Эдвард Радзинский
1917. Российская империя. Падение
Секретное оружие
Вскоре Вырубова получила от бывшего друга Распутина послание, точнее, предупреждение о возможном начале войны: «Сестра во Христе! Доколе же вы будете держаться Григория?.. Если не бросите его, то разразится грандиозный всероссийский скандал. Тогда будет беда! Послушайте меня. Побойтесь Бога. Покайтесь. Илиодор».
Вырубова знала, о каком скандале говорилось в послании монаха. Она уже прослышала: Илиодор обещал напечатать свое сочинение против Распутина и предать гласности письма царицы и великих княжон.
По приглашению Вырубовой Илиодор пришел в ее маленький домик в Царском Селе. Его поджидал весь кружок почитателей «старца» – сама Вырубова, ее сестра Сана с мужем Александром Пистолькорсом… В своей книге монах описал, как отважно пришел он на опасную встречу: «В гостиной сидел Пистолькорс… храбрый и жестокий… по его собственным словам, во время революции он своими руками повесил 85 латышей в Прибалтийском крае». (Правда, автор не описал себя – огромного детину с пудовыми кулаками.)
Разговор начал Пистолькорс: «Отец Илиодор! Каким это вы скандалом угрожаете в письме Аннушке? И кто этот скандал собирается устроить, уж не вы ли? Это можно сделать, ведь и Французская революция была устроена тогда, когда королеву оклеветали в краже каких-то бриллиантов».
Муж Саны напомнил о знаменитом деле с «ожерельем королевы» – прологе Французской революции. Там тоже фигурировали письма – подложные письма Марии Антуанетты. Пистолькорс намекал, что документы, которыми грозил Илиодор, сфабрикованы, и напоминал монаху, чем закончился подобный скандал во Франции – падением престижа династии, а потом и гибелью короля и королевы, и многих из тех, кто затеяли это дело…
Но на сей раз письма царицы были подлинными.
Разговора не получилось. Илиодор, видимо, пришел к Вырубовой в надежде, что та попросит отдать письма, а он взамен выторгует для себя и Гермогена право остаться на прежних местах. Но она не могла предложить такого, даже если бы захотела – царица никогда не согласилась бы уступить шантажу. Поэтому, выслушав монаха, Вырубова промолчала – и угрожающим было ее молчание… Илиодор понял: торга не будет. Но не испугался, ибо за ним стояли очень могущественные люди.
Между тем содержание этих писем царицы и великих княжон к Распутину стало распространяться по Петербургу. Из «Того Дела» впервые становится ясным, кому была этим обязана Аликс.
Из показаний Бадмаева: «Около двух лет я лечил юродивого Митю Козельского от катара легких… Митя произвел впечатление умного религиозного мужика».
Когда разразился скандал, Бадмаев тотчас понял, сколь много можно из него извлечь, и через Митю связался с Илиодором и Гермогеном.
Они по-прежнему не уезжали из столицы. Министерству внутренних дел было велено под конвоем доставить в места ссылки упирающихся пастырей. Но министр Макаров понимал, что этого делать нельзя – арест тотчас сделает мятежников героями в глазах общества. Да и ближайшая сессия Думы сулила большой скандал… Но Аликс не хотела думать об обществе. Она требовала справедливости – как Мария Антуанетта когда-то…
И вдруг, к радости и облегчению министра внутренних дел, исчез Илиодор. Теперь монаха можно было разыскивать и докладывать царице о ходе трудных поисков.
На самом же деле, как показал Бадмаев, это он предложил Илиодору спрятаться у него на даче. Одновременно он «выдал Гермогену медицинское свидетельство… что Гермоген страдает катаром кишок, почему ему необходимо некоторое время пробыть в Петербурге».
Теперь оба мятежных пастыря бесконечно доверяли тибетскому врачу. И ему удалось ознакомиться с рукописью, о которой ходили слухи по всему Петербургу.
