Элейна Брусас
После этого
– Опять на ковер накакал! – докладывает девчонка. На ней высокие кроссовки с незавязанными шнурками.
– Она все-таки выгонит его из дома, – говорит Руми.
Щенок маленький, шоколадный, вислоухий, c купированным хвостом. Он обнюхивает мои ноги, виляя всем телом. Лира садится на траву, берет его к себе на колени и пытается обнять – он, похоже, решил облизать ей все лицо.
– Плевать мне. Я его никому не отдам. Он моя радость.
Руми вздыхает, смеется и говорит:
– Это моя сестра Лира и ее безмозглый пес Транкс.
Лира воркует, уткнувшись песику в шею:
– Кто тут у нас безмозглый пес? Ты мой сладкий безмозглый пес.
– Транкс, который из «Драконьего жемчуга»? – спрашиваю я у Руми.
– Ага, она на него подсела.
– Видимо, вообще подсела на аниме.
Руми кивает и смеется, и мне, вообще-то, хочется, чтобы Лира ушла, но она все вьется вокруг, пока мы собираем ягоды.
– У меня вот это приложение есть в телефоне, – говорит она, а мне не больно-то хочется с ней разговаривать. – В айфоне, у меня айфон. – Она смотрит на меня, я киваю и улыбаюсь, всем своим видом показывая, что, мол, круто. Руми ушел вперед, но, похоже, слушает. – В этом приложении можно делать стоп-моушен анимацию из лего. У меня есть специальный набор для съемок, а еще я использую лего из «Звездных войн», только у меня «Дар Неба» а не «Дарт Вейдер», потому что он копирайтный, а я не хочу, ну, типа попасть под суд.
– Ясно, – говорю я.
– Хочешь посмотреть?
Руми приподнимает подбородок – видимо, ждет, что я отвечу. Видимо, надеется, что я соглашусь. Мне немножко неловко, думаю, и ему слегка неловко – за сестру, которая надумала показать мне свое дурацкое видео. В результате я улыбаюсь.
– Да, конечно.
Она бежит за телефоном. Мы идем следом, Руми берет меня за руку. Знаю, что не надо, потому что как, как я теперь все это объясню Поппи? Да никак. Но ладонь у него теплая, шершавая, мне не хочется ее выпускать.
Видео просто жесть. В углу каждого кадра – кусок ее пальца, за ним не видно, как там дергается человечек из лего, выражая какие-то невнятные эмоции. Устроено все как в этих старых немых фильмах, где сперва сцена, а потом надпись, у Лиры надписи сделаны от руки, кривым почерком, который мне не прочитать. Руми улыбается от уха до уха и наблюдает, как я смотрю видео. Лира тоже.
Все, закончилось, я перевожу взгляд на ее лицо, оно открыто нараспашку.
– Красота! Правда, здорово. У тебя целая серия? В смысле, этот лего-пацан пока же не выпутался. Типа другой пацан наверняка ему отомстит.
– Да, моему другу тоже нравится. Он сказал – присылай еще, так я решила наснимать других серий, штуки по три в день, – говорит Лира.
Я забираюсь в «вольво» Руми, похожий на кирпич, в руках поддон с малиной. Мир на закате почему-то одновременно синий и оранжевый, сероватый и сумрачный, а еще похолодало. Руми включает обогрев и везет меня домой. Когда подъезжаем, уже горят фонари. Внутри тихо, я решаю, что попытаться войти – приемлемый риск.
Пальцы мои лежат на картонном поддоне, он холодит мне ноги.
– Отлично пахнет, – говорю я. – В смысле малина.
– Да? – оживляется Руми. Улыбка у него непонятная. Что-то или ничего? Конечно, ничего. Он же парень Поппи.
Поэтому я отвечаю:
– Спасибо. Правда.
Малину я оставляю в салоне. Мне противно думать про все это сочное, спелое, красное на нашем загаженном кухонном столе.
Вхожу, встаю у окна своей спальни. Вспоминаю нас с Руми в саду. Солнце, тепло, ветер.
Да все это неважно. Я больше не буду встречаться с Руми вот так. Не буду. Нельзя.
Я забыла свою курительную трубку у Поппи. А мне она нужна, и вообще, еще даже девяти нет. Пишу ей еще одно сообщение и еще, никакого ответа.
Просматриваю свои сообщения, все этак непринужденно – шутки, мемы, гифки, потом: ты где? ну где, правда? поппи? злишься на меня что ли? какого хрена, а?
