Эльза Гильдина
Коза торопится в лес
Возвращение блудного Геры
В баню, ясное дело, я тоже не одна хожу. Там мне Хаят, по образованию медицинская сестра, со всех сторон, неизвестно на предмет чего, учиняет унизительный осмотр.
– Знаю я вас. – Крутит-вертит меня туда-сюда. – Я матери твоей сильно доверяла, а она вона как меня подвела! Гляди, что получилось.
Гляжу. В зеркало. И не знаю, куда девать себя, нежеланную, непризнанную.
– …Первый свой цветочек, Лилечку, не уберегла, – пыхтит она, – так что вторую раньше времени не дам сорвать и занюхать.
Вечером не вернулась с остальными коровами Люсина любимица – телка Ромашка. Люся и Хаят, чувствуется, временно сошлись на почве хозинтересов, потому вместе отправились искать ее.
Я же, поспав с дороги, засела с книжкой в саду на лавке меж клумб, грядок и пестрых подушек (Люся по случаю нашего приезда задумала генуборку).
В Люсином саду много ночных и душистых цветов: белая роза, гвоздики, вербены, нарциссы и лилии. На собранных грядках копошится черная курица. Неизвестно, через какую дыру отбилась она от своих и оказалась по эту сторону изгороди. Кажется, ей понравился цветочек на моих сандалиях. Она склоняет голову набок, долго присматривается. Видимо, взвешивает все за и против. Вообще, заметила, у Люси вся живность черная: пес, который почему-то Туман; безымянная курица; кот Беська (на башкирский язык «кошка» переводится как «бесәй»). Пошляк Малой извратил ему кличку известным манером.
Курица все же клюнула меня. Надо бы ее согнать, да больно книжка занятная:
…Отец Викторины находил какой-то повод не признавать ее своею дочерью, отказывался взять ее к себе и не давал ей больше шестисот франков в год, а все свое имущество он обратил в такие ценности, какие мог бы передать целиком сыну. Когда мать Викторины, приехав перед смертью к дальней своей родственнице вдове Кутюр, умерла от горя, г-жа Кутюр стала заботиться о сироте как о родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара времен Республики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и бедная, неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться без нее на произвол судьбы[3].
Книжка приятно трепыхалась страничками на моих коленках. Внезапно до меня донесся тихий прерывистый свист. Я отвлеклась, стала озираться.
После повторного звука, осознав наконец, что он предназначался именно мне, вскочила и в предвкушении чего-то неизведанного бросилась через кусты черной смородины к задней калитке сада.
А вдруг мой тайный секрет объявился!
К косяку привалился плечом помятенький мужичок. Я будто даже узнала его ехидное пропитое лицо. Этот человек пусть и не тот, кого ожидала увидеть, однако не смутил меня. Смотрел на меня как на свою, как на маленькую. Он был из детства.
– Вот и девочки к нам пожаловали. А то одни менты и старухи. Никого приличного и хорошенького. Они тебя еще не обижают? Меня вот обскорбили, я и ушел. К своим. А оттуда тоже. Обидели. Cобрал тут все свое. – В двух его авоськах загремели бутылки. – И ушел. Такое терпеть не намерен. Что они себе думают, им все можно, что ли? Меня вот когда попросят налить, я налью. Мне жалко, что ли. Если у меня будет. Я не такой человек, я себя знаю, я терпеть не намерен. Ты себя тоже знай. Ты их лучше. И мамка у тебя хорошая, а у нас вот любят говно на лопате. – Дядя Гера совсем запутался и от нечего делать закурил. – Люська встанет, кричать начнет. А я уже привык. Кормить не будет. Ты мне, старуха, сготовь чего-нибудь, а то я обиделся, собрался, пошел. – И, смачно сплюнув себе под ноги, действительно пошел к себе в балаган, дощатую постройку возле летней кухни, где постоянно обитал.
Ромашка благополучно обнаружилась. И бабушки, за весь день всласть натрындевшись, после вечерней дойки и бани снова засели пить чай.
– Бог в помощь, – с лукавым смирением пожелал нам дядя Гера, топчась на пороге кухни. Пришел на запах свежеиспеченного хлеба.
