У Селедки был выходной. В доме оставались Ли, Римма и я. Бакс еще. Ли приставала ко мне и звала играть в прятки. Мне не хотелось. Я еще помнил, как смотрела на меня, стоя под деревом, Римма, и настроение играть во что-либо улетучивалось. Бакс же был не против поиграть, но он права голоса не имел как существо неполноценное и глупое.
А Ли было скучно. И она продолжала ко мне приставать до тех пор, пока я не устал и не спрятался от нее в кустах. Тогда Ли обратилась к Римме.
– Давай поиграем в прятки? – предложила она.
– Как это? – не поняла Римма.
– Ты что, раньше никогда не играла? – удивилась Ли.
– Нет.
– Ну, ты даешь! – Ли схватила Римму за руку. – Это просто. Я спрячусь, а ты меня будешь искать. А затем ты спрячешься, и я буду тебя искать. Сыграем по разику, а потом уже неинтересно будет. Тогда что-нибудь другое придумаем. Хорошо?
– Хорошо.
– Я первая прячусь! А ты считай до ста.
Ли по детской народной традиции стукнула Римму по плечу и побежала прятаться. Я прекрасно знал, куда спрячется Ли, мы играли в прятки сто раз. Поначалу Ли собиралась укрыться в будке для садового инвентаря, она всегда там пряталась, но потом передумала и побежала дальше. Обогнула дом, на секунду задумалась и залезла под крыльцо.
Я повернулся к Римме.
Римма считала. Я видел, как шевелятся ее губы. Пятьдесят три, сорок восемь, двенадцать…
Ко мне подошел Бакс. Он улегся на траву и стал выгрызать из ногтей занозу. Он делал это усердно и с явным удовольствием, как самая настоящая модница.
А потом произошло то, что я вспоминаю со страхом даже теперь. Ветер, дувший на меня со стороны Риммы, резко изменился. На меня понесло зверинцем, заехавшим в мой старый город четыре года назад. Бакс заволновался, вздыбил шерсть. Вонь усиливалась. И тут я увидел…
Римма нюхала воздух. Ее верхняя губа задиралась вверх, а нос быстро-быстро дергался, настраиваясь на запах. Сначала я решил, что она тоже почувствовала эту чертову вонь, но потом понял, что она вынюхивает Ли. Так охотничья собака вынюхивает дичь. Все туловище Риммы подалось как-то вперед, будто устремляясь за этим жадным носом, Римма поворачивалась справа налево и медленно приседала. Мне было ясно, зачем она это делает, я был прекрасно знаком с этими звериными повадками, Римма уже прокачала верхние слои воздуха и теперь собиралась проанализировать нижние. Взять след. Так обычно работает хорошая гончая. Бакс тоже так делает, когда охотится на лягушек.
Римма опускалась на четвереньки. Запах становился невыносимым, я задыхался, но уйти не мог, я боялся даже пошевельнуться.
Из высокой нескладной девочки Римма быстро превращалась в какое-то существо.
Бакс бесился рядом. Одной рукой я зажимал ему пасть, чтобы он не зарычал, другой держал за ошейник, с трудом держал.
Римма опустилась на траву. Теперь она походила на длинную худую лягушку… Зубы ее выдвинулись вперед. И Римма пошла по следу.
Я рванул вокруг дома. Бакс за мной.
Римма огибала дом справа, мы двигались слева. Не знаю, за сколько я обежал наш коттедж. Мне кажется, я установил рекорд своей возрастной группы, если бы впереди меня пустили русского хорта,[9] я бы от него не отстал.
Я влетел под крыльцо, отыскал Ли и сел рядом с ней. Бакс втиснулся между нами.
– Эй! – Ли принялась меня выталкивать. – Валите-ка отсюда! Из-за вас меня найдут! Давай, сундук, вали отсюда…
Она толкала Бакса в бок, но он не двигался с места. Риммы не было видно.
– Тихо ты. – Я приложил палец к губам. – А то на самом деле найдут.
Ли надулась и замолчала.