Пишу снова: оставила у тебя трубку побалдеть хочешь? ты первая.
Тишина.
Дома у нее горит свет. Теплые квадраты окон. Будто фонарь в непроглядной ночи – указывает путь, призывает домой.
Может, она дома и забила на меня?
Трубка просто предлог. В смысле она мне действительно нужна. Но сильнее нужно выяснить, что случилось. Повидаться с Поппи.
На звонок к двери подходит Уиллоу, ставит одну босую ступню поверх другой, ногти выкрашены в ярко-зеленый цвет.
– Я одну штуку забыла, – говорю я.
Она делает шаг в сторону.
– Конечно, Вирджиния, заходи.
Прислоняется к кухонной столешнице. Я помню, как они делали ремонт. Мы с Поппи долбили кувалдами стену между кухней и гостиной – в защитных очках и накидках, а Уиллоу смеялась и фоткала нас. Теперь тут просторно и светло.
Уиллоу говорит:
– Чаю хочешь? Я только заварила.
– Это, – говорю я, указывая большим пальцем через плечо, – а Поппи дома? Я схожу наверх.
Уиллоу открывает рот, закрывает снова.
Чайник начинает плеваться паром.
– Она тебе не сказала? – удивляется Уиллоу.
– Что не сказала?
Чайник воет, она хватает его с плиты.
– Поппи уехала пожить к моему отцу, – сообщает Уиллоу, поворачиваясь ко мне спиной.
– Надолго?
– Вирджиния, – говорит Уиллоу.
Глаза у нее очень светло-карие, почти золотистые. Хуже всего смотреть, как она смотрит на меня, и знать, что она видит по моему лицу, что до меня дошло. Дошло, что не все тут в порядке.
– На все лето, – поясняет Уиллоу. – В сентябре вернется.
Я делаю шаг назад. Под ногами ковер – толстый, мягкий.
– В последний момент решила. Он давно уже звал ее к себе, а тут она взяла и собралась.
Я поворачиваюсь к двери.
– Ты, кажется, что-то забыла, – кричит мне в спину Уиллоу.
Что я забыла? Не вспомнить.
Щеки горят. Я машу через плечо – смутно, смущенно.
Поппи уехала.
Поппи уехала и не вернется до конца лета, а я…
А я
не знаю
как
мне
без
нее
жить.
Давным-давно жила-была красивая женщина. Звали ее Фатима. Давным-давно жил-был богач с синей бородой и собственным замком. Фатима его не знала типа как совсем, но когда Синяя Борода попросил ее руки, отец ее сказал: да конечно, чего нет-то? Синяя Борода был богат, у него был замок, и вот они поженились. Замок был очень красивый, что правда, то правда. У Синей Бороды было много слуг – и это тоже правда. Фатима думала, что ей понравится замужем за богачом, в красивом замке, где много слуг. Сыграют свадьбу – и после этого она будет жить долго и счастливо, да?
А потом до нее стали доходить слухи о сгинувших женах. Женах, которые были до нее. И исчезли. Станет ли она очередной сгинувшей женой? Будет ли после нее другая жена, которая сгинет тоже? Вот только поговорить ей было не с кем. Некого спросить: что с ними случилось? Некого спросить: что случится со мной? Она была одна.
Синяя Борода часто уезжал из замка, и, поскольку Фатима все же была его женой, он отдавал ей все ключи. Фатима бродила по залам, ни с кем не разговаривала и однажды набрела в подвале на неприметную черную дверь, и у этой неприметной черной двери Синяя Борода ее и обнаружил. Никогда никогда никогда не открывай эту дверь, разбушевался он. Фатима испугалась, убежала к себе в комнату и пряталась там, пока он не уехал по делам. Вот только ее постоянно тянуло к той самой двери, как будто против собственной воли.
Она стояла и не сводила глаз с этой двери, черной и низкой. Не сводила глаз, будто пытаясь заглянуть внутрь сквозь дерево. Не сводила глаз, будто можно открыть дверь взглядом. Почему он ей этого не разрешает? Что за дверью? Дверь взывала к ней. Говорила: открой открой открой. И однажды Фатима ее открыла.
А там, во тьме, мерзли трупы ее предшественниц. Простертая окровавленная рука, вымученная бледная улыбка, остекленелые глаза, закатившиеся глаза, гниющие посеревшие глаза. Она стояла и смотрела в бездну, бездна же смотрела на нее.
