Эмилио Сальгари
На Дальнем Западе
– Так, да, все так! – глухо пробормотал Деванделль явно взволнованным голосом. – Борьба, закон войны и так далее. Но этого молодца я все же был бы готов пощадить.
– Почему, полковник? – изумился агент.
– Не знаю. Говорю же, не знаю, не могу объяснить. Но взгляд этого юноши как-то проник мне в душу, разбудил в ней что-то. Взволновал меня. Знаете, что я теперь испытываю? Мне кажется, представьте, что я выполнил не то, что является законным, а совершил подлое убийство.
– Глупости! – ответил агент. – Говорю вам, глупости. Вы только исполнили свой долг. Вспомните: разве вы не получили приказания, ясного, точного, определенного, не иметь пленников мужского пола? Послушайте, полковник, соберитесь с духом. Вы не ребенок, не слабонервная миссис. Наконец, что сделано, то сделано. Если ваша так называемая совесть бунтует, скажите этой жантильничающей леди, что вся вина на душе агента Джона Максима. Пусть она к нему и предъявит свои претензии, а вас оставит в покое.
– Замолчите, Максим! – внезапно вскочил полковник со своего места. – Знаю, все знаю. И долг, и приказ, нарушение которого было бы вменено мне в вину, и все обстоятельства… Но, Господи, как ужасны эти войны!
Наступило короткое молчание. Через минуту агент промолвил:
– Жаль лошадь! Какую? Ну, ту самую, на которой пытался проскользнуть через ущелье этот самый индеец. Великолепное животное! Клянусь, я бы дорого дал, чтобы иметь такого коня. Но эти черти трапперы подстрелили белую лошадь, как кролика. Было еще чудом, что она прожила, получив смертельные раны, столько времени, имела в себе достаточно сил вновь подняться и подойти почти к самому месту казни. Какая роскошная белая грива! Какой длинный пушистый хвост! Что за гордая шея, красивая голова с огненными глазами! Право, жаль, жаль.
– Ты говоришь, Джон, конь белой масти?
– Да. Размером значительно крупнее мустангов, которыми обыкновенно обладают краснокожие. Хвост буквально стелется по земле.
– Рэд! Мой Рэд! – воскликнул Деванделль взволнованно. – Мне говорило об этом какое-то предчувствие. Грядет беда. Близится час расплаты… Она запоздала, обещанная месть, почти на двадцать лет, но теперь пробил мой час…
Удивленный правительственный агент живо обернулся к полковнику со словами:
– Да что с вами? О чем вы говорите?
Как будто не слушая его, полковник бормотал:
– Да, да! Если это только Рэд, а ведь другого подобного коня нельзя найти в прериях Дикого Запада, то и она близка. Она не замедлит исполнить свою угрозу, стоя во главе сиу.
– О ком это вы? Кто это «она»? – осведомился Джон Максим.
– Ялла! – глухо ответил Деванделль.
– Что за птица?
– После, после! Веди меня туда, где… где лежит убитый конь. Я должен видеть его. Я должен убедиться, Рэд это или только похожий на него мустанг.
Агент, которого беспокоило все возраставшее волнение полковника, поднялся с места.
– Пойдемте! – сказал он. – Но раньше надо позаботиться, чтобы как-нибудь не ускользнула эта красивая маленькая ящерка.
И с этими словами он подвел маленькую индианку к одному из подпиравших палатку столбов и в мгновенье ока привязал девочку к дереву. Потом он взял фонарь и приподнял полу палатки.
– Опять дождь начинается! – пробормотал агент, выходя на воздух.
– Нашим часовым надо держать ухо востро. Сейчас луна еще светит. Но черт гонит откуда-то целую стаю туч, и через четверть часа будет опять темно, как в каминной трубе!
В самом деле, луна, словно испуганная увиденным ею зрелищем казни молодого индейского воина, то выплывала, то скрывалась за покуда разрозненными, но все чаще наплывавшими на ее бледный лик клочками туч, изорванных ураганом, и небольшой клочок чистого неба быстро суживался, а тучи, проплывая над лагерем, роняли слезу, словно оплакивая погибших.