Все разом обернулись.
– Явление ребенка, – невозмутимо резюмирует Люся с набитым ртом, – нарисовался – не сотрешь. Чего застрял? Вспотеешь еще.
Сын приободряется первым ворчливым словом матери, что в их отношениях означает значительный шаг к примирению:
– И то правда, что в ногах правды нет. Чего нам своих благодетелей стесняться.
– Строит из себя пришибленного, – усмехается та, ища глазами у Хаят одобрения и поддержки, – а тебя ничем не прошибешь. Особого приглашения дожидался? Откуда что берется. Вроде в нужде воспитывали, а замашки как у парторга. Житья от вас, алкашей, нету.
– Проходи, проходи. – Моя бабушка по-свойски выдвигает ему стул.
Я от Хаят редко в чей адрес слышу теплые слова. В негласной войне против Люси она и дядя Гера явно друг другу приглянулись и сразу стали подыгрывать:
– Уморился, поди? Сильно Люська гоняет? Вот не знает она, как тяжело одной жить, хозяйство вести. А то дерет горло, не понимая своего счастья, что такое полезный сын. Младший ваш и половину того не делает, что ты, Герка, делаешь. Молодец, не пьешь теперь?
Дядя Гера замялся, неопределенным движением головы ушел от ответа: то ли кивнул утвердительно, то ли отрицательно качнул головой. Врать Хаят, кроме меня, никто не умеет. Наловчиться надо. Зато под ее покровительством дядя Гера хоть поест нормально. Похоже, мать и его недокармливает, как пса Тумана. Пусть он и бестолковый, но не в голоде же держать! И Люся в присутствии моей бабки вынуждена на время прикусить язычок.
Но все вернется на круги своя, когда Хаят, давящая своим авторитетом, наконец исчезнет. Тогда Люся вновь почувствует себя хозяйкой в собственном доме.
Вообще, было заметно, что Люся воспринимает меня не иначе как свалившуюся на голову. В этом смысле мы с дядей Герой товарищи по несчастью. Она растерялась. Женщины рядом с ней никогда не задерживались. Единственная дочь и то умерла в младенчестве.
Но не выгонять же меня! Она же не самоубийца (а с Хаят – только вперед ногами). Родная кровиночка как-никак. Хотя, может, и сомневается. Ну и ладно, я тоже на ее счет не обольщаюсь. Главное для меня – Папа. Дождаться бы его.
И бабушки договорились: всю неделю я учусь на Инзе, а в выходные наведываюсь в Низы к Люсе. Ну а когда вернется Папа с Малым, то Люся подготовит почву для нового знакомства. И если ее старания окажутся напрасными и Большой, увидев подросшую дочь, не растает майским маслом на солнце, то тогда приедет Хаят и выцарапает ему глаза.
Пищевой
На первом занятии выложила на парту скупленный Хаят канцтоварный арсенал. Дорвалась-таки до вожделенных перламутровых гелевых ручек и фломастеров разных цветов, на которые до 1 сентября дышать боялась. Я студентка! Дальше (про то, где учусь) можно не продолжать. Впервые в жизни, шибко довольная собой, с высунутым языком старательно расписываю и подрисовываю первый студенческий конспект. Так, заглавие у меня будет красным. Зеленым буду нумеровать. Синим подчеркивать…
– …Супы являются первым блюдом обеда. Они вызывают обильное сокоотделение, возбуждают аппетит и таким образом улучшают пищеварение. Супы являются важным источником минеральных веществ, витаминов и других биологически активных веществ в нашем рационе. Потери минеральных веществ при варке супов не происходит, так как они остаются в бульоне. Витамины группы В и каротин сохраняются примерно на восемьдесят процентов. Существенны потери витамина С, но они компенсируются свежей зеленью, которую добавляют при подаче супа. Супы покрывают до тридцати процентов потребности организма в жидкости и обеспечивают необходимую консистенцию пищевой массы в желудке и кишечнике…
Все бы ничего, но на меня всю пару в четыре глаза (я тоже иногда очки надеваю, когда вдаль смотрю) таращилась одна девочка. Это наша самопровозглашенная староста Альбина (я как-то упустила момент избрания). Она чернявая, тяжелая, с хмурым, апатичным лицом. Оттого беззастенчивый взгляд ее кажется еще более неприятным. За ее щеками и барсучьей спиной хорошо прятаться. Но тут она сама ко мне обернулась вполоборота. И пялится. Даже замечание схлопотала от препода, но ей все нипочем. Втихаря под партой отхомячила очередное яблоко и дальше не спускает с меня глаз.