Глава 5
Мне снится пустота. Зазор между звездами.
Сон пришел не сразу. Было не уснуть. Болели глаза. И сердце. Оно тоже болело.
Я отправила эсэмэски Ро, Пас, Талии. поппи уехала, – написала я, – уехала на все лето и не отвечает.
охренеть, – ответила Ро.
Че, правда? – ответила Пас.
Почему? – ответила Талия.
Я не знала, что им сказать, и заснуть не могла, поэтому решила убаюкать себя мрачными колыбельными и еще красным вином, вином, вином прямо в горло – кислое, два дня простояло открытым, просто мама забыла о нем, вот я его все глотала и глотала.
Пока все не качнулось, не закружилось, и тогда я вырубилась, вычеркнулась, вычеркнула все вокруг.
Больше не сбежать домой к Поппи. Вообще. Не только сегодня. Речь не о том, чтобы пережить ночь-другую. Поппи тут просто нет.
Звонок будильника – как удар ножом по обратной стороне глазного яблока. Я пытаюсь убедить себя в том, что ничего страшного не случится, сама же тем временем одеваюсь, так, чтобы не слишком внимательный родитель счел меня нормальным тьютором. Вот только мне нужны деньги на автобус, на несколько чашек кофе, на китайские паровые булочки из «Пайка» и на рахат-лукум со вкусом розы тоже.
В досуговом центре полно окон – а значит, там очень светло. Я заливаю в себя кофе и закидываюсь экседрином – приношения Богам Похмелухи, – а дальше надеюсь на лучшее. Лэнгстон сидит на скамейке, уткнувшись в книгу. «Возвращение короля».
– Ты так и остался ботаником, – говорю я.
Он смотрит на меня с кривоватой улыбкой. Вообще-то он очень красивый. Прямо Майкл Джордан, только тон кожи темнее, зато ямочки на месте.
– И сколько раз ты перечитывал «Властелина колец»? – спрашиваю я.
– Включая «Хоббита»?
Пожимаю плечами.
– Неважно, все равно много получается. – Он распрямляет спину. – Ну, это типа как вкусная привычная еда. Текст такой знакомый, что читается без всяких усилий. Любимая сладость. – Он загибает страницу, хмурится мне в лицо. – А ты что тут делаешь?
– Я теперь тьютор. Так-то.
Открываются двери конференц-зала, оттуда гуськом выходят озабоченные родаки и зашуганные младшеклассники, я вижу, что какая-то мелкая егоза улыбается и машет мне рукой. Лира. Я вспоминаю, что Руми говорил: у нее будет тьютор на лето.
Лэнгстон делает вид, что страшно рад видеть всю эту малышню, я тоже. Блин, Лира, кажется, спрашивает, можно ли ей ко мне.
– Как там Транкс? – интересуюсь я, когда она садится напротив.
– Слопал пульт от телевизора и напи́сал в шкаф тете Джен – это вчера вечером, а сегодня – у двери, когда я вела его писать на улицу.
– Ого, – говорю я.
Она пожимает плечами.
– Тетя рассердилась и наорала на меня, Руми тоже рассердился, но не орал.
C аналитическим чтением у нее плохо, но она все равно должна читать самостоятельно. Лира проговаривает слова вслух, старательно шевеля губами. Читает на уровне четвертого класса, хотя осенью пойдет в шестой. Волосы нечесаные, футболка мятая, с бордовым пятном. На вид – натуральная маленькая торговка спичками, Оливер Твист, беспризорница. То ли бездомная, то ли сиротка.
Я читаю текст на странице вверх ногами. Какая-то девчонка смотрит на морские волны и думает о том, какие они одновременно красивые и страшные. Лира со стуком роняет голову на стол и понарошку храпит.
– Знаю, что чушь, но выбирать не приходится, – говорю я, ткнув ее пальцем в плечо. Она поворачивает голову в другую сторону и храпит еще громче. Лэнгстон смотрит на нас из-за соседнего стола, улыбается ей, я закатываю глаза.
После урока мы с Лирой выходим на улицу вместе. Это, наверное, не совсем то, что положено взрослому-старшему-педагогу, но я сажусь на поребрик, Лира садится рядом, вытягивает ноги на парковку. Напевает себе под нос, а мне очень хочется, чтобы ее поскорее забрали, потому что мне совершенно не улыбается с ней сидеть, и тут она говорит:
– А я иногда сбегаю из дома. Вот вчера сбежала и пошла в кино.
