Эдуард Веркин
cнарк снарк. Чагинск. Книга 1
Свет погас, зажегся, и когда он зажегся, рядом с Зинаидой Захаровной стоял Паша Воркутэн. Зрители яростно захлопали.
– Видергебурт, – сказал Хазин. – Спасенья нет, началось по-настоящему…
– Привет, Чагинск! – Паша вскинул руки. – Рад тебя видеть! Сегодня мы работаем для вас! Сегодня я работаю для вас!
– Он работает для вас! – с сарказмом в голосе произнес Роман. – Приятного аппетита!
– Музыка! – Паша щелкнул пальцами. – Сегодня и только для вас – песня про судьбу!
Паша душевно запел, музыка слегка запоздала, но Паша почти бесшовно подстроился под мелодию. Хазин жевал петрушку и отбивал пальцами по скатерти ритм, Роман, напротив, желчно грустил.
А жизнь прошла, похоже, зря
Не помогают лекаря
И до подметочек
Стоптались прахоря…
– Талант! – Хазин обреченно налил себе водки. – Витя, это пять! Выпьем же за здоровье Карла нашего Густава! Шмуля! Ты уважаешь Карла Густовича?
Про Карла Густава Хазин сказал слишком громко, на него обернулся стол МЧС.
– Это изобретатель водяной помпы, – пояснил Хазин. – Великий немецкий пожарник…
МЧС поверили.
– Карл Густав не изобретал помпу, – произнес Шмуля. – Он изобретал принцип межзвездных путешествий… За что был сотрен в бараний рог…
– Вот именно! – повторил Хазин. – За космические путешествия и бараний рог!
За это не выпить было грешно. Мы выпили, хотя вроде больше и не хотели.
– Банкеты чрезвычайно утомительны… – громко рассуждал Хазин. – Если они начинают тебя преследовать, ты невольно думаешь, что это некое поражение…
Я оглянулся. Кристина все еще разговаривала с Федором, лицо у нее было испуганное и заплаканное, как мне показалось. В зале надышали, воздух колыхался. И солнце светило на Кристину сбоку.
Роман тоже оглянулся.
И жизнь закончилась
Стоптались прахоря… —
спел Паша и посмотрел себе на ноги.
– Это же не искусство – Роман с отвращением указал на сцену. – Да этот Паша не чалился ни разу! Шкура дешевая…
– Шмуля, да ты завидуешь! – Хазин постучал Романа по плечу. – Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…
Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.
– Я же говорил! – захихикал Хазин. – Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!
Роман выпил.
– В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты – плохой танцор, я посредственный художник…
– Ты художник?
– Я – художник…
Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.
– Я художник, я рисую светом, мой инструмент – камера…
Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.
– Ты ее сдал человеку, – напомнил я.
– Меня вынудили сдать мою камеру человеку, – вдруг всхлипнул Хазин. – Но язык мой им не вырвать…
Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.
– И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… – сообщил Хазин.
Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.
– А теперь моя главная песня! – серьезно произнес в микрофон Паша. – Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!
– А у меня шашку мою украли… – вздохнул Роман. – И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…
Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.
– Это Механошин! – громко зашептал Хазин. – Он давно к твоей бабе присматривался!
Паша запел.
– К какой бабе? – не понял Роман.
– К Сарре!
– У меня не Сара…
Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть – дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.
– Мне кажется, это красиво, – Хазин указал на сцену. – Комплексный подход…
Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.
Нам с тобой не гулять по Бродвею,
И от этого я, и от этого я, и от этого я
Чешуею…
Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.
– Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, – сказал Хазин. – Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…
– Да это не блатняк ни капельки! – перебил Роман. – Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…
– Шмуля может в слова, – хихикнул Хазин. – Подвинь лучше минералки, композитор…
– А теперь немного повеселимся! – объявил Паша в микрофон. – Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!
Расчесочка – моя расчесочка,
Погасла спонту папиросочка,
Ах, жизнь нарезалась в полосочку,
Такая, братцы, лалу-ла…
– Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, – Хазин похлопал Романа по плечу. – Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…
Хазин выразительно щелкнул языком.
– И теперь это все навсегда. – Хазин обнял Романа.
