Эль Кеннеди
Сделка
– Я больше не могу с тобой встречаться, – наконец говорит она, ловя мой взгляд. – Если все продолжится в таком духе, я только сильнее привяжусь к тебе.
С этим не поспоришь, вот я и не пытаюсь.
– Но нам было весело, правда?
После секундной паузы Кендалл улыбается.
– Да, было весело.
Она подходит ко мне, поднимается на цыпочки и целует меня. Я целую ее в ответ, но не так страстно, как раньше. Просто чмокаю. Вежливо. Наша связь изжила себя, и я не склонен снова ее реанимировать.
– С учетом сказанного. – В ее глазах появляется лукавый блеск. – Дай знать, если передумаешь.
– Ты будешь первой, кому я позвоню, – обещаю я.
– Вот и хорошо.
Она еще раз целует меня и уходит, а я стою, удивленный тем, как же просто все получилось. Я готовился к битве, но, если не считать мимолетной вспышки гнева, Кендалл приняла ситуацию достойно.
Вот если бы все женщины были такими же покладистыми, как она.
Не сравнить с Ханной.
От секса у меня обычно просыпается аппетит, поэтому я спускаюсь вниз на поиски еды. Я с радостью обнаруживаю остатки риса и жареной курицы – спасибо Таку, нашему повару: остальные не сумели бы и воды вскипятить, не устроив пожар. Такер вырос в Техасе, где жил без отца, с матерью, которая еще в детстве и научила его готовить.
На кухне я усаживаюсь за стойку, засовываю в рот кусок курицы, и тут входит Логан. На нем только клетчатые боксеры.
При виде меня он изгибает бровь.
– Эй. А я думал, что до завтра тебя уже не увижу. Думал, ты будешь ОУТ.
– ОУТ? – спрашиваю я с полным ртом. Логану нравится строить аббревиатуры в надежде, что они войдут в наш сленг, но я редко понимаю, о чем он говорит.
Он усмехается.
– Очень усердно трахаться.
Я закатываю глаза и принимаюсь за рис.
– А что, Блонди уже ушла?
– Ага. – Я прожевываю, прежде чем продолжить. – Она знает положение вещей.
А положение таково: никаких постоянных отношений и уж точно никаких ночевок в моей кровати.
Логан опирается локтями на стойку и меняет тему.
– Жду не дождусь предстоящей игры в выходные. – Его голубые глаза азартно блестят. – Ты слыхал? Отстранение Бракстона закончилось.
Вот это привлекает мое внимание.
– Нет, черт. Так в субботу он играет?
– Естественно. – Логан аж сияет от радости. – Я обязательно впечатаю эту рожу в борт.
Грег Бракстон – звезда левого крыла команды колледжа Сент-Энтони и самый настоящий кусок дерьма. Эта гадина реализует на льду свои садистские наклонности, и, когда наши команды встретились на матче перед началом сезона, «благодаря» его усилиям одного из наших защитников, второкурсника, увезли со сломанной рукой на скорой. Бракстона отстранили на три игры, хотя я бы навсегда запретил этому психу играть в студенческих командах.
– Если понадобится снести его, я буду рядом с тобой, – обещаю я.
– Я на тебя рассчитываю. Кстати, на следующей неделе к нам приедет «Иствуд».
Мне и в самом деле следует больше внимания уделять расписанию. Колледж Иствуд – номер два в нашей ассоциации (второй после нас, естественно), и наши матчи всегда превращаются в событие, которое заставляет понервничать.
Черт, до меня вдруг доходит, что, если я не сдам этику, в игре с «Иствудом» я на лед не выйду.
– Проклятье, – бормочу я.
Логан тащит с моей тарелки кусок курицы и кладет в рот.
– Что?
Я ничего еще не говорил ребятам о ситуации со средним баллом, так как надеялся, что оценка за экзамен по этике ничего не испортит, но сейчас, похоже, признание неизбежно.
Я со вздохом начинаю рассказывать Логану о F по этике и о том, что это значит для команды.
– Брось этот курс, – тут же советует он.
– Не могу, все сроки вышли.
– Дерьмо.
– Угу.
