Элеонора Мандалян
За порогом дома твоего
Цуцу, которая звалась Анжелой
Муно положил большую, гладкую голову Анжеле на колени и зажмурился. Она погладила его по лбу, провела пальцем по огромным ноздрям, занимавшим почти половину лица, по мягким обвислым губам, скрывавшим непомерно большой рот…
Ей очень хотелось сказать: «Милый Муно… Мой Муно», но раз уж она пообещала себе молчать, то и не нарушит своего решения.
Муно приоткрыл маленькие, глубоко посаженные глазки и кротко посмотрел на Анжелу.
– Ну, что же ты? Гладь мне шею, почеши за подбородком, – разнеженно промурлыкал он. – Не понимаешь? Эх, ты глупое животное!
Анжела притворилась, будто и вправду не поняла его. А шея у Муно такая длинная, что ей все равно не удалось бы ее всю погладить. Кожа теплая-теплая, почти горячая. И такая гладкая и упругая, будто синтетическая. Цвет кожи тоже необыкновенный – голубовато-серый.
– Му-но! Время питания, – пропела мама Муно. – Зови звереныша и спеши сюда.
Муно проворно поднялся. Он был довольно толст, но длинный хвост, которым он частенько пользовался вместо третьей ноги, делал его более подвижным.
– Цуцу! За мной! – сказал Муно, хлопнув себя перепончатой рукой по бедру.
Он не мог знать, что на самом деле ее звали не Цуцу, а Анжелой. Она покорно встала и пошла за ним. Запахи еды были далеки от манящих, но голод брал свое.
Семья приступала к питанию, когда папа Муно возвращался с прогулки.
На Парианусе удивительная почва. Из нее можно слепить все, что угодно, как из пластилина. Но, в отличие от пластилина, она сохраняет любую форму и не размягчается, может быть потому, что температура на Парианусе всегда одна и та же. Из этой почвы париане лепят себе жилища, лежанки, сиденья, подставки для пищи, посуду. Если парианин еще младенец, ему лепят совсем маленькое сиденьице и маленькую лежанку, а по мере его вырастания их постепенно увеличивают в размерах. Это очень удобно. Мебель в жилищах париан обычно самая простая, без излишеств. Но если среди них попадается любитель пофантазировать, он может налепить всевозможные замысловатости.
В семье Муно таким фантазером был сам Муно. Хоть ему не минуло еще и ста лет (что для Анжелы соответствовало десятилетнему возрасту), всю мебель в жилище и даже стены он разукрасил сам. Тут были барельефы пиру – дерева с самыми сладкими плодами и изображения остроконечных скал, тех самых, что непроходимой стеной возвышались вдоль всего Городища париан и терялись за горизонтом. А прямо над входом в жилище Муно изобразил Анжелу и утверждал, что сделал точную копию. Невозможный выдумщик этот Муно!
Все семейство устроилось вокруг подставки для питания – каждый на своем сиденье. Только у Анжелы, разумеется, не было сиденья. Она примостилась в сторонке на полу и ждала, когда кто-нибудь из членов семьи что-нибудь бросит ей из своей посуды.
Самым добрым, конечно, был Муно. Он так и норовил лакомые куски отдать своей любимице, за что частенько получал от мамаши шлепки. Анжела на собственном опыте знала, как это больно, когда тебя шлепают перепончатой рукой, и искренне жалела Муно.
«Хватит, Муно. Я сыта», – хотела бы сказать она, но упорно хранила молчание.
– Ты сменила мне подстилку? – спросил папа у жены. – Хочу поспать.
– Опять забыла, – сипло вздохнула мама. – А ну-ка, Муно, сбегай поживее.
Муно, отяжелевший от обильной еды, и сам бы не прочь отправиться на боковую, но он не смел ослушаться старших и вразвалку, волоча хвост, направился к росшему тут же около жилища пиру. Дерево отличалось от других не только самыми сладкими плодами, но и самыми широкими листьями. Листья были размером с покрывало и имели нежную бархатистую поверхность. Все париане использовали их вместо простыней и одеял. В матрацах нужды не было, так как пластилиновая почва Париануса, из которой лепят лежанки, достаточно упруга и пружиниста.