Из показаний Бадмаева: «Гермоген прочел мне записку Илиодора под названием «Гришка» (где были письма царицы и великих княжон. – Э.Р.) и рассказал следующее: «На основании писем царицы, лично переданных Распутиным Илиодору, они пришли к убеждению, что Распутин живет с царицей».
«Хитрый китаец» понял: пробил его час. И начал действовать.
В своих показаниях в «Том Деле» Бадмаев раскрыл всю интригу. Он предложил правительству спасти положение – обещал уговорить Илиодора и Гермогена «без эксцессов отправиться в места ссылки». Но взял обещание у министра внутренних дел Макарова, «что произойдет отъезд Гермогена в ссылку почетно, без стражи, в особом вагоне». Счастливый Макаров немедленно согласился, «и я привез Гермогена на вокзал на своем моторе».
Благодарный епископ написал Илиодору: «Поезжай во Флорищеву пустынь, послушайся Петра Алексеевича (Бадмаева. – Э.Р.), он тебе худого не сделает…» И Илиодор, которому Бадмаев организовал отдельное купе, также согласился мирно отбыть в ссылку – к не меньшему восторгу Макарова.
Теперь правительство ходило у Бадмаева в должниках. Но он не успокоился – решил сделать своим должником и царицу. Перед отъездом Илиодора он попросил отдать подлинники писем, объяснив монаху: «Я намереваюсь ходатайствовать о возвращении вас из ссылок и прошу препроводить мне подлинные письма… чтобы я мог убедиться в справедливости ваших слов (об отношениях царицы с Распутиным. – Э.Р.)… Илиодор согласился, сказал, чтобы я прислал за ними человека во Флорищеву пустынь». Через две недели бадмаевский посланец появился у Илиодора, но тот уже передумал и на глазах гонца подлинники «заменил копиями».
Итак, писем у Бадмаева не было, но рукопись Илиодора с их копиями была. Можно продолжать игру…
И Бадмаев начинает сближаться с Распутиным, благо, есть повод – он оказал «Нашему Другу» великую услугу, без скандала удалил в ссылку обоих его врагов. Но встречаться с Распутиным приходилось крайне осторожно: от своих пациентов, связанных с тайной полицией, Бадмаев узнал новость – за Распутиным теперь неотступно следуют агенты охранного отделения.
Полицейская летопись
То, что не удалось Столыпину, сделал Макаров. Судя по документам департамента полиции, «вторичное наблюдение за Распутиным… установлено по распоряжению министра внутренних дел Макарова с 23 января 1912 г.».
Царь вынужден был пойти на это. После истории с Гермогеном и Илиодором Распутина действительно надо было охранять. Ему объяснили: враги могут попросту подстеречь его, избить, изувечить, убить, наконец, – потому-то его и охраняют. «Избить, изувечить, убить» – это мужик хорошо понимал… В агентурных донесениях он получил кличку «Русский», которая будто отражала милый сердцу «царей» его облик – простого русского мужика.
Так начинается удивительная летопись его жизни. Теперь мы будем знать о нем все. Буквально каждый его шаг отразят в своих донесениях агенты наружного наблюдения, неотступно следующие за бородатым невзрачным человеком в крестьянской поддевке. «24.01.12. Русский, проживает Кирочная, 12 (у Сазонова. – Э.Р.) в 10 ч. 15 мин. из дома отправился в магазин. Через 4–5 минут вышел, имея при себе бутылку, видимо, с вином, и отправился на набережную реки Мойки… В 4 часа пополудни передан наблюдению второй смены». И уже другие агенты пристально следят за ним…
«Почти ежедневное посещение Распутиным квартиры Головиных… К Головиным он являлся обыкновенно в 2–3 часа». В это время туда приезжали Зинаида Манчтет и Лили Ден. «Весь день он провел в обществе поименованных женщин…»
«Квартира Головиных» – типичный петербургский дом обедневшей аристократии.