Полковник в сопровождении агента прошел сквозь цепь сторожевых постов, обменявшись паролем и отзывом и предупредив часовых на всякий случай, чтобы не стреляли, когда увидят двух возвращающихся от скалы командиров.
Ночные странники, осторожно пробираясь среди обломков камней, в изобилии устилавших здесь почву, обходя образовавшиеся после вечернего дождя лужи, временами приостанавливаясь и вглядываясь во мглу, где, казалось, реяли какие-то тени, приблизились, наконец, к месту, где был расстрелян молодой воин.
При звуке их шагов ночные птицы заметались во все стороны, беззвучно скользя по воздуху, казалось, кружась около идущих, и полковник вздрогнул: он вспомнил, как после битвы бросаются на изуродованные трупы коршуны, как они выклевывают у мертвецов глаза; он вспомнил, как сбегаются к полям сражений стаи диких собак и шакалов, как они растаскивают по частям человеческие тела…
Невольно он отвернулся, избегая глядеть в ту сторону, где смутно рисовались очертания тела Птицы Ночи, повисшего на опутавших его веревках у скалы.
– Война – это проклятье! – пробормотал Деванделль.
– Война – неизбежность! – холодно ответил агент.
– Я почти готов поклясться, что мы расстреляли не индейца!
– Так кого же?
– В его жилах, вне всякого сомнения, текла кровь белого. Кто был отцом этого юноши? Какую женщину называл он своей матерью? Где они теперь? Может быть, ждут сына… А мы убили его!
– Не мы, полковник! – отозвался агент. – Его убила война!
Минуту спустя агент рукой показал на место, где лежала какая-то белая бесформенная масса. Это был труп лошади, подстреленной трапперами Гарри и Джорджем. Полковник почти вырвал из рук своего спутника фонарь, кинулся к трупу лошади, освещая его огнем фонаря, и крик печали и тоски сорвался с его уст.
– Рэд, мой благородный Рэд, мой любимый конь! – произнес он. – Я узнаю тебя, старый друг, хотя столько лет прошло с тех пор, когда я в последний раз видел тебя!
– Гм! Значит, эта лошадь почтенного возраста! – несколько иронически пробормотал Джон Максим.
– Видел ли ты когда-нибудь лошадь, равную по красоте и благородности форм этой? – отозвался Деванделль взволнованным голосом.
– Пожалуй, нет! – признался агент.
– Конечно же, никогда не видел. Потому что ведь это легендарный белый конь прерий. Тот конь, о котором ходит столько чудесных рассказов. Конь, который когда-то был – да, был – моим конем, больше – моим другом. Но как он мог попасть сюда, так далеко от того места, где я оставил его? Как он мог стать собственностью этого молодого убитого нами индейца? Что означает его появление здесь? Ей-богу, кажется, я начинаю с ума сходить. Не знаю, какая связь существует между всем случившимся сегодня и моей судьбой, но поневоле меня охватывает тревога за участь моих детей.
– Пфа! – перебил его агент. – Вы преувеличиваете, командир! Ну какая опасность может грозить вашим детям, которые ведь, насколько мне известно, находятся очень далеко отсюда, на вашей гациенде, охраняемой целой толпой слуг.
– Да, да. Гациенда далеко! – бормотал, не спуская печального взора с трупа благородного белого коня, старый солдат. – И там целая толпа преданных мне слуг, которые, конечно, будут защищать мое имущество и моих детей. Но разве против нас не поднялось сразу три индейских племени? Разве мы гарантированы, что восстание не разольется рекой Бог знает как далеко, заливая и те территории, которые мы считаем совершенно безопасными? Разве индейцы не обладают дьявольским умением совершать чудовищно огромные переходы и обрушиваться на поселки белых там, где их менее всего ожидают? И потом, эта женщина, Ялла!… Ты не знаешь, что это за существо!
– Женщина! – отозвался хладнокровно агент. – А всякая женщина может сорок очков вперед дьяволу дать. Уж это я знаю отлично.