Меня она смущает не только своей бесцеремонностью, но и отсутствием переживаний по поводу своей внешности. Кажется, полностью себя устраивает, не подозревает, как выглядит. Не удивлюсь, если в зеркале своем видит красотку Малибу. Я б на ее месте давно себя извела. Злая, злая Леся! Мысленно бью себя по щекам и рукам.
– …Супы классифицируют по температуре подачи, по жидкой основе, записываем, записываем, по способу приготовления. По температуре подачи супы делят на две группы: горячие и холодные. По жидкой основе различают супы на бульонах, на квасе, кисломолочных продуктах. По способу приготовления супы делятся на заправочные, пюреобразные, прозрачные…
Да, классная, то есть замечательная у меня будет профессия. Ретроградка Хаят запрещает мне произносить слова типа «классный», «клевый», хотя они давно стали общеупотребительными. За слово «ништяк» она вообще готова убить. И я постоянно одергиваю себя, отучаюсь, хотя понимаю, что иногда выгляжу нелепо со своими «восхитительно», «ошеломительно», «вдохновляюще». Недавно остановилась на компромиссном «потряс», всегда можно продолжить «… – ающе», если Хаят бдит где-то рядом.
Потом была перемена, питье в туалете воды из-под крана, так как столовая еще не открылась. Затем в ожидании звонка неловкое стояние возле аудитории среди громких однокурсников, непонятно когда успевших перезнакомиться. Лично меня сверстники не интересуют. Я, наверное, одиночка по натуре. Меня к этому приучил наш общий с Хаят замкнутый образ жизни. И к тому же заранее боюсь не оправдать ожидания потенциальных друзей. Я как-то больше помалкиваю в компаниях.
Мне пока достаточно того, что общие шестнадцать метров в затрапезных стенах буду делить с тремя девицами и их трусами и лифчиками, которые вечно сушатся на бельевых веревках. Заниматься, укладываться спать, снова собираться вынуждена в присутствии кого-то. И вечным фоном вместо радио звучит их бабский треп. Утешает, что на этом фоне я неплохо выгляжу. Какие же они развратные и дремучие! Хуже парней, честное слово. Девушек, которые не умеют обращаться с уже использованными средствами женской гигиены (бросают в открытом виде куда попало на всеобщее обозрение), надо немедленно приставлять к стенке и расстреливать.
Но это во мне ворчит моя внутренняя бабка. Кажется, Хаят, когда мылись в бане, втихаря внедрила в меня свою уменьшенную копию, такую же злыдню и ворчунью. Соседки чувствуют, что я молча за их счет самоутверждаюсь, и в ответ задаются целью слить меня («выломать из хаты», как сказала бы Мама).
У нас в комнате напольное ростовое зеркало, но глядеть в него мне строго воспрещается. Такие это люди с пожизненным девизом: «Мы не жадные, но дело в принципе». Как же, наверное, скучно на свете жить с такими принципами!
Мне нет особой нужды любоваться собой в отражении. Во-первых, свои прыщи давно изучила, а новые, если появятся, ничем не отличаются от старых. Бороться с ними, считаю, бессмысленно. Как с ветряными мельницами. Во-вторых, новых нарядов в ближайшую пятилетку тоже не предвидится. Хаят, потратившись в мае на выпускное платье, до сих пор латает образовавшуюся финансовую дыру в бюджете. В-третьих, «вавилоны» на голове по журналам не сооружаю. У меня ни плойки, ни фена, ни даже самых замшелых бигудей. Одна только жиденькая косичка и розовый гребешок.
