Эдвард Радзинский
Русские цари
Падение великого гражданина
При известии о назначении Муравьева столицу охватил ужас. Все помнили, как он сжигал деревни в Польше, вешал ксендзов, ссылал в Сибирь целыми семьями.
И понимали: если Муравьев, пощады не будет. Начались допросы подозрительных. Как писал Салтыков-Щедрин: «Петербург погибал… Какие страшные люди восстали из могил. Все припоминалось, вымещалось и отмщалось. Отовсюду устремлялись стада «благонамеренных».
В муравьевскую комиссию на допросы волокут буквально всех – литераторов, чиновников, офицеров, учителей и учеников, студентов, мужиков, князей и мещан. Следователям позволено издеваться над «нигилистками». И они спрашивают у девушек-курсисток – скольких мужчин они имели? Грозят выдать желтый билет (проститутки), если те не ответят…
Паника и страх царят в столице. И все чаще вспоминают расправу Николая I после разгрома восстания декабристов. Причем самыми нестойкими (как и тогда) оказались некоторые главные либералы.
Испугался Некрасов. Наш великий поэт испугался и за себя, и за свой журнал «Современник». Некрасов бросился за помощью к другу царя, своему партнеру по карточной игре, графу А. Адлербергу. Но тот беспомощен. Всем заправляет неистовый, беспощадный Муравьев.
И Некрасов решился.
Английский клуб угодливо избрал Муравьева в почетные члены. Был устроен торжественный прием. На прием явился Некрасов.
После торжественного и обильного обеда Муравьев, многопудовая глыба, сопел в кресле – отдыхал. И тогда властитель дум передовой молодежи поэт-гражданин Некрасов просит позволения прочесть стихи в честь того, кого еще вчера все достойные люди именовали «Вешателем». Но Муравьев не удостоил поэта даже ответом, молча продолжал курить свою трубку. Словно и не заметил Некрасова. И тогда «поэт-гражданин», так и не дождавшись милостивого согласия, начал читать свой панегирик Вешателю. Но и этого Некрасову показалось мало.
Окончив читать, спросил угодливо: «Ваше сиятельство, дозволите ли напечатать эти стихи?» А Муравьев ему сухо: «Это – ваша собственность, и вы можете располагать ею, как хотите». И показал поэту спину – отвернулся. И тогда один из окружающих сказал очень громко: «Думает подкупить правосудие, прочитавши стишки! Да нет – шалишь, не увернешься!»
И поэт ушел оплеванный!
Не помогло великое унижение перед Муравьевым: «Современник» закрыли. Но молодежь и общество долго не могли простить несчастному Некрасову. Студенты снимали со стен некрасовские портреты, выбрасывали их или, написав на них «подлец», отправляли ему по почте. И он переживал, мучительно переживал.
Через 9 лет Некрасов тяжко заболел, и жизнь его превратилась в медленную агонию. «Легкой жизни ты просил у Бога, легкой смерти надо бы просить», – написал он в эти дни… Лежа в постели, в мучениях, продолжал объяснять в стихах тот поступок и каяться, каяться – «Родина милая, сына лежачего благослови, а не бей».
Весть о смертельной болезни поэта распространилась по всей России. И болезнь примирила общество с поэтом. Со всех концов империи посыпались письма, телеграммы, приветствия, адреса. Любовь молодежи вернулась. Накануне смерти он снова стал кумиром.
Некрасов умер 27 декабря 1877 года.
В тот день стоял сильнейший мороз. Но впервые в истории русской литературы на похороны литератора собралось несколько тысяч человек. И они провожали тело поэта до места его упокоения в Новодевичьем монастыре в Москве.
Первая виселица нового царя
Вначале покушавшегося Каракозова решили объявить сумасшедшим, как когда-то отец Александра объявил Чаадаева. Чтобы знали: не может русский человек, находясь в здравом уме, покушаться на государя!
Но царь не захотел. Он говорил: «Нужен урок для злодеев. Этак другие стрелять захотят, если поверят, что безопасно. Тогда государству конец».
И приговорили к повешению Каракозова и Ишутина.
Сам Каракозов все время следствия проводил в молитве. Потом написал письмо Александру – просил государя простить его: «Я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина и как человек у человека».
Государь с «сожалением развел руками». И Каракозову объявили: «Его Величество прощает вас как христианин, но как Государь простить не может. Вы должны готовиться к смерти».