Листья пиру меняют раз в два дня. Когда они начинают увядать, их складывают для просушивания на крыше жилища, а потом используют в качестве топлива для приготовления пищи. И так как деревья пиру зеленеют круглый год, они незаменимы для париан.
Анжеле, как верному другу Муно, следовало бы помчаться за ним, тем более что ей нравилась процедура обламывания листьев пиру. Но из гордости она не тронулась с места.
Муно вернулся с целой охапкой листьев. Чтобы не растерять их по дороге, он растопырил перепонки, а сверху придавил охапку своей длиннющей шеей.
– Ах ты лентяйка! – упрекнул он Анжелу. – Не пожелала пойти со мной. А ведь я и тебе принес свежий лист.
Мать тем временем собрала с лежанок увядшие листья, отец ловко забросил их на крышу. И она принялась раскладывать свежие бархатистые.
– Муно, не пора ли тебе вести Цуцу на смотрилище? – напомнил отец, заворачиваясь в лист пиру.
– Эй, Цуцу, пошли! – позвал Муно.
Анжела терпеть не могла эти смотрилища, но каждый раз безропотно следовала за ним.
Хотя Парий стоял в зените, было не жарче, чем во время его восхода. Только в полуденные часы он сверкал особенно ослепительно – Анжеле приходилось щуриться, чтобы не болели глаза.
На самой большой площади Городища уже собралось с полсотни парианских малышей. Держа Анжелу за руку, Муно с трудом продирался сквозь них. Посреди площади, на возвышении их дожидалась старая парианка. Ее маленькие оплывшие глазки недовольно поблескивали. Ей было, наверное, лет 600–700, потому что кожа ее потрескалась и свисала складками.
– Сегодня ты заставил нас ждать, – строго сказала она Муно.
Анжела покорно заняла свое место. Старая парианка, вооружившись блестящим прутиком, срезанным с пиру, подошла к ней.
– Итак, дети, хорошо ли вы усвоили прошлое смотрилище? – громко спросила она.
– Хорошо! – послышалось с разных сторон.
– Так давайте вместе повторим. Готовы?
– Готовы! – хором отозвались длиннохвостые малыши.
– Что это такое? – спросила парианка, тыча прутиком в Анжелу.
– Неведомое существо, – дружно ответили ей.
– Правильно, – одобрительно кивнула парианка, и отвислая кожа на ее шее заколыхалась.
– А кто мне расскажет подробнее об этом странном существе?
– Можно, я? – промурлыкала хорошенькая парианочка, поднимаясь на возвышение.
Она подошла совсем близко к Анжеле и стала внимательно изучать ее, будто повторяла про себя заученный урок. Анжела не менее внимательно глядела на малышку. Ее ухоженная, нежно-голубая кожа лоснилась под лучами Пария, а на гладкой, длинной, изящно изогнутой шее красовалась розовая ленточка, вернее, полоска коры с розового дерева мунго, которое росло в труднодоступных местах, на отвесных склонах скал.
Малышка казалась Анжеле такой хорошенькой, наверное, потому, что у нее были маленькие, по сравнению с остальными, аккуратные ноздри и ярко-зеленые, как звезды Париануса, глаза.
– Ну, Лула, наше внимание отдано тебе… – Старая парианка протянула ей прутик.
Лула, держа в одной руке прутик, другой погладила Анжелу по волосам и потихоньку ото всех сунула ей в рот маленький, но очень вкусный плод мунго, специально припрятанный для такого случая в перепонках между пальцами.
– Перед нами, – звонко пропела Лула, – совершенно необычный вид живого существа. Оно не похоже ни на одно из обитателей нашей планеты. У него…
– У нее, – поправила старая парианка.
– У нее есть шея, только короткая, две ноги и две руки, как у нас. Но почему-то отсутствуют перепонки между пальцами рук и ног… А еще у него… у нее нет хвоста. – Подумав, Лула добавила: – Бедное животное, ей, наверное, очень неудобно.