Я смотрел сквозь щель в досках. Ветер был от нас, он продувал крыльцо насквозь, я прекрасно понимал, что Римма теперь знает, что Ли не одна, что я с ней рядом. Что Бакс с ней рядом. И от этого Римма стала гораздо опаснее.
Ли принялась меня щипать и щекотать. Я терпел. Тогда она взялась за Бакса. Она щелкала его по носу и чесала переносицу, Бакс тоже терпел, не чихал.
– Я нашла вас, – сказали сверху. – Вы проиграли.
Я вздрогнул. На доски легла тень, сквозь щели просочился запах. Он был так силен, что его почувствовала даже Ли. Она поморщилась и потерла нос. Бакс поднял морду и зарычал.
– Вы проиграли, – повторил голос.
– Это все Бакс, – сказала Ли. – И ты! Приперлись! Специально приперлись! Ладно, вылезаю. А вы сидите здесь, если вам так уж хочется!
– Сейчас я сама спущусь. – По крыльцу протопали неожиданно тяжелые шаги. – Сейчас…
Тут Бакс не выдержал. Он вскочил на ноги и принялся лаять, злобно, яростно, как только умел.
– Скажи ему! – Ли стукнула пса кулачком по голове. – Чего он?
Я не стал останавливать пса. На квадратный километр вокруг не было ни одной живой души, между Ли и ней остался только я. И Бакс. Бакс лаял.
– Бакс, ты чего? – Ли обхватила его за шею. – Что с тобой?
Шаги остановились.
– А ну-ка немедленно успокойся! – Ли пыталась уложить собаку на землю.
Бакс не успокаивался. Шаги снова двинулись к лазу под крыльцо, я уже захлебывался в этом жутком зверином запахе…
Не знаю, чем бы все это закончилось, но плохо бы закончилось, это точно. Еще бы минута… Я уже собирался выскочить из-под крыльца и принять честный бой, как со стороны ворот послышался автомобильный сигнал. Это приехали Ма и Па. Шаги сразу остановились, а потом направились в другую сторону. Запах ослабел, а затем и вовсе развеялся. И снова запахло яблонями и землей. Бакс унялся и только бешено дышал, выгоняя из легких вонь.
– Вот дурак! – Ли стукнула меня в плечо. – Всю игру нам испортил! Если бы не вы, она бы меня ни в жизнь не нашла!
– Это уж точно, – сказал я и выбрался на воздух.
Па был не в духе, Ма тоже. Обедали мы в тишине. Римма сидела рядом с Ли и как ни в чем не бывало гоняла вилкой горошину по тарелке.
– Что делали без нас? – вдруг спросил Па.
– А, – отмахнулась Ли. – Ничего. Решили в прятки поиграть, да Бакс все испортил. Я спряталась, а он меня нашел первым – и как давай лаять! Так ничего и не получилось. Дурачок.
Про меня она ничего не сказала. Интересно, почему?
– Странный Бакс какой-то в последнее время, – произнесла Ма. – Мне кажется, он нервничает почему-то…
– Он лапу наколол, – вставил я. – Вот и волнуется…
– У него переходный возраст, – сказал Па. – Он ведь уже не такой молодой. У него вон уже вроде как седина на подбородке…
– Он еще совсем не старый, – вступилась за Бакса Ли. – Знаешь, как он бегает! А седина у собак с двух лет случается…
Па пожал плечами.
– Я думаю, ему надо устроить особую диету, – сказал он. – Для пожилых.
– Да не надо ему ничего, – возразил я. – Ему и так хорошо…
Этого еще не хватало! Будут кормить Бакса всяким овсом и морковкой сушеной. А он, между прочим, не лошадь. Это лошади овес едят, а Бакс мясо любит…
– В магазине слышал, – вдруг сказал Па, – вчера напали на одного мальчика. Это недалеко отсюда, два квартала. Прямо возле собственного дома… Его нашел электрик, он услышал крики. Но нападавшего не видел. Вызвали милицию, но собака не взяла след. Парень в больнице.