И фигуры женской нет. В строении моей личности нет ни единого украшательного элемента, ни единого выступа. Я бесцветное аморфное существо, серое мутное пятно, скользящее по жизни, словно привидение, не отражаюсь в зеркалах, не задеваю ничьих интересов и не имею своих. Короче, зеркало мне их напольное вообще не упало, но опять же из-за того же принципа, поддаваясь какому-то странному протестному импульсу, когда остаюсь одна, до изнеможения разглядываю себя.
Но идти со мной в открытую на конфликт общажные душманы тоже не решаются. За моей спиной незримой стеной стоят фигуры родственников. Все-таки я внучка Хаят и дочь полковника Алексеева как-никак, а это в наше время кое-что да значит.
Но я тоже на рожон специально не лезу, соблюдаю означенную черту: очередь занимаю, чужого не беру, лишнего не болтаю, в душу не лезу (и сама на чье-либо участие не рассчитываю), обхожусь ночевками. Уроки делаю исключительно в читальном зале, чтобы отгородиться от всех забитыми полками. Именно здесь за чтением я, предоставленная самой себе, книжный отвергнутый ребенок, снова убеждаюсь, что все вокруг отвратительно. Со злорадством и тихим мщением обнаруживаю на страницах всю безмерную пошлость, невежество, ограниченность существования, которые воплощают мои соседки. Они думают, что пользуются спросом у парней, а те элементарно пользуют их. Как можно этого не видеть? Или, когда любишь, ничего не видно?
Да, я тоже мечтаю о парне. Глядя на других, вот уже полгода как мечтаю. Но не для того, чтобы заботиться, поддерживать друг друга, вместе тусить. Глядя на тех же других, поняла, что парень нужен как свободные уши, как бесплатное приложение, рабсила, посыльный, эмоциональная помойка, источник бесконечного самоутверждения, признак достатка, в конце-то концов. Как его ни назови, суть отношений останется та же. Чтоб целыми днями или хотя бы свободными часами садиться ему на эти самые уши. Чтоб терпел мое бесконечное нытье. Да, и еще чтоб служил поводом для бесконечных историй, где «я такая» ставлю его на место, в том числе соперниц-неудачниц, которым воздается по заслугам, а «он такой», оценив меня в стотысячный раз, возвращается, поджав хвост. Вот для чего нужен этот самый парень. А для всего остального придется еще подрасти.
На перемене меня к стене прижимает староста Альбина. Видимо, ей надоело изводить меня взглядом. Решила просто убить, настолько она вблизи грозного вида. Наморщенный от нетерпения и желчи лоб. И две сухие колючки вместо глаз, которые ничего хорошего для меня не выражают.
– Это же ты сестренка Малого, да? – нахрапом берется за меня. Ни здрасьте, ни забор покрасьте, ни мало-мальски учтивого выражения лица. Есть такие душевно глухие люди – без обиняков. По ним сложно понять, когда они радуются или огорчаются. Свирепое выражение лица никогда не меняется. Неукротимая злобная энергия подавляет все пространство.
Я под ее испытующим взглядом робко киваю, судорожно соображая, чем же ей не угодил, что же такого натворил мой брат, с которым, к слову, и познакомиться-то еще не успела, а уже должна держать за него ответ. Но Альбина что-то себе прикидывает в уме.
– А бабка ваша на картах гадает? – совсем уже другое выясняет эта гром-баба.
Я не знаю, гадает ли Люся на картах. Но на всякий случай утвердительно киваю, потому что боюсь расстроить Альбину. Расстроенная Альбина может и поколотить.
– А привороты делает? Месячные свои приносить? Фотку брата дашь? Сколько берет?
Тут уж я окончательно теряюсь, не нахожусь что сказать. Пожимаю плечами, а потом вжимаю в них голову, потому что наш разговор, принявший неожиданный поворот, стал достоянием общественности. В коридоре все разом обернули в нашу сторону головы, но Альбине все нипочем. Человеку, в арсенале которого один аргумент (мощный кулак), нечего опасаться досужих сплетен. Сила есть, ума не надо. А там, где физическая сила не срабатывает (например, надо срочно, до зарезу влюбить в себя чужого брата), то можно прибегнуть к народной магии. В любом случае по доброй воле с ними ничего не решить. Им обязательно нужно заставить, подчинить себе, продемонстрировать свою власть.