Мы мрачно переглядываемся, затем Логан плюхается на табурет рядом со мной и пробегает ладонью по волосам.
– Значит, тебе придется подготовиться, старик. Не щадить своей задницы и получить чертово отлично у этой мегеры. Ты нам нужен, Джи.
– Знаю. – Я в ярости стискиваю вилку, потом отбрасываю ее, так как аппетит пропал. Я впервые возглавил команду, а быть капитаном – это большая честь, особенно если помнить, что я учусь на младших курсах. Предполагается, что я должен пойти по стопам своего предшественника и привести команду к следующему чемпионату страны. Но как, дьявол побери, я смогу это делать, если меня не выпустят на лед?
– У меня тут репетиторша появилась, – говорю я ему. – Она до жути гениальная.
– Хорошо. Заплати ей, сколько скажет. Я в доле, если надо.
Я не могу удержаться от улыбки.
– Ого. Ты предлагаешь мне часть своих милых, милых денежек? Должно быть, ты и в самом деле хочешь, чтобы я играл.
– В точку. Я забочусь о нашей мечте, старик. Ты и я в толстовках Bruins. Забыл?
Должен признаться, это чертовски приятная мечта. С тех пор как на первом курсе мы с Логаном оказались соседями по комнате, мы с ним только об этом и говорим. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что после окончания колледжа стану профессионалом. Не сомневаюсь я и в том, что Логан тоже пройдет отбор. Он быстрее молнии, а на льду – самый настоящий зверь.
– Давай, Джи, разбирайся с этим чертовым средним баллом, – приказывает он. – Иначе я надеру тебе задницу.
– Скорее, это тренер сделает. – Я выдавливаю из себя улыбку. – Не беспокойся. Я работаю над этим.
– Вот и отлично. – Логан хватает еще один кусок курицы и выходит из кухни.
Я быстро заглатываю остатки еды и поднимаюсь наверх за своим телефоном. Пора усилить давление на Ханну-не-с-буквы-М.
Глава 3
Ханна
– Я действительно считаю, что ты должна петь последнюю ноту в ми мажор, среднюю ноту в ми мажор, – настаивает Кэсс. Он, как заезженная пластинка, выдает один и тот же неразумный совет каждый раз, когда мы заканчиваем наш дуэт.
Вообще-то я пацифистка. Я не верю в то, что кулаки помогут решить проблему. Я думаю, что спланированные битвы – это варварство, сама идея войны вызывает у меня тошноту.
И все же я очень близка к тому, чтобы врезать Кэссиди Доновану по роже.
– В такой тональности это слишком низко для меня. – Мой голос звучит твердо, но я не могу скрыть досаду.
Кэсс раздраженно проводит рукой по волнистым волосам и поворачивается к Мэри-Джейн, которая неловко ерзает на табурете у пианино.
– Эм-Джи, ты же знаешь, что я прав, – говорит он ей с мольбой в голосе. – Ведь получится сногсшибательно, если мы с Ханной закончим в унисон, а не будем петь в гармонию.
– Нет, эффект будет сильнее, если мы как раз будем петь именно так, – возражаю я.
Я уже готова рвать на себе волосы. Я точно знаю, куда гнет Кэсс. Он хочет закончить песню на своей ноте. Он несет эту пургу с тех пор, как мы решили вместе выступать на зимнем конкурсе, и делает все возможное, чтобы выделить свой голос, а мой задвинуть на второй план.
Если бы я знала, что за чертова примадонна этот Кэсс, я бы в жизни не согласилась на дуэт. Но этот болван решил показаться в своем истинном свете только после того, как мы начали репетировать, а сейчас уже поздно идти на попятный. Я слишком много времени отдала дуэту, и, если честно, песня мне очень нравится. Мэри-Джейн написала действительно великолепное произведение, и у меня нет ни малейшего желания подводить ее. Кроме того, я точно знаю, что на факультете больше предпочитают дуэты, чем сольные выступления: последние четыре раза побеждали как раз дуэты. Судьи просто тащатся от сложных гармоний, а в нашем произведении их тьма-тьмущая.
– Эм-Джи? – наседает Кэсс.
– М-м?