– Мгм, – говорю я и шарю в кармане в поисках заначенного косячка. Руми, кажется, их курит. Лире, небось, наплевать. Все родители и дети разъехались. Никто на нас не смотрит. Я нагибаюсь вперед, заслоняя косяк волосами, закуриваю.
– Можно попробовать? – спрашивает Лира.
– Нет.
Она молчит, я тоже.
Вообще-то, очень неловко, поэтому я спрашиваю:
– И что за фильм показывали?
– «Техасская резня бензопилой», – отвечает она гордо. – Специальный показ.
– Фу, гадость. – И где этот Руми? Долго мне тут сидеть с этой психической?
Наконец он подъезжает, она бежит к машине, я машу Руми и иду следом. Он опускает стекло, улыбается – на щеке ямочка.
– Поппи на связь не выходила? – спрашиваю я.
Он крутит телефон в ладонях.
– Нет.
Я прислоняюсь к открытому окну машины, ставлю локти на горячий металл. Он смотрит на меня, и я понимаю, что мы совсем близко друг от друга. Чувствую эту близость, точно пульс, биение сердца, – но не отстраняюсь.
– Она уехала. К дедушке, на все лето. Мне ее мама сказала вчера вечером. Я пыталась ей дозвониться, но она не отвечает.
У него отваливается челюсть.
– Вот именно, – говорю я. Вот именно.
Ее место вдруг опустело.
Он ощущает то же, что и я? Будто от него что-то отрезали, откромсали кусок?
Он тоже ощущает, что его как-то непонятно предали? Уехала, мне не сказав. Не попрощавшись.
Что бы это могло значить?
Задается ли он этим вопросом? Что бы это могло значить?
Возвращаюсь домой, но внутрь не хочется. Напрямик, через чужие дворы, добираюсь до парка у водохранилища, ложусь на залитую солнцем траву.
Написать Поппи, что ли?
Только я не знаю, что сказать.
Да она, скорее всего, и не ответит.
Думаю, не написать ли ей про Руми. Что она и его бросила. Но я и этого не делаю.
Переворачиваюсь, смотрю сквозь траву на землю, насекомых. Хрен знает сколько разглядываю муравьев и тлю и еще хрен знает кого, наблюдаю, как они суетятся в свете солнца, рассеянном и преломляющемся в каплях росы.
А мог бы быть обычный день. Мы бы с Поппи встретились после обеда. До того, как вернутся с работы мои родители. Я бы свалила из дома. Понадобилось – осталась бы у нее на ночь.
Не выйдет.
Пишу Ро, она приходит.
– Помнишь, прошлым летом? – говорит она, отталкиваясь длинными шоколадными ногами от гравия и будто бы опираясь спиной на воздух. Кивает на водохранилище.
Я тут же врубаюсь.
– Когда мы купались голышом?
– И нас еще парни увидели, – подхватывает она.
– И мы еще стали напяливать купальники под полотенцами, чтобы они не поняли, что мы голые?
– Да всё они поняли, – говорит Ро.
– Мы ж и не скрывались.
– Все равно козлы – стояли, блин, и таращились, – говорит она.
– Пас! – кричу я и машу рукой. Та перелезает через изгородь между нашей улицей и парком, за спиной у нее появляется Талия. Пас снимает листик у Талии с волос, обе смеются.
– Помните, как мы купались голышом? – спрашивает Ро, как только они подходят.
– И этих козлов, которые за нами подглядывали? – подхватывает Талия.
– Ушлепки, – говорит Пас.
– А потом мы все рассказали маме Поппи, и она нам заявила, что они с одноклассницами делали то же самое, только еще и пели во весь голос, и прыгали со стены, и вообще ничего не стеснялись, – добавляю я.
Ро смеется:
– Офигеть!
– Я поняла, что не такая уж шлюха, – замечаю я.
Пас и Талия препираются, кто будет последней качаться на качелях, Пас садится, а Талия говорит:
– Ладно, давай пауком.
Забирается Пас на колени, лицом в другую сторону, вытягивает ноги ей за спину, они начинают раскачиваться – и наконец ловят общий ритм. А потом Ро показывает свой коронный номер: кувырок с качелей на землю этакой паучихой – я пытаюсь повторить, но только набираю полный рот гравия и волос.
А потом Ро пора домой ужинать.
А у Пас с Талией билеты в кино, с Лэнгстоном и Эдисоном.