«Кама»
Новая бабка со мной уже не сюсюкалась. По душам мы точно не общались. Люся была равнодушная, если не касалось чужих сплетен, и какая-то очень конкретная, если касалось денег. Все по делу. Простое сочувствие или телячьи нежности ей неведомы. Хотя даже внешне черствая Хаят тискала и жалела меня. Не сказать, что Люся была со мной совсем уж прохладной, но больше радовалась тому, сколько я ей всего за выходные успею сделать. Всякий раз, как приезжала к ней с Инзы в Низы отсыпаться, запрягала работой. Глаза я ей мозолю, что ли, своим свободным и ленивым видом? Да и вид у меня не такой. Я больше на затюканную похожа.
В спальне рыжий комод, сундуки и плотные шторы. На стене ковер с рисунком из разрастающихся во все стороны ромбиков разной величины. Слышно мерное тиканье часов с кукушкой. Пахнет пылью, старым деревом и сыростью. Так пахнут все деревенские дома, в которых бабушки доживают свой век.
Сама Люся ни свет ни заря уже на ногах.
Сначала утренняя дойка. Пес Туман, полагая, что его нарочно изводят, нетерпеливо поскуливает в ожидании хозяйки, которая, как всегда, по пути из сарая в летнюю кухню, будто кошке, плеснет ему выстраданную порцию молока. И мне оставит на столе банку, когда проснусь. Хорошо, что она козу не держит, как Хаят. Козье молоко пахнет мокрыми варежками. Самый отвратительный запах – ну, после тухлого мяса, конечно. Да, и мази Вишневского, на которую Хаят просто молится.
Потом Люся гоняет коров в табун. Это слышно по ее окрикам на бестолковую скотину и тяжелому топоту копыт под окном. Когда все стихает, снова погружаюсь в по-прежнему густую и теплую дрему. Но ненадолго. Беська вычесывает блох, а табурет под ним шатается, громко постукивая неровной ножкой об пол. И его вернувшейся хозяйке все неймется. Раз уж появилась молодая помощница, надо срочно затеять генеральную стирку. Для этого шустрая старуха завела порядок выставлять из бани во двор шумную стиральную машинку.
Воду таскали из низенького колодца, тут же занимая все конфорки. Мигом запотевало единственное окошко летней кухни. На скамьях в широких жестяных тазах, ни от чего не отвлекаясь, я полоскала одеяла, покрывала, шторы и с трудом вешала чуть поодаль. К полудню ветер, из-за которого дядя Гера, затопив баню, клял все на свете, разгулялся было, но в завешанном бельем дворе почувствовал себя тесно, с трудом приподнимая края отяжелевших от воды одеял, покрывал, штор… В огороде меж теплиц и грядок разложили собранные со всего дома пестрые подушки, матрасы. Мимо них пройти теперь невозможно, чтоб издалека не подумать о больших лакомых ягодах.
Люся в отличие от «злого полицейского» Хаят не имела привычки стоять над душой, покрикивать, советовать под руку. Будто и вовсе не замечала моих трудов. Хаят шлепками да тычками сразу приучила меня к чистоте и порядку. Вышколила до предела. Как в армии. Я разве что зубной щеткой туалеты не вычищала. Из Хаят вышел бы отличный старшина.
Но моя привычка с самого детства к определенным хозяйским мелочам все же задевала Люсю. И она так, между делом, добавляла, что в приличных домах, в отличие от этой Хаятки, так-то и так-то давно не делают. А в каких-то вещах наблюдалось их удивительное совпадение, и от этого делалось не по себе. Дежавю. К примеру, после продолжительной ряби по телевизору Люся также многозначительно произносила «станция». И полы в бане протирала распаренным в горячей воде лопухом. А после самой бани и травяного чая, умаявшись, укутавшись в полотенце и пуховые шали, долго вздыхала и довольно кряхтела, обильно смазывая раскрасневшиеся лицо и шею жирным детским кремом. Может, потому и выглядела неплохо для своих старушечьих лет.