Наступило молчание. Кругом царила почти могильная тишина. Только откуда-то издалека доносился визгливый вой койота, трусливого маленького волка североамериканской прерии.
– Не ошибаетесь ли вы, командир, однако, принимая этого коня за какого-то Рэда? – сказал агент. – Ведь вы сами говорите, что много лет не видели своего Рэда. Разве можно быть уверенным, что нет никакой ошибки, когда кажется, что узнаешь животное, виденное два десятка лет тому назад?
– Для меня не может быть никаких сомнений! – ответил печальным голосом Деванделль. – Достаточно только взглянуть на этот могучий корпус, на стальные ноги, на благородную голову, чтобы убедиться… Нет, это он, это мой милый, мой любимый верный конь!
– Послушайте, командир! – прервал его сетования агент. – Ну, ладно. Пусть так. Но вы, ей-богу, только раззадорили мое любопытство. Так не делают. Вы должны мне все рассказать. Конечно, если это только не секрет.
– Нет, какой же секрет? Это старая и грустная, бесконечно тяжелая для меня история, но я не вижу причин скрывать случившееся тогда, когда я был молод. Пойдемте, однако. Здесь делать больше нечего. Завтра утром распорядитесь, чтобы и коня, и его всадника зарыли солдаты в одной яме. Я не хочу, чтобы их трупы терзали хищные птицы и койоты.
– Не волнуйтесь. Я вижу, что вы действительно в странном настроении.
– Ничего. Теперь мне как будто легче. А когда я расскажу все, думаю, у меня и еще легче на душе станет. Я в этом нуждаюсь. Меня угнетает тяжелое предчувствие. Мне все кажется, что вот-вот надо мной разразится гроза, которую я жду давно, с молодости. Может быть, нам утром придется пережить какую-нибудь ужасную опасность.
– Ба! Нападение индейцев?
– Хотя бы это.
– Лишь бы не застали врасплох. Но я распоряжусь удвоить сторожевые посты, а на отряд, который так хорошо охраняется, да еще находится в столь выгодной позиции, индейцы никогда не нападут, разве только тайком.
Полковник и Джон Максим, неся с собой фонарь, вернулись к лагерю.
Часовые, узнав своих начальников, пропустили их внутрь. Проходя сторожевую цепь, полковник имел возможность убедиться, что лагерь действительно хорошо охраняется и что внезапного нападения сиу опасаться не приходится, покуда, по крайней мере, часовые не утомятся. Но он мог, кажется, рассчитывать на своих людей: в маленьком отряде не было ни единого человека, который не сознавал бы, как опасно положение и как необходимы все меры предосторожности.
Войдя в палатку, Джон развел прямо на полу небольшой костер, бросил беглый взгляд на Миннегагу, которая, казалось, спала глубоким сном, затем вытащил из походного сундука бутылку джина и, наливая два больших стакана, сказал, обращаясь к Деванделлю:
– Вот, выпейте-ка этого зелья, полковник! Оно мигом согреет вашу душу и пошлет к дьяволу все ваши черные думы!
Полковник залпом опорожнил поданный ему стакан и бессильно опустился в стоявшее рядом седло. Агент поместился тут же, около него.
– История, которую я хочу вам рассказать, – начал через несколько минут Деванделль, – случилась двадцать лет тому назад. Как и многие другие искатели приключений, я начал свою карьеру бродяжничеством по прериям. В то время индейцы еще не ненавидели людей белой расы с такой силой, как сейчас, нередко даже заискивали перед ними, так как только от бледнолицых они могли получить необходимые для них оружие и одежду, а также всякого рода спиртные напитки, до которых они большие охотники. Правда, иногда слишком отважные трапперы, пробиравшиеся в необозримые прерии Дальнего Запада дальше, чем следовало, не возвращались больше назад и оставляли свои окровавленные скальпы в руках краснокожих. Но это бывало сравнительно редко и лишь в очень немногих случаях служило поводом для обострения отношений.
Уже тогда я считался хорошим стрелком, и мои охотничьи подвиги снискали мне большую популярность среди разных индейских племен, с вождями которых я находился в самой тесной дружбе.