– Достаточно, – сказала старая парианка. – Ты хорошо подготовилась. Вернись на свое место… Кто продолжит?
Вызвался другой малыш, с лукавым, задиристым выражением лица. Над его верхней губой виднелся свежий шрам – след недавних сражений с каким-нибудь забиякой вроде него.
– Наше внимание с тобой, Тути.
Он взял прутик и ткнул им в грудь Анжеле.
– На животном мы видим остатки незнакомой коры, очень тонкой и мягкой. У нас деревья с такой корой не растут.
Анжела стыдливо одернула то, что некогда было платьем, а сейчас грязными, бесформенными лоскутами свисало с плеч, едва прикрывая бедра.
– Осторожно, ты поцарапаешь ее, – предостерегла старая парианка. – Дальше?
– На верхней части головы сохранились остатки шерстяного покрова необычной длины. Если существо прежде было покрыто шерстью, то куда она девалась? На этот вопрос мы не можем найти ответа. Но мы знаем: если имеются остатки шерсти, оно принадлежит к низшим видам живых существ – к диким зверям или к домашним животным. Цуцу легко поддается дрессировке значит, это домашнее животное.
– Правильно. Иди на место… Кто мне скажет, чем питается неведомое существо?
– Чем попало, – выкрикнул кто-то.
– Как надо правильно ответить? – строго одернула старая парианка.
– Существо всеядно, – громко отчеканила Лула.
– Правильно, Лула. Поди сюда.
Лула с готовностью поднялась на возвышение.
– За хорошие ответы Лула заслужила вторую ленточку, – торжественно сказала парианка, завязывая на шее Лулы еще одну полоску розовой коры. – А каков возраст данного вида?
– Можно, я? – попросила Лула, едва успев вернуться на место.
– Нет, с тебя на сегодня хватит. Пусть и другие подумают.
Но желающих ответить не нашлось, и старая парианка сама ответила на свой вопрос.
– Данному неведомому существу по нашим подсчетам около ста двадцати лет, то есть оно немногим старше вас, дети.
* * *
Вечером, когда оранжевый Парий скрылся за скалами и Парианус окутался тьмой, когда Муно и его родители дружно сопели на своих лежанках, завернувшись в листья пиру, Анжела лежала без сна. В углу жилища, прямо на полу, для нее был расстелен свежий лист пиру. Ее хозяева считали, что «неведомой зверушке» не обязательно укрываться на ночь, и не стелили ей второй лист. Поэтому Анжеле приходилось сворачиваться калачиком, чтобы не замерзнуть.
Сквозь овальное отверстие в потолке виднелось темно-фиолетовое небо с точечками зеленых звезд.
Анжела смотрела на небо сквозь отверстие в потолке и плакала.
Где сейчас ее мама и папа? Почему они не ищут ее?! Неужели они поверили, что она погибла?.. Анжела понимала, что напрасно винит родителей. Ведь стена остроконечных скал непроходима. Только такой неутомимый и сверхвыносливый путешественник, как отец Муно, мог перейти через эту стену. Во всем Городище нет ему равных.
Бедные папа и мама! Они, наверняка, продолжают мерзнуть и голодать по ту сторону стены, даже не подозревая, что совсем близко от них тепло и сколько угодно вкусных, сочных плодов. Что она тут – в полуплену у хвостатых, длинношеих, толстогубых париан, изображает из себя ручную собачонку. Да еще и – живой экспонат.
Сквозь отверстие в потолке заглянул ночной Сеан, залив жилище бледно-розовым светом. Анжела ждала его появления. Приподнявшись на локте, посмотрела на спящего Муно. Он лежал на спине – верхний лист съехал с округлого, смешно блестевшего под Сеаном живота. Его плюшевые, мясистые губы ритмично вздрагивали.
«Как хорошо, что сегодня он не болтает во сне», – подумала Анжела. Она всегда немного побаивалась ночных бормотаний Муно.
А мысли снова и снова возвращались в далекое прошлое, которое теперь казалось особенно дорогим и желанным, потому что не было никакой надежды на возвращение.