– Да пошел ты, – ответил Шмуля. – Художник…
– Я – художник, а это Витя, мой друг-писатель, – сообщил Хазин. – «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?
– «Пчелиный хлеб»… я читал, – ответил Роман. – Пчелиный хлеб – это… прополис. Прополис с древнегреческого – это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…
– Пчелиный хлеб – это перга, – зачем-то поправил я.
– Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… – гадко хихикнул Хазин.
Я не ответил.
Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.
– Витя, ты прав, – сказал Роман. – Ты совершенно прав, везде сплошная перга…
Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…
– И я хочу стихи! – неожиданно воскликнул Хазин. – Я давно сочинил!
Он выскочил из-за стола.
– Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…
Кажется, это сказал Шмуля.
Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.
– Хазик! Зажигай! – воскликнул Роман.
Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.
– Здравствуйте, – неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. – Я рад приветствовать вас в этот день!
Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.
– Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», – сообщил он. – И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…
Хазин набрал воздуха:
– Посвященную гибели станции «Мир»!
Из зала раздались одиночные аплодисменты, я посмотрел – хлопал в ладоши Алексей Степанович Светлов. Врио и мэр смотрели на него оторопело.
Хазин набрал воздуха и начал читать, размахивая правой рукой:
Две тысячи первый год,
Станции «Мир» пиз…ц,
А может, и миру пиз…ц,
А я еще не отец…
На этих строках Роман засмеялся так, что прикусил язык. Хазин читал, размахивая руками:
А мне еще не повезло,
А может наоборот,
И мир кружится назло,
И каждый час – оборот,
И каждый миг – километр.
Наматываются витки,
И смотрят с испугом вверх
Снизу материки.
Много. Много сегодня культуры. Перебор культуры. Звенящий день.
Стол МЧС переглянулся со столом милиции, и все вместе они вопросительно посмотрели на стол начальства. Врио губернатора задумчиво ел грушу. Хазин продолжал читать. Рядом со мной шепеляво засмеялся Шмуля.
– А я тоже хотел про станцию «Мир» сочинить, – признался он. – Песню… А этот урод опередил…
Упала в лужу звезда,
Сорвавшись от дней забот,
Скоро миру пизд…ц,
Две тысячи первый год!
В зале установилась тишина. Все перестали есть и пить. Алексей Степанович Светлов интеллигентно, но выразительно захлопал в ладоши. Вслед за ним захлопал и врио, а потом и мэр Механошин. И весь зал, включая стол МЧС. Я бы сказал, что некоторые хлопали искренне. То есть стихи, кажется, понравились.
– И еще хочу сказать, – сказал Хазин. – Озвучить, так сказать, тему, давно витавшую в воздухе. Надо взглянуть правде в глаза! Надо не побояться и переименовать! Переименовать!
Мэр растерянно поглядел на врио. Врио пил минералку.
– Вот и Алексей Степанович высказывался всецело за…
Хазин поклонился Алексею Степановичу, тот помахал Хазину вилкой. Привставшие было сотрудники милиции в недоумении опустились обратно. Печальный гляциолог ел бутерброд.
– Переименовать районную газету «Чагинский вестник» в «Сучий крестник»!
Стало тихо.
– Витя, – прошептали мне в ухо. – Мне кажется, вы перегибаете.
Федор. Он стоял за моей спиной и напряженно улыбался.
– Да это он сам придумал, – сказал я. – Я-то…
– Это эстетическая обструкция, – пояснил Роман. – Протест против пошлости и лизоблюдства.
Федор поглядел на Шмулю с подозрением.
– А что такого-то? – спросил я. – Это же искусство…
– Витя, не надо искусства, – попросил Федор. – Не надо, а?
– Давайте проголосуем демократически! – продолжал со сцены Хазин. – Кто за поступившее предложение?
– Витя! – сказал Федор.
– Я за! – Роман поднял руку.
Я поднялся из-за стола и поспешил к сцене.
Хазин явно собирался прочитать еще одно стихотворение, но я уже добрался до сцены и вытолкал его за кулисы. Хазин сопротивлялся, я незаметно щелкнул его по печени и прижал к стене.