Я вижу, как Мэри-Джейн, маленькая блондинка, тает под его магнетическим взглядом. Так уж Кэсс действует на женщин. Он до ужаса красив, и голос у него феноменальный. К сожалению, Кэсс прекрасно знает о своих достоинствах и бессовестно использует их.
– Может, Кэсс и прав, – тихо говорит Мэри-Джейн. Она избегает моего взгляда, понимая, что предает меня. – Ханна, а почему бы не попробовать ми мажор? Давайте сделаем это хотя бы один раз и решим, что лучше.
«Бенедикт Арнольд!» – хочется кричать мне, но я молчу. Как и я, Мэри-Джейн вынуждена выслушивать дикие требования Кэсса и его «блестящие» идеи, так что я не могу осуждать ее за попытку найти компромисс.[8]
– Замечательно, – бурчу я. – Давайте попробуем.
Глаза Кэсса загораются торжеством, правда ненадолго, потому что после первой же попытки становится ясно, что его предложение никуда не годится. Для меня нота слишком низка, и, вместо того чтобы подчеркнуть яркий баритон Кэсса, своим неуклюжим звучанием я оттягиваю все внимание на себя.
– Думаю, Ханна должна придерживаться изначальной тональности. – Мэри-Джейн смотрит на Кэсса и закусывает губу, как будто боится его бурной реакции.
Хотя Кэсс и заносчив, он не дурак.
– Замечательно, – резко бросает он. – Пусть будет по-твоему, Ханна.
Я скрежещу зубами.
– Спасибо.
К счастью, наш час заканчивается, а это означает, что репетиционную займут первокурсники. Мне так хочется побыстрее убраться отсюда, что я быстро собираю ноты и накидываю куртку. Чем меньше времени я проведу в обществе Кэсса, тем лучше.
Господи, я просто не выношу его.
А ведь нам – какая ирония – предстоит исполнять очень эмоциональную любовную песню.
– Завтра в то же время? – Он выжидательно смотрит на меня.
– Нет, ты забыл, что завтра у нас на четыре? По вторникам я работаю вечером.
На его лице отражается недовольство.
– Ты же понимаешь, мы бы уже давно подготовили эту песню, если бы у тебя было более… удобное расписание.
Я изгибаю бровь.
– Сказал парень, который отказывается репетировать по выходным. А я, так уж получилось, свободна вечером в субботу и в воскресенье.
Кэсс поджимает губы и уходит прочь, не сказав ни слова.
Мудак.
Я слышу позади себя тяжелый вздох. Я поворачиваюсь и понимаю, что Мэри-Джейн все еще сидит за пианино и все еще кусает губу.
– Прости, Ханна, – тихо говорит она. – Когда я попросила вас спеть мою песню, я не представляла, что с Кэссом будет так трудно.
Я вижу, как сильно она расстроена, и моя досада улетучивается.
– Эй, ты здесь ни при чем, – говорю я ей. – Я тоже не думала, что Кэсс окажется таким придурком, но поет он потрясающе, так что давай сосредоточимся на этом, ладно?
– Ты тоже великолепная певица. Поэтому-то я и выбрала вас двоих. Я не могла представить, у кого еще получится вдохнуть жизнь в эту песню, понимаешь?
Я улыбаюсь ей. Она и в самом деле милая девчонка, а еще одна из самых талантливых композиторов, которых я когда-либо встречала. На конкурсах должны исполняться только произведения, созданные студентами композиторского отделения, и я планировала выбрать одну из песен Мэри-Джейн еще до того, как она предложила мне свое новое сочинение.
– Обещаю тебе, Эм-Джи, мы будем репетировать твою песню до полного изнеможения. И игнорировать бредовые истерики Кэсса. Думаю, ему нравится спорить просто ради спора.
Она смеется.
– Да, наверное. До завтра?
– Ага. Ровно в четыре.
Я машу ей и выхожу на улицу.
Больше всего в Брайаре я люблю кампус. Старинные здания, увитые плющом, соединены друг с другом вымощенными брусчаткой дорожками. По обеим сторонам дорожек растут раскидистые вязы и стоят кованые скамейки. Этот университет – один из старейших в стране, и среди его выпускников числятся десятки влиятельных персон, в том числе и не один президент.