Простил царь только Ишутина – заменил виселицу на бессрочную каторгу. Но дарование жизни повелел объявить ему в последний миг, когда наденут на него смертный балахон. Наказал его ожиданием смерти. Помнил, как поступил с петрашевцами его отец.
И состоялась эта казнь. Первая казнь на Семеновском плацу. Сначала повесили Каракозова. Точнее, несчастный лишился чувств, и его втащили на виселицу.
На Ишутина надели балахон и потом объявили помилование.
После казни отпала надобность в услугах Муравьева. Он нужен был Александру только, чтобы напугать общество. Царь не мог долго его терпеть. Вешателя отодвигают от дел. И в том же 1866 году он умирает в печали. Зато посмертно царь наградит его высшим орденом – Андрея Первозванного. Чтобы общество не забывало о царском гневе.
Но и либеральных бюрократов царь во власть не вернул. И о продолжении реформ не хотел более слышать. Баста! Общество должно «разжевать» полученное.
Так в то время, когда Россия уже устремилась вперед, Александр решает прекратить реформы и остановить опасное движение страны. В конце 60-х царь берет тайм-аут.
Только военная реформа, из-за грандиозности проблемы, перешагнет в 70-е годы. Ибо ему нужна была новая армия. Он должен был взять реванш за Крымскую войну.
Александр не знал: начинать реформы в России опасно. Но куда опаснее их прекращать.
Соблазненное его же реформами общество по-прежнему рвалось вперед. Теперь уже тщетно.
Петр IV. Возвращение тайной полиции
Александр понимал, что нужно было подумать о борце с крамолой, о новом хозяине Третьего отделения, который сможет сдерживать эту резвость общества.
И он назначил главой тайной полиции Петра Шувалова, сына гофмаршала покойной матушки.
Шуваловы возвысились во времена императрицы Елизаветы. Один из Шуваловых стал ее любовником, другой – крупнейшим финансистом и, как у нас часто бывает, великим казнокрадом. Был он и великим хитрецом. Когда Елизавета увлеклась юным кадетом Бекетовым, отставив его племянника, сей бестия поспешил принять меры, чтобы вернуть фавор родственнику. Он сумел стать ближайшим другом юного, простодушного избранника императрицы. И на правах друга дал Бекетову мазь «для белизны лица». От этой мази у несчастного кадета лицо тотчас пошло гнойными прыщами. Императрице шепнули о венерической болезни, которую будто бы подхватил на стороне кадет. Взбешенная Елизавета прогнала от себя несчастного любовника и вернула прежнего – Шувалова.
Один из сыновей этого предприимчивого негодяя отличался и тонким умом, и благородством, и воспитанием. Он настолько владел французским, что публиковал свои стихотворения в Париже. Екатерина Великая, весьма вольно писавшая по-французски, свои знаменитые письма Гримму и Вольтеру отсылала сначала ему. И он беспощадно правил язык императрицы. Екатерина нежно называла его «моя умная прачка».
Вот из какой семьи вышел наш Шувалов.
Граф Петр Шувалов был моложе государя на 10 лет и участвовал в некоторых его весьма веселых похождениях. Пользуясь дружбой с царем, он рискнул приволокнуться за дочерью уже известной нам сестры государя Маши— за Машей Лейхтенбергской. Так что царю пришлось сделать ему строгое замечание. После этого граф Петр сразу поумнел. Теперь он был то, что нужно – «преданный, но умный» (как звал его царь) и «цепной пес» (как звал его Костя). Граф Петр соединил в себе многие качества предков. Он весел, остроумен, абсолютный комильфо и… при этом интриган, хитрец, беспощадный и жесткий начальник.
Он либерал, если надо, но ретроград. В душе.
И ретрограды ликовали. Передавали фразы Шувалова о том, как либералам быстренько «шею свернут» и «сам государь у него по струнке будет ходить».
Восемь лет Шувалову предстояло управлять Россией. И это будут восемь лет контрреформ. Когда власть будет урезать свои же прежние благодеяния.
Александр был доволен: реформы остановлены, значит, страна окончательно успокоится.
Реформатор всерьез собрался отдохнуть… Ибо в это время царь воистину был пленен любовью. Но лидер не смеет отдыхать, его отдых всегда сурово наказуем.
И пока он устраняется от активного управления, происходит опаснейшее.
Новый глава Третьего отделения возвращает прежние широчайшие полномочия тайной полиции. Опираясь на эти полномочия, Шувалов начинает захватывать Комитет министров. И уже военный министр Д. Милютин с изумлением чувствует, «что совершенно устранен от военных дел».