Однажды, скитаясь по прериям в поисках добычи, я, совершенно неожиданно для себя, забрался в такую глушь, которой раньше никогда не видывал, и здесь наткнулся на большой отряд сиу, видимо, выехавший на разведку.
– Ого! – вставил агент, набивая и закуривая трубку. – Эти дьяволы и двадцать лет тому назад не особенно-то долюбливали нашего брата!
– Совершенно верно, Джон. Поэтому, когда я был схвачен, я уже заранее считал себя приговоренным к смерти и мысленно рисовал все те пытки, каким я должен был подвергнуться согласно индейским обычаям.
– Какому же чуду я обязан удовольствием слушать сейчас ваш рассказ, мистер Деванделль? – снова вставил, смеясь, агент.
Деванделль ничего не ответил на эту шутку и, помолчав с минуту, продолжал:
– Знаком ли ты с очень распространенной среди индейцев легендой о большой белой лошади?
– Да, мне не раз приходилось слышать от охотников Дикого Запада, а также и от индейцев, будто они видели в прериях, среди диких мустангов, удивительно красивого белого коня, который, по их рассказам, отличается такой невероятной быстротой и ловкостью, что все усилия самых лучших охотников поймать его терпели полную неудачу.
– Верил ли ты этой легенде?
– Признаться, не очень. Я считал ее просто одной из тех историй, которые рассказываются в прериях во время ночных бдений у костра, когда бессонница или опасность поневоле отнимает возможность забыться сном.
– Как видишь, ты ошибался, мой друг! Белая лошадь действительно оказалась реальным существом, а не одним только плодом охотничьего воображения.
Джон Максим с некоторым сомнением тряхнул головой и затем ответил:
– Продолжайте, полковник! Ночь все равно уже потеряна. Послушаем, что случилось с вами дальше.
– Итак, – возобновил свой рассказ Деванделль, – я уже считал себя погибшим, как вдруг в один прекрасный день в служивший мне тюрьмой вигвам вошел вождь захватившего меня в плен индейского племени, по имени Мога-ти-Ассах, и сказал мне:
– В наших прериях появился большой белый конь, которого никто из моих воинов не мог поймать и привести ко мне. Я много слышал о твоей ловкости, и вот я хочу предложить тебе поймать для меня этого коня. Если ты сможешь сделать это, я не только пощажу твою жизнь, но и дам тебе в жены мою дочь Яллу, которая считается самой красивой девушкой Дальнего Запада. Если же тебе не удастся, то я прикажу привязать тебя к столбу пыток и твой скальп украсит мой щит.
– Гм! – буркнул агент. – Положение не из завидных.
– Разумеется, – продолжал рассказчик, – я принял это предложение, хотя мне и не особенно улыбалась перспектива стать мужем молодой индианки.
Я рассчитывал на то, что мне удастся каким-нибудь образом, в случае неудачи моей миссии, бежать и найти себе защиту у другого племени, более гостеприимного, чем сиу.
На другой же день я выехал на необозримую равнину прерий в поисках знаменитого коня, который должен был спасти мне жизнь. Однако я сразу заметил, что бежать мне будет не так-то легко. По пятам за мной следовало несколько человек индейцев, обязанных следить, чтобы я не обманул их вождя.
Несколько недель блуждал я по бесконечной равнине прерий, отыскивая следы диких степных мустангов, и несколько раз натыкался на большие табуны, но таинственного белого коня среди них не было. Я уже отчаялся добиться каких-нибудь результатов, как вдруг однажды утром мне случайно встретилась небольшая группа лошадей, среди которых выделялось великолепное сильное животное с белой, как снег, шерстью, сверкающей на солнце серебром.
Итак, легенда оказалась не пустой выдумкой. Белая лошадь действительно существовала, и оставалось только поймать ее. Но как сделать это? Та часть прерий, в которой я встретил легендарное животное, была на целые недели пути совершенной пустыней, и мои стражи-индейцы, зная это, оставляли меня одного искать прельстившую их вождя лошадь. Я был, следовательно, одинок, а справиться с такой задачей, как поимка дикой лошади, одинокому человеку не представлялось никакой возможности. Пока я, вернувшись назад в индейский поселок, взял себе на подмогу несколько человек индейцев, белая лошадь уже исчезла. Пришлось вновь выслеживать ее.