«Я любила бывать в этом темноватом, таинственном, старом доме, любила прохладу его больших комнат с чопорной старинной мебелью, – вспоминала Жуковская. – Муня… в своей неизменной серой вязаной кофточке… светлые пряди ее волос, выбиваясь из небрежной прически, падали на выпуклый лоб. Она, как всегда, улыбнулась мне своей приветливой улыбкой… Отношение ее к Распутину – это не поклонение перед святостью, это какая-то слепая вера… Как могло такое чопорное, в строгих правилах прежней узкой морали воспитанное семейство, как Головины, не только мириться с разнузданностью поведения Распутина, но даже делать вид или на самом деле ничего не замечать из того, что его окружало?»
Такой вопрос задавала себе Жуковская. Об этом, но думая уже о Царской Семье, спрашивали себя и великие князья.
День за днем полиция фиксирует события его жизни, описывает людей из его окружения. Некоторые из них нам уже попадались, например, Зинаида Манчтет, 39 лет, жена коллежского секретаря. Пять лет назад она жила у Распутина в Покровском и была допрошена Тобольской консисторией. Через три года маленькая блондинка вновь отправится в Покровское с нянькой царских детей Вишняковой, и та увидит Манчтет в поезде «лежащей вместе со старцем в нижнем белье»…
А вот «Юлия Александровна Фон-Ден, жена капитана I ранга Карла Ден» познакомилась с Распутиным совсем недавно. Эта молодая, очень хорошенькая женщина, состоящая в дальнем родстве с Вырубовой, стала теперь второй близкой подругой царицы. Муж Лили (так ее звала Аликс) был против знакомства жены со «старцем», но дружить с царицей и не познакомиться с «Нашим Другом» конечно же невозможно. И когда у Лили заболел сын, она позвала Распутина…
В 1917 году Лили Ден была вызвана в Чрезвычайную комиссию и дала показания, оставшиеся в «Том Деле»: «Он приехал вместе с Лохтиной… Поражали его глаза. Не только их взгляд был пронизывающим, но строение их было особенным – они глубоко лежали в глазной впадине и на белке их было какое-то возвышение. Первое чувство, которое я испытала, когда он вошел, это было чувство страха… оно прошло, когда он очень просто заговорил со мной. Я его провела в детскую, где спал мой больной мальчик. Распутин помолился над спящим и затем стал тормошить его, желая разбудить. Я испугалась, потому что… боялась, что вид незнакомого мужчины его испугает. Но к моему удивлению он… проснувшись, со словами «дядя» потянулся к Распутину… Распутин довольно долго держал его на руках, гладил, ласкал, говорил так, как говорят с детьми, и затем опять уложил в кровать… На другой день после этого визита мальчику стало лучше. Это произвело на меня впечатление… Я стала бывать у него 2–3 раза в неделю – то у него, то у Головиных, то у Сазоновых…»
В агентурных сводках 1912 года все время мелькает имя одной из главных героинь распутинской истории – крестьянки Городецкого уезда Могилевской губернии Акилины Лаптинской. Эта еще молодая, очень полная, с высокой грудью женщина в 1907 году жила среди других «дамочек» в Покровском и вместе с Лохтиной и Манчтет была допрошена в ходе расследования Тобольской консистории. На допросе Лаптинская сказала, что познакомилась с Распутиным в 1905 году, когда она, будучи сестрой милосердия, жила в Петербурге и «помогала Лохтиной в период болезни». Но, скорее всего, Распутин знал ее и раньше…
В «Том Деле» Мария Головина показала, что «Акилина Никитична Лаптинская… жила ранее в Верхотурском монастыре… но затем произошла какая-то неприятная история, и она ушла, поступив на японскую войну сестрой милосердия».