«Все делается под исключительным влиянием Шувалова, который запугал государя ежедневными докладами о страшных опасностях, – записывает в дневнике военный министр. – Под предлогом охраны личности государя граф вмешивается во все дела. Он окружил государя своими людьми. В Комитете министров большинство действует заодно с графом, как оркестр по знаку капельмейстера».
На целое восьмилетие глава тайной полиции граф Шувалов практически становится премьер-министром.
Вот так и произошло самое опасное для Александра: сращивание ретроградной партии с тайной полицией.
При дворе Шувалова будут называть Петром IV.
Но чтобы окончательно им стать, надо было свалить главного либерала, великого князя Константина Николаевича.
И камарилья с надеждой начинает ждать, когда это произойдет.
Любовь
«Русский флаг не захотел спускаться»
Следующий после покушения у Летнего сада 1867 год начался с события, которого императору Александру II в России не могут простить до сих пор.
Переговоры о продаже Аляски начались при его отце и шли 15 лет. Рыцарь монархии Николай был готов дружить против королевской Англии даже с республиканским Североамериканским Союзом.
Гостей из Нового Света возили в Петергоф, где на Царицыном острове рос молодой дуб. Рядом была укреплена бронзовая доска с надписью: «Сей посаженный в землю желудь снят с дуба, осеняющего могилу незабвенного Вашингтона, и поднесен в знак величайшего уважения Императору Всероссийскому».
Желудь лично сажал в землю Николай I. Продажа Аляски – это был очередной реверанс Николая в сторону молодого государства. Но в необъятной России парадоксально обострено чувство «своей территории». И Николай I предпочитал, чтобы переговоры шли в строжайшей тайне и не заканчивались никогда.
При Александре II теплые отношения между странами продолжались. Продолжались и переговоры о продаже Аляски. Однако теперь царь чувствовал: следует поторопиться. Русские владения на Аляске могли стать яблоком раздора между странами.
Российско-американская торговая компания, владеющая Аляской «с правом монопольного пользования всеми промыслами и ископаемыми», давно стала убыточной. Работало в компании всего несколько сотен человек… Так что если бы американцы решили забрать Аляску, Россия не смогла бы ее защитить. Только испортились бы добрые отношения с американцами. В том, что рано или поздно это может произойти, в Петербурге мало сомневались. Особенно после того, как появились слухи о найденном на Аляске золоте. Золото могло спровоцировать нападение. Воевать за тридевять земель было нереально – царь не мог себе позволить нового Севастополя.
И он решил завершить переговоры.
18 марта 1867 года. Договор об уступке Россией своих североамериканских колоний был утвержден в Вашингтоне. 23 марта редакторы петербургских газет получили сообщение об этом через Атлантический телеграф.
И вскоре император узнал, что начались раздражающие дискуссии в обществе. Появились статьи о том, что продажа неразумна, подчеркивалось, что всего за 7 миллионов 200 тысяч долларов были проданы острова площадью 31 205 квадратных километра и часть Североамериканского материка площадью 548 902 квадратных километров со всеми построенными на этих землях укреплениями, казармами и прочими зданиями, что с появлением Атлантического телеграфа, соединившего материки, Аляска приобрела новую важность, и т. д.
В «Санкт-Петербургских ведомостях» напечатали описание церемонии, которая должна была наполнить горечью сердца читателей.
«Русские и американские войска выстроились у флагштока. И два русских унтер-офицера начали спускать российский флаг. Публика и офицеры сняли фуражки, солдаты встали на караул. Барабан бил “В поход”. Но русский флаг никак не хотел спускаться: он запутался на самом верху флагштока. По распоряжению командира, несколько русских матросов тотчас полезли наверх, чтобы распутать флаг, который висел на мачте в лохмотьях. Один из матросов, наконец, долез до него, бросил его сверху. И флаг упал прямо на русские штыки».
Александр по-прежнему не хотел разговаривать с обществом. Он не объяснил, почему продали, не объяснил, что бо2льшую сумму получить от Америки было нельзя. Ибо еще один парадокс: в Америке известие о продаже Аляски совсем не порадовало общество. И американские газеты пестрели заголовками типа «Глупость Сьюарда» (государственного секретаря У. Сьюарда), «Зоопарк полярных медведей», «Сьюардовский сундук со льдом» (так называли в газетах Аляску) и т. п. И влиятельнейший тогда «New York Herald» иронизировал по поводу «наполеоновской затеи» Сьюарда, который приобрел для Америки «50 тысяч эскимосских жителей, из которых каждый в состоянии выпить по полведра рыбьего жира за завтраком».