Эта неудача меня нисколько не обескуражила, и я снова бросился на поиски, надеясь подстеречь-таки ускользавшую от меня лошадь или же выбрать удобный момент и бежать, спасая свой скальп от чрезмерного внимания краснокожих воинов.
В этих поисках прошло еще несколько дней. Я уже решил, что лошади мне не видать как своих ушей, и начал придумывать наиболее безопасные способы бегства, как однажды вечером, перед заходом солнца, проезжая мимо небольшого перелеска, я опять увидел предмет моих поисков – мирно пасшегося в обществе десятка других степных мустангов белого коня.
При моем появлении весь табун бросился бежать прежде, чем я успел схватиться за лассо, и вдруг к своему изумлению я увидел, что белая лошадь, которую я так долго искал, стоит у какого-то дерева, словно привязанная к нему канатом. Доскакать до этого дерева было для меня делом одной минуты. Я соскочил с коня и очутился лицом к лицу со зрелищем, которого никогда не забуду: великолепный белый мустанг стоял, словно прикованный к стволу дерева черной плетью, захлестнувшей его могучее тело. Это была гигантская змея, страшный боа.
Первой моей мыслью при виде этого чудовища было убить змею ружейным выстрелом, но сейчас же я сообразил, что таким образом я легко мог бы поразить и лошадь, выбивавшуюся уже из сил в стальной петле, все сильнее и сильнее сжимавшей ее тело. Тогда, повинуясь странному чувству непреодолимой, симпатии к погибающему белому коню, я ринулся в бой с душившим его пресмыкающимся, вооружившись одним только ножом, острым, как бритва. Это было делом нескольких секунд: боа не хотел выпускать свою добычу, но оборотился ко мне, яростно шипя и грозя обвить свободной верхней частью своего гибкого туловища и меня, но страшная рана, нанесенная ему в шею пониже головы моим ножом, заставила его спрятать голову. Этим он подставил мне свое брюхо, и я распорол туловище змеи на полметра, потом почти перерубил его, не коснувшись тела коня. Итак, чудовище леса было побеждено. Его длинное гибкое тело, истекая кровью, упало, разжав петлю, к ногам коня. Одним ударом я отсек отвратительную голову и ногой швырнул ее в сторону. Во время этой фантастической борьбы белый конь, задыхаясь, глядел на меня умоляющими глазами, ржал, словно прося избавить его от живой петли, даже пытался лизнуть меня языком. Признаюсь, когда змея была убита, у меня не хватило бы духу наложить руку на вольного мустанга прерий: он только что избавился от ужасной опасности, от гибели, и было как-то стыдно, воспользовавшись этим, взять его в неволю.
Но, освободившись, мустанг не тронулся с места: он стоял возле меня, тихо и ласково ржал, он клал свою благородную голову мне на плечо, он тянулся ко мне, ласкаясь. Он был моим, но не пленником, не рабом, а другом, добровольно оставшимся вместе со мной.
В этот день мы впервые вместе носились по бесконечному простору прерий. Боже, что это была за скачка! Я, не встретив сопротивления со стороны коня, одним прыжком вскочил на его широкую спину, держась руками за роскошную гриву, и он помчался стрелой. Казалось, он плывет могучими прыжками по воздуху, не касаясь земли ногами. Ветер свистел у меня в ушах. Взор не успевал улавливать очертаний предметов, мимо которых мы проносились. Холмы и долины, ручьи и болотца, луга и перелески – все это мелькало мимо, мимо. А мы неслись, неслись!… Право, я испытывал такое чувство, будто у моего коня пара крыльев и он носит меня по своему царству, по роскошной прерии, с гордостью показывая мне свои владения.
И вот, тихонько направляя его, я приблизился к лагерю сиу.