Возвращение дяди Геры по какой-то сухости Люсиной души (она не только на ухо тугая) не было омрачено громкими семейными выяснениями. Дядя Гера и сам старался ей лишний раз не показываться на глаза. Сидел в своем балагане, откуда никогда без необходимости не вылезал. Разве что иногда просил у матери мелочь на опохмел. Там он обычно спал на раскладушке, смолил одну за другой вонючую «Приму», «починял примус», слушал про «лапы у елей», читал книжки с шатающейся этажерки. А мать в это время за стенкой кляла его и гремела посудой.
Люся, обычно за прялкой, нет-нет да и выдавала очередь язвительных предположений о Гериных похождениях. Затем принималась за «тех, кто, с вечера не выключив шланг в саду, бездумно глядел с утра на пустую воду». Это уже про меня. Да, я люблю пускать воду и смотреть на нее. А что еще делать в этом доме, кроме работы? Не сериалы же ее смотреть. Если берусь за книгу, она тут же находит мне новое занятие.
По счастью, дядя Гера после полудня выкатил из гаража «Каму». Признаться честно, ни разу в жизни не доводилось садиться на двухколесный велосипед. И поэтому не знала сначала, радоваться ли такому подарку?
– Наследство от брата твоего – Малого. Гонял собак с утра до вечера. С Люськой до восьми лет спал, в баню вместе мыться ходили. От меня тоже не отходил. Мы все места обходили: на речку, в лес за грибами. Косить его научил. Такие кореша были, папаше его и не снилось! Я, правда, для Эдички своего покупал велик-то, но он так ни разу и не садился, – грустно заключил он.
– У вас сын есть? – удивилась я.
Люся, заслышав наш разговор, как бы невзначай, проходя мимо, бросила:
– А пусть он еще чего-нибудь вспомнит, чего не было, а ты слушай. Проспался, стервец. Чуть не поубивал Малого тогда своими транспортными средствами. Вечно весь поломанный приходил, а я выхаживай. Сначала велик, а потом мотоциклы.
– А сама собралась машину ему покупать, – напомнил дядя Гера.
– Машина – это не велосипед, у него ноги в тепле будут. И тормоза у него будут.
– У Малого их никогда не было, а у моего велика есть.
– Покалечишь мне девку, Хаятка приедет, живого места не оставит, – стращала та.
– Это она прежде тебя прибьет, а меня она не тронет. Меня она любит. У них вообще женщины душевные в семье.
– Да, только мать у тебя одна плохая, – ушла в дом разобиженная Люся. – Так иди, они хорошие, нагуляли, так все равно хорошие, – слышалось из окна, – а честная мать – плохая. Она, видите ли, работать заставляет, пить не дает. Все это оттого, что матери не верил, не слушал ее. Родителей почитать надо.
– Не боись, старуха, – обратился он уже ко мне, снова закуривая и сплевывая, – хороший велик: рама, колеса низкие. Падать не больно. Да и с плохими тормозами родных детей не посажу. – И для подтверждения сделал пару кругов.
Пришлось пойти у него на поводу. С опаской берусь за велик, так и не признавшись, что не умею управлять. И сразу выдала себя. С минуту глядел на меня с жалостью, как на пропащую, ущербную. На лице разочарование, дескать, ну ты даешь, мать! Неудачные попытки повторялись, к стыду моему, несколько раз.
– Я тебе говорю, рама низкая. – Дымит и сплевывает. – Приподними правую педальку. С нее начинай, так легче…
Наконец помог водрузиться на сиденье. И, сама от себя не ожидая, я вдруг погнала, не разбирая на пути черных кур и клумб с георгинами. За мной с охами да ахами увязалась всполошенная Люся. Так и представила, как она своими кривенькими ножками бежит-спотыкается к раздавленным цветам! Чудом вынырнула из заблаговременно распахнутой калитки на улицу. И тут же чуть не угодила под колеса выскочившего из-за поворота автомобиля. Скрипнули тормоза, машина пробибикала. Я запаниковала, струхнула, свернула и грохнулась навзничь.
Люсины охи-ахи за моей спиной усилились во сто крат. А дядя Гера вместо того, чтобы поспешить на помощь, покатывался со смеху на месте. И махал рукой. Автомобиль в это время остановился у Люсиных ворот. Видимо, чтоб учинить скандал, дескать, такие-сякие, за девчонкой не смотрят, под монастырь хотели подвести.