– Народу понравилось! – пытался вырваться Хазин. – Я имел успех! Давай еще…
– У нас не поэтический вечер, – напомнил я. – Сейчас по списку пантомима.
– Я с детства люблю пантомиму! – упорствовал Хазин. – Я занимался в студии…
Я вжал Хазина в стену покрепче. Показались девушки с гитарами. К нам приблизилась возмущенная Зинаида Захаровна, она хотела сказать гневное, но Хазин опять вырвался. Я промедлил, Хазин же сгреб Зинаиду Захаровну в охапку и сочно поцеловал в губы.
– Евдокия Пандемониум… – выдохнул Хазин. – Обоссаться…
Зинаида Захаровна влепила Хазину оплеуху. Я сграбастал его за шиворот и с трудом стащил в зал.
Врио и мэр снова что-то обсуждали, на нас они не смотрели. А Алексей Степанович смотрел и улыбался.
– У нас свобода творчества, – разглагольствовал по пути Хазин. – Я хочу выступать…
Зинаида Захаровна поправляла костюм. Блестки на костюме девушек с гитарами вспыхивали искрами.
– Почему пантомима с гитарами?! – возмущался Хазин. – Пантомима вершится в безмолвии…
Хазин сопротивлялся. Ветераны труда и сцены, работники медицины и образования, сельские и городские люди смотрели на нас с неодобрением.
Возле начальственного стола Хазин сумел меня задержать и спросил у полярника:
– Зачем вы съели своих собак?
Полярник отрицательно помотал головой. Зинаида Захаровна постучала в микрофон и как ни в чем не бывало объявила:
– Друзья! Наш вечер продолжается! И у нас снова праздник вокала! Сейчас девушки из ансамбля «Дилижанс» исполнят австралийскую народную песню.
– Я тоже знаю одну австрийскую народную песню! – Хазин попытался схватиться за стол МЧС.
Я схватил Хазина покрепче и усадил на стул возле колонны. Сам сел рядом. За нашим столом никого больше не было, разбежались, нас дождался только Роман.
– Твои стихи – говно, – с мстительным удовольствием сообщил он.
Хазин не ответил, взял бутылку, разлил по рюмкам.
Заиграл ансамбль «Дилижанс».
– Австрийская народная песня… – вздохнул Хазин. – Ансамбль «Декаданс»… Кафка и Гашек сняли монашек…
– А Роберт Музиль в бане бузил, – вставил Роман.
Я поглядел на Романа с уважением. Нет, на трезвую голову я не ценитель дешевых каламбуров, но в пьяном состоянии не каждый умеет. К тому же культура…
– А может, и в грязелечебнице! – пискляво грассируя, добавил Хазин.
Девушки запели. Хорошо, отметил я. Секция гитары и проникновенного пения ансамбля «Дилижанс» оказалась на высоте. Хороший концерт, не ожидал…
Хазин неожиданно заплакал. Странный день, сейчас я начал понимать это особенно остро. Странный день, и я в нем начал немного теряться.
Зачем-то снова посмотрел на дверь.
Полярник удалился, а Кристина стояла у подоконника в фойе. В каком-то дурацком платье. Она не любила платья, я помнил ее в платье один раз, в первую встречу. Я шел ловить тритонов, а она сидела на остановке и ожесточенно причесывала куклу. Мне было восемь, я ненавидел кукол и любил танки, но почему-то остановился. Не знаю, остановился, наверное, из-за злобного выражения лица девчонки. Такая могла любить танки. Я сел рядом. Спросил, как ее зовут, а она сказала, что Кристина. Мне имя показалось необычайно глупым, похожим на крысу, я посмеялся, а она меня ударила в нос. Потом мы пошли вместе ловить тритонов. Я хотел их в трехлитровую банку посадить, а Кристина велела их выпустить. Я выпустил. Мы подружились.
Сейчас она стояла у окна одна. Не знаю, мне вдруг стало Кристину очень жаль. На третьем куплете австралийской народной песни я решил с ней поговорить. Я встал и направился к выходу из зала.