Он не испугался, не остановился перед человеческим жильем. Гордо и смело, совершенно спокойно, как будто возвращаясь домой, он вступил в лагерь индейцев. Это было поразительно, это граничило с чудесным, и индейский поселок устроил мне настоящую овацию, окружив меня, любуясь моим несравненным, волшебным конем.
Мога-ти-Ассах, великий сахем племени, приблизился ко мне и сказал:
– Маниту покровительствовал тебе, и твоя жизнь будет отныне священной для каждого воина моего племени. Ты мой сын, потому что я поклялся воротами первого человека, что отдам свою дочь в жены тому, кто добудет белого коня прерий. Ялла твоя. Возьми ее.
– И он дал тебе в жены какую-то индейскую ведьму, грязную, косматую краснокожую бабу с жесткими, как у лошади, волосами и скуластым лицом, словно высеченным топором из камня? – спросил, улыбаясь, агент.
– О, нет! – ответил полковник. – Ялла была красавицей в полном смысле этого слова даже с европейской точки зрения. Я видел много красивых девушек среди индеанок, но никогда ни одна из них не могла сравниться с моей Яллой. Только одно отличало ее от женщин нашей расы – говоря, конечно, о наружности, – это бронзовая окраска кожи. Она все же была индианкой, я – сыном белой расы. Но с этим можно было бы примириться, если бы не голос крови, разделявшей нас: Ялла, красавица Ялла, была чистокровной индианкой, и по характеру она была истинной дочерью своего дикого, неукротимого, кровожадного, беспощадного племени, самого страшного из всех индейских племен Северной Америки. Весь ее внутренний мир стоял в непримиримом противоречии с моим внутренним миром, с моими воззрениями и убеждениями. Право, временами мне казалось, что моей женой стала не женщина, дитя земли, а мстительное существо другого порядка, какое-то исчадье ада. Довольно скоро между нами разверзлась пропасть взаимного непонимания, взаимного раздражения. Но Ялла предъявляла свои права на меня: в ней вспыхнула роковая страсть, дикая, неукротимая ничем ревность ко мне, сжигавшая ее душу. Не буду описывать те сцены, которые она мне устраивала на этой почве. Но кончилось тем, что я выбрал бурную и темную ночь, оседлал моего верного коня, этого самого белого мустанга прерий, и покинул лагерь сиу.
Гнались ли за мной? Не знаю.
Может быть, все племя погналось за моим белым конем, но он несся, словно на крыльях.
И вот я снова был среди братьев, среди белых.
И пережитое в прериях, и месяцы бродячей жизни с покинутой мною Яллой показались каким-то кошмарным сном. В это время вспыхнула война с Мексикой. Я отправился туда волонтером, я дрался за мою родину. В Соноре я встретил молодую и прекрасную женщину, мексиканку родом, и она стала моей женой, я нашел то счастье, поиски которого в прерии оказались столь неудачными для меня. Там же, в Соноре, я поселился, основав обширную гациенду на землях, полученных в приданое моей женой. Это та самая гациенда, которая тебе, Джон, известна.
– Ну, а твоя прежняя жена? Эта самая Ялла? Ты так ничего и не слышал о ней с того времени, как удрал из поселка сиу?
– Подожди. Прошло несколько лет. Я предался целиком заботам о воспитании моих двух детей, Джорджа и Мэри: моя жена, к моему горю, слишком рано умерла, и дети остались на моих руках.
Я жил мирной и спокойной трудовой жизнью, никем не тревожимый. Но вот однажды до моего жилища долетели вести неведомо откуда. На частоколе, окружавшем мою усадьбу, рабочие как-то утром обнаружили пучок индейских стрел с окровавленными концами, перевязанных змеиной шкурой.
– Знак, что враг поклялся отомстить и сдержит свое слово!
– Да. Своего рода заявление: берегись, я не забыл, я не дремлю!
– Значит, эта индейская ведьма разыскала-таки тебя?
– По-видимому, да. Я находился в Соноре, на территории, где кишат арапахи. Но это племя давно уже как будто успокоилось, признав бесполезность борьбы. С их вождями я был в наилучших отношениях. Арапахи считались во вражде с сиу. Все это до известной степени гарантировало мою безопасность. Но Ялла или посланные ею разведчики нашли меня и среди арапахов оповестили меня об этом. И они достигли своей цели: с этого момента моя жизнь обратилась в сплошную пытку.