Она вспоминала свою жизнь до злосчастного перелета. Свой дом, город, школу. Интересно, помнят ли ее подруги? Наверное, все они сильно выросли и повзрослели…
Анжела представила себе школьный урок, ни капельки не похожий на это нелепое смотрилище. Там, на Земле, они проводили занятия в ярко освещенном, просторном зале, три стены которого были стеклянные, а четвертую занимал огромный экран.
Видеоуроком руководил механический учитель-диктор, комментировавший изображение на экране, формулы, уравнения. На уроке литературы, например, ребята просматривали экранизацию литературного произведения, а на уроках ботаники совершали виртуальные путешествия на природу. Особенно любила Анжела уроки истории, на которых можно было просмотреть прошлое человечества, начало космической эры, первые полеты в чужие миры и многое другое.
Стереоскопическое изображение в сочетании со стереозвуком создавало иллюзию присутствия в любом процессе, отраженном на экране. Уроки проходили до того интересно, что в школе не было ни одного неуспевающего.
После уроков они играли в школьном саду. Младшие забирались на всевозможные аттракционы; те, что постарше, ухаживали за цветами и деревьями, кормили и дрессировали животных в маленьком пришкольном зоопарке. Анжеле с грустью вспомнился забавный кенгуренок, с которым они носились наперегонки по школьной лужайке. Он чем-то напоминал париан… Вспомнился ей и шустрый, веселый дельфин Темка, полновластный хозяин школьного бассейна, любимец всей школы.
По щекам Анжелы извилистыми ручейками стекали слезы. Она пыталась представить себе, чем сейчас заняты ее подруги. Например, Эльза – самая веселая. Наверное, сидит в книголектории, где они обычно заказывали одну книгу на двоих и сообща прослушивали ее. Или в школьном театре, где можно послушать и посмотреть все, что угодно – от органной музыки до кукольного театра. А может теперь она бегает с другой подружкой в зал «развлекательных мелодий»? Они с такой неохотой расходились обычно по домам, что родители жаловались, будто школа отнимает у них детей…
Мысли Анжелы потонули в тумане. Сеан расплылся, растаял, Анжела уснула беспокойным сном – воспоминания и тоска не давали покоя и во сне.
– Муно! Эй, Муно! Хватит спать! – донеслось с улицы.
Анжела вскочила. Муно зашевелился на лежанке, озираясь бессмысленными мутными глазками.
«Тебя зовут, Муно», – хотела подсказать Анжела.
– Му-но! – снова донеслось с улицы.
Он неуклюже поднялся, протер глаза перепончатой рукой и вышел наружу.
Через некоторое время послышался его зов:
– Цуцу! Сюда! Быстро!
Анжела с готовностью выбежала из жилища. Она хорошо знала, что этот зов обещает веселую прогулку. Иногда ей начинало казаться, что она и впрямь превращается в дрессированного зверька.
Под пиру толпились товарищи Муно. Анжела очень обрадовалась, заметив среди них Лулу, подбежала к ней, взяла за руку.
– Хочешь гулять? – спросила Лула, погладив девочку по «остаткам шерстяного покрова».
– Цуцу! Ко мне! – ревниво крикнул Муно и крепко сжал руку Анжелы. Пусть, мол, Лула не забывает, что зверушка принадлежит ему, а не им.
Вся компания отправилась к окраине Городища. Там, за стеной, вылепленной парианами, раскинулось неподвижное, как кусок гигантского зеркала, озеро. Над его поверхностью лениво струился пар. Озеро окружали округлые бархатно-зеленые холмы.
Резвые париане с разбегу ворвались в озеро, разбудив его своим вторжением, наполнив все вокруг веселыми возгласами и искрящимися под утренним Парием брызгами.
Анжела замешкалась на берегу.
– Цуцу! Ну, что же ты? – крикнул из воды Муно. – А ну-ка, живо сюда!
Анжела осторожно ступила в воду. Ей приходилось купаться в озере много раз. Она знала, что вода в нем теплая, почти горячая, а дно – гладкое, без единой впадинки или бугорка, словно в ванной, и что в озере не водятся никакие животные. И все же не могла себя заставить так же бездумно и шумно врываться в чужепланетное озеро, как это делал Муно и его друзья.