Я же уехала на велике и скрылась за поворотом. Хотела было обернуться напоследок, че там да как, но тут же съехала на обочину. И снова свалилась. На этот раз в свежую коровью лепеху. Коленка вроде не сильно саднила. Листиками и травой почистилась. А вернуться-таки не решилась. В голове еще не улеглись Люсины восклицания. Надумала еще поучиться, чтоб к вечеру, когда все устаканится, прикатить домой с высоко поднятой головой, утереть всем носы.
Опять же не с первой попытки села и помчалась дальше. Только поворотов теперь остерегалась. И двигалась больше по прямой. Изредка, когда нет авто и пешеходов, позволяла себе ускориться. Лучше самой убиться, чем кого-нибудь ненароком придавить. Наверно, когда получу права и сяду за руль (по наивным планам Хаят, мой будущий мифический богатый муж в качестве подарка на свадьбу должен купить машину), буду такой же прилежной боякой.
Скоро выбралась на шоссе. С замиранием глядела в ожившее полотно дороги под колесами. Это было похоже на то, что происходило в моей новой жизни…
Через какое-то время с непривычки, от дикого напряжения заныли плечи, икры. Благо впереди остановка для междугородних автобусов. Ба-а, та самая! Окрашенная зеленой масляной краской, с красной жестяной звездой на решетке. А я уж и забыла о ней.
Руки дрогнули, и руль сам лихо завернул под навес остановочного павильона.
Стала жадно осматриваться, на ходу потягиваясь, разминая поясницу и зад, отсиженный до состояния бетона. Вернулась к тому предполагаемому месту, где мы с Хаят поочередно дожидались друг друга из кустов. Вот следы от колесиков сумки. Вот здесь я провалилась каблуком в трещинку асфальта, и он застрял. А чуть поодаль, в траве, валялась красненькая смятая пачка. Мелькнул в памяти небрежный жест закуривания последней сигареты (сначала предложил мне, но я, разумеется, отказалась) и отбрасывания пустой пачки. Как порядочный, с понтом дела хотел попасть в урну, но промахнулся. Да, я влюбилась в мазилу!..
Вдруг поднялся ветер и понес эту пачку на проезжую часть. Мне вздумалось погнаться за ней. Поймала, уселась на скамью, стала разглаживать, вычитывать весь мелкий текст. В легком забытьи подолгу вдыхала в себя… Нет, я не курящая. И у меня нет табачной ломки. Тут другое. Но это мой тайный секрет.
Когда вернулась, той злополучной машины, по счастью, уже не было. Значит, все улажено. Зато во дворе другие изменения. Над двором в стоговище возвышается янтарное пахучее сено. Дядя Гера все же приволок обратно телегу, пропавшую вместе с ним две недели назад, по которой так убивалась Люся. Иначе покоя не дала бы. И когда успел все покидать? Одному с такой работой не справиться. Один в процессе стогования подает, закидывает порцию сена, а другой принимает и слой за слоем укладывает по периметру, утаптывает, подправляет…
А над отчим домом удивительный закат! Облака с акварельными хрупкими краями. Даже ночью такое небо не теряет светлой прозрачной нежности. Поцарапать его боишься одним легким дыханием или случайным взглядом. Оно такое же тонкое, мягкое, со сливочным вкусом майского домашнего масла, с лоскутками пуховых туч. Интересно, можно дом Люси назвать отчим? Ведь «отчий» от слова «отец», а он здесь родился и вырос. Или отчий дом – это тот, в котором сама выросла, пусть и без отца?
Я, воровато оглядываясь, закатила велик в гараж, а то Люська, откуда ни возьмись, вдруг напустится на меня за своих задетых кур и раздавленные георгины.
Хотела было быстренько перекусить в летней кухне после такой-то прогулки! Первый раз на велике – и столько километров осилено! Полностью измученное туловище. Еле передвигаюсь. Да вот только застыла на месте возле чуть приоткрытой двери.