Лохмотья флага… Флаг на штыках. Проданная за бесценок Аляска, набитая золотом… Итак, после Парижского договора общество записало императору еще одну ошибку: новую потерю территории. Пусть за «тридевять земель», но потеря! И уже в который раз повторяли столь опасное для России: «Несчастливый царь!»
И май 1867 года принес ему новую беду.
Великая Германия великого Бисмарка
Ситуация в Европе, как записал в дневнике великий князь Константин Николаевич, «грозила миру кровавой кутерьмой».
Прусский король Вильгельм «решил отобедать Францией». С дядей Вилли они близкие родственники (мать Александра II – родная сестра прусского короля).
С того времени, когда Александр I после разгрома пруссаков французами уговорил Наполеона сохранить корону его прусскому деду, русские цари вели себя с прусскими родственниками, как со слугами. Особенно в этом преуспел Николай I. Но все поменялось в последние годы! И сделал это один человек – Бисмарк.
Положение Пруссии, этакой бедной европейской родственницы, не устраивало молодую прусскую буржуазию и воинственных богатых помещиков. Бароны и капитал мечтали объединить немецкие земли вокруг Пруссии.
И вчерашний посол в России Бисмарк, стоявший теперь во главе консервативной партии, потребовал у прусского парламента огромные средства на создание мощной армии. Либеральное большинство в парламенте возмутилось. Ситуация в Берлине стала вновь близкой к революции. Парламентская делегация явилась к королю Вильгельму – угрожать. Его пугали судьбой Людовика XVI, и королева молила его уступить – ведь Европа не так давно пережила ужасные революции. И стареющий король уже соглашался, когда к нему явился Бисмарк. И произнес вдохновенный монолог.
Как вспоминал сам Бисмарк, он сказал: «Ваше Величество, вы не должны думать о Людовике XVI – он был слаб духом… Вспомните лучше Карла I, – разве он не останется навеки одним из благороднейших монархов, ибо бесстрашно обнажил меч в защиту прав монарха. Да, он проиграл сражение, но зато гордо скрепил собственной кровью свои королевские убеждения! Перед вами задача – создать великую армию, чтобы собрать всех немцев под крыло вашей династии. Вы не можете уступить парламенту, хотя бы это было и сопряжено с опасностью для жизни. Ваше Величество стоит перед необходимостью бороться за священное право прусского монарха решать все самому!»
И чем больше он говорил, тем более оживлялся Вильгельм.
Бисмарк хорошо его понимал. Он написал о нем: «Вильгельм – идеальный тип прусского офицера, который при исполнении служебного долга безбоязненно пойдет на верную смерть с одним словом “приказано”. Но когда такому офицеру приходится действовать на свой страх, он пуще смерти боится осуждения начальства, и эта боязнь мешает ему принимать решения».
Так что после беседы с Бисмарком, к ужасу перепуганного двора, король Вильгельм понял свою роль – «роль прусского офицера, которого схватили за портупею, в то время как ему дан приказ удержать ценой жизни определенную позицию».
И Вильгельм начал пугающе удачно исполнять эту роль.
Создав громадную армию, прусский король в союзе с Австрией беспардонно отвоевал у Дании Шлезвиг и Голштинию. После чего пруссаки стремительно разбили своего вчерашнего союзника Австрию. Прежний Союз германских государств под водительством Австрии перестал существовать. Бисмарк создал свой Северо-Германский союз во главе с Пруссией и стал его канцлером.
Все это время старый друг Александра II Бисмарк и его дядюшка Вилли успокаивали царя сладкими речами. А сами буквально сожрали все независимые немецкие земли вокруг Пруссии!
И Александр увидел, как при его благодушии возникла новая Пруссия— с 11 миллионами подданных. На границах России замаячил опасный призрак новой агрессивной империи.
Но и на этом Бисмарк не захотел остановиться. Следующей жертвой он избрал Францию.
Германия имела превосходство в артиллерии. Не готовы были к современной войне знаменитые французские форты. Прогноз русских военных – Франция будет раздавлена, пруссаки наверняка заберут у французов Эльзас и Лотарингию и станут сильнейшей державой в Европе. Александр не хотел допустить этого пугающего нарушения европейского баланса.