В воде париане чувствовали себя увереннее, чем на суше. Они плавали с бешеной скоростью, расчерчивая водную гладь длинными гибкими хвостами. Нечего было и думать угнаться за ними.
– Эй, Цуцу! Ты плаваешь, как лимпи! – крикнул Тути.
Анжела знала, что лимпи – парианское животное, по медлительности напоминающее земную черепаху, и потому обиделась на Тути.
– Хочешь, я прокачу тебя? И ты узнаешь, что такое скорость.
Зацепив Анжелу хвостом, Тути ловко водрузил ее себе на спину.
Не успела Анжела опомниться, как с головокружительной быстротой понеслась вперед. Обычно париане не уплывали слишком далеко от берега и держались всегда вместе. Но Тути, желая доставить удовольствие «милой зверушке», понесся к самой середине горячего озера.
– Держись крепче, Цуцу! – задорно кричал он. – Мы с тобой… Ай!
Его голос, неожиданно сорвавшись на визг, замер. Тути затормозил так резко, что Анжела чудом удержалась на нем.
Прямо перед ними неизвестно откуда выросла огромная голова. Заслонив собою все небо, она грозно и гордо раскачивалась на длиннющей шее, исчезавшей под водой. А позади нее, словно внезапно всплывший из пучин остров, виднелась необъятная спина чудовища.
Дрожа всем телом, Анжела прижалась к Тути. Тути тоже дрожал. Он застыл, завороженный неожиданным зрелищем, и не мог пошевелиться.
Казалось, морда водяного гиганта зловеще ухмыляется – его отвратительная пасть осклабилась, глаза злобно вращались. Чудище взмахнуло над водой гигантской перепончатой лапой и двинулось к окаменевшему парианину.
– Очнись, Тути! Скорее назад! Не то будет поздно, – шепнула Анжела.
То, что Цуцу вдруг заговорила на его языке, было для Тути такой же ошеломляющей неожиданностью, как и внезапное появление водяного чудовища в считавшихся до сих пор мирными водах Горячего озера. Он мгновенно вышел из оцепенения и, пораженный, уставился на девочку.
Чудовище бесшумно скользило по воде. Один рывок – и оно будет рядом.
– Скорее, Тути! – отчаянно крикнула девочка и хлопнула друга по спине.
Вспенив воду, Тути круто развернулся и со всей быстротой, на какую был способен, помчался к берегу.
– Быстрее вылезайте! – на ходу крикнул он купающимся. – Там… там…
Среди малышей-париан поднялась паника. С возгласами, похожими на мяуканье рассерженных котят, они шумно и неуклюже выскакивали из воды.
Уже с берега Анжела оглянулась: поверхность озера была безмятежно спокойна. Чудище исчезло под водой, будто его и не было вовсе.
Она не сразу заметила, что париане собрались в тесный кружок и, выставив наружу хвосты, о чем-то возбужденно переговариваются. Анжела решила, что причина тому водяное чудовище, но тут вся компания двинулась к ней.
Торжественно рассевшись вокруг девочки, они разглядывали ее так, будто видели впервые.
Первым заговорил Муно.
– Цуцу, – сказал он, – это правда, что там, на середине озера, ты вдруг заговорила с Тути?
Анжела молча кивнула.
Париане загалдели, перебивая друг друга.
– А вы не верили! – торжествующе провозгласил Тути.
– Ты понимаешь нас и умеешь говорить?! – снова обратился к ней Муно.
Анжела кивнула.
– Так почему же ты до сих пор молчала?!
– Не знаю… Я боялась, – призналась Анжела.
– Вот видите! Видите? – засуетился Тути. – Она говорит! Вы сами слышали… Еще, Цуцу, еще!
– А откуда ты знаешь наш язык? – поинтересовалась Лула.
– Научилась. Это было совсем нетрудно.
– Выходит, никакая ты не зверушка? – озадаченно произнес Муно.