– Витя! – позвал Хазин. – Ты куда уходишь?! Тут самое интересное начинается! Кто может рог его согреть?
– Тебе, Хазик, надо работать над ритмикой, – поучал Роман. – А ты мне про какого-то клопа…
Я вышел в фойе. Но Кристины там уже не было, Федора тоже. Туда-сюда бродили редкие гости и некоторые артисты, на дальнем подоконнике сидела злая Аглая в пуховике. Точно, в пуховике, рядом на подоконнике синел плюшевый дельфин. Мимо прошла Большуха с баяном и палкой колбасы. Сквозь стеклянную дверь я снова увидел Кристину, она стояла на крыльце и курила. Раньше она не курила. Я решил подойти. Лучше, наверное, подойти. Может, ей помощь нужна или поговорить…
– Виктор!
Я обернулся. Аглая.
Говорила с трудом, похоже, выступление на сцене усугубило… ангина, скорее всего. И глаза выпучились.
– Я хотела у вас спросить… Вы что-нибудь сейчас сочиняете?
– Немного, – ответил я. – Мой друг Хазин сочиняет поэму, она называется «Атлас…»… Что-то про «Атлас».
– Нет, не Хазин, а вы. Вы конкретно.
Аглая указала пальцем на меня.
– Я же говорю, Хазин сочиняет.
– Ваш этот Хазин – паршивый поэт, – проскрипела Аглая.
– Спорный вопрос…
– Но поэт, – добавила Аглая. – Паршивый поэт.
И уставилась на меня наглыми глазами. Красное пятно в левом глазу расплылось, с пять копеек стало.
– Намекаешь, что я вроде не писатель? – тупо спросил я.
Мне тут же сделалось стыдно, будто действительно хотел доказать этой сопливой хамке с кривыми зубами, что я писатель.
– Вы – алкоголик, – сказала Аглая. – И пишете говнокниги про разные говногорода.
Я не нашелся, что ответить, и сказал:
– А ты малолетняя дура.
Подбежала Нина Сергеевна.
– Аглая! – зашипела Нина Сергеевна. – У тебя температура! Я тебя убью сейчас! Быстро домой! Ты у меня не выйдешь! Я тебя к тетке отправлю!
Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и поволокла к выходу. Аглая хотела мне сказать еще какую-то гадость, но не успела. Дельфина она забыла на подоконнике.
– С нами наш новый гость! – послышался из зала голос Зинаиды Захаровны. – Исполнительница классических песен и баллад…
Душно стало, я прихватил дельфина под мышку и поспешил на воздух.
Кристины на крыльце не было. Возле угла КСЦ курил Большак. Из КСЦ лилась музыка, романс «В лунном сиянье», исполняемый классическим гитарным строем, с архаичными вокальными завываниями и дребезжанием голоса.
Я сел на скамейку под куст ирги, посадил рядом с собой дельфина.
Тепло. По аллеям возле «Дружбы» гуляла пыль. Хорошо бы пива холодного, подумалось. В «Чагу», смотреть за поездами.
Мимо прошагал мужик с корзиной, мне показалось, что я его раньше видел, наверное, он когда-то работал в «Музлесдревке». Зачем ему корзина в июне…
– Сколько времени? – спросил я.
Колосовики.
– Пять часов, – не оборачиваясь, ответил мужик.
– Ты куда с корзиной? – спросил я.
Мужик не ответил.
Из «Дружбы» вывалился Хазин, за ним Роман, оба покачивались. Из кармана у Шмули торчала бутылка шампанского, Хазин был настроен решительно. Они заметили меня и неуверенно приблизились.
– Витя, ты чего сорвался? – спросил Хазин. – Там сейчас фокусы…
– Душно, – ответил я. – Голова закружилась…
– Понятно.
– Хазин, тебя велели выслать из города, – сказал я.
– И ты, Ихтиандр… – Хазин потрепал дельфина за нос. – Правду никто не любит, Ихтиандр…
– Это Левиафан, – поправил Роман. – Девочка про него стихи рассказывала, он что-то там простирает…
– Простирай мои труселя, – предложил Хазин.
После чего и Шмуля, и Хазин бухнулись на скамейку по сторонам от дельфина.