– Я б тебя к себе пригласила, но к нам дядя собрался в гости, а ты мою маму знаешь, – вздыхает Ро.
– Семейный вечер, – киваю я.
А Пас говорит:
– Все билеты проданы. – И целует меня в щеку.
Я продолжаю качаться, смелая такая – отталкиваюсь ногами, волосы летят по ветру, тело длинное, небо проносится мимо, закрываю глаза, качаюсь, качаюсь, даю им скрыться из виду. А когда они скрываются, я перестаю качаться и просто сижу, свесив ноги, и черчу носками на гравии бессмысленные круги.
С папашей моим история такая: он не дожидается выходных, чтобы уйти в загул. Надраться с дружками можно всегда, не только вечером в пятницу.
Я вижу, как по моему потолку – в пузырях после покраски – ползет паук. Ползет так медленно, что можно отвернуться, а потом посмотреть снова – и тогда уже измерить расстояние. Он все ближе и ближе к трещине у меня над кроватью. Пронзительно-приятный дым проходится по легким, я его выдуваю, целясь в паука – я его назвала Ананси. Мы с Ананси теперь друзья, пусть и его заберет от травки.
Я слышу, как папаша возвращается домой, они с мамой начинают орать друг на друга. Зачем ему пить столько пива? Столько спиртного? Ему ж с утра на работу.
А она фиг ли так говнится? Ну оттянулся мужик, обязательно дать ему потом по башке?
Свет я у себя не включаю, просто смотрю, как солнце перетекает в сумерки, а они – в ночь.
Внизу работает телевизор, поверх орет музыка, потом начинают стучать в дверь, продолжают стучать, голоса, голоса, голоса, а потом я слышу Его голос, и тогда я распахиваю окно, выталкиваю защитный экран, падаю вниз и бегу, бегу, бегу так быстро, будто от этого зависит моя жизнь, в ужасе бегу прочь от всех ползучих тварей, бегу от погони.
Я помню, как все было до приезда Поппи. Да вот так. Дом у меня то ли был, то ли нет.
Лира говорит, что сбегает из дому. Куда? Зачем ей шататься по улицам в такие вот холодные вечера? Она сбегает откуда-то, а мне страшно хочется, чтобы мне было куда сбежать. Типа когда мы с Поппи сбегаем потанцевать по парку, зажечь свечи и пропеть заклинания, набрать цветов, засунуть их в замочные скважины, в щели для писем, в почтовые ящики – поизображать майских фей. А потом крадучись возвращаемся обратно, и Уиллоу наверняка все знает, но считает, что это мило и здорово, и утром покупает нам вкусные бейглы.
Теперь все не так. Никто не знает, где я и что делаю. И Поппи здесь больше нет.
Я устала, пошел дождь, как когда мне было одиннадцать. Пишу Пас и Ро, никакого ответа. Спят, наверное.
Так давно не происходило ничего плохого. Иду домой, чувствуя, что мне становится все равно.
Но я не могу позволить себе уснуть, пока Он внизу. Таращусь на Ананси, чувствуя, что в глаза будто насыпали песка. Хлопок двери, треск, бьется стекло. Не знаю, что там: родаки скандалят, или пьяный папаша шатается по дому и сметает все на своем пути, или дружки его препираются, кто выиграл пари, или в дом вломились воры и разносят все ради чистого удовольствия.
Я просто хочу спать.
Но что, если я засну, а Он войдет сюда. Он может. Хотя не заходил уже давно. Но сегодня может.
Я встаю и запираю дверь на замок, который поставила несколько лет назад с помощью Поппи. Почему именно – ей не сказала. Но она знает, что я не чувствую себя в безопасности. Я ей в общем все объяснила. Типа «ха-ха, я типа просто нервная, но знаешь, как-то спокойнее, если посреди ночи никто не завалится спьяну ко мне в комнату и не начнет ко мне приставать».
Я бесшумно тяну за дверную ручку, чтобы не привлекать внимания к двери, к комнате, к себе, к частям своего тела. Возвращаюсь в постель, сжимая в кулаке ключ от замка.
Наконец в доме все стихает, теперь слышны только ветер, шорох деревьев, шум машин вдалеке. Знаю, что спать нельзя, но все-таки засыпаю.
Совсем тихо – не знаю, что меня разбудило. Сажусь в постели, сердце так и бу́хает.
Ничего.
Совсем темно, поди что разгляди.
Потом – звук.
Это еще что?
Ничего не видно.