Император уходит в ночь
Царь решил поехать в Париж – на открытие Всемирной выставки, где собирались все европейские монархи. И там продемонстрировать дяде Вилли русскую поддержку Франции. Перед решением ехать в Париж он долго беседовал с военным министром Д. Милютиным. Взгляды сошлись: Францию следовало поддержать.
Но за вечерним чаем императрица устроила сцену. Она молила его не ехать в Париж, наводненный польскими эмигрантами. Это были дети тех, кого усмирил его отец, и те, кто столь недавно восстал против него. Они полны желания отомстить. Мария Александровна умоляла послать в Париж князя Горчакова. Но он решил ехать.
Она хорошо знала его. И, конечно же, догадывалась об истинных причинах его страстного желания отправиться в Париж самому.
20 мая в Париже, на Северном вокзале, императора Александра II встретил император Наполеон III с воинственными пиками усов. Французский император оказывал царю всяческие знаки внимания: ему нужен был союз с Россией. Резиденцию царю устроили в Елисейском дворце, где когда-то жил его дядя Александр I, победивший дядю нынешнего французского императора, великого Наполеона Бонапарта.
Пока кортеж с Александром ехал с вокзала во дворец, из собравшейся по обеим сторонам улицы толпы доносилось так оскорблявшее царя: «Да здравствует Польша!»
Вечером Александр пошел в «Опера Комик» смотреть новое представление, которое хвалили газеты. Оказалось – не очень приличная история о прабабушке Екатерине II. Пришлось уйти со второго действия.
Все дальнейшее шеф тайной полиции граф Петр Шувалов пересказал впоследствии фрейлине графине Александре Толстой (глава Третьего отделения не мог забыть случившееся до конца дней).
Итак, вернувшись после спектакля в Елисейский дворец, свита радостно улеглась спать. Но ближе к полуночи император вдруг постучался в дверь спавшего сладким сном престарелого министра двора В. Адлерберга (отца Александра Адлерберга, с которым Александр воспитывался и дружил). И к полному изумлению (и страху) Адлерберга, император объявил, что решил прогуляться пешком по ночному Парижу.
– Сопровождать меня не нужно, я обойдусь сам. Но прошу, дорогой, дай мне немного денег.
– Сколько желает Ваше Величество?
– Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?
Министр побледнел, услышав этакую цифру. Но самодержцу не следует задавать вопросы. И Адлерберг покорно принес портфель с деньгами. И царь отправился в парижскую ночь один с огромной суммой денег!
Адлерберг тотчас бросился будить Петра Шувалова.
Но Шувалов не очень встревожился, поскольку его агенты (не говоря уже о французской полиции) должны были незамеченными следовать за государем, куда бы он ни направлялся.
Все ждали скорого возвращения государя. Однако шли часы, наступила глубокая ночь, а царь не возвращался. Елисейский дворец не спал – придворные с ужасом ждали, чем закончится загадочная прогулка. Строились дикие предположения: куда мог уйти государь со ста тысячами?
Государь явился под утро. Елисейский дворец был весь освещен. Все были на ногах. Граф Шувалов встретил его со слезами. Они уже хоронили царя и сами умирали от страха, а он, видно, совсем… забыл о них.
Уже на следующий день Шувалов все узнал от агентов. Выйдя из дворца, государь взял фиакр и велел ехать на рю Бас-дю-Рампар. Это было рядом с Елисейским дворцом. Отпустив фиакр, он долго рассматривал под фонарем бумагу, видно, с адресом и, наконец, вошел в двор ближайшего особняка.
Но вскоре понял, что перепутал дом. Однако выйти из двора уже не сумел. Ворота захлопнулись и не открывались. Бросив на землю портфель с деньгами, император тщетно боролся с дверью на улицу. Он оказался в дурацкой западне. Наконец, агент (которому велено было охранять государя незаметно) решился подойти к ограде и показал Его Величеству веревочку, висевшую у ворот.
За эту веревочку и следовало дернуть, чтобы ворота открылись. Счастливый император был освобожден. После чего исчез в дверях соседнего особняка.
Там жила ОНА!
Так началась его счастливейшая неделя в Париже…
И, оказалось, всезнающее Третье отделение о НЕЙ знало весьма мало. А ведь тайная полиция следила в первую очередь за самим императором. И обязана была все знать о нем. От этого зависела карьера очень многих людей. Но Шувалов, как и весь двор, недооценивал государя. Они верили, что он открыт и простодушен. Он и был таков, пока не надо было стать скрытным. Все та же «сильная скрытность», о которой писал проницательный маркиз де Кюстин, позволила ему долго сохранять тайну романа.