– Витя, ты зачем у ребенка рыбку отобрал? – спросил Хазин.
Я не понял, что можно на это ответить.
Мимо бодрой походкой проследовал тот самый столетний хирург, я подумал, что неплохо бы с ним поговорить. Расспросить про госпиталь во время войны. Про город во время войны расспросить…
– Мне кажется, это потомок адмирала Чичагина, – заметил Хазин. – Очень похож на памятник.
– Ты разве памятник видел?
– Я думаю, тут полно потомков адмирала, – сказал Хазин. – Его превосходительство знал толк в прыжках на батуте…
Шмуля открыл с хлопком шампанское, разлил по пластиковым стаканчикам.
– За адмирала Чичагина! – провозгласил Шмуля.
Мы выпили.
– Адмирал Чичагин стал прообразом капитана Немо, – изрек Хазин.
И занюхал шампанское плюшевым дельфином.
– Я читал про капитана Немо, – заметил Роман. – Он изобрел торпеду…
И выпил еще шампанского. Подошел человек, вернул Хазину камеру. Хазин сразу стал проверять карту памяти, Шмуля привалился к мягкому дельфиньему боку и уснул. День продолжался.
Постепенно из Дома культуры выходили и другие люди, несколько угорелые от выпивки и искусства, смеялись, курили и распределялись по остальным скамейкам. Мы сидели и смотрели. Я не знал, что дальше делать. Продолжать этот день никаких сил не оставалось, я бы вернулся в гостиницу и лег спать, но чувствовал, что не дойду. Такси тут не вызвать, надо ждать, когда Хазин протрезвеет хотя бы вполовину.
– Шампанское будоражит ум, – сказал Хазин. – А вот и пупсик!
Из клуба вышел мэр Механошин, увидел нас, помахал рукой.
– Мы тут! – помахал Хазин в ответ.
Мэр направился к нам.
– Присаживайтесь, Александр Федорович! – Хазин подвинулся по скамейке. – Это наши друзья – Шмуля и Ихтиандр.
Механошин не стал садиться.
– А мы вот тут думаем про адмирала Чичагина, – сказал Хазин. – Мы в музее выяснили, что у него осталась масса потомков. В том числе и в Чагинске. Вы случайно не его потомок?
– Я? Нет, мой дед из Сибири приехал…
– Жаль. А мы хотели как раз подкинуть идею. Пригласить на День города потомков адмирала Чичагина.
Хазин сжал шею дельфина, отчего его глаза испуганно растянулись.
– Знаете, преемственность поколений, все дела… Вот представьте: праправнук адмирала Чичагина вручает нынешнему мэру ключи от города!
Я отобрал шампанское у Романа, допил. Надо домой. В гостиницу то есть. Поспать. Поспать и поработать. Хазин навел камеру на мэра, сфотографировал.
– Хорошая мысль, – согласился Механошин. – Надо обсудить на следующем совещании. А я вот что вам сказать хочу… Вы пока не разбегайтесь, ребята, хорошо?
Хочу домой.
– Зачем? – не понял я. – Зачем не разбегаться?
– У нас сегодня еще одно мероприятие, – пояснил Механошин. – Скромные посиделки, шашлык, рыбка копченая. Для своих, само собой. Вас ждут. Приезжайте.
– Обязательно, – ответил Хазин. – Мы очень признательны… Шмуля!
Хазин постучал Романа в шею, тот не проснулся.
– Шмуля, вечером еще банкет, а ты нажрался!
Роман не ответил.
– Тогда примерно через час в грязелечебнице.
Механошин пожал руки мне, Хазину, спящему Роману, после чего удалился.
– Через час в грязелечебнице… – произнес Хазин. – Звучит, как начало романа. Витя, не хочешь рыскнуть?
– Нет, – сказал я.
– Почему?
– Устал. Я много раз рисковал в грязелечебницах, ты же знаешь…
– Витенька! – Хазин заговорил скрипучим голосом дельфина. – Нам надо пойти на праздник.
– Да зачем? – не понимал я.
– Ты что, не понимаешь?! Там все местные бугры соберутся.