Но самое главное достоинство Брайара – это его безопасность. Честное слово, уровень преступности равен почти нулю, и все это благодаря стремлению декана Фэрроу защитить своих студентов. Администрация вкладывает в безопасность кучу денег, устанавливая в стратегически правильных местах камеры наблюдения и оплачивая труд охранников, которые круглые сутки патрулируют территорию. Нет, мы не чувствуем себя как в тюрьме. Ребята из охраны очень дружелюбные, и нам никак не мешают. Я практически и не замечаю их присутствия на территории кампуса.
Мое общежитие в пяти минутах ходьбы от музыкального корпуса, и я облегченно вздыхаю, когда прохожу через массивные дубовые двери Бристоль-Хауса. День получился долгим, и мне хочется принять горячий душ и забраться в кровать.
Помещение, которое мы делим с Элли, скорее похоже на номер люкс, чем на обычную для общежития комнату, в этом и заключается преимущество быть старшекурсником. У нас две спальни, одна маленькая общая комната и даже крохотная кухонька. Один недостаток – это общий санузел, которым мы пользуемся вместе с еще четырьмя девочками с нашего этажа. К счастью, никого из них нельзя назвать неряхами, поэтому унитаз и ванная у нас сияют чистотой.
– Эй, а ты поздно. – В мою комнату заглядывает соседка. В руке у нее стакан с соломинкой, через которую она потягивает нечто зеленое, комковатое и на вид ужасно неприятное. Правда, я уже привыкла к такому зрелищу. Элли «насыщается витаминами» последние две недели, а это означает, что каждое утро меня будит оглушающий вой блендера, в котором она готовит себе на день свою мерзкую жижу.
– У меня была репетиция. – Я сбрасываю обувь, кидаю куртку на кровать и принимаюсь раздеваться, несмотря на то что Элли все еще стоит в дверях.
Когда-то я стеснялась делать это в ее присутствии. На первом курсе мы с ней жили в одной комнате, и первые несколько недель я переодевалась под одеялом или ждала, когда Элли выйдет. Но жизнь в студенческом общежитии тем и отличается, что ты лишаешься уединенности, и остается только смириться с этим. Я хорошо помню, как в первое время меня смущали голые сиськи Элли. Но у этой девчонки напрочь отсутствует стыдливость, и, когда она заметила мой ошарашенный взгляд, она просто подмигнула мне и сказала: «Хороши, а?»
После этого я перестала заморачиваться с переодеванием в кровати.
– Так, слушай…
Это небрежное вступление настораживает меня. Мы с Элли живем вместе уже два года, достаточно долго, чтобы уяснить: когда она начинает предложение с «Так, слушай», дальше обычно следует то, что слышать мне не хочется.
– М-м? – произношу я, заворачиваясь в халат.
– В среду вечером в Сигма-Хаусе тусовка. – В ее голубых глазах появляется непреклонный блеск. – Ты идешь со мной.
Я издаю стон.
– Вечеринка братства? Не пойду.
– Еще как пойдешь, – настаивает она, складывая руки на груди. – Экзамены закончились, так что отговориться тебе нечем. К тому же ты обещала, что в этом году попробуешь стать более общительной.
Я действительно обещала, но есть одно «но». Я не люблю вечеринки.
Меня изнасиловали на вечеринке.
Господи, как же я ненавижу это слово. Изнасилование. Это одно из немногих слов в родном языке, от которого переворачивается все нутро. От него возникают такие же ощущения, как при мощном ударе в лицо или когда тебе на голову выливают ведро ледяной воды. Оно уродливо и вносит страшный разлад в жизнь, а я изо всех сил стараюсь держать свое существование под контролем. Я преодолела то, что со мной произошло. Поверьте мне, продралась.
Я знаю, что моей вины в этом нет. Знаю, что никого не просила об этом и не делала ничего, чтобы спровоцировать. Случившееся не лишило меня веры в людей и не породило страх перед всеми мужчинами. Многолетняя терапия помогла мне увидеть, что бремя вины лежит исключительно на нем. Что-то не так было с ним. Не со мной. Совсем не со мной. А самый главный урок состоит в том, что я поняла: я не жертва, я выжившая.