Верхотурский монастырь – особое место для Распутина, там началось его преображение. И весьма вероятно, что женщина, которой впоследствии он станет доверять всецело, почти слепо, появилась в его жизни, когда он посещал обитель… В период распутинского пьянства Лаптинская поможет ему «укрощать плоть», и агенты полиции через незанавешенные окна кухни будут наблюдать любопытные сцены между дородной Акилиной и Распутиным…
В 1912 году Лаптинская, как сказано в отчете департамента полиции, «служит экономкой у Николая Шеповальникова, доктора медицины и директора частной гимназии» и становится одной из главных фигур в окружении Распутина – в иерархии его поклонниц она идет сразу после Вырубовой (безумную, постаревшую Лохтину мужик избегает).
Акилине вскоре предстоит удивительная карьера…
«Поездки по городу Русский совершал в карете Головиных, или в таксомоторах, или реже на извозчиках, нанимаемых поклонницами… Весь день появлялся с какой-нибудь из упомянутых женщин (Ден, Манчтет, Лаптинской, Головиной или Сазоновой. – Э.Р.)», – доносят агенты.
Но наконец он оставался один…
Тайная жизнь
Из показаний агентов наружного наблюдения: «Один на улице он появляется редко… Когда же это было, он отправлялся на улицу, где ходят проститутки, брал одну из них и отправлялся в гостиницу или в бани…»
«Проводя время с высокопоставленными дамами, не прекращает посещение проституток…»
«На Сенной площади… взял проститутку…»
«Заходил с женщиной в квартиру Анохиной… Анохина Федосья сдает свою квартиру для временных свиданий…»
«Распутин, гуляя по разным улицам, приставал к женщинам с гнусными предложениями, на что женщины отвечали угрозами, а некоторые даже плевали на него…»
«Отправился на Невский, взял проститутку Петрову и пошел с ней в бани…»
Очень часто фигурируют бани в этой бесконечной погоне за женским телом. Бани в Покровском, куда он водил «дамочек», бани в Петербурге, куда он водит теперь и «дамочек», и проституток…
«Семейные бани Русский посещал с женой Сазонова (43 лет)…»
«В семейные бани на Конюшенной заходил с проституткой, взятой у Полицейского моста…»
«С проституткой Анной Петровой – туда же…»
Причем проституток Распутин берет иногда несколько раз в течение дня! Эта неутомимость заботливо подчеркивается агентами.
«Заходил 2 раза в бани с невыясненной проституткой…»
«От проституток Ботвининой и Козловой… поехал к Головиным, вышел от них через 2 часа, снова взял проститутку и пошел с ней в бани…»
Отмечается при этом и странная стремительность Распутина:
«Вместе с женой коллежского секретаря Зинаидой Манчтет был в Ивановском монастыре, затем пошел на Гончарную, встретил проститутку и отправился с ней в гостиницу, где пробыл 20 минут…» В другой раз, опять же от Манчтет, у которой пробыл полтора часа, «Русский с неизвестной женщиной, возможно проституткой, заходил в дом… и через 20 минут вышел…»
«В течение 2 часов у него оставалась Мария Сазонова… после чего он взял проститутку и пошел с ней на ее квартиру… оттуда скоро вышел…»
Таковы приметы странного распутинского секса, которые зафиксировало наружное наблюдение. Но однажды неутомимым агентам удалось выяснить, что же происходило внутри – за дверью квартиры «веселой женщины». Тоже нечто странное: «Распутин купил ей две бутылки пива, сам не пил… попросил раздеться, осмотрел тело и ушел».
Мы запомним это наблюдение, как и еще одно: «Русский, когда идет один, разговаривает сам с собой, размахивает руками и хлопает себя по туловищу, чем обращает внимание прохожих».