Нет, я не боялся за себя.
Разве я не солдат? Разве я не видел десятки раз смерть лицом к лицу? Разве я боялся умереть? Нет и тысячу раз нет!
Ведь умирают только один раз, и когда-нибудь нужно же умереть?! Но я дрожал за жизнь моих детей.
Я знал, как изобретательны сиу, особенно женщины этого племени, когда речь идет о том, чтобы придумать месть помучительнее, поужаснее. Ялла знала, что я безумно люблю детей, и она могла воспользоваться этим слабым местом, выместив на детях свою злобу, свою ненависть к их отцу.
И я не ошибся: следом за таинственным зловещим «вестником мести» на меня начали обрушиваться беды.
Трижды неведомо откуда налетавшие и неведомо куда скрывавшиеся неуловимо быстрые индейские отряды пытались поджечь мою факторию. Дважды в меня летели пули и стрелы, когда я охотился в прерии.
Признаюсь, меня это утомило.
Я был уже немолод. Я устал. Наконец, мои дети… Я не мог без содрогания подумать о том, какая участь постигнет их, если чья-нибудь предательская рука убьет меня и я оставлю их одинокими, словно в змеином гнезде.
Я уже пришел к решению расстаться с моей богатой гациендой, ликвидировать дело и переселиться с детьми в какой-нибудь из восточных штатов, где нет краснокожих. Но тут вспыхнула эта знаменитая давно предсказанная война красных против белых, поднялись многие племена индейцев; правительство, застигнутое врасплох, призвало под знамена всех старых солдат, которых могло немедленно мобилизовать в близких к театру действий местностях, и мне пришлось покинуть мою усадьбу и идти сражаться. И вот мы тут. Наш отряд, ничтожный численно, имеет поручение величайшей важности, потому что мы преграждаем путь индейцам племени сиу. Остальное ты знаешь.
– Но… но как этот белый мустанг мог попасть сюда? – осведомился правительственный агент.
– Я забыл сказать, – ответил полковник, – что уже много лет назад Рэд исчез загадочным образом во время нападения индейцев на мою гациенду. По-видимому, его увели с собой нападавшие, и тщетно я искал мою любимую лошадь. Она пропала бесследно. И вернулась, чтобы я увидел ее только в виде трупа.
Как могли индейцы увести лошадь?
Для меня это было ясно: дело в том, что с момента появления Рэда в поселке сиу Ялла, казалось, задалась мыслью отнять привязанность моего коня ко мне. Она ласкала Рэда, она ухаживала за ним, и я должен признаться, что в последние дни моего пребывания среди сиу Рэд охотнее слушался Яллы, чем меня; он скучал, когда не слышал звуков зовущего его голоса Яллы. Вероятно, Ялла была среди нападавших и Рэд послушался ее зова.
После краткого молчания правительственный агент заговорил снова:
– У вас были дети от этой… индианки?
Полковник вздрогнул и как будто со страхом поглядел на спрашивающего.
– Не знаю. Не знаю! – растерянно бормотал он. – Ведь я недолго жил с ней. Я покинул становище сиу ровно через три месяца после свадьбы с Яллой.
Джон Максим подбросил полено в потухавший уже маленький костер, разложенный на полу палатки, набил трубку табаком, наполнил вином стаканы и сказал:
– Дела, делишки… Настоящий узел! Путаница сверхъестественная! Но теперь и для меня ясно, что здесь дело не так просто, как мне казалось сначала. Кроется тут какая-то довольно, признаюсь, скверная загадка, и нам нужно во что бы ни стало раскрыть ее, а то мы жестоко, быть может, поплатимся. И, знаете, пожалуй, нам-таки придется признать, что я слишком поторопился, расстреляв этого индейского молодца. Право! Пожалуй, было бы лучше придержать его, порасспросить. Конечно, из них слова не вытянешь добром. Но мало ли способов заставить человека обмолвиться, проговориться? Но теперь, конечно, дела не поправишь. Пуля что воробей. Вылетит – не остановишь… Но я утешаюсь тем, что ведь у нас остается еще одно змеиное отродье, эта девчонка.