Вглядываюсь в темноту. Да, дверь. Ручка поворачивается туда-сюда. Дверь дергается, но ее держит язык замка: кто-то пытается попасть ко мне в комнату. Я не шевелюсь, нельзя, нельзя привлекать к себе внимание, я просто лежу и сплю, уходите, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Все давно затихло, я наконец откидываюсь на подушку, но спать не сплю.
Глава 6
Телефон начинает звонить в половине восьмого.
На рассвете в доме опять началось буйство, серый утренний свет проник в мою комнату, и раз поднялся шум, значит, проснулся кто-то еще. Поэтому мне было не страшно – по крайней мере не так страшно, как в самый темный и глухой ночной час. Глаза жгло, они воспалились и пересохли, так что мне, видимо, удалось еще ненадолго заснуть.
И вот Руми звонит мне в половине восьмого.
Я нашариваю телефон, чтобы сбросить этот звонок на фиг, а он начинает мне рассказывать про музыкальный фестиваль, на который у него билеты. Лэнгстон его кинул, а там будет выступать Жанель Монэ, и, может, я с ним схожу, ведь там будет обалденно.
Я прочищаю горло.
– Конечно, – говорю ему.
– Ты в порядке?
Я отыскиваю взглядом Ананси – вон он, расселся в центре паутины.
– Просто устала.
– Ну выпей кофе и одевайся.
– Ладно.
Ананси шевелит лапами.
– Через часик за тобой заеду.
Я засыпаю еще минут на сорок пять. Руми приезжает на десять минут раньше.
Я надеваю большие солнечные очки, собираю волосы в узел, остаюсь в топике и в леггинсах, в которых спала. Заглядываю по дороге в зеркало – я похожа на нежилой дом. В одном из пустых окон – крошечная фигурка. Вот такое у меня лицо. Щиплю себя за щеки, спускаюсь к машине Руми, делаю вид, что все ок.
Место для парковки мы находим так далеко, что проще было вовсе не брать машину.
– Лучше бы на автобусе поехали, – говорю я, и Руми пожимает плечами.
– А мне нравится ходить с тобой, – заявляет он и слегка задевает мою руку своей.
Это все притворство. Я просто притворяюсь
Для начала, как положено, мы набираем всякой еды. Пончики с корицей, пад-тай, лимонад, где во льду плавает целая половинка лимона. Я ложусь на траву погреться на солнышке – может, оно заполнит пустоту внутри. Руми сидит рядом в позе лотоса и болтает. Я не очень вслушиваюсь, пока он не упоминает Эдисона.
Руми, видимо, улавливает мою реакцию и умолкает.
– Что там, короче, у вас происходит?
– Да ладно, будто ты не знаешь.
На лице никакого выражения.
– Все знают, что я «такая уж вот». – Говорю и чувствую себя полной дурой. Это идиотское клише, которое совершенно не описывает того, кем я себя ощущаю.
Впрочем, это правда. Все знают. Все знают, что первый секс у меня был в четырнадцать, со студентом, который был не в курсе, сколько мне лет. Все знают, что как-то раз, в туалете в Грин-Лейк, я обработала Исайю рукой. Все знают, что я изменяла каждому из своих бойфрендов.
Руми откидывается назад.
– Уж вот какая?
Солнце печет, вокруг ходят люди – в дыму, перьях, шарфах и сандалиях, музыка с четырех или пяти площадок сливается в этакий приятный белый шум.
Сама не знаю, почему вдруг принимаю решение рассказать все по-своему. Так, как оно было на самом деле. Может, потому что они с Талией не друзья. Ему не придется выбирать между нами. А может, потому что мне тепло, солнце как золото, светит мне в лицо и я чувствую, что Руми действительно, по-настоящему на меня смотрит.
– Давным-давно, – говорю я и улыбаюсь – типа это же все глупости. Он улыбается в ответ, но слегка. – Давным-давно я почти случайно оказалась в одной комнате с Эдисоном. Это было на вечеринке у Исайи. Я пошла в главную ванную, а он следом за мной в ту часть дома. Не знаю почему, но я типа начала с ним флиртовать. Ну, в смысле мне иногда кажется, что я просто не умею по-другому общаться с парнями. Короче, я села на кровать, он сел рядом. Дверь была открыта, но чуть-чуть. А потом он типа попытался меня поцеловать.
На Руми я смотрю углом глаза, зато все время наблюдаю за толпой.