– И что? Они уже здесь собирались…
– Как что?! Это же связи, Витенька! Бугристые связи!
Связи. Я не хотел заводить никаких связей в Чагинске. Книгу я мог написать и без всяких связей, у меня все для этого есть…
– Это предложение, от которого нельзя уклониться, – сказал Хазин.
Он поднялся со скамейки и потер лоб, стараясь вспомнить, где оставил машину.
– Туда нельзя ходить, – не открывая глаза, сказал Роман.
– Ты дурак и ничего не понимаешь, – поморщился Хазин. – И я не собираюсь с тобой спорить… Вить, где мы машину-то оставили?
– Возле котельной, – напомнил я. – На куче.
– Я пойду, поищу на куче, а вы никуда не убегайте. Ихтиандро, идем со мной. И в грязелечебницу!
Хазин взял под мышку дельфина и отправился искать машину.
– Не надо нам туда, – повторил Роман. – Пойдем…
Роман попытался подняться со скамейки, не получилось.
– Виктор, надо уходить…
Роман попробовал снова встать.
– Туда нельзя…
– Ладно, – согласился я. – Нам надо уходить. Я, признаться, не хочу… ни в какую лечебницу.
Я поднялся, поймал равновесие, выдернул со скамейки Романа.
– Шмуля, держись, – сказал я. – До гостиницы три километра, мы дойдем.
– А Хазик? Ему нельзя управлять транспортными средствами…
Я показал предусмотрительно вытащенные из кармана Хазина ключи от машины. Роман захихикал. Мы направились в сторону гостиницы, кажется. Не очень шагать легко было, Романа то и дело изрядно разматывало, так что иногда приходилось держаться за забор. Пространство испортилось, вот мы были возле Дома культуры и тут же оказались возле синего забора – синий забор вокруг городского парка, ограда из тонких железных прутьев.
– Стой, – сказал я Шмуле. – Здесь короткая дорога есть…
Я остановил Шмулю, привалил его к забору, затем растянул два прута и попытался пролезть. Но не получилось, я смог просунуть внутрь голову, застрял, вырвался, прищемив уши. Шмуля держался за забор обеими руками, удобный забор, как раньше. Я старался раздвинуть прутья шире, но они не поддавались, кажется, их заменили, раньше они были из мягкого железа, сейчас, похоже, стальные. Шмуля попробовал протиснуться сквозь прутья, но застрял еще бесславней меня, половиной туловища.
– Я застрял, – вздохнул Роман. – Надо было в Кинешме оставаться…
Я попытался добыть его из забора, но он попался основательно, или я неправильно дергал.
Скрипнули тормоза, я оглянулся. Возле обочины стояла «шестерка» Хазина. Не думал, что он сможет вести в таком состоянии.
– «Забор Большака», – из окна выставился Хазин и стал фотографировать Романа в затруднении. – Так и знал, что этим закончится. Витя, ты его втолкни лучше, а он потом снизу подлезет…
– А кто управляет? – спросил Роман.
Я ухватился за Шмулю покрепче, дернул посильнее, мы упали.
– Я сегодня немного в хлам и не стану даже за рубль… – пояснил Хазин. – Так что за драйвера у нас сегодня сатрапейро Теодоро. Он умеет заводить без ключей и ездить без рук!
Из машины выглянул Федор.
– Вить, помочь тебе? – спросил он.
– Не…
Я поднял Романа с земли.
– Шмулю не забывай, – сказал Хазин. – Его нельзя бросать одного, он потеряется.
– Меня можно бросать, – возразил Роман. – Я не потеряюсь…
Я открыл заднюю дверь «шестерки» и поместил в салон Романа.
– Тут мои вещи! – восхищенно воскликнул он. – Лежат!
Я забрался в машину с другой стороны. Роман устроился с колесной лирой в обнимку, на сиденье рядом блестела шашка.
– Вперед, Пёдор! – крикнул Хазин. – Вперед!
Между Хазиным и Федором сидел плюшевый дельфин. Мы поехали. Вниз по Вокзальной, через лужу, через шпалы, мимо музыкальной школы, мимо, в автомобильный мост.