Однако я не могу утверждать, что нападение не изменило меня. Как раз напротив, изменило кардинально. Теперь у меня есть повод носить с собой газовый баллончик, а на мобильнике установлен быстрый набор «911». Теперь у меня есть причина не пить на людях и не принимать алкогольные напитки ни от кого, даже от Элли. Всегда есть вероятность, что она невольно подаст мне стакан, в который было что-то подмешано.
И у меня есть еще причина, почему я не хожу на многие вечеринки. Думаю, это моя версия ПТСР. Что-нибудь совершенно безобидное – звук, запах или вид чего-то – может пробудить во мне воспоминания и вытолкнуть их на поверхность. Я слышу грохот музыки, громкие голоса и раскатистый хохот, чувствую застоявшийся пивной дух и запах пота. Я нахожусь в толпе. И вдруг в одно мгновение оказываюсь в том времени, когда мне пятнадцать, на вечеринке у Мелиссы Майер, и опять погружаюсь в свой собственный кошмар.[9]
Тон Элли смягчается, когда она видит на моем лице отчаяние.
– Мы же уже ходили на вечеринки, Хан-Хан. Все будет как всегда. Я с тебя глаз не спущу, и мы обе не выпьем ни капли. Обещаю.
От стыда у меня сводит желудок. От стыда, от сожаления и отчасти от благоговейного восторга: честное слово, Элли невероятный друг. Ведь она не обязана оставаться трезвой и бдительно охранять меня только ради моего комфорта, однако она именно так и поступает, когда мы с ней вместе куда-то идем, и я искренне люблю ее за это.
И одновременно мне мерзко от того, что ей приходится делать все это.
– Ладно, – соглашаюсь я не только ради ее блага, но и ради своего. Я действительно обещала ей, что буду больше общаться. Однако я также обещала самой себе, что в этом году попробую что-нибудь новенькое. Умерю бдительность и перестану шарахаться от незнакомцев. В моем представлении студенческая вечеринка – это не самое хорошее времяпрепровождение, хотя кто знает, может, мне там понравится.
Элли сияет:
– О-го-го! Мне даже не пришлось вытаскивать козырь!
– Какой козырь? – с подозрением спрашиваю я.
Ее губы растягиваются в улыбке.
– Там будет Джастин.
У меня тут же ускоряется пульс.
– Откуда ты знаешь?
– Мы с Шоном столкнулись с ним в столовой, и он сам нам сказал. Думаю, туда набежит немало наших тупоголовых.
Я хмурюсь.
– Он не тупоголовый.
– Ах, поглядите-ка на нашу умницу, как она защищает футболиста. Погоди, дай я выгляну в окошко, не летают ли в небе свиньи.
– Ха-ха.
– Серьезно, Хан, это действительно ненормально. Только пойми меня правильно. Я полностью за, если ты влюбишься в кого-нибудь. Ведь, кажется, прошел год с тех пор, как вы с Девоном разбежались? Просто я не могу понять, как тебя угораздило втрескаться в качка.
По спине пробегает холодок, мне становится неуютно.
– Джастин… он не такой, как остальные. Он другой.
– Сказала девушка, которая не обменялась с ним и парой слов.
– Он другой, – настаиваю я. – Джастин спокойный и серьезный, и, судя по тому, что я вижу, он, в отличие от товарищей по команде, не бегает за каждой юбкой. К тому же он умный – на прошлой неделе я видела, как он читает Хемингуэя.
– Вероятно, это из списка обязательной литературы.
– Хемингуэя в списке нет.
Элли прищуривается.
– Откуда ты знаешь?
Я чувствую, как краснею.
– На днях в аудитории одна девочка спросила его об этом, и он ответил, что Хемингуэй его любимый писатель.
– О боже. Теперь ты подслушиваешь его разговоры? А ты опасная! – Элли вздыхает. – Ладно, проехали. В среду вечером ты даже побеседуешь с этим парнем.
– Может быть, – уклончиво говорю я. – Если представится возможность.