– Ну и я типа не хотела его обижать и не хотела, чтобы он решил, что я стерва. А он все пытался меня поцеловать, а я смеялась, ну и это, отворачивалась, давала задний ход, а он не отставал. В результате я позволила себя поцеловать. Ну и. Он все целовал и целовал. Помню момент, когда кто-то проходил мимо двери, они ржали во весь голос, и мне так хотелось, чтобы они вошли – неважно кто – и нам помешали. А то я вообще не знала, как оттуда вырваться. Помню, что все смотрела на дверь, все надеялась, что ее откроют. Типа все мое существо превратилось в глаза и смотрело на дверь.
Я вздыхаю, прижимаю кончики пальцев к вискам.
– А потом мне типа пришлось делать вид, что мне нравится, ну или вести себя так, будто мне нравится, – я просто не хотела, чтобы он счел меня фригидной. А потом он положил мою ладонь себе на ширинку, и я поняла, чем все кончится.
Руми на меня не смотрит.
– Трахаться мы не трахались, но минет я ему все-таки сделала. Потом мне наконец удалось уйти, я так и не знаю, заметил кто или нет, но думаю, что заметили.
Он по-прежнему на меня не смотрит. Видимо, в его глазах я теперь не такая, как раньше. Ну и пофиг. Для меня это обычное дело.
– В общем, вот оно как. – Я гляжу ему за плечо, но ничего не вижу. И еще такая страшная тишина.
Не знаю, долго ли мы сидим, а потом он поворачивается, глаза блестят яркими закатными вспышками, и я вдруг понимаю, как мне важно, что он думает. Мне очень важно, чтобы он считал меня просто Вирджинией, а не Вирджинией, Которая Трахается Со Всеми Подряд.
– Мне жаль, что с тобой такое случилось, – говорит он.
– Что?
– Я про Эдисона. Мне очень жаль. – Выражение его лица слегка меняется. – Оно, похоже, было не по обоюдному согласию.
Я молчу, потому что горло вдруг начинает саднить, глаза жжет, и я не знаю, что сказать.
– В смысле тебя послушать, Вирджиния, так это больше похоже на насилие, – говорит он.
– Эдисон тебя принудил, – говорит он.
– Вирджиния? – говорит он.
Я чувствую, как слеза выкатывается из глаза и ползет по щеке, но не вытираю ее, потому что не хочу, чтобы Руми заметил, а потому смотрю в другую сторону и закусываю губу, очень крепко, чтобы не расплакаться.
Руми пододвигается, не настолько, чтобы меня коснуться, но я теперь ощущаю его тепло.
– Вирджиния, с тобой все нормально?
Я даю себе еще секунду.
Он хмурится, наклоняется ближе.
– Порядок, – говорю я.
– Точно?
На это я не отвечаю.
Дома я сижу в темноте на ступенях крыльца, смотрю Руми вслед, держу в руках телефон, уставившись на его имя в списке контактов. Думаю – надо стереть. Думаю – надо заблокировать.
Провожу большим пальцем по фотографии в его контакте.
И ничего не делаю.
Захожу внутрь, поднимаюсь наверх, прихватив по дороге бутылку вина.
Пишу сообщение Ро, но у нее родственники. Пас тусуется с Лэнгстоном. Талия не отвечает.
Почему я все рассказала Руми? Смотрю на его фотографии, которые сделала на концерте. Дым, лучи солнца, размытые контуры, цвета смешиваются, как непросохшая краска. Он улыбается, смотрит мимо объектива, прямо на меня. Он вот так на меня смотрит. Вот так меня видит. Вот так он видит то, что на самом деле произошло у меня с Эдисоном. То, чего я не могла сказать словами, но типа всегда знала. А он нашел правильные слова. Он сказал: не по обоюдному согласию.
Лира пишет рассказ. Я запрещаю себе смотреть в телефон. Она хмурится, потом пишет, потом смеется, потом снова пишет. Закончив, перебрасывает мне листок через стол. Кажется, очень старается не улыбаться.
ТРОГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ИМОДЖЕН БЛЭК
Давным-давно жила была девочка по имени Имоджен Блэк. Она была скаутом, и ей очень было важно продать очень много печений. Но папа с мамой у нее умерли и ей никто не помогал. В продуктовом магазине ей не разрешали сидеть снаружи и продавать печеньи, потому что она была без взрослых и на бензаколонках тоже. Она просила учителей покупать у нее печенья а они орали НЕТ НАМ НЕЛЬЗЯ МЫ ЖЕ УЧИТЕЛЯ! Тогда она решила попробовать в последний раз и пошла в макдоналдс и там ей разрешили но когда входили покупатили они все говорили НЕТ МЫ НЕ ХОТИМ ПЕЧЕНИЙ МЫ ХОТИМ БУРГЕРОВ И КАРТОШКУ ФРИ! Тогда Имоджен решила сама сьесть все печенья и подовилась а потом умерла.
Я таращусь на листок, а потом начинаю хохотать. Лэнгстон смотрит меня с другого конца зала, и только тут я понимаю, что ржу во весь голос. Прикрываю рот ладонью. Лира смотрит на меня и тоже посмеивается. Я беру красную ручку, которой мне полагается исправлять грамматические, орфографические и пунктуационные ошибки, пишу: А+++++ 100 %, а потом говорю:
– Класс. Мне очень нравится.
– Правда? – Она пытается спрятать улыбку.
– Правда-правда. – Я еще некоторое время смотрю на листок, а потом спрашиваю: – Можно я себе оставлю?
Она краснеет и кивает – румянец на бронзовых щеках похож на пролитые чернила.
После урока мы выходим вместе. Я говорю:
– Значит, тебе нравится аниме?
Она шаркает кедами по асфальту, пожимает плечами.
– Типа ты же назвала свою собаку Транксом. Как персонажа из «Драконьего жемчуга», да?
– «Драконьего жемчуга Зет».
– А чем он тебе так нравится?
Тут она наконец улыбается.
– Ну, он типа такой юморной, сильный, и еще мне нравится, что вначале он такой, ну, пальцы веером, зато очень хорошо дерется, а потом, ну, чем дальше, тем меньше выпендривается. И я хочу, чтобы мой Транкс вырос таким же умным – может, он тогда перестанет писать где попало.
Руми привалился к машине, засунув руки в карманы, – этакий сердцеед из фильма восьмидесятых годов. И у него типа это получается. В смысле сердце он мне не съел, но оно екнуло.
– Салют, – говорю я.
Он улыбается.
– Салют.
– От Поппи слышал чего? – В этот раз от вопроса не больно, скорее пробуждается какая-то отчаянная надежда, скорее я типа уже знаю ответ и хочу разом с этим покончить.
Он качает головой, глядя в землю, потом снова смотрит на меня, и сердце у меня снова екает. Сердцеед, думаю я и улыбаюсь.
– Чего? – спрашивает он, наклоняя голову, как будто расслышал мои мысли.
– Ничего, – говорю я, по-прежнему улыбаясь, и машу ему вслед рукой.
Дохожу пешком до дома Ро, мне открывает Сюзанна, ее мама. Вид у нее рассеянный, она говорит:
– Рамоны нет дома, но ты поднимайся наверх, рыбка. На меня не обращай внимания. Я тут пишу статью для «Таймс» и… – Не закончив фразы, она отходит к своему компьютеру на кухонном столе.
Ро говорит, что Сюзанна пишет материал, от которого ее реально вштырило. Про девчонок, которые подверглись в университете сексуальному насилию, сообщили об этом, а реакции ноль. Одна даже бросила учебу, потому что постоянно попадала на занятия с насильником.
Я ложусь на кровать Ро – тут и буду ждать – и скоро засыпаю на чистых подушках и простынях, в безопасности. Просыпаюсь, когда она влетает ракетой.
– Вечеринка! Сегодня. Прямо сейчас. Подъем.
– Ты чего разоралась? – спрашиваю я, утыкаюсь носом в подушку и пытаюсь ее не замечать.
Она выдергивает подушку у меня из-под головы, сбрасывает одеяло на пол.
Я сжимаюсь в клубочек от холода.
– Чего тут стужа такая?
– Кондиционер. Вставай давай. Снаружи тепло и классно.
– Неохота мне, Ро.
Ро ложится рядом, обхватывает меня руками, прижимает к себе – я чувствую запах лимончелло в ее лосьоне.
– Там круто будет. Ты после той вечеринки у Исайи вообще никуда не ходила. Давай, подъем. Погнали.
– Оставайся лучше здесь. Нам больше никто не нужен.
– Ха.
Я выдыхаю ей в шею, она верещит, подскакивает, кидает в меня носок. Я заранее знаю, что она возьмет верх, я сдамся, поэтому беру ее бордовую подводку и начинаю приводить глаза в порядок.