– Федя у нас шабесгоем, – сообщил Хазин. – Добро пожаловать в кибуц! Подайте мне саблю!
На мосту меня слегка затошнило, наверное, от высоты. А Хазин потянулся к шашке.
– «Шабля и шибболет»! – провозгласил Хазин. – Вступайте в наше тайное патриотическое общество!
– Саблю не трогай, – посоветовал Федор.
– Как скажешь, Феофан. Зачем нам на банкете сабля?
– Зачем нам этот банкет? – спросил Шмуля. – Зачем нам еще один банкет?
И нечеловечески загудел колесной лирой, в этот момент мы стали съезжать с моста.
– Федор, Шмуля спрашивает: зачем нам банкет в грязелечебнице? – поинтересовался Хазин. – Вроде все съели… Или там и банкет и грязелечение?
Федор не ответил. Мы почему-то свернули с асфальта и теперь пробирались по проселку, справа блестела незнакомая вода, тут не должно быть никакой воды…
– Мы это где? – спросил я.
– АРЗ, – ответил Федор.
– Это же АРЗ! – заорал Хазин. – Я так и знал!
Он постучал Федора по плечу, и мы едва не соскочили с дороги.
– Грязелечебница имени адмирала Чичагина ждет нас! – не унимался Хазин.
– Разве в Чагинске есть грязелечебница? – спросил я. – Я не знал…
– Ее открыли, – сказал Федор. – Реставрировать собираются.
– Ее открыли для нас! – сказал Хазин. – Для тебя, для меня, для Зинаиды Захаровны! О, эти целебные грязи… Теодор, а ты в курсе, что наш Витенька большой спец по грязелечебницам? Он уже пятнадцать грязелечебниц раскрутил…
Хазин посвистел.
– До космических уровней! Возможно, он единственный триггер грязелечебниц в Центральном федеральном округе. Куда он ни приезжает, там немедленно открывается солидная грязелечебница и марциальный бувет…
– Заткнись, – попросил я.
– Зачем мы туда? – не понимал Роман. – Прием у губернатора уже был…
– У врио, – поправил Федор. – А там будет…
– Дансинг! – воскликнул Хазин.
– Барбекю и напитки, – сказал Федор.
– …Потом банкет у мэра, – продолжал Роман. – Иногда еще банкет бывает у главврача…
– И в гильдии зоотехников! – перебил Хазин. – Но это под утро, ближе к рассвету. Но зато песни какие душевные…
– У зоотехников пока приема нет, – усмехнулся Федор. – Но, может, проведут.
– Лучше у библиотекарей! Люблю, чтобы культурно!
– Зачем четыре банкета друг за другом? – Роман потряс головой. – Я не понимаю…
– Шмуля, «Табель о рангах» перечитай, – посоветовал Хазин. – Нельзя нарушать куртуазность поведения, правда, карабинейро?
Федор закурил в окно.
– Давайте споем в дороге, – предложил Хазин. – Я знаю одну чудесную песню…
– «Чесоточка»! – перебил Роман. – Споем «Чесоточку»!
Но спеть не успели, Федор свернул в сосновую рощу, и мы приехали. Грязелечебница не выглядела отреставрированной. Хотя я никогда не видел старых грязелечебниц севера России, но эта походила на несколько обычных длинных бараков, покрашенных белой краской. Чуть на отшибе стояла котельная, а между котельной и корпусами – деревянная с виду башня, похожая на водонапорную.
– Прямо как в Солигаличе, – сказал Шмуля.
– Это грязевая башня, – пояснил Хазин. – Тут зреет грязь.
– Вылезайте, – сказал Федор. – Там все готово. Вылезайте!
– Я тут полежу, – попытался отбрыкаться Роман. – Мне нехорошо…
– Там тебе полегчает, – пообещал Федор. – Витя, проследи!
Я выбрался из машины. И Хазин. Роман с трудом вышел. Под мышкой лира, под другой шашка.
– Нам в столовую, – махнул я рукой.
Я оглянулся. Федор пренебрежительно парковал «шестерку» у грязевой башни, расстояние не держал, тыкался бампером в кирпичный фундамент, правым бортом ломал кусты сирени.