– Я сама предоставлю тебе эту возможность. Серьезно. Мы не уйдем оттуда, пока ты не поговоришь с Джастином. Мне плевать, если это будет всего лишь «Привет, как дела?». Главное, чтобы ты заговорила с ним. Capiche? – [10] Я усмехаюсь. – Capiche? – строгим голосом повторяет она.
Я обреченно вздыхаю.
– Capiche.
– Вот и хорошо. А теперь быстро иди в душ, мы еще успеем перед сном посмотреть пару серий «Безумцев».
– Одну серию. Я так устала, что на большее меня не хватит. – Я улыбаюсь ей. – Capiche?
– Capiche, – хихикает она и танцующим шагом выходит из комнаты.
Посмеиваясь, я собираю все необходимое для душа, но тут меня снова отвлекают: в моей сумке начинает по-кошачьи истошно вопить мобильник. Я выбрала для сообщений этот рингтон потому, что душераздирающий вой звучит достаточно раздражающе, чтобы привлечь мое внимание.
Я кладу туалетные принадлежности на комод, роюсь в сумке в поисках телефона, затем просматриваю сообщение на экране.
Привет, это Гаррет. Хочу еще раз подтвердить детали: расписание консультаций.
Вот черт.
Даже не знаю, смеяться или плакать. Вцепился как клещ. Сейчас он у меня получит. Вздыхая, я быстро набираю текст, короткий и совсем не любезный.
Я: Откуда у тебя этот номер?
Он: Изучил списки иссл. гр.
Вот черт. Я писала заявление в начале семестра, еще до того как Кэсс решил, что мы будем репетировать по понедельникам и средам именно в то время, когда собираются исследовательские группы.
Следующее сообщение приходит прежде, чем я успеваю ответить. Если кто-то и утверждает, что по тексту эсэмэски нельзя определить тон пишущего, то он ошибается. Потому что у Гаррета тон раздраженный.
Он: Если бы ты соизволила явиться на иссл. гр., мне бы не пришлось писать тебе.
Я: А ты вообще не должен писать мне. Я бы предпочла вообще ничего от тебя не получать.
Он: Что надо, чтоб ты сказала «да»?
Я: Абсолютно ничего.
Он: Отлично. Значит, ты работаешь бесплатно.
Мне не удается сдержать стон.
Я: Не дождешься.
Он: Как насчет звтр вечером? Я свободен в восемь.
Я: Не смогу. У меня испанка. Очень заразная. Я спасаю тебе жизнь, придурок.
Он: О, благодарю за заботу. Но у меня иммунитет к пандемии, которая с 1918 по 1919 г. угробила 40 млн чел.
Я: Откуда такие познания в пандемиях?
Он: Я же на историческом, детка. Я знаю массу бесполезных фактов.
Опять эта «детка». Ну, погоди. Пора кончать с этим, а то еще он вздумает флиртовать.
Я: Была рада поболтать. Удачи на пересдаче.
Проходит несколько секунд, но Гаррет не отвечает, и я мысленно похлопываю себя по плечу и хвалю за то, что так ловко отделалась от него.
Я уже собираюсь выходить из комнаты, когда телефон диким воплем извещает меня о том, что пришло мультимедийное сообщение. Вопреки здравому смыслу, загружаю изображение и через мгновение вижу на экране голую грудь. В смысле мужскую. Гладкая загорелая кожа, рельефная мускулатура и самые твердые шесть кубиков брюшного пресса, которые мне когда-либо приходилось видеть.
Я не выдерживаю и громко фыркаю.
Я: ЧЗЧ. Ты прислал мне фото своей груди?[11]
Он: Ага. Сработало?
Я: Чтобы меня вывернуло? Да. Успех!
Он: Я меняю твое восприятие. Пытаюсь подмазаться к тебе.
Я: Фи. Подмазывайся к к.-н. другому. ЗЫ: я выложу фото на мой-брай.
Я, естественно, имею в виду «МойБрайар», наш университетский эквивалент «Фейсбука», в котором есть аккаунты девяноста пяти процентов студентов.[12]
Он: Флаг в руки. Куча телок с удовольствием разместит это в своих базах данных.
Я: Забудь этот номер, придурок. Я серьезно.
Не дожидаясь ответа, я бросаю телефон на кровать и иду в душ.