– Что ты думаешь делать с нею? – тоном упрека отозвался полковник. – Не забывай: это ребенок! Правда, краснокожие не стесняются, и если им в руки попадает дитя белых, нет таких мук, которым они не подвергали бы ненавистных потомков белой расы. Но ведь мы-то с тобой не индейцы, не дикари.
– Гм! Посмотрим. Во всяком случае, девчонка очень хитра, и держу пари на какую угодно сумму, она знает очень многое, знает то, что нам нужно позарез. Попробуем расспросить змееныша добром!
Джон Максим встал и подошел к Миннегаге.
Девочка лежала у столба, к которому она была привязана, и казалась спящей. Но ее веки трепетали; а когда ни полковник, ни агент не глядели на нее, Миннегага открывала на мгновенье глаза и взор ее с ненавистью впивался в фигуры двух мужчин.
Джон Максим склонился над пленницей, но в это мгновенье где-то поблизости прогрохотало два ружейных выстрела и в то же время донесся тревожный крик:
– К оружию! Индейцы!
– Проклятая ночь! – пробормотал агент, хватаясь за свой карабин. – Идемте, полковник? – обратился он к задумчиво и рассеянно глядевшему печальным взором на Миннегагу командиру.
За палаткой слышались голоса разбуженных и тревожно перекликавшихся солдат, однако ни ружейных выстрелов, ни крика о близости индейцев больше не повторялось.
– Что случилось? – обратился полковник Деванделль к подвернувшемуся неподалеку от палатки сержанту. – Нас атакуют? Люди уже на местах? Где индейцы?
– Никак нет! – ответил спрошенный успокаивающим тоном. – По-видимому, это была ложная тревога. Никто не слышал боевого крика сиу.
– А кто сторожил ущелье? – осведомился Деванделль.
– Гарри и Джордж, трапперы.
– Значит, что-нибудь да случилось! – озабоченно пробормотал Деванделль. – Трапперы слишком хорошие разведчики, чтобы поднять тревогу попросту. Кстати, вот один из них.
– В чем дело, Гарри?
Вышедший из-под навеса скалы траппер ответил:
– Командир! Этой ночью случаются, ей-Богу, престранные вещи! Сиу должны быть где-нибудь совсем близко отсюда. Вот один из них. Он наткнулся на мою пулю, которая уложила его рядом с белым конем!
Мгновение спустя из уст правительственного агента вырвался крик изумления:
– Один индеец, в самом деле, лежит тут. Но где же другой?
– Какой? – живо обернулся полковник.
– Ну, тот самый, которого мы застрелили. – Птица Ночи! Где его труп? Ведь он был привязан именно к этой скале. А теперь место пусто.
Полковник оглянулся и убедился в том, что агент прав: трупа Птицы Ночи не было ни у скалы, ни поблизости от нее. Наверное, лазутчики индейцев, пользуясь мглою ночи, прокрались-таки мимо сторожевых постов и унесли тело молодого воина.
Гарри и Джордж, сконфуженные этим обстоятельством, неистово ругались: краснокожие ухитрились не только проскользнуть сюда мимо них, но даже украсть труп, унести его… Это было позором для разведчиков!
Полковник, не обращая внимания на пререкающихся трапперов, взял из рук агента фонарь и направился к трупу белого коня.
То, что он искал, было в полудесятке шагов: рядом с телом Рэда лежал труп индейца средних лет могучего сложения, со свирепым лицом, черты которого были обезображены татуировкой и искажены предсмертной судорогой. Все нагое тело убитого блестело: отправляясь на рискованное предприятие, воин племени сиу вымазался с ног до головы маслом, чтобы сделаться скользким, как угорь. И он лежал, полууткнувшись лицом в землю, протянув руки по направлению к коню. Казалось, он и сейчас тянется к толстой голубой попоне, покрывающей спину Рэда вместо седла.