– Федя, не надо ломать! – крикнул Хазин.
– Прямо идите!
Мы шли прямо под тоскливые музыки Шмули по направлению к столовой.
– В детстве так жить мечтал, – болтал Хазин. – Чтобы до утра с бандурой и шашкой… у главного энергетика… Зачем я на исторический поступал, надо было на бандуриста… Гуди, гудок!
– Гудок – это немного другое, – возразил Роман.
– Это не бандура, это лира, – поправил я. – Колесная лира…
– Лира с ручкой, хочу такую. Продам талант, заплачут разведенки… Крутись, ручка, пляши, жучка… Рыбу забыли!
Хазин сбегал за дельфином, мы подождали.
– Эта сволочь всю машину мне раскурочила… я ему счет… Гуди, гудец…
– Рома еще шашкой крутить умеет, – напомнил я.
– Этот Рома никакой не Рома, а сущий Шмуля, – сообщил Хазин громким шепотом в глаз дельфина. – Шму-ууля… Я ашкеназа за семь километров чую… За семь сорок… Короче, только пуля козака во степи сотрет…
– Я не Шмуля, – сказал Рома. – Я Рома. Ро-ма…
Мы приближались к столовой, шли по тропинке. Роман крутил мелодию, Хазин пинал шишки, я запнулся за корни. Приземистый корпус белел среди сосен, вокруг расставлены столы и мангалы, вкусно пахло жареным мясом и маринованным луком, в воздухе висел дым. Сосновый бор вокруг. Или кедровый.
– А мы вовремя, – сказал Хазин. – Я давно мечтал поучаствовать в барбекю. Это отдельная культура…
– А я нет, – возразил Роман.
– А мы с Витенькой да, мы с утра по-человечески не жравши, у врио одни фляки синие… А нам надо писать книгу. Шмуля, а если вот мы сейчас на тропинке встретим Пашу Воркутэна, а он тебе в морду плюнет, ты что делать будешь?
Роман растерялся.
– Я же говорю – Шмуля ты и есть, – подтвердил Хазин. – Настоящий козак Воркутэна бы как Тузик грелку, а ты калькулируешь…
Роман задумался.
Из-за корпуса столовой выехал синий пикап Светлова. Алексей Степанович легко припарковался между соснами, вышел из машины, снял пиджак, забросил в салон и, разминая пальцы, направился к нам.
– Начальство в гости… – сказал Хазин. – Такая лалула…
– Это он, – пробормотал Шмуля.
– Кто – он? – спросил Хазин.
– Этот… длинный, из НЭКСТРАНа…
– Как ты смеешь так говорить про нашего благодетеля?! – возмутился Хазин. – Не длинный, но протяженный!
– Я сам себе благодетель… – ответил Роман. – Я сам протяжен…
Силы у Романа иссякли, он больше не смог крутить колесико лиры, музыка стихла. Светлов приблизился.
– Привет-привет! – Алексей Степанович бодро пожал руки мне и Хазину.
Роман, похоже, хотел от рукопожатия увернуться, но энергичный Алексей Степанович пожал руку и ему.
– А это кто? Вилли?
– Это Ихтиандр, сын погибели, – сказал Хазин.
– Очень приятно, – Светлов пожал дельфину плавник. – Вы выбрали столик?
– Нет, – ответил я.
– Я думаю, вон там неплохо, – Светлов показал пальцем и пошагал к столику под сосной, недалеко от крыльца.
Мы плелись за ним. Роман, кажется, опьянел сильнее и запинался за корни.
– Как дела у вас? – спросил Светлов. – Продвигается работа?
– Работаем, – ответил Хазин. – Сегодня интересный день, много материала собрали. Я сфотографировал весь город, ну, кроме банкета, там запретили почему-то, у нас тут есть один друг, знаете, из опричников, этакий малюта…
Хазин ответил как трезвый. Как всякий опытный пьяница, он умел быстро трезветь и пьянеть в зависимости от неотложности обстоятельств.
– Да, сегодня много материала, – согласился Светлов. – Я распоряжусь, чтобы больше не запрещали.