Выйдя от очередной проститутки, он сам с собой ведет этот странный разговор…
«Истина, которая нам непонятна»
Мария Головина переписывалась со своим «возлюбленным братом» Феликсом Юсуповым, жившим тогда на берегах Альбиона – сей юный англоман получал образование в Оксфордском университете. Однако, как справедливо писал сам Юсупов, «учеба никогда не была моей сильной стороной». Он много развлекался, блестящую компанию ему составляли тогдашние оксфордские студенты – Александр Карагеоргиевич, будущий регент Югославии, будущий португальский король Мануэль и прочие титулованные джентльмены. И вся веселая компания с изумлением читала в английских газетах про скабрезные похождения «средневекового старца», столь любимого при русском дворе. Так что вскоре Головина получила насмешливое письмо от Феликса, где он вспоминал встречу с Распутиным и интересовался, почему все газеты так часто пишут о непотребстве «святого Григория».
Загадочный и возвышенный ответ Марии Феликс сохранил в своем архиве.
«14 февраля 1912… В каком бы веке ни появлялись люди, открывающие другую жизнь, их всегда будут преследовать и гнать, как всех, кто шел по стопам Христа. Вы слишком мало его знаете и видели, чтобы понять его личность и ту силу, которая им руководит, но я знаю его теперь 2 года и уверена, что он несет Крест Божий и страдает за истину, которая нам непонятна… И если Вы немного знакомы с оккультизмом, то знаете, что все великое скрывается под известной оболочкой, которая для профанов закрывает путь к истине…»
«Истина, которая нам непонятна… великое скрывается…» – так она пыталась намекнуть ему на нечто, доступное лишь посвященным.
В то время в светском обществе распространились слухи о скором возвращении молодого князя Юсупова и о предстоящем блестящем браке. И Мария начинает мечтать о скорой встрече «брата Феликса» с «отцом Григорием».
Крым… На этом райском полуострове было последнее могучее татарское ханство, здесь правили когда-то предки Юсуповых. Теперь над морем стояли дворцы великих князей, а также белый Ливадийский, принадлежавший Царской Семье, и крымский дворец Юсуповых.
В 1911 – в начале 1912 года Феликс получал в Оксфорде письма от матери, не покидавшей целебный для нее Крым. «Соседи» – так называлась в этих письмах Царская Семья – не забывали Юсуповых…
«31 мая 1911… Соседи наши переехали в Петербург. В день отъезда я получила трогательное письмо и букет лилий на прощанье…»
В день именин мать Феликса получила нежданный подарок от «Соседей».
«14 октября 1911… Вдруг Алексей (слуга. – Э.Р.) торжественно входит и докладывает: «Государь Император!» Я думала, что с моими гостями сделается «родимчик»… Я ужасно тронута этим вниманием и не ожидала такого именинного подарка… Императрица чувствует себя все неважно и не выезжает…»
Да, Аликс к ней не приехала. И дело было, видимо, не в болезни, но в тесной дружбе Зинаиды Юсуповой с Елизаветой Федоровной и в ее неприязни к «Нашему Другу». Но царь, великие княжны и наследник приезжали, и не раз, о чем радостно писала мать Феликсу, ибо эти посещения доказывали, что скоро свершится задуманное – тот самый «блестящий брак», в результате которого Юсуповы должны были породниться с Царской Семьей. Ирина (дочь великого князя Александра Михайловича и родной сестры царя Ксении) влюбилась в Феликса. И теперь Зинаида в отсутствие сына прилагала немало усилий, чтобы брак состоялся.
Впрочем, отец Ирины весьма благоволил к матери Феликса.
«Зинаида, – как писал Александр Михайлович в своих воспоминаниях, – была безумным увлечением моей ранней молодости». Великий князь никогда не забывал, как «ныло мое сердце… на Исторических балах, когда в золотом боярском кафтане я танцевал все танцы с красавицей». И Зинаида знала свою власть над ним.
«15 ноября… Еду пить чай в Ай-Тудор (имение Александра Михайловича. – Э.Р.)… Ирина была поразительно красива (дорогой комплимент в ее устах! – Э.Р.)… Родители спросили про тебя, когда ты кончаешь Оксфорд…»
Это был призыв. И Феликс стал готовиться к возвращению в Россию.
Было ли письмо царицы?