– Выходит… – вздохнула Анжела.
– Да-а. – Тути озадаченно почесал себе живот.
– Ну и очень хорошо! – сказала Лула. – Я давно чувствовала, что она все понимает. У нее такие умные глаза! Значит, у нас прибавилась подружка. – И она подошла к Анжеле.
– Ты хочешь с нами дружить?
– Конечно.
– Бежим в Городище! – заторопился Тути. – Надо обо всем рассказать взрослым.
Анжеле хотелось попросить их не раскрывать ее тайну, но она не рискнула. Как-то взрослые париане воспримут эту новость…
* * *
Тути, как самый бойкий, взобрался на возвышение посреди площади и с силой дунул в тонкую, очень длинную трубу, укрепленную на лепной подставке. Она была сделана из ствола дерева. Такие трубки, только значительно меньших размеров, мастерили в древности на Земле мальчишки и называли их дудочками.
Труба издала мелодичный, очень громкий звук.
И тут же на площадь со всех сторон потянулись париане.
– Кто звал нас? Что случилось? – послышался знакомый голос.
Это была старая, самая старая во всем Городище парианка, которая занималась обучением малолеток и которую почитали все жители Городища.
– Мы хотим сообщить необычайную новость, – бойко сказал Тути.
– Новость, которую не знаю даже я? – удивилась старая парианка.
– Да! Даже ты. Хотя вот уже тридцать лет заставляешь нас заучивать особенности вот этой «диковинной зверушки», – сказал Тути, ткнув пальцем в грудь Анжелы.
Анжела стояла тут же, на возвышении, невесело глядя себе под ноги, и думала: «Что-то теперь будет…» Она знала, что париане – мирный, безобидный народ, который питается только дарами богатой растительности здешних мест и никогда ни с кем не воюет. А если и случится драка, так лишь среди молоденьких, задиристых париан, и то она больше похожа на возню…
И все же Анжела волновалась. Она не могла угадать, как воспримет этот народ весть, что на их планету высадились чужаки. Вот почему, довольно легко усвоив нехитрый язык париан, она столько времени хранила молчание. И надо же было из-за этой истории с водяным чудовищем так по-глупому выдать себя!
Друзья Анжелы толпились за ее спиной. Это успокаивало.
– Мы слушаем вас. Кто будет говорить? – спросила старая парианка.
Тути открыл было рот, но Муно хлопнул его хвостом по спине и сердито прошипел:
– Цуцу моя, мне и говорить.
Он вышел вперед.
– Сегодня мы узнали, что Цуцу вовсе не животное… или совершенно особенное животное…
– Мы и без вас знаем, что Цуцу – особенное животное! – выкрикнули из толпы.
Муно растерянно посмотрел на кричавшего и смешался, забыв, что должен был сказать.
– Цуцу – говорящее животное! – не утерпев, выпалил Тути, за что получил от Муно шлепок посильнее прежнего.
– Этого не может быть! – хором воскликнули париане.
И так как Муно и Тути собрались у всех на виду затеять драку, вперед вышла Лула и звонко пропела:
– Цуцу разговаривает на нашем языке! Она понимает нас! Только что Цуцу спасла Тути от неведомого чудовища, вынырнувшего из Горячего озера у него перед носом.
Париане дружно ахнули и загалдели.
– Тише! – властным скрипучим голосом сказала старая парианка, щелкнув в воздухе хвостом.
В мгновенно наступившей тишине она недоверчиво обратилась к девочке:
– Все это правда, Цуцу?
С обреченным видом Анжела кивнула.
И снова по рядам париан прокатился рокот.
– И ты действительно умеешь говорить?
– Умею. – Все замерли.
– Почему же ты до сих пор молчала?
– Вот и мы ее об этом спросили, – не преминул ввернуть Тути, только что разделавшийся с Муно, который, отойдя в сторонку, зализывал царапины на своей синтетически-гладкой спине.
– Не мешать! – одернула его старая парианка.
– Потому что тогда мне пришлось бы ответить на много вопросов. А я боялась, что вам не понравятся мои ответы.