– Что с ним?
– Неизвестно. Но в сознание он пока не пришел.
Все перестали есть.
– Я это к чему говорю, – продолжил Па. – Милиция не исключает, что напал, возможно, какой-то сумасшедший, и я хочу, чтобы вы были осторожны. Вечером из усадьбы не выходить. Если выходите днем – обязательно с телефоном. И Бакса с собой берите. Будьте бдительны…
Интересно… Я подумал о том, что, если бы я вчера ночью пошел за Риммой, этот парень вполне мог бы и не валяться сейчас без сознания. Но я ведь не мог знать наверняка…
– Будьте бдительны, – пронюнила Ли. – Не разговаривайте с незнакомцами, сообщайте о них по указанному телефону, не садитесь к ним в машины…
– Над этим не надо смеяться. – Ма отложила вилку. – Это очень простые и эффективные правила.
– Па, а ты нам пистолеты лучше дай, – вдруг сказала Ли. – У тебя же их три штуки…
– И не вздумай! – возмутилась Ма. – Никаких пистолетов! Они из них друг друга в первый же день перестреляют!
– Бакс лучше всякого пистолета, – сказал Па. – И ума у него больше, чем у вас всех. Так что вы лучше с ним ходите гулять. Или все вместе по крайней мере.
– Я лучше уж с Баксом. – Ли подмигнула мне. – Хотя Бакс ленивый, он в машине любит кататься. Бакси, а ну-ка, изобрази пьяницу!
Бакс послушно перевалился на спину и задрыгал лапами. Все засмеялись. Нервозная атмосфера стала постепенно рассеиваться.
– Ладно, Бакс. – Ли выскочила из-за стола. – Пойдемте в город! Римма, пойдешь с нами?
Римма отрицательно покачала головой. Гулять она не хочет. Вот и хорошо.
Ли оделась потеплее, и мы стали спускаться к городу. Я знал, что хочет Ли – она наверняка желает кафе-мороженое посетить. Я не очень люблю мороженое, а Бакс вот любит.
Пригороды закончились. Мы вошли на ведущую к центру города улицу. Ли шагала весело и беззаботно, раскидывала иногда ногами кучи прелых листьев, срывала с веток редкие прошлогодние каштаны и швыряла их в меня и Бакса, а мы уворачивались. Но мне было невесело. Я видел, что в городе что-то не так. Я видел плохие знаки. Может, у меня паранойя?[10] Навязчивые бредовые идеи в самой обостренной степени? Может, я псих? Может. Но знаки беды ясно читались повсюду.
Объявления. На столбах, на водоразборных колонках, на штукатуренных стенах домов. Пропала кошка. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение. Не вернулась домой собака, порода эрдельтерьер. Помогите найти. Ушла и не вернулась овчарка, кличка Батька, нашедшего просьба позвонить. Много объявлений, слишком много. Может, они и раньше были, да я их не замечал.
Я почти уверен. Почти уверен, что это она. Но только почти. «Почти» мало для того, чтобы начать действовать.
Мы шагали дальше.
На улицах совсем нет кошек. Раньше этих мерзких тварюг было полным-полно. А теперь их нет. Кошки ушли. Куда-то исчезли. Разом, будто сговорились. Крыс тоже нет. Говорят, что крысы не боятся даже ядерного оружия, а вот сейчас куда-то пропали. Бывало, все канализационные колодцы так и кишели серыми, они копошились там, занимались какими-то своими крысиными делами. И все, тоже нет, крысы тоже ушли. А крысы уходят только тогда, когда корабль собирается пойти ко дну.
Собаки еще остались. Но это были какие-то смирные собаки, как будто пришибленные. Словно в город пришла чума, и все: и собаки, и кошки, и крысы, и даже птицы – почувствовали ее тяжелые шаги.
– Ты чего такой мрачный? – Ли остановилась и посмотрела мне в глаза. – Чего невеселый? Будем мороженое есть! Па денег отсыпал.
Я был невесел. Я тоже слышал шаги чумы по улицам.