Но вернемся к тибетскому врачу. Предупрежденный о наблюдении за мужиком, Бадмаев постарался «не светиться» в полицейских донесениях. Он встречался с Распутиным на квартирах третьих лиц, что было нетрудно – ведь Бадмаев лечил «весь Петербург».
«Он произвел на меня хорошее впечатление умного, хотя и простого мужика, – показывал Бадмаев в «Том Деле». – Этот малограмотный мужик имел хорошее знание Священного Писания».
«Умный и интересный… простой мужик, необразованный, а понимает вещи лучше, чем образованные», – восторженно отзывался Бадмаев о «Нашем Друге». Но недаром впоследствии, когда Бадмаев уже сам станет его близким другом, Распутин с усмешкой скажет о нем: «Этот китаец обманет хоть самого черта».
Именно тогда, в начале дружбы с Распутиным, Бадмаев передал в Думу… антираспутинское сочинение Илиодора «Гришка»! В этом памфлете (который лег впоследствии в основу знаменитой книги Илиодора «Святой черт») настоящей «бомбой» были похищенные у Распутина письма великих княжон и царицы. Послания девочек особого интереса не представляли, но письмо Аликс…
«Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник, – писала Государыня всея Руси, – как томительно мне без тебя… Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает! Тогда я желаю одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня… Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях. Без тебя Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовеки любящая тебя М<ама>».
Это письмо, размноженное на гектографе, Гучков в самом начале 1912 года раздавал думским депутатам. Нетрудно представить их потрясение… По мнению многих читавших, письмо доказывало ужасное: мужик жил с царицей!
Впоследствии историки избегали его цитировать – не верили, что царица могла написать подобное. Да и сам Бадмаев, передавший «Гришку» в Думу, подлинника письма не имел. Так что, может быть, никакого письма царицы вообще не было?
Но подлинник вскоре нашелся. Полиция (и это было отмечено в протоколах Чрезвычайной комиссии) выследила некую госпожу Карбович, почитательницу Илиодора. У нее был произведен обыск и изъяты подлинные письма царицы и великих княжон, которые монах передал ей на хранение.
Коковцов пишет в своих воспоминаниях: «Макаров дал мне прочитать эти письма… Одно, сравнительно длинное, было от императрицы, совершенно точно воспроизведенное в распространенной Гучковым копии».
Итак, письмо, напечатанное в памфлете Илиодора и распространявшееся Гучковым, было написано царицей!
«Макаров не знал, что с ним делать, и высказал намерение передать их Государю… я возразил, что этим он поставит Государя в щекотливое положение, наживет в императрице непримиримого врага… я советовал передать письма императрице – из рук в руки…»
Но министр внутренних дел, видимо, тоже превратно понял содержание письма и подумал, что если царь прочтет такое письмо, оно станет концом царицы… И он вручил конверт с письмами Николаю. Как рассказывал впоследствии сам Макаров Коковцову, «Государь побледнел, вынул письмо императрицы из конверта и, взглянувши на почерк, сказал: «Да, это не поддельное…» и открыв ящик стола резким, непривычным ему жестом, бросил туда письмо».
«Ваша отставка обеспечена», – сказал Макарову Коковцов после его рассказа.
Все это подтверждает в своих показаниях и Вырубова: «Министр внутренних дел лично привез подлинники этих писем Государю. Я сама видела привезенные Макаровым письма и утверждаю – это были подлинники, а не копии». И добавляет, что Макаров «вызвал гнев царицы, не отдав ей ее письмо к Распутину».
Впрочем, оказалось, что царица… сама удостоверила подлинность своего письма! 17 сентября 1915 года она писала мужу о своих врагах: «Они не лучше Макарова, который показывал посторонним мое письмо к Нашему Другу».
Царь не мог не понять причину, по которой Макаров передал письмо ему. И это должно было его разгневать… Министр был обязан уничтожить письмо и объявить всем негодяям, лезшим в личную жизнь Семьи, что ничего подобного попросту не существовало! Но Макаров посмел этого не сделать.