Внутри в полном разгаре обсуждение моей персоны и моей же участи:
– …Я думал, они в тюрьме, – удивляется молодой незнакомый голос.
– Мать сидит, – поправляет дядя Гера.
– Ребенку там что делать, Лёш? Не будь дурень! Дите всю жизнь с Хаяткой мучается.
– Это такая злющая бабулька?
– Та еще сволочь! – цедит Люся. – Лёша, не вздумай отцу говорить. Про Леську пока молчок! Плакала тогда и твоя машина, и твоя учеба.
– Да клал я на учебу по такому случаю! – резонно отвечает молодой незнакомый голос.
– Нашел повод, бездарь, не учиться, – напускается на него Люся, – и на машину тоже поклал? Я отца твоего сколько увещевала? А ты мне как плешь проел с этим делом: поговори да поговори! Все для него! Вся жизнь под тебя брошена…
Интересно, каково слушать это дяде Гере?
– Девочка эта учится в пищевом, – продолжает стращать Люся своих домашних. – Хаятка доить его станет знаешь как! А наш-то совестливый, жалеющий. Это такие люди! Подождать надо. Машину выберешь, потом папку «обрадуем». Ох и подкинули же девчоночку странную. Дикошарая какая-то, глазки прячет, никакой спокойной мысли, взгляд боязливый, тупой. За что мне такое? Благо, что не в мать. Я, знаешь, как с ними со всеми намучилась? Мать еешняя вообще – в голове все перекрыто, короткое замыкание на всю жизнь. Когда последний раз приходила, вещи хорошие разорвала и морковку с грядок посдергала.
Значит, та машина Папина была. А я свалила «вовремя».
Наконец не выдержала и распахнула ногой дверь. Люська поперхнулась на месте, грохнула посудой в мойке. Малой, вылавливавший половником прямо из кастрюли кусочки мяса, так и застыл с разинутой пастью. Только дядя Гера, как всегда жизнерадостный, ничуть не смутился. Он спокойно счищал тарелку, довольно покрякивал и причмокивал. Ему-то что! Его дело сторона. Свои собаки дерутся – чужая не мешай.
Обвела всех растерзанным взглядом, да так и застыла, чтобы ненароком не выронить накатившую слезу. Чувствую, что пятнами пошла, подбородок трясется, а сказать ничего не могу. Ком к горлу подступил. И мысли путаются. Воздуха мне не хватает от такой подлости взрослых. Однако ж пауза неловко затянулась. Ждут от меня реакции. Выпалила первое попавшееся. И следом, как у клоуна, слезы брызнули из воспаленных глаз:
– Что, приезжал? Приезжал, спрашиваю?! Почему ничего Ему не сказали? Почему не предупредили, чтоб подождал?
– Откуда ж я знаю, душа моя, где ты собак вздумала гонять? – находится быстро Люся. – Битый час тебя дожидаемся. А отцу ждать нельзя – в командировку отправили.
– Брехушка! – смеется дядя Гера, спокойно за всеми доедая из каждой тарелки.
– Молчи, ешь, гадюка, пока дают! – цыкает на него мать.
Да, Люся – кошка с калеными нервами, она не печалится и не задумывается, а только затыкает и урезонивает.
– Да, врете вы все! – соглашаюсь я с дядей Герой. – Если б сказали Ему, Он бы подождал.
Но Люся продолжает коварствовать:
– Да мы кричали тебя! Только ты укатила!
– К вашей нечаянной радости, – добавляю. – Адрес и телефон папы! А не скажете – все равно найду и сама про себя все скажу. А к вам больше ни ногой! Работать тут у вас задарма поденщицей.
Люська аж подпрыгнула от возмущения:
– Тоже мне. – И всплеснула руками. – Один раз попросила! Бабушкам помогать надо.
Ей только повод дай – сразу вильнет в сторону. Не на ту напала! Я, насупившись, стала угрожающе надвигаться на нее. Откуда во мне это взялось! С Альбиной, видать, пообщалась. Сроду за мной не водилось такого. Чувствую, что надо попридержать коней, а не могу остановиться. Мне надо, чтобы разгорелся скандал, в криках и обидах которого почернеет вечер и стихнет моя собственная боль от предательства.